Пустая Зона

Все его промахи будто собрались в один ком, и самым болезненным среди них неизменно оставалась белокурая Кристина. Его первая, сильная любовь. Он столько раз пытался заглушить эти мысли, отодвинуть её лицо подальше, но оно упорно возвращалось.

Они учились вместе в институте. Она была староста, живая, веселая, всегда в центре внимания.

Артем неделями подбирал слова, чтобы наконец заговорить, репетировал разговоры у себя в голове.

Слова так и не нашлись. Каждый раз, рядом с ней он оказывался немым.

А потом всё решилось само. Через год Кристина вышла замуж за его друга. Тот оказался смелее. Даже позвал Артема быть дружкой на их свадьбе. Артем отказался, придумав сотни отговорок, и постепенно отошёл от них.

В институте видеть их вместе было мучительно. Он страдал молча, не делясь этим ни с кем.

Наверное, с тех пор любое чувство рождалось вместе со страхом снова остаться лишним.

Артем напряженно шагал вдоль гребня, стараясь заглушить движением тела тяжесть своих мыслей. Он шёл, не разбирая дороги, и лишь когда ноги начали наливаться свинцом, заметил, что поднимается в гору.

Он так погрузился в себя, что не заметил, как ушел слишком далеко. Когда обернулся, лагерь уже скрывался за изгибом рельефа, и на мгновение страх сжал грудь.

Артём схватил GPS и быстро сверил координаты. Оказалось, что он удалился более чем на километр. Второпях отправив сигнал на базу, чтобы отметили положение лагеря, он собрал волю в кулак и начал возвращаться, стараясь идти уверенно, не спеша и осторожно следуя тропинке обратно.

Вид открывался широкий: белое море тундры, курумники, холмы и невероятное звездное небо.

Было даже приятно оказаться одному, без давления старших. Он чувствовал себя настоящим, самостоятельным участником экспедиции.

Когда Артем вернулся почти через час, Павел нахмурился:

– Где тебя носило?

– Да недалеко. Забрался на холм. Пробил, всё отправил, координаты ушли.

– Откуда отправил?

– Да почти рядом… – замялся Артём. Он действительно не предавал этому большое значение.

Группа быстро поужинала, разогрели консервы на маленькой горелке, разлили горячий чай из термоса.

Холод снаружи заставлял ценить каждый тёплый глоток.

Ирина молча сидела рядом с Павлом, чуть ближе, чем обычно. Она склонилась над своей миской, но ела рассеянно, едва прикасаясь к еде. Время от времени её глаза скользили вбок, туда, где сидел Павел. Его лицо было спокойное и сосредоточенное. Он будто не замечал её. Ирина смотрела украдкой, как он держит ложку, как двигается его рука, как тихо говорит с Дмитрием. Она ощущала его плечо совсем рядом. Чуть-чуть повернись и коснёшься. Но он не поворачивался. Иногда их взоры пересекались на долю секунды, и Павел встречал её взгляд спокойно, но почти сразу отворачивался.

И всё же… он не ушёл.

Он не сказал «не подходи», «не смотри», «не чувствуй». Он просто остался рядом, немного в стороне. И этого было достаточно.

Артём сидел на раскладном стуле у стены палатки, чуть поодаль от остальных. Рядом расположился Виталий, тихо рассказывая ему о технике и местной суровой погоде.

Артём сам того не замечая, бросал взгляды в сторону Ирины и Павла. Она сидела рядом с ним, а Павел казался погружён в свои мысли. Их тихое общение и близость вызвали у Артёма смятение и неприятное ощущение, что он не вовлечён в этот почти магический момент. Виталий заметил взгляд и, улыбнувшись, сказал:

– Не переживай. Павел ведь женат. Не только на женщине, но и на работе.

Артём легко махнул рукой, стараясь скрыть лёгкое смущение:

– Я не переживаю, всё нормально. Тебе показалось.

