Песни служителей Адхартаха: призыв

У меня совершенно выскочило из головы, что в тот день должна была состояться церемония подписания контракта о будущем бракосочетании Жанны с Пьером в церкви Блуа. Родители невесты, вслед за королевской парой, приложили свои родовые печати к сургучу на пергаменте, чтобы подтвердить свои намерения и финансовые обязательства. Когда с условностями было покончено, будущие супруги обменялись подарками друг другу в присутствии приглашенных на церемонию дворян. Шестилетняя Жанну в очаровательном белом платье вручила ручную голубку своему будущему мужу Пьеру – восьмилетнему мальчугану, который изо всех сил старался выглядеть важным и серьезным. Он, в свою очередь, преподнес ей искусно вырезанный из дерева собор парижской богоматери, который вызвал всеобщее восхищение сходством с оригиналом.

Наблюдая за происходящим, я не сразу услышала шаги за спиной, потому вздрогнула, когда раздался голос Филиппа.

– Сегодня вечером королева турнира не откажет мне в удовольствии сидеть с ней рядом?

– Как решит графиня… – растерянно начала я.

– Думаю, я смогу уговорить хозяйку, – перебил меня барон и отошел в сторону, не дожидаясь моего ответа.

Пир прошел как в тумане. Я не помнила, что ела, что говорила, что происходило вокруг. Я постоянно слышала дыхание хищного зверя, его горящий взгляд и ощущала себя беспомощной добычей. Меня спасла, не ведая того, графиня, желавшая немного поболтать перед сном и с мягкой улыбкой, забравшая меня из рук барона. Боже, она даже не представляла , как ей была благодарна.

История загадочной гостьи. Горбун

Последний день турнира ознаменовался сокрушительной победой одного из воинов барона. Помните, я описывала выезд Филиппа в сопровождении слуг и оруженосцев, когда один из них – горбун – привлек общее внимание? Совершенно напрасно толпа смеялась над ним, ведь даже сам король Франции позднее вынужден был признать, что никогда ранее не встречал столь искусного мечника.

Турнир завершался состязанием в искусстве владения разнообразным оружием. Много молодых и прекрасно сложенных юношей-оруженосцев выстроилось тем утром перед трибунами в надежде заслужить право именоваться рыцарями, лишь один мрачный горбун, как черная ворона, выбивался среди них своим внешним обликом.

Король благодушно пожелал победы сильнейшим и обратился с улыбкой ко мне.

– Королева турнира, повяжите свой платок на шест в центре поля.

Я выполнила волю монарха и вернулась на свое место.

Людовик кивком поблагодарил меня и обратился к оруженосцам.

– Пусть этот платок послужит вам напоминанием в бою, что только во имя служения женской красоте должны скрещиваться мечи на турнирах.

Победители в каждой паре, если их увечья, полученные в схватке, не мешали продолжать состязание, переходили в следующий круг, и так до тех пор, пока не остался бы последний победитель.

Тем временем начался бой. Молодые оруженосцы в желании проявить себя перед двором сражались отважно и с азартом, но недостаточно искусно. Здесь и там раздавались вскрики и стоны от ранений, и воины один за другим разочарованно покидали поле. К счастью, пока обходилось легкими ранениями и царапинами, и никто из них серьезно не пострадал. Выявить явного лидера среди молодых соперников было сложно. Как только кто-то приковывал к себе внимание мастерством, в следующем же бою он нелепо проигрывал невыразительному противнику. И лишь горбун, когда подходила его очередь, играючи одолевал очередного противника, сплевывал презрительно и, не задерживаясь, уходил с поля дожидаться следующей жертвы.

После очередной победы на трибуне раздался голос Тибо Наваррского, который под смех зрителей прочитал сочиненные наспех стихи:

“Медведь и мухи.

Назойливые мухи за мед устроили сражение,

Но тут пришел медведь – забрал все угощение.

Как мухи ни хвалились, ни жаждали сражаться,

Пришлось тогда им всем постыдно разлетаться.

Мораль: коль воин сильный как медведь явился—

Младым оруженосцам лучше удалиться”.

– И вправду, Филипп, где ты взял этого горбатого медведя? – повернулся к барону Людовик.

