скачать книгу бесплатно
Погребной. Руку отрезали. Ему говорили не подписывать какой-то контракт, но он не прогнулся и… снизив запросы, далекую бензоколонку под свое управление взял.
Гамашев. И что же на ней заставило его отчаяться?
Погребной. На ней раз за разом останавливался заправляться малогабаритный грузовичок. Везущий на убой бродячих собак.
Чургонцев. А он учился на ветеринара…
Погребной. Об этом он и думал. В обслуживании не откажешь, бензин, если тебя платят, полагается наливать, душа разрывается… и действует на мышление. Его мысль пошла в предсказуемом для него направлении. Сохранившейся рукой он вынул из портфеля лежавшую в нем дубинку и отходил ею заливавшего топливо живодера, не слишком глядя, по каким местам он бьет.
Чургонцев. А живодер? Отбивался?
Погребной. Нет.
Гамашев. Кричал?
Погребной. Молчал. С первого же удара повалился и прочие принимал уже в новом для себя статусе распластавшегося молчуна.
Гамашев. Подмоги ему не было? Живодеры разве ездят по одиночке?
Погребной. Из кабины выскочил и второй.
Гамашев. Он и его дубинкой?
Погребной. Ногами. Потеряв руку, он уделял ногам повышенное внимание – кун-фу изучил или что… рукой он пивную бутылку подбрасывал, а ногой ее перерубал. Дубинку он носил лишь формально.
Гамашев. Он состоявшийся мужик. Собак-то выпустил?
Погребной. А ты думаешь, почему он отчаялся? Потому что кого-то избил?
Гамашев. Мне представляется, он разочаровался от того, что эту группу собак он освободил, но других-то не спасти, и в масштабе повсеместной ловли его усилия тщетны. Нащупывание ответа у меня не задалось?
Погребной. Все возможные варианты ты не продумал.
Гамашев. И что же я упустил?
Погребной. Покусывание.
Гамашев. Выпущенные им собаки его искусали?
Погребной. Вывалились взвинченной гурьбой и с лаем накинулись. Защищался он интенсивно, разорвать себя не дал, но ты только вдумайся, как ему было досадно.
Гамашев. Даже в голову не укладывается.
Чургонцев. О его злоключениях ты откуда узнал?
Погребной. Он троюродный брат моей матери. Об обстоятельствах, что предшествовали его отчаянию, он прошипел мне в среду, когда я журналы ему завозил.
Чургонцев. Собачек он, понятно, возненавидел.
Погребной. Он шипел не поэтому. У него проблемы с горлом – доктор вообще запретил ему разговаривать, но со мной он перемолвился. Горло у него не замотано. Если бы собака его прокусила, я бы это увидел. Чрезмерно распереживался и навалилось… журналы я отвез ему автомобильные. Книг у него нет, а при вынужденном перерыве в трудовой деятельности чего-нибудь почитать неплохо. Я эти журналы от сердца не оторвал – надоели они мне. Смотрю на крутые тачки, смотрю, но у меня-то самого такой роскоши никогда не будет.
Чургонцев. Насчет никогда ты повремени. Резкий материальный прорыв мы с тобой еще сделаем!
Погребной. В ближайшее время он категорически не предполагается.
Чургонцев. А в надлежащее? В то, которое придет, которое наступит, мы старались, мы вкалывали, и наше время настало!
Погребной. Сказка про серого бычка. Другое название этой сказки – американская мечта.
Чургонцев. Подлейшая выдумка для поддержания энтузиазма у рабов… она и у нас в компании прижилась.
Гамашев. Касательно рабства ты говоришь понаслышке. Поработав в моем цеху, ты бы уразумел его непосредственно, и от твоей язвительности бы избавился. Двенадцатичасовой рабочий день в непроветриваемом помещении тебя бы из нее вывел. Дисциплина жесточайшая, перекуры недопустимы, я, как надсмотрщик, прохаживаюсь и приглядываюсь – увижу на чьем-то лице какое-то чувство и сразу же скажу, что работе вы отдаетесь не полностью, никаких выражений лица, помимо напряженно отсутствующего, у вас быть не должно, по долгу службы я учиню тут что-то чрезвычайное! Не по столу кулаком, не за шкирку из помещения – я спою для вас меланхоличный романс! Об уволенной женщине, которая своей нерадивостью на нищенское существование была обречена. И романс я исполняю… и работа кипит!
Погребной. Качества организатора у тебя бесспорны. Романс-то современный?
Гамашев. Века девятнадцатого. Слова в нем устаревшие, но для понимания они легки. Негромко напоешь и продолжать устраивать выволочку уже лишнее. Вы не допускаете, что пива я принес маловато?