Виталий лишь улыбнулся и снова вернулся к разговору.

Глава 10

Аркадий уехал, так и не позавтракав. Ему все утро названивали с работы, по началу он пытался решить все дела по телефону, но в итоге сдался и поехал в офис. Он взял с Марины обещание, что она обязательно плотно покушает и больше не будет плакать.

Марина слабо улыбнулась, но глаза её оставались красными. Она машинально пригладила волосы, хотя и так сидела идеально аккуратная. Аркадий наклонился чуть ближе:

– Ты ведь вчера не ела ничего?

Она пожала плечами.

– Не могу. Горло всё время перехватывает.

Они сидели рядом на краю кровати, он всё еще сжимал в руке тест.

– Мы с ним расстались перед самым его уездом. Я тогда еще сама не знала.

Аркадий нахмурился, крепче сжал в пальцах белый пластик, так что он неприятно хрустнул. Он опустил глаза, давая ей пространство.

– А чего ты хочешь?

Марина молчала, только губы дрогнули.

– Я просто устала, Аркаш… Устала от одиночества. От вечного ожидания. Он опять уехал. Просто исчез. – Она всхлипнула и смахнула слёзы. – А теперь я сама не знаю, чего хочу.

Марина сказала вслух то, о чём боялась признаться самой себе. Павел всегда был для неё как северный ветер. Холодный, резкий, но такой необходимый. А рядом с Аркадием было тепло и спокойно, но стоило ей представить будущее с ним, как сердце болезненно сжималось. Вина разрасталась внутри: она словно предавала обоих и себя тоже.

Марина прижала руки к коленям, пытаясь удержать себя от дрожи. Комната вокруг расплывалась, знакомые вещи вдруг казались чужими и ненужными. Она на миг закрыла лицо ладонями, но тут же убрала их, стыдясь собственной слабости.

Аркадий осторожно коснулся её запястья, она не отстранилась и сразу почувствовала, как сильно стучит его пульс.

Он смотрел на неё не мигая, пытаясь уловить в её лице хоть малейший ответ.

– Мы можем справиться. Вместе…– Он слегка замялся, подбирая слова.– Если ты захочешь. Я не исчезну. Я здесь.

Марина вскинула на него взгляд. В ее глазах было столько усталости и растерянности, что Аркадий впервые опустил голову. Он вдруг ощутил, как сильно сжимает её пальцы, и поспешно ослабил хватку, оставив лёгкое тепло на коже.

Девушка качнула головой, ей так хотелось верить, но она не могла.

– Но это ведь его ребёнок…

– А ты – моя. Ты и он. Или она. Это всё, что мне нужно.

Марина всмотрелась в него, ища в его голосе хоть тень сомнения.

– Ты ведь понимаешь, что всё будет сложно? – прошептала она.

– Я понимаю, – кивнул он. – А еще знаю, что сложно не значит невозможно.

Марина прижалась лбом к его плечу.

– Мне страшно.

– Мне тоже. Но, может, мы уже достаточно напуганы, чтобы наконец попробовать жить?

Она ничего не ответила, лишь слегка кивнула.

Аркадий коснулся её виска лёгким поцелуем, пообещал не торопить и дать время, а потом ушёл, оставив после себя то самое ощущение, когда человек не требует любви, а просто любит.

Марина была благодарна ему, она знала, что он сдержит своё обещание, не станет торопить и будет ждать столько, сколько потребуется. И от этого было еще больнее. Он был слишком настоящий, с редким сочетанием терпения и заботы, которое не подделаешь. Такой человек заслуживал полной, безоговорочной любви, а она дала ему лишь надежду, сама не понимая, чего хочет на самом деле.

Марина с трудом поднялась,

преодолевая навалившуюся на нее тяжесть, и всё же заставила себя собраться. Она накинула пальто, спрятала лекарства в сумку и поехала к матери Павла.

Дорога казалась длиннее обычного: за окном тянулись серые дворы, люди спешили по своим делам, а у неё внутри всё замерло.