– О, это легко объяснить, ваше величество, – Филипп поклонился королю. – Это Гийом Меуллент – бастард моего дядюшки Жана д’Аркура. Я приютил его, поэтому он мне крайне предан. Честно признаюсь, есть какая-то тайна, связанная с его рождением, но я не знаю деталей. Несмотря на свое уродство, он жаждет получить рыцарское звание, потому служит у меня кем-то вроде оруженосца, вассала и слуги одновременно. Как видите, участие в турнире для него – шанс получить звание, принадлежащее, по его мнению, ему по праву.

– А сколько же ему лет? Не слишком ли стар он для оруженосца?

– Ваша правда, ваше величество, – пожал плечами барон, – Ему около тридцати лет, но, как вы видите, почтенный возраст не мешает ему обучать остальных владению мечом.

– Верно подмечено. Детина мал ростом, но наголову выше остальных участников! – Людовик хлопнул барона по плечу, довольный своей остротой.

Тем временем на поле боя остались последние пять воинов. Филипп д’Аркур сбежал вниз с трибуны, жестом попросил герольда турнира подойти и обратился при нем к Людовику.

– Ваше величество, позвольте сделать соревнование более зрелищным. Я предлагаю выставить Гийома против остальных четверых оруженосцев одновременно. Если же ему окажется по зубам победить, разве он не заслужит рыцарское звание?

– Клянусь честью, ты прав, мой дорогой барон. Ну что ж, я не против, если он готов принять этот вызов. Надеюсь, это будет славный поединок.

Получив одобрение, Филипп отошел в сторону и жестом подозвал горбуна, после чего объяснил тому новые условия, показывая на оставшихся оруженосцев. Горбун кивнул, высморкался и побрел вальяжной походкой к противникам, закинув меч на плечо. Герольд обошел остальных участников и пояснил им изменения. Затем он обратился к зрителям, что, с согласия короля, Гийом Меуллент даст бой оставшимся соперникам одновременно.

Толпа заорала в предвкушении. Былое отвращение сменилось восхищением его отвагой и мастерством. Некоторые вдовушки, ранее презрительно обсуждавшие уродство горбуна, сменили гнев на милость и стали оценивающе присматриваться к нему, обмениваясь с товарками намеками и смешками.

Запели трубы герольдов, и противники начали сходиться.

Горбун занял позицию спиной к солнцу, начертил на земле вокруг себя круг кончиком мечом, показывая границу своей недосягаемости. Молодые оруженосцы, сговорившись действовать вместе, стали широко расходиться, чтобы окружить соперника. Несмотря на свое численное преимущество, они действовали осторожно, памятуя, как умело в несколько ударов Гийом обезоруживал своих былых противников.

Нельзя сказать, что ему противостояли совсем не опытные юноши. Два брата-близнеца из Бургундии, Роберт и Анри де Пуатье – высокие, статные, словно отражение друг друга – быстро скользнули на боевые позиции по бокам одинокого соперника.

Виконт де Комменж, сын одного из наиболее известных мастеров меча своего времени, ловко переместился за спину горбуна и приготовился к броску.

В свою очередь, коренастый Роже Бернар де Кастельбон остался перед Гийомом. Парень перекидывал свой меч легко как тростинку из руки в руку и постоянно менял опорную ногу, пританцовывая, чтобы сбить с толку равнодушно наблюдавшего за его ухищрениями горбуна.

Над полем нависла гнетущая тишина, которая обычно предвещает нечто ужасное. Не было слышно ни птиц, ни животных, ни людей, казалось, все боялись даже вздохнуть в ожидании развязки.

Виконт размахнулся как топором и нанес глубокий рубящий удар, наклонившись вперед всем телом. Горбун скорее не увидел, а почувствовал атаку сзади, потому отклонился вбок и немедля нанес похожий удар уже де Кастельбону, застигнув того врасплох. Неудачно парируя удар, молодой воин засеменил маленькими шагами назад и, не удержав равновесия, грохнулся с железным лязгом на спину. В то же время, де Комменж лишь чудом удержался на ногах, уперевшись телом в рукоятку своего меча, воткнувшегося после промаха в землю.

Близнецы одновременно атаковали с обеих сторон на горбуна, но он ускользнул, и мощным ударом ноги выбил меч из руки лежащего на земле де Кастельбона, чем вызвал свист и восторженный крик толпы.

