Песни служителей Адхартаха. Призыв

Венок из васильков, маргариток и ромашек венчал ее локоны, освещенные потоком яркого солнечного света. В руках она несла букет из причудливо переплетенных веточек, листьев и цветов, источавших дурманящий сладкий аромат поздней весны. Белая льняная накидка завершала картину неземной чистоты Мелани.

Она остановилась около мужчины, все еще державшего истерзанное тело, и посмотрела ему в глаза.

Тот, растерявшись, протянул ей тело Симона.

Мелани грустно провела рукой по слипшимся волосам мальчика, вдохнула аромат своего букета и бережно положила его на грудь убитого. Затем, повернувшись к матери, сочувственно кивнула ей.

Кухарка, застывшая у ног сына и распухшая от слез, как гигантская лягушка, смотревшая на Мелани с откровенной ненавистью, смутилась и кивнула в ответ. И потом она снова разрыдалась – злая на себя, на Бога, на Мелани и даже на своего единственного, мертвого теперь, сына, который оставил ее одну доживать свой век в вечной тоске по нему.

Мелани молча повернулась и проследовала мимо меня, даже не взглянув, словно не узнала, и направилась к себе, прерывая эхо рыданий матери звуком своих неторопливых шагов.

Когда женщина скрылась, с нас словно спало наваждение. Капеллан засеменил к Эльзе, осторожно отнял ее руки от стоп погибшего и, утешая, мягко, но настойчиво вывел из зала.

Я выискала глазами стражников и негромко велела отнести мальчика в прохладный подвал до дальнейших распоряжений. Понимая, что нужно как-то успокоить оставшихся, я громко обратилась к ним:

– Прежде чем устраивать суд, я должна выяснить все обстоятельства. Я переговорю с теми, кто нашел мальчика, а потом приму решение, как действовать дальше. А пока расходитесь.

Толпа недовольно загудела, но я, намеренно не обращая на оставшихся людей внимания, громко приказала лесничему следовать за мной и удалилась через распахнутую дверь в соседнюю комнату. На всякий случай я заперла ее на засов.

Вот что рассказал мне лесничий.

Он и его помощник обнаружили тело мальчика в лесу, недалеко от места, где я встретила Мелани. Сперва они его даже не заметили, а услышали странный стук в зарослях и решили, что кто-то рубит деревья без разрешения.

Когда же они подошли к месту шума, оказалось, что это ветер раскачивал привязанный к омеле воловий череп. Его рога при каждом порыве ударялись о ствол, издавая звук, похожий на стук топора.

Лесничий велел помощнику срезать череп и собирался уходить, когда услышал, что тот громко чертыхается и зовет на помощь.

На покрывале из сорванных полевых цветов под кроной дерева, широко раскинув руки и ноги, лежал Симон. У изголовья его валялся черный петух с оторванной головой, вместо нее из шеи торчали обрубленные когтистые лапки птицы. У ног лежала кошка без лапок. В каждую руку мертвеца была вложена иссиня-черная ворона.

Боясь нечистой силы, мужчины палками раскидали трупы животных по кустам, положили мальчика в попону и привезли в замок.

Когда я спросила, нашли ли они поблизости срезанные остатки плоти – кожу с лица или вырванный глаз, лесничий лишь развел руками. Затем он достал из-за пазухи серебряный браслет, парный кольцу Мелани с переплетенными змеей и розой.

– Только это. На его животе лежал этот браслет.

Я зашаталась и едва успела ухватиться за гобелен, чтобы не упасть. Подтверждение ее вины было столь явным, что моя вера в ее добрые помыслы разлетелась на осколки.

Я не хотела больше искать оправдания этому исчадию ада – женщине, обманувшей меня, губящей моего отца и убивающей детей на нашей земле!

В продолжение моих страданий громкий стук потряс дверь, и раздался голос, который показался мне смутно знакомым.

– Именем святого престола приказываю немедленно открыть.

Стуки продолжились. Я сняла засов и отворила дверь настежь.

На пороге стоял тот самый загадочный монах из леса. Только в этот раз он был в чистых бело-черных одеждах и окружен дюжиной облаченных в доспехи воинов.