Марина остановилась у знакомого двора, глубоко вздохнула и вышла из машины. В подъезде было темно и сыро, в нос ударил запах свежей краски.

Она поднялась по лестнице, прислушиваясь к гулкому отклику шагов в пустом подъезде. Каждый звук казался слишком громким, выдавая её присутствие всему дому. На мгновение Марина остановилась, прислонилась ладонью к холодной стене, пытаясь перевести дыхание. Лампочка под потолком мигала, отбрасывая неровные тени на стены.

Дойдя до площадки, она поправила воротник пальто и несколько секунд стояла перед дверью, не решаясь позвонить.

Сердце билось слишком быстро. Марина крепче сжала сумку и протянула палец к кнопке.

Дверь почти сразу распахнулась, и на пороге появилась Лидия Алексеевна.

– Проходи, моя дорогая! Я так соскучилась! – сказала она, крепко обняв Марину.– Ты неважно выглядишь… не приболела, случайно?

Марина сняла пальто, повесила его на крючок у двери. Она медленно выдохнула пытаясь успокоить сердцебиение.

– Просто мало спала,– произнесла она, не совсем уверенно.– Я привезла вам всё по списку.

Лидия Алексеевна была старенькой, но по-прежнему боевой женщиной, с ясным умом и прямым характером. Она искренне любила Марину и всегда говорила, что Пашка её не достоин: живёт в своих палатках, по экспедициям мёрзнет, а любимую женщину оставляет одну.

До самой пенсии Лидия Алексеевна работала кардиологом в районной больнице. Пациенты её уважали, часто заходили после выписки с конфетами, с благодарностями, просто рассказать, как теперь живут.

Но в последние годы её стало подводить собственное сердце. Марина не раз предлагала обменять их квартиры на одну побольше и жить вместе, чтобы мама была под присмотром. Но та только махала рукой: «Нечего молодым мешать. У каждой жизни должна быть своя дверь».

– Спасибо тебе, милая. Не знаю, что бы я без тебя делала. До Пашки не дозвониться, опять в этих своих экспедициях… Ты не знаешь, Мариш, он надолго?

Марина замялась. «Экспедиции…» – для всех это звучало гордо и важно, а для нее давно стало синонимом пустоты и одиночества. Ей хотелось защитить Павла от упрёков матери, но в то же время и самой высказать всё накопившееся. Она молчала, опасаясь, что в голосе прозвучит дрожь.

– Недели на две–три, – ответила наконец, стараясь говорить спокойно.

Она очень не хотела расстраивать Лидию Алексеевну, и конечно, она не скажет, что они с Павлом расстались перед самым его отъездом.

И про беременность не скажет. Она и сама пока не понимала, как с этим жить, что делать дальше… Говорить было трудно. Но и сбежать сразу, сославшись на усталость или дела, она тоже не могла. Она любила маму Павла, но меньше всего сейчас хотелось вести беседы.

Лидия Алексеевна между тем уже хлопотала на кухне, поставила чайник, достала варенье, привычно гремела посудой. Её забота была трогательной и Марине казалось, что она вот-вот не выдержит. Внутри полыхало от вины и какой-то тяжёлой, глубокой грусти.

– Садись, милая, сейчас чай попьём… Я пирог испекла. С капустой, как ты любишь.

Марина кивнула и опустилась на стул, сложив перед собой руки. Пальцы сами собой крепко сцепились, ногти впились в кожу ладоней. Она старалась сидеть прямо, но спина предательски сутулилась. Хотелось вскочить и уйти, лишь бы не чувствовать это давящее изнутри беспокойство. Она медленно разжала пальцы, провела ладонью по краю узорной скатерти, зацепившись за мягкие нитки вышивки, и глубоко вдохнула приятный аромат кухни.