Возникла небольшая пауза, пока слуги помогали обезоруженному войну покинуть поле битвы. Едва был дан сигнал продолжать бой, горбун начал действовать. Воспользовавшись тем, что противники стояли на некоем расстоянии друг от друга, он атаковал Анри де Пуатье таким каскадом молниеносных выпадов мечом, что парень совершенно растерялся и пропустил несколько чувствительных ударов по кольчуге и шлему-черепнику. Пока союзники опомнились и устремились на выручку, Гийом перехватил свой меч и рукояткой ударил снизу со всего маха в наносник Анри. Несчастный юноша завалился на колени и завыл от боли, прижав обе руки к раздробленному носу и разбитой верхней губе. Горбун подватил его меч и резко метнул в бегущего де Комменжа. Последний увернулся от летящего меча, упав на одно колено, но сбился с темпа, пока пытался вернуться в бой.

Роберт де Пуатье, совершенно обезумев при виде крови брата, заревел как бык и, отбросив всякую осторожность, начал теснить обидчика, нанося серию мощных ударов. Однако горбун хладнокровно парировал некоторые из них, а от других просто уворачивался, каждый раз стараясь занять такую позицию, чтобы размахивающий, как сумасшедший, мечом Роберт мешал де Комменжу приблизиться к нему.

Наконец натиск стал ослабевать, Роберт уже тяжело дышал, и как только его удары перестали представлять для горбуна опасность, тот неожиданно согнулся и на четвереньках поднырнул под замах меча. Вскинув клинок вверх, он пронзил челюсть второго брата и немедля выдернул оружие, подобно тому, как опытный портной с невообразимой быстротой пробивает шилом дыру в коже. Рана была настолько ужасна, что спустя мгновение несчастный юноша уже лежал бездыханный в огромной луже собственной крови. Толпа ахнула.

Горбун неуклюже приподнялся, но поскользнулся в крови поверженного врага. Де Комменж решил воспользоваться моментом. Он в два прыжка приблизился и нанес противнику колющий удар в незащищенное кольчугой место под мышкой правой руки. Гийом перехватил меч в левую руку, резко развернулся вправо и ударом наотмашь по шлему с разворота оглушил нападающего. Гул от дрожания шлема на голове бедняги донесся до трибун, заставляя зрителей затаить дыхание. Казалось, еще мгновение – и все будет кончено.

Однако раздался звук труб, означавший временное прекращение боя. Слуги понесли близнецов – один был мертв, другой тяжело ранен, а человек в цветах д’Аркуров поспешил к Гийому, чтобы помочь вытащить застрявший в кольчуге меч де Комменжа. Судя по всему, рана оказалась неглубокой: горбун, освободившись, легко повел плечами и радостно осклабился.

Правилами было заранее обговорено, что соперники не имеют права брать новый меч для продолжения боя. Поэтому де Комменж, шатаясь, постепенно приходя в себя, наклонился и схватил валявшийся клинок-бастард одного из близнецов.

Пока шли последние приготовления, король задумчиво протянул:

– Не знаю, можно ли назвать это искусством меча, достойным рыцарского турнира, но не позавидовал бы я тем, кто выступил бы против этого молодчика в настоящем бою. Всего несколько мгновений – и вот трое уже выбыли из битвы.

Граф де Блуа согласился с королем.

– Вы правы, ваше величество, это тот случай, когда физическое уродство становится преимуществом. Все его удары отличаются могучей силой, а благодаря необычному строению тела его движения кажутся противникам непривычными и сбивают их с толку. Однако де Комменж все же сумел задеть его, хотя пока неясно, насколько серьезна рана.

Прозвучал сигнал участникам сходиться.

Воины стали кружиться друг вокруг друга. Де Комменж стремился удерживать дистанцию, но горбун, понимая, что может истечь кровью, если поединок затянется, резко атаковал через боль диагональным замахом снизу вверх – целясь в низ живота. Де Комменж парировал и тут же сделал несколько быстрых шагов влево и вперед, пытаясь занять безопасную, по его мнению, боковую сторону раненой руки горбуна. Однако последний, предугадав замысел противника, воспользовался ограниченным полем зрения оруженосца в топхельмском шлеме. Горбун поймал оруженосца на противоходе, нанеся мощный удар мечом по защищенной голове тыльной стороной руки во время кругового поворота через здоровое левое плечо. Подобный удар требовал большого мастерства, так как открывал противнику спину во время витка. Развивая успех, горбун хлестнул плашмя по кисти юноши своим клинком, обезоружил его и носком ноги откинул выпавший из рук де Комменжа бастард в сторону.