Чургонцев. Заливаясь пивом, тоску не победишь. Ну, посидим мы с тобой… по пути к метро добавим…
Погребной. Если я долго смотрю на схему линий метрополитена, это не означает, что я в Москве случайно и чужой.
Чургонцев. Ты перебравший, но не приезжий. А я родился не в столице.
Погребной. Ты из Барнаула.
Чургонцев. Я из него. Ты словно бы ждал, чтобы об этом сказать. Дать по мне уничижительный залп. Но я нисколько не смутился… глаза я от тебя не прячу. Лебедь, когда он плывет, голову держит высоко.
Гамашев. У плывущего лебедя голова чаще всего под водой. Под ней он постоянно чего-то ищет – я так догадываюсь, что рыбу.
Чургонцев. Под пиво ты нам рыбу не доставил.
Погребной. Или икорку. Мы бы ее и без хлеба уговорили.
Гамашев. Притащи я вам килограммовую банку икры, вы бы не чувствовали себя со мной равными. В Барнауле ты появился на свет недоношенным?
Чургонцев. Зачем спрашивать, если ты знаешь. И к чему о таком вообще упоминать…
Гамашев. А ты не комплексуй. Ты не думал, что твои преждевременные роды были спровоцированы желанием твоей мамы поскорее подарить тебе жизнь?
Чургонцев. Возможно. Почти наверняка… жизнь – великое дело, считала она. Дети получат от меня жизнь и заживут, как в раю, будут наслаждаться каждой прожитой минутой, мне мама казалась вечно насупленной и чем-то удрученной, но не будь она внутри оптимисткой, она бы ни меня, ни мою сестру не родила.
Гамашев. Сестра у тебя в Барнауле?
Чургонцев. С пятнадцати лет в эксплуатации.
Гамашев. В сексуальной?
Чургонцев. В трудовой. С каких пор она спит с парнями, я вам не отвечу, а работает она с пятнадцати. Я говорил ей, чтобы она училась, но она мне сказала, что иметь собственные деньги ей надо прямо сейчас. Сколько ни получу – все мои будут! Путем нехитрой арифметики я пытался ей втолковать, что, если взять следующее десятилетие, ты, отработав его без образования от и до, заработаешь за этот период порядком меньше, чем если бы ты потратила пять-шесть лет на учебу и пошла работать лишь затем. С квалификацией! Без нее до серьезных зарплат не дорасти. Из продавщиц и гардеробщиц не выбраться. Для ее наставления кучу усилий я прилагал. Неэффективное выделение энергии.
Погребной. У твоей Кати ты бываешь?
Чургонцев. Я уехал и не возвращаюсь. Барнаул растаял, как сон…
Гамашев. Он в тебе навсегда. Куда бы ты ни приезжал, ты сходу прикидываешь, похож ли данный город на Барнаул.
Чургонцев. Недавний отпуск я провел в Хорватии, на курорте. На Барнаул не похоже. Проводить сравнение и утверждать, что где-то поднебесье, а где-то преисподняя, я не возьмусь, но похожести я не увидел.
Гамашев. С Ларисой ездил?
Погребной. Лариса теперь не с ним. Слезу по этому поводу мы уже пустили. Лариса осталась на сцене, Иван отправился в зал… Лариса! Я тут! Я Иван! Из семидесятого ряда!
Чургонцев. Я ее не зову. На тормоза я нажал! И ей нет скажу, и всем… после Ларисы я в спектаклях, где разыгрываются страсти между мужчинами и женщинами, не задействуюсь. Мой храм любви превращен в руины… тобою, Лариса. Чмокни меня в задницу, Лариса! Скорее, чем к тебе, я назад в Барнаул по шпалам пойду!
Гамашев. Стремясь к обустройству личной жизни, ты понес тяжелые потери, но все не так критично – твои разногласия с Ларисой проявились еще при мне, и порвать с ней отношения тебе полагалось, едва их установив, однако и кроме Ларисы женщин здесь бродит несчитанно. Они для тебя!
Чургонцев. Я выбыл на длительный срок. По битому стеклу змея не ползет.
Погребной. А кто у нас змея, ты змея?
Чургонцев. Я покрупнее, но и черепки моих расколоченных привязанностей, что разбросаны вокруг меня, они повнушительней бутылочных осколков. Каждая женщина – тайна! Неизведанная степь! И я в нее отныне не суюсь. Не орошаю ее шампанским и не закидываю влажными ломтиками ананасов.
Гамашев. Ты сходишь с ума.
Чургонцев. Сходить с ума благородней, чем намеренно с него сводить.