В комнате пахло уютом и тестом. Здесь всегда было тепло и спокойно. Сейчас же всё казалось не по-настоящему, словно она смотрит на всё это издалека. Марина наблюдала, как Лидия Алексеевна с привычной ловкостью нарезает пирог, её движения были уверенными и размеренными, она быстро управилась и присела рядом.

Часы на стене тихо тикали, и каждый удар отдавался у Марины в висках тяжёлым эхом.

– Ты такая бледная… Может, анализы сдать надо? – Лидия Алексеевна поставила перед ней чашку. – Ты ведь у меня не железная.

Марина слегка улыбнулась, пряча глаза:

– Просто устала, всё хорошо. Работы много..

Она не договорила, секунду помолчала и осторожно откусила кусочек пирога. Но уже в следующий момент к горлу резко подступила тошнота. Живот болезненно свело, она схватилась за него рукой.

Стул заскрипел по полу, когда Марина, покачнувшись, встала и, не глядя на Лидию Алексеевну, побежала в туалет.

Из кухни послышался звук осторожных шагов, мама Павла не сразу пошла следом. Она остановилась в прихожей и прижала руки к груди.

Через минуту она тихо постучала в дверь:

– Мариш… тебе помочь?

– Нет… – глухо отозвалась Марина. – Уже легче…

Лидия Алексеевна не стала настаивать. Вернулась к столу, убрала пирог в сторону, медленно сняла очки и протёрла их платочком. Потом долго смотрела в окно, собираясь с мыслями. Когда Марина вышла, бледная, с мокрым лбом, она уже ждала её с чистой чашкой.

– Ты беременна, да? – спросила она спокойно, без удивления, но в глазах плескалась плохо скрываемая радость.– Не бойся, я рядом. Всё будет хорошо.

Глупо было отрицать столь очевидный факт. Лидия Алексеевна, хоть никогда и не задавала прямых вопросов, всегда деликатно обходила эту тему, но Марина знала, внуков она очень хотела. Хотела давно, тихо и терпеливо. Не нажимая и не упрекая, просто молча ждала с доброй надеждой, которая жила в женщинах её поколения. Иногда между делом говорила: “Вот бы маленькие ножки по полу бегали… дом бы ожил”. А последнее время всё чаще повторяла, что боится не старости, не смерти, а того, что может уйти, так и не понянчив внуков.

Марина всегда слушала это с лёгкой улыбкой, стараясь не показывать, как больно ей бывало от этих слов. Тогда они с Павлом ещё пытались спасти отношения, и каждый такой разговор напоминал о том, чего у них, возможно, никогда не будет.

А теперь… Теперь всё было по-другому. Беременность случилась не в тот момент, не от тех чувств и не по плану. Но в глазах пожилой женщины не было ни одного вопроса, ни тени сомнения. Только свет и безусловная любовь.

– Да… – голос дрогнул. – Но Павел… он ничего не знает. Мы…у нас не простой период.

Марина сама слышала, как сухо звучат её слова, внутри же бушевала мучительная неопределённость и отчаянное желание опоры.

Она встретилась взглядом с Лидией Алексеевной и поняла, что сил бороться за прошлое почти не осталось.

Мать Павла не вздрогнула. Только кивнула, будто давно всё знала, и пододвинула Марине чашку, бережно обхватив её руку.

– Мариш, – сказала она тихо. – У нас в жизни много чего бывает не вовремя. А ребёнок – это не беда, не ошибка. Это подарок. Я очень рада. Честно.

Она сделала паузу, немного помолчала, потом продолжила:

– А с Пашкой… Ну, не мальчик уже. Если дурак, сам виноват. Но ты не одна, слышишь? Я рядом. Всегда буду рядом.

От этих слов сердце Марины сжалось и непроизвольно хлынули слёзы. Она потянулась к Лидии Алексеевне, крепко обняла её и уткнулась лицом в мягкое, пахнущее выпечкой плечо. В этих тёплых, материнских объятиях было столько покоя, что казалось все простым и решаемым. Она была ей очень благодарна. Со своим отцом, Марина, почти не общалась, он был строгим, военным человеком. Мать она потеряла будучи еще совсем ребенком, а мачеха так и не стала близким человеком. Потому именно свекровь заняла в её сердце почётное место матери.