– Кто вы? И по какому праву вы вломились в мой дом? – истерично закричала я, обращаясь к предводителю.

– Я – Бернард де Ко, магистр ордена проповедников во Франции, высший судья французского трибунала инквизиции. Я нахожусь здесь по делам святой католической церкви и воле папы Александра IV, который “mandavit inquisitionem fieri contra haereticos suspectatos de haeretica pravitate”, то есть, поручил провести расследование против подозреваемых еретиков за распространение ереси в этих землях.

Я вздрогнула.

“Каким образом он смог так быстро все разузнать?” – подумала я, внутренне похолодев: о жестокости этого человека и его беспощадной нетерпимости к малейшим проявлениям ереси ходили страшные истории.

– И вот, представьте мою тревогу, – при этих словах магистр хищно усмехнулся, и его худое лицо натянулось, чем стало напоминать орла, – когда мне сообщают ужасные новости в Руане, что прислужники дьявола творят свои ритуалы и убийства детей у стен святых монастырей. А по приезду я обнаруживаю, что некогда славный дом защитников католической веры де ла Рош укрывает у себя женщину, повинную в смертях мальчиков.

Инквизитор сделал паузу, чтобы в полной мере насладиться моей растерянностью.

Он притворно вздохнул, прожигая меня своими хищными черными глазками.

– Один достойный рыцарь поведал мне, как со своими воинами пытался помешать еретичке, скрывающейся под личиной благородной дамы, совершить сатанинский обряд в лесу. Однако другая дама, по всем признакам Агнесса де ла Рош, выкрала плененную ведьму и спрятала у себя в замке.

“А вдруг это правда? – мой язык прилип к небу от горького осознания. – Если барон д’Аркур пытался остановить ведьму, а я вмешалась в праведный суд!?”

Монах по-своему истолковал бурю эмоций на моем лице.

– Нет, нет, не беспокойтесь! – он успокаивающе поднял руку. – Я пока далек от обвинения вас в пособничестве колдовству. Я чувствую, что налицо роковая случайность. Признайтесь, ведь вы просто попали под дьявольские чары?

Не дождавшись ответа, он елейным голоском закончил свою мысль.

– Ну, а как же иначе? Ведь в ином случае, вы были бы отлучены от церкви, а имущество перешло бы короне.

Монах участливо покачал головой и мягко сказал:

– А сейчас отправьте слугу за вашей гостьей.

Громкий голос Мелани разнесся по залу.

– Не стоит никого отправлять и вынуждать мою хозяйку превращаться в предателя из-за страха перед инквизицией. Вот я перед вами.

Монах радостно всплеснул руками.

– На ловца и зверь бежит, госпожа д’Эвилль. Как же я рад, что вы по доброй воле спустились к нам. Это будет обязательно учтено при рассмотрении вашего дела.

– Пойдемте, – не обращая внимания на слова инквизитора, спокойно сказала Мелани. – Не будем злоупотреблять гостеприимством этого несчастного дома.

Монах с шутовским поклоном сделал жест рукой, приглашая Мелани к выходу.

Женщина обернулась ко мне и сочувственно сказала:

– Прощайте, Агнесса, желаю вам стойкости духа. Беда до сих пор только краем коснулась вас, чувствую, самая тьма еще впереди.

Она пожала плечами и добавила малопонятную ерунду:

– Жаль, что я не смогла спасти воробышка.

Будущая узница гордо прошла мимо инквизитора, и его воины взяли ее в кольцо. Осмелевшая толпа жителей замка громко судачила о происшествии.

Обескураженная произошедшими событиями, я бросилась к отцу.

Он молча выслушал об убийстве мальчика, сцене в каминном зале и приходе инквизитора, затем взял меня за руку и ласково погладил по щеке. Преодолевая боль, он приподнялся на подушках и не отрывая своих глаз от меня, начал свой рассказ.