Гамашев. Лариса тебя сводила?
Чургонцев. Не свела… когда я начал падать, я сказал себе: «Перестань!» и вопреки ее задумке выпрямился.
Погребной. Переваливающийся на волнах кораблик после крена выправлялся, выправлялся, но потом перевернулся.
Чургонцев. Потонул?
Погребной. Не вынырнул.
Чургонцев. Хочешь так реагировать – реагируй. У меня было достаточно времени, чтобы свыкнуться с подлостью твоего нутра, выплескивающего желчь не в разговорах за спиной, а в открытую.
Погребной. Но это же не подло.
Чургонцев. Ну, считай, что ты порядочный, прямой, что твои твои слова о перевернувшемся кораблике ты произнес лишь по дружбе… иные задачи тобой не ставились. Передай своей жене, что я, как твой друг, смотрю на ее существование с тобой без энтузиазма. Потому что ты, вероятно, какой друг, такой и муж. От семейного счастья голова у нее не кружится?
Погребной. Она со мной уживается. Без особых подъемов, правда…
Чургонцев. Ветер гонит по дороге два тлеющих окурка. Они друг к другу удивительно близко!
Гамашев. Ветер сейчас, говорят, со Средиземного моря идет.
Чургонцев. По радио слышал?
Гамашев. Включил и вермишель быстрого приготовления поедал. На упаковке написано, что в составе того, что в ней, должна быть тушеная осетрина.
Погребной. Была?
Гамашев. Я не знаю, какова она на вкус.
Чургонцев. Подобные надписи – это мифотворчество. Осетрину они положат! Саму вермишель бы положили!
Гамашев. Вермишель в ней лежала. Настолько грубый обман производители не допускают. Разумная осторожность им присуща.
Чургонцев. Женщины из твоего цеха готовкой для тебя не занимаются?
Гамашев. Идея возникала, но провалилась. Таджикская девушка с веселым лицом пожелала подкормить меня их национальными кушаньями, и к исходу того дня я принялся во всеуслышание сетовать на живот. У меня в нем не то чтобы покалывало – сильнее боли я в жизни моей не испытывал! Без промывания я бы издох! Да и после него ночь была тяжелой… метался по постели и думал, почему же меня, отчего же, не из-за интриг ли? Таджикской работнице личность начальника непринципиальна, ее зарплата и положение ни при ком не улучшится, но ее же могли подговорить – с выплатой аванса, с дачей уверений по окончанию моих мучений озолотить… едва жар у меня спал, я додумался, что при покушении яд бы ей вручили поубийственней.
Погребной. Ножи на тебя кто-то точит?
Гамашев. Несправедливо судить о моем окружении мне бы не хотелось. Пролить на кого-то из них неожиданный свет было бы желательно, но девушка с утра божилась, что ей для меня никто ничего не передавал и ингредиенты, составляющие ее блюдо, она приобрела на рынке, где всегда отоваривается.
Погребной. У кого? Нет ли тут цепочки – заказчик, продавец, девушка… которая сама, возможно, заказчицей и является.
Гамашев. Она исполнительница.
Погребной. И заказчица! По телефону заказала продавцу достать подпорченный продукт, затем пришла на рынок и купила его, как вполне пригодный, с чем-то его пережарила и подала тебе. Не убить, а предупредить.
Гамашев. О чем?
Погребной. Хотя бы о гибельности твоих к ней приставаний. Чувства к ней тебя не переполняют, а помять ее в закуточке ты, видимо, любишь.
Гамашев. Любить не люблю, а полапать люблю?
Погребной. А кто из нас не такой?
Гамашев. Тот, кто из Барнаула. С телом любимой Ларисы он поигрывал, но с прекращением любви и к Ларисе не забегает, и прочих не щупает. Всем необходимым и без женщин обеспечивается.
Погребной. Ха-ха…
Чургонцев. Они мне ненавистны! Данное к ним отношение я, надеюсь, пронесу в себе до конца.
Гамашев. Ты поддался ложному взгляду. По части отсутствия связей с женщинами я сейчас твой побратим, однако возникни у меня что-то, дорожить этим я буду. Женская нежность мне требуется… и старость приближается – я бы и от пенсии отказался, найдись для мне женщина, мои заключительные годы душа в душу со мной прожившая.
Погребной. А что бы вас обеспечивало? Твои сбережения?
Гамашев. У меня их нет.
Погребной. Ну и что бы вы с ней ели?
Чургонцев. Он и его старуха ели бы друг друга. В склоках и скандалах выясняя подоплеку того, почему в доме у них шаром покати, а на столе объедки из больничной столовой.
Гамашев. Обязательно из больничной?