Несколько минут они сидели обнявшись, каждая со своими мыслями, ища тепло и поддержку друг в друге. В глазах Лидии Алексеевны тоже блеснули слезы, с годами эта сильная женщина стала удивительно чувствительной. Она легонько вытерла ладонью мокрые щёки Марины, спокойно улыбнулась и, глубоко вздохнув, провела рукой по скатерти, убирая невидимые крошки и подбирая слова.

– Знаешь, Мариш… – начала она тихо, – Пашка… он… был непростым ребёнком.

Марина слегка кивнула, ощущая, как внутри всё стянуто.

– До школы он жил в деревне у дедушки… – начала она медленно, словно выводила каждую фразу на бумаге. – Там было много свободы, но и одиночества тоже. А как только приехал в город, сразу стало трудно… он совсем не прижился.

Она замолчала, посмотрела в окно, где группа школьников пробежала по двору, весело кидаясь комками снега. Их звонкий смех разлетался по пустой улице, а у неё на глазах проступила тень грусти.

– Мы с Серёжей за него переживали… очень. Школа давалась ему тяжело. Друзей почти не было.– Лидия Алексеевна незаметно смахнула дрожащую каплю с ресниц.– Он был холодный, замкнутый, очень нелюдимый. Иногда мне казалось, что мы совсем его не понимаем…

Марина молчала, не отводя взгляда. С каждым словом она сильнее чувствовала, как трудно Лидии Алексеевне давался этот разговор. Хотелось вставить что-то, поддержать, но она боялась перебить, и только кивала, держа руки на коленях.

– Потом, – продолжила мать, чуть выпрямившись на стуле, – школу он всё-таки окончил… Институт… мы так хотели, чтобы он продолжил наше дело…Связал себя с медициной. Он ведь был очень умный мальчик. Не социальный, но очень умный.

Марина следила за её лицом, за тем, как оно меняется: то в улыбке мелькнёт лёгкая гордость, то снова сожмётся в тревоге.

– Но он выбрал экспедиции.. Первые походы… Дедушка его очень поддерживал. Он стал жить этим. Работал, ездил… Ему уже под тридцать было. Мы и не надеялись, – сказала Лидия Алексеевна и немного помолчала.

Она посмотрела прямо на Марину, и глаза её потеплели.

– А потом появилась ты. Мы с Серёжей так обрадовались, ты даже не представляешь… Сразу приняли тебя как дочь. Сразу.

Марина молча слушала, каждое слово проходило сквозь неё. Внутри поднималась волна благодарности, боли, обиды на Павла, и ещё чего-то, чему она пока не находила названия. Она чуть сжала губы и опустила глаза, боясь, что выдаст себя.

Лидия Алексеевна чуть придвинулась ближе, снова коснулась её руки. Голос звучал мягко, но уверенно:

– Мариш, я прошу тебя… не руби с плеча. Знаю, тебе тяжело. Павел – непростой человек, но он хороший, поверь мне,– она помолчала, надеясь на ответную реакцию, и добавила,– как бы там ни было, ты не одна. Я рядом. Всегда.

Марина всё ещё смотрела в чашку на столе, хотя взгляд скользил сквозь неё. Лидия Алексеевна что-то ещё говорила, но слова уже тонули в гуле мыслей. Она только кивала, не слыша и чувствуя, что разговор дошёл до границы, за которой она уже не справится.

Глава 11

Огонь пульсировал в темноте. Живой, пылающий как сердце.

Он вспыхивал, дрожал, швырял искры в черноту. Вокруг него, в клубах густого дыма, двигалась широкоплечая фигура в шкурах, с седой бородой, растрёпанными волосами и тяжелыми браслетами на запястьях.