Зрители взорвались приветственными криками. Де Комменж в досаде сорвал и бросил свой шлем на землю. Гийом, не обращая на разочарование своего бывшего противника никакого внимания, переваливаясь с ноги на ногу, прошел мимо него в сторону трибуны. Там он снял свой шлем-черепник и замер, глядя в пустоту в молчаливом ожидании.

Возникла неловкая пауза. Наконец раздался смех короля:

– Клянусь честью, мне нравится этот малый! Я полагаю, он ждет посвящения в рыцари и не уйдет, пока мы не соблаговолим дать ему это звание, не так ли, мой друг?

Горбун молча кивнул, отстегнул свой пояс с ножнами и отбросил от себя.

– Ну что ж, – король хлопнул себя по коленям и поднялся, – ты славно сражался, а барон д’Аркур ручается за твое благородное происхождение.

Филипп утвердительно кивнул.

– В таком случае, пойдемте, господа, исполним наше слово. И вас, моя дорогая королева турнира, прошу к нам присоединиться, – обратился к нам Людовик.

И король взял меня за руку и, не дожидаясь остальных, чинным шагом направился к горбуну. По дороге мы сняли мой платок, который я привязывала к шесту. Распорядитель турнира и барон заняли места по обе стороны от короля, а я отступила за его спину. Знатные зрители остановились чуть поодаль. По приказу короля Филипп надел на победителя пояс с мечом. После чего Людовик жестом велел Гийому опуститься на колени и ударил его по лицу.

– Пусть это будет последний удар, который ты стерпишь смиренно.

Горбун не шелохнулся.

Людовик повернулся, взял из рук герольда меч и легонько ударил им плашмя сперва по правому плечу горбуна, а затем – по левому.

– Нарекаю тебя рыцарем Гийомом Меуллентом, и да обратишь ты отныне силу своего меча только на дело помощи несчастным и сиротам, на служение дамам и твоему сюзерену, на защиту церкви Христовой. Прими платок из рук королевы турнира. Да послужит он тебе напоминанием об обете всех истинных рыцарей помогать тем, кто нуждается в их помощи. Встань, рыцарь.

Король вернул меч герольду со словами:

– С этим покончено, начинайте следующие состязания.

В конце церемониала я украдкой посмотрела на Филиппа д’Аркура. Барон, словно происходящее не касалось его вовсе, безразлично разглядывал облака.

Горбун неуклюже поднялся на ноги, и его страшное лицо озарила торжествующая ухмылка.

Филипп подошел к нему и, наклонившись, что-то тихо прошептал. Я стояла достаточно близко, но смогла разобрать всего несколько слов: “Исполнено… три года”.

Могла ли я даже предположить в ту минуту, что стану пленницей этих людей?

Король увлек меня обратно, рассказывая по пути забавную историю о том, как ему пришлось посвящать рыцаря Жана де Буйонна дважды: сначала тот прокутил все свое имущество и право называться рыцарем, но в крестовом походе отличился, спасая брата короля, чем вернул себе уважение и рыцарский титул.

Остаток дня не оставил особенных впечатлений. Пожалуй, я была не одинока в своем мнении: королева скучала, а Людовик откровенно зевал, лишь изредка поглядывая на соревнующихся лучников и метателей копий. Зрители вяло переговаривались на трибуне, а простые люди растеклись по ярмарке, чтобы успеть напоследок купить диковинные товары или еду.

К моему великому облегчению на вечернем пиру барон не присутствовал. Маргарита Прованская, неверно истолковавшая мои отношения с ним, шепнула мне, что он пожаловался королю на недомогание после падения и, выпросив для себя разрешение, без промедления уехал к себе в поместье.