– Когда мне исполнилось девять лет, мой дед отправил меня пажом в дом Пьера де Куртинэ. Господь благословил этого внука короля Людовика Толстого множеством детей, но одна из его дочерей выделялась ослепительной красотой среди всех. Все пажи и оруженосцы при дворе были без памяти влюблены в нее, и я тоже не был исключением. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, а госпоже наших сердец – около восемнадцати, я решился на безумную выходку, которая едва не стоила мне жизни. Мой план был, забравшись по отвесной стене, тайно влезть через узкое окно в комнату и положить сорванный мной букет на ее кровать. А на следующий день преподнести ей такой же букет. Бесстрашная юность! Когда я добрался до ее окна и подтянулся, чтобы влезть внутрь – передо мной предстало лицо какой-то старухи, выглядывающей из комнаты. От неожиданности руки мои расцепились и, перебирая ими в воздухе в отчаянной попытке ухватиться, я с криком упал на землю. Высокая трава немного смягчила удар, но все же острая боль пронзила мою спину. Сбежавшиеся на шум слуги отнесли меня в замок и вызвали лекаря, который сказал, что следует готовиться к последнему причастию. Ночью к острой боли в спине прибавились жар и лихорадка. Бред и явь той ночи смешались у меня в голове.

Отец мягко улыбнулся своим воспоминаниям.

– Всю остальную жизнь я не понимал, привиделось ли мне тогда или все было наяву… В полночь открылась дверь, и в комнату вошла девушка, окруженная тусклым, подобно туману, сиянием. Сибилла тихо произнесла: “Я спасу тебя, маленький Муано, но обещай никогда и никому не рассказывать о нашем маленьком секрете”.

Отец тяжело вздохнул.

– Не знаю, почему она назвала меня “муано” – воробьем. Возможно, из-за моего неудачного полета.

Я едва не вскрикнула, вспомнив слова Мелани о воробушке, но быстро овладела собой, чтобы случайно не прервать рассказ отца.

– Она положила мне руку на лоб, и я заснул. Утром я встал совершенно здоровым. Чтобы избежать дальнейших пересуд, меня отправили оруженосцем в свиту сына короля Франции Филиппа-Августа, где я потерял след прекрасной Сибиллы. Одни сплетничали, что она ушла в какой-то монастырь; другие— вышла замуж и покинула родные земли. Вскоре я и сам женился на вашей матери, и воспоминания о той любви окончательно выветрились из моей головы.

Отец грустно улыбнулся.

– Представь мои чувства, когда волей судеб дама из прошлого оказалась в нашем замке и выглядела всего на десяток лет старше, чем я запомнил ее пятьдесят лет назад. Ты же помнишь, как я был взволнован этим сходством при первой встрече?

Я молча подтвердила.

– Но ты не знаешь того, что, когда вы навестили меня после отравления, она наклонилась и прошептала: ”Я снова попытаюсь спасти тебя, Муано”. Каждый день она приходила ко мне с лечебным отваром, и всякий раз останавливала меня жестом, запрещая заговаривать с ней. Мне становилось несколько лучше: напиток унимал судороги, и дышать становилось легче.

Следующая его фраза слегка озадачила меня:

– Я рад отдать за нее жизнь. Ты даже не представляешь, от чего она спасла меня.

Он замялся, будто сказал что-то лишнее и уже другим голосом сказал:

– Я скоро покину тебя! Нет, не спорь! Даже в самые тяжкие мгновения не забывай, что твой род – де ла Рош, а мы крепки, как скалы Нормандии.

Отец ласково похлопал меня ладонью по руке.

– Поверь, в ней ничего порочного. Для меня она – не ведьма, а загадочная фея или королева волшебной страны. Рок проклятия лежит на ней, оттого она невольно окружена мелкими пакостями, как, например, скисшее молоко. Как у каждого человека есть тень от света, так у нее тень от колдовства.

– Ты думаешь, я поступила дурно, отдав ее инквизиции?

– Это был не твой, а ее выбор. Она в очередной раз защитила нашу семью.

Со скрипом приоткрылась створка ставен на окне, впустив внутрь багряные лучи заходящего солнца. Комната преобразилась: засияли доспехи в углу, собаки, угрюмо лежавшие на полу, подскочили и радостно завертели хвостами, а незаметная доселе пыль обрела волшебные очертания и закружилась в потоке света.

Сквозь меня прошла волна легкости, и впервые за долгое время я улыбнулась от всей души. Отец посмотрел на меня и тоже улыбнулся.