Он танцевал.

Нет. Он дёргался, прерывисто, в каком-то ритме, понятном только ему. Ноги били по земле, руки метались в воздухе, ловя что-то невидимое. Время не текло, оно билось в такт его движений.

Глаза цвета земли, тёмные, насыщенные, как торф. Они смотрели на Павла и знали о нём всё.

Шаман шептал на незнакомом, резком языке. Слова рождались и исчезали в воздухе, то подступая ближе, то ускользая прочь.

Он рухнул на землю, прижав ухо к промёрзшей почве.

Замер.

Слушал.

Прислушивался к тому, что шло снизу, из глубин, и только ему было под силу это уловить.

Павел не мог двинуться. Тело его не слушалось, казалось он сам стал частью земли и снега.

Шаман рывком вскинул голову и громко, с хрипом выкрикнул разорванную фразу.

Павел вскрикнул и судорожно сел в спальнике, весь в поту. Он повторял те самые слова, не понимая их смысла. Шептал снова и снова, пока не понял, что проснулся.

Его сердце колотилось, словно в грудной клетке бился зверёк. Он хватал ртом воздух, но в груди всё горело, и вдох застревал где-то в горле.

Павел ещё долго сидел, вслушиваясь в тьму и восстанавливая дыхание. Наконец он опустился на спину, но сон больше не шёл. Глядя в потолок палатки, он наблюдал, как тёплый пар от его рта едва заметно поднимался к ткани. Дышал медленно, стараясь успокоиться. Но внутри что-то не отпускало, тень сна осталась рядом, сидела у ног, молча наблюдая.

Вокруг всё было спокойно. Слышались лишь тихие вдохи и редкие хрипы спящих. Ритмичные звуки жизни немного успокаивали.

Он пролежал так, до первых признаков рассвета, когда над дремлющей тундрой задрожала тонкая серая полоса, и темнота стала постепенно отступать.

Утро выдалось ясным и звенящим, мороз оставался крепким. Снежная тундра блестела в слабых лучах солнца, которое только начинало набирать силу.

Когда всё было собрано, колонна двинулась на следующую точку бурения. Оборудование лежало на санях, палатки были закреплены. Личные вещи разложены и подготовлены к дороге.

Снег мерно скрипел под ногами, воздух стоял тихий и неподвижный, идти было удивительно легко, а может, это ноги уже привыкли, и мышцы сами подхватывали привычное движение.

Где-то в середине пути, Виталий поравнялся с Павлом. Он неторопливо жевал кедровые орешки, глядя вперёд, и вдруг спросил:

– Слышь… а ты чё ночью бурчал, а?

Павел напрягся и повернул к нему голову. Лицо Виталия оставалось обычным, в нем не было ни насмешки, ни иронии.

– Ты слышал?

– Мы все слышали. Ну, наверное. Я ближе всех спал. Ты что-то такое… странное шептал. Ни одного русского слова.

– Сон, – коротко ответил Павел. – Не по себе что-то стало…

Павел молчал несколько шагов, а потом тихо произнёс, не отрывая взгляда от снега под ногами.

– Слушай, а ты… ты помнишь того старика в тайге?

Виталий нахмурился, вытащил орех из кармана, но жевать не стал. Глянул на Павла:

– Опять ты. Не было никакого старика. Ты нас вывел к заброшенной избушке… Мы там двое суток отогревались.

– Я… я не сам нашёл ту избушку. – Павел говорил осторожно. – Он вышел к нам. Старик. Весь в шкурах, с длинной седой бородой. Шёл по краю леса и махнул мне. Я и пошел.

Виталий промолчал. К странностям друга он уже привык, относился к ним с терпением, но порой они всё же настораживали. Павел всегда оставался непонятным, даже в самых мелких проявлениях. Он мог часами неподвижно сидеть у речки, слушая, как вода тихо бьёт о камни. А мог уснуть прямо на земле, совершенно безмятежный и сосредоточенный на каком-то своём внутреннем порядке. Если на пути оказывались мелкие существа, шмели, ёжики, сбившиеся с дороги, Павел не просто замечал их: он осторожно подбирал, аккуратно перекладывал в безопасное место и наблюдал, пока они не приходили в себя.