Через два дня уже весь королевский двор покинул земли графства и устремился в Париж. На прощание снова разбили шатры в месте, где неделей ранее граф де Блуа с вассалами торжественно встречал королевский кортеж. По Луаре проплыли искусно украшенные в виде белых лебедей лодки, а королева и графиня де Блуа выпустили на прощание в небо дюжину голубок в знак мира и согласия. Стороны, чрезвычайно довольные друг другом, разъехались восвояси.

История загадочной гостьи. Убийство и плен

Через неделю я сердечно простилась с гостеприимными хозяевами и искренне поблагодарила за заботу, которой они окружали меня все время, проведенное у них в гостях. Агния де Блуа настолько привязалась ко мне, что долго не хотела меня отпускать и, только взяв с меня твердое обещание навещать ее не реже трех раз за год, дала свое согласие на мой отъезд. Ранним утром я в сопровождении своей свиты отправилась в сторону Шартра, где неподалеку от границы Нормандии и Блуа находились мои владения. В этот раз мой родственник Обер д’Эвилль присоединился к нам с тремя своими слугами.

В первый же вечер мы добрались до Шатодена, где для ночлега разыскали постоялый двор на улице святого Любена. Хозяин – маленький, толстый мужчина – сразу предупредил нас, что у него остались две господских свободных комнаты для меня и Обера на втором этаже, а также одна маленькая на первом этаже за кухней, где может разместиться парочка слуг или воинов по нашему усмотрению. Однако остальным из нашего отряда придется переночевать на сеновале при конюшне. На наш вопрос, кто же занял все остальные комнаты – он пожал плечами и ответил:

– Люди барона д’Аркура. Правда, – добавил хозяин, – самого барона среди них нет.

Мы вздрогнули при упоминании этого имени. Днем Обер прожужжал мне все уши бесконечным рассказом о своем бое с Филиппом. Мои уверения, что я внимательно следила за их схваткой, его не останавливали. Он продолжал сетовать на судьбу, что “был в одном шаге от победы, и только проклятое невезение помешало одержать верх”. И вот, когда на постоялом дворе мы вновь услышали это имя, нас обоих словно пронзила молния от совпадения.

По нашей просьбе хозяин пообещал прислать слугу с едой, чтобы мы не спускались в общий зал. Пока ужин готовился, Обер спустился, чтобы дать нашим людям распоряжения и проследить за их размещением. Он вернулся, как раз перед тем, когда слуга принес пару жареных куриц и похлебку из овощей.

Узнав про опасное соседство юноша сразу приуныл, и он больше не выглядел горделивым “почти победителем” турнира. Однако по возвращению он выглядел бледным и напуганным. Обер шепотом сообщил мне, что в общем зале пируют и ведут себя вызывающе воины во главе с тем “самым ужасным горбуном”. И действительно даже наверху я слышала их бесшабашные выкрики и хохот.

Быстро поужинав вместе, я пожелала ему доброй ночи и заперла за ним дверь. Его комната располагалась рядом с моей, и я слышала, как он зашел к себе и лег. Сон некоторое время бежал от меня. Было так душно, что я, несмотря на опасения, я все же решилась распахнуть окно, чтобы впустить свежий воздух.

Спустя некоторое время, когда я уже почти провалилась в глубокий в сон, я услышала непродолжительный шум борьбы, звуки падающих предметов где-то неподалеку и чьи-то то ли стоны, то ли всхлипывания. Решив сквозь дремоту, что это продолжается пирушка внизу, я укрылась с головой и, перевернувшись на другой бок, заставила себя заснуть. Если бы я только поняла тогда, что в действительности происходило!

Утром меня разбудила служанка, которая принесла воду и помогла мне привести себя в порядок. Пока мы с ней мило болтали о наших планах после возвращения в поместье, рядом с нашей комнатой возникла некая суета, сопровождаемая топот ног и громкими разговорами. Я отправила служанку, чтобы она выяснила причину этого переполоха.

Через минуту она вернулась с начальником моей стражи. Девушка была настолько растеряна, что была не в состоянии говорить. Старый воин, понуро склонив голову, топтался за ее спиной и смущенно покашливал, не добавляя ясности.

– Да говорите, в чем дело, что случилось? – потребовала я, перенимая их общим волнение.

Они переглянулись, и старый воин растерянно доложил:

– Не знаю даже, как и сказать. Хм, боюсь, шевалье д’Эвилль погиб, моя госпожа.

– Как погиб?!

