скачать книгу бесплатно
И чьим страданьем гнусно упивался,
Скажи, чем мог тебя он оскорбить,
Чтоб мести я твоей не удивлялся,
И если точно мог он совершить
Ужасное какое преступленье,
Скажи – и в светлом мире, может быть,
Я сам ему придумаю отмщенье».
Песня тридцать третья
Рассказ графа Уголино[207 - Граф Уголино Герардеска – тиран Пизы. Изменою архиепископа Руджиери он был заключен в башню с двумя сыновьями и двумя внуками и уморен голодом.], вместе с детьми уморенного голодом в темнице. Речь Данте о Пизе и дальнейший путь. Предатель монах Альберик.
Тогда грызть мозг врага переставая,
От страшной пищи грешник отнял рот;
И, губы волосами утирая
Той головы, сказал мне в свой черед:
«Ты хочешь, чтобы прежнего страданья
Опять я пережил ужасный гнет?
Поверь, о нем одно воспоминанье
Томит меня; но если мой рассказ
Дать может стыд и новое терзанье
Преступнику, которого сейчас
Я пожирал, то свой рассказ начну я,
Хотя бы слезы вырвались из глаз,
И прошлое, тревожа и волнуя,
Меня могло смутить и раздражить.
Кто ты и как ты мог сюда вступить —
Не знаю я, но говорит мне что-то,
Что флорентинцем должен сам ты быть,
И если так, – то мне пришла охота
Тебе свое прошедшее раскрыть.
Во мне ты видишь графа Уголино,
А он, – скорбей земных моих причина,
Неумолимой стоящий вражды,
А он – архиепископ Руджиери.
Рассказывать теперь мне нет нужды
О бешенстве, живущем в этом звере,
О том, как вкрался в душу мою он,
И как потом я им был умерщвлен.
Но ты не знал, как умер Уголино
И как была мучительно тяжка
Моя, для всех безвестная, кончина.
Узнай о ней и помни, чья рука
Меня так покарала беспощадно,
И почему так злобна и дика
Моя вражда к проклятому. Я жадно
Следил в тюрьме за скудным светом дня
В пустынной башне. Нынче в честь меня
Тюрьма та Башней Голода зовется.
Я не однажды видел из окна,
Как вновь являлась на небе луна,
Но долго ль мне в тюрьме жить приведется,
Не ведал я. Вдруг мне приснился сон,
Мне разъяснил все будущее он.
Во сне мне Руджиери представлялся:
Как будто на охоте он гонялся
За волком и волчатами. Пред ним,
Спустив собак, при виде той приманки,
Неслись с безумным гиканьем своим
Сисмонди, Гуаланди и Ланфранки.
Не в состоянье бегство продолжать,
Волк и волчата стали уставать,
И страшные картины мне приснились,
Как зубы псов в усталых жертв вонзились
И грызли их и рвали их бока.
За тяжким сном глаза мои открылись.
Ночная тьма казалась глубока,
Еще заря не золотила неба,
Но сердце охватила мне тоска,
Когда, во сне заплакав, стали хлеба
Со мною дети бывшие просить.
Бесчувственным вполне ты должен быть,
Когда теперь вполне не сострадаешь
Тем мукам, что почувствовал отец,
И если ты теперь не зарыдаешь,
Когда же ты рыдаешь наконец? —
Мы встали все; уж час тот приближался,
Когда к нам сторож с пищею являлся,
Но я ужасный сон припоминал,
Я верил в этот сон и – сомневался.
Так время шло, и вдруг я услыхал,
Что вход в темницу нашу забивался.
Я пристально взглянул в лицо детей,
Но промолчал, не находя речей.
Во мне как будто сердце камнем стало,
И слезы не бежали из очей.
Но детский плач меня язвил, как жало…
Мне юный Ансельмуччио сказал:
«Отец, отец, скажи мне, что с тобою?
Зачем же ты смотреть так дико стал?»
Я был измучен внутренней борьбою,
Но не заплакал и не отвечал.
Так день прошел, и новый день настал.
Когда ж скользнул в темнице нашей снова
Печальный и едва заметный свет,
В лице детей нашел я тот же след —
След выраженья дикого, тупого,
Которое нашли они во мне.
Тогда, склонясь в отчаянье к стене,
Я начал грызть зубами обе руки.
Бессильного отчаяния муки
За голод дети приняли… «Отец, —