Виталий точно знал, что терпение и любовь к каждой детали этого мира – это то, чему он научился именно у Павла. Без этих уроков он бы, наверное, так и не понял, что значит любить землю по-настоящему, страстно желать осесть и пустить корни…

Как же он соскучился по Ленке. Он заметил, что каждая мысль возвращает его домой, к себе на веранду. Этот поход оказался тяжелее прочих, никогда раньше он так не считал дни и не гнал время вперёд.

Виталий хмыкнул, желая сбросить напряжение.

– Может, белка тебя вывела. Или леший!– он закинул орешек в рот и снова заговорил.—Ты тогда тоже не в себе был. Сутки без сна, без еды, на автопилоте. У меня вообще все как в тумане было, я и себя то не помню. И как паренька того тащил на себе, не помню…Ванька кажется…Даже если и был там твой старик, я его не заметил.

Павел коротко усмехнулся, но взгляд его оставался серьёзным. Он сжал ремень рюкзака, привычно проверяя, что тот на месте.

– Не знаю. Но вот эти слова, что я шептал ночью… Это не первый раз.– Он зажмурился и ладонью провёл по лицу, стараясь стереть наваждение. – Во сне тот шаман, он тоже был в шкурах… И глаза… Такие же…

– Совпадение, – пробурчал Виталий. – Или в башке сидит, после всего, что мы прошли.

Павел шёл, смотря прямо перед собой, но мысли оставались где-то позади, в той старой избушке, в глухой тайге.

Виталий прав, он тогда едва держался. Но даже в том полубреду осталось ясное воспоминание, как рука, обмотанная мехом, махнула ему. В памяти сохранился его образ. Его лицо и глаза, смотрящие в самую душу. В тот момент он ощущал себя не совсем собой, словно чужая воля направляла его шаги.

Он и раньше испытывал странное чувство в тайге, особенно когда оставался с ней один на один.

Но тогда, у кромки леса, это было иначе. Он уже точно не знал, был ли там человек, или всё это ему почудилось в изнеможении. А если нет, то, возможно, этот мир гораздо сложнее, чем координаты и карты. Возможно, у него тоже есть память. И воля.

Переход занял чуть больше часа. Плато тянулось ровной белой плитой до самого горизонта. Солнце медленно ползло, разливая по насту холодный свет.

Безмолвная величественность простора завораживала и придавала сил, позволяя шаг за шагом продвигаться вперёд.

Артём шёл рядом с Ириной, впряжённый в связку саней, и, пользуясь случаем, возбуждённо что-то рассказывал. Он ловил каждый её взгляд, надеясь на улыбку или хотя бы намёк на внимание. Парень так увлёкся, что в какой-то момент и вовсе остановился, продолжая горячо объяснять и жестикулировать. Ирина же молча тащила тяжёлую ношу и сдержанно улыбалась, чувствуя усталость. Слушать речи Артёма ей не хотелось, но она боялась показать раздражение. Временами её взгляд ускользал к Павлу, он был особенно напряжён, и это только усиливало её внутреннюю скованность.

Неожиданно она застыла на месте.

– Подожди… – тихо сказала Ирина, глядя куда-то в сторону.

Артём резко умолк и повернулся туда же. Остальные заметив, что они стоят, тоже притормозили. На краю снежного бугра стояла белоснежная полярная лиса, она почти сливалась с фоном, только темные, внимательные глаза выдавали её силуэт. Лапы у неё были широкие, пушистые, как у кошки, хвост огромный, словно снежный ком. Она стояла совершенно неподвижно, чуть склоняя голову и оценивая: безопасны ли эти люди?