Створка громко хлопнула, и наваждение испарилось в вернувшемся полумраке.

Тоска тяжелым грузом навалилась на меня снова.

– Давай закончим разговор, я устал, – задыхаясь, попросил отец. – Отправь-ка вестового к аббату Фризо. Опиши, что здесь происходит, и что нам нужна его защита в делах с инквизиторами…

Той ночью я долго не могла уснуть. Какая-то мысль назойливо крутилась в моей голове, но не могла достаточно оформиться, чтобы я ухватила ее. Когда я уже почти сдалась, холодный, липкий пот прошиб меня.

“Что, если, – ужаснулась я, – это ужасное убийство… это надругательство над телом… было единственным способом для Мелани спасти жизнь моего отца? Чем не сделка с дьяволом: молодая жизнь в обмен на выздоровление старика? Ведь тот факт, что она заботлива и добра к нам, не означает, что она будет такой же к другим. Как часто в жизни добропорядочный глава семейства, души не чающий в своих отпрысках и считающий их избранными среди остальных, оказывается злобным и нетерпимым к чужим детям. Он бесконечно закрывает глаза на серьезные проступки своих мил чад, ибо считает таковые лишь незначительными шалостями, не стоящими отдельного упоминания, а то и вовсе усматривает в них нечто противоположное – даже положительное. Но не дай бог чужим детям попасться ему на глаза – за любые их действия их запишут в нечестивый легион без малейшего шанса на прощение. Человек по природе своей двуличен: он легко находит оправдание себе и обвинение другим. Не может ли статься, что ради спасения отца ведьма губит других и пребывает в искреннем убеждении, что поступает верно?”

Следующим днем вернулся посланный к аббату гонец и привез на словах одну лишь фразу: “Денно и нощно молюсь о вас”.

На следующий день наш отец, граф Гумберт де ла Рош, скончался.

После обеда его состояние резко ухудшилось: у него начались страшные судороги, все тело скручивалось и сжималось, а минуты затишья сменялись криками от боли в животе.

Капеллан вместе с пришлым монахом-францисканцем отправились исповедовать и причастить умирающего.

Ты знаешь, дорогой брат, к нам постоянно заходят странствующие монахи за подаянием и ночлегом. Капеллан размещает их, узнает новости о других местах, а если среди них встречаются ученые монахи – рьяно обсуждает с ними теологические вопросы.

Когда меня позвали, священники уже вышли от отца и молча ждали у дверей. Я прошла мимо них к умирающему.

Мне сделалось дурно от увиденной картины. Отец был бился в агонии, его лицо приняло нечеловеческий синюшный оттенок, уши почернели. Среди его стонов я различила повторяющееся имя нашей давно умершей матери – он звал ее на помощь.

Вдруг он захрипел, приподнялся на кровати и испустил дух, завалившись на бок. Несколько мгновений его ноги еще подергивались, но затем все было кончено.

Не в силах оставаться с ним, я с рыданиями выбежала из комнаты, ухватившись руками за выступ окна, медленно сползла на каменный пол.

Не помню, сколько я пробыла там. Кто-то подходил ко мне и что-то говорил, но напрасно: я не понимала ничего из-за душивших меня слез.

Что ж, вот я и добралась до конца. Весь день я собирала в памяти события последних недель, чтобы точно передать их тебе.

Мне очень нужна твоя помощь.

Молю тебя, приезжай!

Любящая тебя сестра.

Агнесса де ла Рош.

Кто его помянет

– Кхе-кхе, – хриплое покашливание заставило Амори резко обернуться.

В темном углу, рядом с погасшими факелами, прислонившись спиной к пьедесталу статуи святого Бернарда, стоял высокий грузный человек в коричневой монашеской тунике. Из-под натянутого на голову капюшона виднелись черные с проседью кудрявые волосы. Насколько возможно было рассмотреть в полумраке, на его лбу сходились к переносице угрюмые складки, брови были саркастически приподняты, а глаза имели непостижимый цвет. Крючковатый римский нос придавал лицу хитрое выражение, а широкие, гладко выбритые щеки говорили о человеке, любящем плотно поесть и непременно обильно запить съеденное доброй кружкой эля, а то и второй в придачу.