Я подскочила как ужаленная и бросилась в его комнату. Поперек кровати, свесив ноги на пол, лежал Обер. Говорят, что покойники часто выглядят так, будто только заснули. Несчастный юноша выглядел иначе. Он был в той одежде, в которой ужинал со мной – видимо, не успел даже раздеться перед сном, как на него напали. Смешанная гримаса ярости и боли искажала его посеревшее, заострившееся лицо. Одной рукой он сжимал рукоятку кинжала, торчавшего в его груди, а другой – крепко держал валявшийся на кровати небольшой походный мешок.

Мне сделалось дурно, и я едва успела присесть на стул у окна, чтобы не упасть без чувств. Я как в забытьи слушала разговор хозяина постоялого двора с тощим усатым городским стражником:

– Ну, значит, просил энтот господин разбудить его пораньше, куда-то он с еще вечера торопился. Я отправил сынишку своего Жака постучать ему. Тот скоро вернулся и сказал, что господин не отвечает. Тогда я его наставляю: “Ну, приоткрой дверь, дурень, и подойди поближе, потряси его за плечо.” Я же помню, как в молодости все горазды спать. Папаша мой постоянно не мог до меня докричаться, только отцовские удары ореховыми прутьями помогали взбодриться.

Хозяин улыбнулся своим воспоминаниям, затем опомнился, вздохнул и грустным голосом продолжил.

– Ну вот, значит, а сорванец мне отвечает, мол, не так он глуп, как батюшка (я – то бишь) о нем думает. Он уже пробовал зайти, вот только дверь-то заперта на засов изнутри.

Главный стражник многозначительно посмотрел на стоявшего в углу щуплого мальчонку, который беспрестанно кивал в подтверждение отцовским словам.

– Тут уже я заподозрил неладное, поднялся и прихватил своего старшего сынка, Жерома.

Все повернули головы в сторону огромного детины, на которого пальцем указывал рассказчик.

– Стучали, мы стучали – все без толку. Что делать? Велел я старшему выбить дверь, ну а тут такое… – хозяин неопределенно развел руками, – Мебель разбросана. На кровати мертвый молодой господин. Ну, позвали стражников для порядка. Однако странно это все, как же убийца скрылся из закрытой комнаты?

– Может, он сам … того? – озарил комнату гениальной догадкой главный стражник.

– А мебель зачем повалил? Да и как это – сам? Кинжал что ли себе в грудь? А потом гореть в аду? – неодобрительно покачал головой дотошный хозяин, – Да и не похож он был вчера вечером, когда прибыл с этой благородной дамой на самоубийцу…

Все присутствующие уставились на меня.

– Нет, нет, – пролепетала я, находясь в большом ужасе от подобных подозрений, – мы спокойно поужинали и утром собирались отправиться в путь. Я припоминаю, что ночью слышала шум, но не придала должного внимания, решив, что это пируют люди д’Аркура.

– Точно! – закричал хозяин и стукнул себя по лбу. – Ведь сразу после приезда бедняга ходил к своим людям на конюшню, так на обратном пути гуляки в общем зале отпустили на его счет пару шуток. Юноша вспылил и хотел броситься на обидчиков, но их главный остудил пыл своих людей и даже процедил несколько слов извинений, списав их грубость на чрезмерное количество выпитого вина. В тот момент мне показалось, что ссора улажена.

Стражник почесал затылок и нехотя спросил:

– А гуляки эти еще здесь?

Хозяин замотал головой.

– Нет, они покинули постоялый двор засветло, но я точно могу сказать, никто из них сюда не поднимался. Я все время им прислуживал. Под утро горбун махнул рукой, они и убрались вслед за ним.

– Шевалье ничего мне не рассказал об этом происшествии. Мы хотели отдохнуть от шума после дороги, потому перекусили в моей комнате. Затем мой родственник ушел, а вслед за ним я отпустила мою служанку, и осталась одна.

Все помолчали. Наконец, стражник рукавом вытер нос и, старательно избегая встречаться со мной взглядом, просящим голосом прогнусавил.

– Госпожа, позвольте совет вам дать? Забрали бы вы родича вашего по-тихому. Иначе только время потеряете, пока шатоденский судья всех свидетелей опросит да отпустит. Не меньше недели прождете здесь.