Незнакомец внимательно осматривал высеченные из камня фигуры святых и как-то по-особому поджимал губы, кивая головой всякий раз, когда приходил к некоему умозаключению.

– Эти отцы церкви да аббаты вечно выкинут что-нибудь этакое, – невпопад и несколько раздраженно начал неизвестно откуда взявшийся посетитель. – А потом иди и разбирайся с ними. Да и, признаться, жадноваты.

Он протянул руки к статуе, словно вопрошая: “ну как же так?”

– Кроме того, всюду лезут с поучениями, вдобавок бормочут на своей латыни. Только подумать – пишет: «magister tuus», да еще и «amicus», а сам мог бы прислать меду-то побольше. А так что же получается? Подарил застывшего прошлогоднего меда, а что требует в ответ? Бросить все немедленно, прыгать на коня и мчаться вдаль разбираться. Нет уж, это какая-то чепуха!

Человек, качнувшись, оттолкнулся от пьедестала и быстрыми шагами перешел к статуе напротив. Приподнявшись на носки, он гулко постучал длинными костлявыми пальцами по лбу святого.

Тук-тук-тук.

Прислушался.

– Все-таки как звучит! А вот при жизни так не звучал, ты не находишь, командор? – он двусмысленно хмыкнул.

Тамплиер настолько оторопел от тирады, что в разговор смог вступить только нечленораздельным блеянием:

– Э-э-э.

– Вот только не надо спорить! – категорически отрезал гость и впервые повернулся к Амори. – Мрамор, конечно, высокого качества – чего не скажешь об остальном.

Хотя рыцарь и не собирался противоречить, а тем паче обсуждать качество мрамора и всего остального, было нечто, что он действительно хотел выяснить.

“Но вот что?” – голова Амори превратилась в бочку с дегтем, и на поверхность всплывали лишь нелепые мысли: “О каких таких звуках он говорит? И при чем здесь мед?”

Амори встряхнул головой, перемешав содержимое бочки.

“Да кто он такой? И что он делает в охраняемой цитадели тамплиеров? Иисусе Христе, как он оказался в запертой изнутри комнате?”

Во время рассуждений рыцаря монах перекатывался с пятки на носок и, как озорной воробей, наклонял голову то в одну сторону, то в другую, чтобы лучше рассмотреть потуги тамплиера.

– Абсолютно верный вопрос. Сижу, читаю письма родных и близких, грущу от нахлынувших воспоминаний, и вот откуда ни возьмись влезает посторонний. Тут любой задумается, ежели в момент тревоги и тоски послышатся в углу смешки, – раздался вкрадчивый голос незнакомца.

“Он что, угадывает мои мысли? Уж не сам ли черт сюда явился?” – пролетели бессвязные мысли в голове Амори.

Он непроизвольно схватился за рукоятку меча и вздрогнул, услышав ответ.

– Да помилуйте. Отчего же сразу в черта записывать?

Одна из свечей с шипением погасла, пустив тонкую струйку горелого запаха.

– Дорогой граф, любому рассуждающему человеку эти вопросы сразу же придут на ум, а ты изволишь еще так забавно губами шевелить, помогая размышлениям, что все слова прочитать можно. Вот я и решил опередить.

Монах набрал в грудь побольше воздуха и важно представился:

– Все намного проще. Зовут меня брат Адхартах, родом я из Шотландии. Я, как можете видеть по моему скромному одеянию, монах-францисканец. Пробраться сюда я смог потому, что однажды в лондонском Темпле мне попались старые записи о системе тайных входов в тамплиерские храмы. Если знать особые метки – можно обнаружить лаз, о котором современные братья храма и не подозревают.

Граф в недоумении потер лоб, как бы пытаясь собраться с мыслями и понять, что ему скороговоркой проговорил (вернее, пробежал по словам) странный посетитель.

– Секретный лаз?

Монах пожал плечами.

– Это делалось на случай осады при строительстве цитаделей около ста лет назад. Нынешние уже возводят без них: кто же в своем уме будет нападать на самый могущественный орден Европы в наш век? Разве что в следующем, – протараторил Адхартах, широко осклабился и зачем-то подмигнул статуе святого Бернарда в конце.

Не давая рыцарю опомниться, монах подхватил его.

– Да вот, взгляни сам, господин рыцарь.

В углу, скрытом от случайных глаз статуей, у самого основания стены виднелась черная дыра. Искусно сделанная дверца, имитирующая каменную кладку, была отодвинута и открывала пространство достаточное, чтобы протиснуться взрослому человеку.

Тамплиер вернулся за свечой, затем заглянул внутрь и обнаружил, что узкий коридор расширяется, а конца ему не видно.

– Странно, – озадаченно причмокнул губами Амори, – я и представить не мог, какой секрет эта молельня скрывает.

– Да-да, вот я и пришел, чтобы тайно обсудить события, которые открылись вам в сегодняшних письмах.

– Откуда тебе, монах, вообще известно содержание моих писем? —насторожился тамплиер.

– Несколько дней назад я случайно оказался у ложа вашего умирающего отца. И узнав, что ваша сестра собирается отправить к вам гонца, я немедленно отправился в вашу цитадель. Очевидно же, что она просила о помощи из-за смертей вокруг вашего замка, разве не так?

Тамплиер внимательно посмотрел на ухмыляющегося монаха.

– Но все же, кто ты такой? И какое отношение имеешь ко всему этому? К чему эта пугающая таинственность?

Адхартах развалился на скамье у стены для молений, вытянул ноги и медленно скрестил руки на груди, предварительно осмотрев свои не блещущие чистотой пальцы. Закинув голову назад, он начал рассказ о себе – будто читал жизнеописание отцов церкви.

Голос его то драматически повышался невпопад, то подвывал для эффекта, то монотонно повторял несколько раз случайно выбранные части истории, чтобы привлечь к ним особенное внимание. При этом монах проглатывал окончания слов, словно торопился поскорее покончить с утомительным повествованием.

Словом, рассказчиком он был – или, по крайней мере, хотел казаться – крайне посредственным.

– Хотя я – простой монах, но принадлежу к славному роду древних королей пиктов Макальпинов. С юных лет я жаждал направить свое служение на изучение причин и последствий добра и зла. Это было необычно, ибо знать устремляется в орден бело-черных ласточек, чтобы свысока, ревностно и нетерпимо, пресекать вольности в вере.

– Орден ласточек?

– Последователи Доминика, – скривился, как от зубной боли, монах. – Я стремился обрести неизведанные ранее сведения в забытых книгах. Крестовые походы принесли с собой множество арабских книг о математике, врачевании, человеческих страстях и… удовольствиях, но, увы, многим суждено было истлевать в забвении.

Тамплиер понимающе кивнул.

– Настойчиво, подобно ловцу жемчуга, погружался я в пыльные свитки с загадочными учениями. Волнуясь, как перед первой исповедью, весь в поту и с непослушными руками, я медленно разворачивал попавший мне древний документ. Я съедал взглядом первые его строки, с жадностью пытаясь предугадать суть.

Монах развел руками.

– К сожалению, чаще всего меня ожидало разочарование, но иногда встречались абсолютно неизвестные доселе лоскуты знаний. В таких случаях я с особой тщательностью приступал к вдумчивому прочтению, пытаясь понять и автора, и его эпоху, медленно продвигался сквозь лабиринт загадок к свету откровения, спрятанному за чужими знаками. Постигнув смысл и внутренне ликуя, я передавал писцам свой перевод с пояснениями.

Монах сделал паузу и посмотрел на рыцаря так, словно, по меньшей мере, ожидал долгих рукоплесканий.

Однако Амори смог выдавить из себя лишь взгляд лекаря, осматривающего подозрительную болячку.

– Иначе говоря, ты переводил древние тексты, и что?

Адхартах обиженно выпятил губу, как ребенок, и продолжил.

– И вот около девяти лет назад в лондонском Темпле обнаружили несколько странных свитков папируса в нише при ремонте стены. Сам Роберт де Сэндфорд, великий магистр английских храмовников, лично вызвал меня. Буквы текста были латинскими, но в слова они складывались непонятные, не принадлежащие ни к одному известному языку. Единственное, что им удалось до моего приезда расшифровать, была вот эта надпись.