Грязь. Сборник

Гумбольт отвёл взгляд и ответил, смотря на большие светлые окна здания на другой стороне канала.

– Моя мать била меня. Я был на её могиле, когда вышел из интерната в большой мир. Стоя там, я почувствовал облегчение. Но не радость. Она могла быть кем-то лучшим. Но она спилась. Она сделала выбор, и другие сделали его тоже, не став помогать ей уйти с этого пути. Там я сделал свой выбор и ушёл. Это была наша последняя встреча.

– А я скучаю по своей маме. Мне больно.

– Ты должна быть сильной.

– Зачем?

– Люди не хотят видеть боль других. Даже самые близкие люди не хотят этого. Они хотят, чтобы ты была сильной, чтобы ты справлялась со всем. Но мы люди, мы не можем адекватно справиться ни с чем, что нас трогает за душу по-настоящему. От любви мы теряем голову, от смерти любимых – белеем от страха. Они не хотят этого видеть. Ты должна быть сильной ради других.

После этих слов девочка совсем загрустила. Гумбольт повернулся к ней:

– Понимания.

– Что?

– Ты спрашивала, что я хочу от тебя. Я хочу понимания.

И в этот момент девочка, возможно впервые в жизни, искренне сказала:

– Спасибо.

Она обняла Гумбольта.

Гумбольт обнял девочку.

Мимо проплыл первый корабль с ночной экскурсией. Вода негромко плескалась о гранитные стенки канала.

– Меня зовут Настя, – сказала «Дейзи».

Фиолет спросил:

– А помнишь ту рыженькую, с которой ты в прошлом месяце кутил?

– Да, – без особого энтузиазма ответил я.

– Ты разобьешь ей сердце, если забудешь её, – сказал мой товарищ. – Я просто знаю её и знаю, как она на тебя смотрит.

– О, так ещё смотрит? Так вы не расстались? – лицо Фиолета озарилось улыбкой надежды.

– Нет, у неё дела в столице. Скоро должна будет приехать сюда снова.

– Класс. Она хороша, правда?

– Да не говори. Если б я тогда не был с Сиренью, то в первую нашу встречу точно отбил её у этого молчуна! – мой товарищ взъерошил мои волосы.

– Так, я что-то пропустил? А когда у вас троих была первая встреча?

– Ух… – товарищ задумался. – Это ведь когда случилась история с тем английским пабом?

Я кивнул головой.

– Да год уж прошёл, или около того.

– А что за история?

Я отмахнулся. Мне не нравился это разговор. Это понял мой товарищ и замолчал.

Фиолет покрутил стеклянную кружку в руках и задумчиво спросил:

– Кстати… А где Сирень? Я не видел уже её несколько месяцев. Вы с ней уехали той зимой и… всё. Ты вернулся один.

Мой товарищ перестал улыбаться:

– Да какое вам дело. Нет её и нет. Да будет так.

Я кивнул и подытожил разговор:

– Пусть будет так.

Вошедшие пять минут назад посетители громко проклинали введение новой налоговой ставки и парочку безумных законов.

Мой товарищ не выдержал:

– Безразличие! У вас опустились руки. А из-за этих слов и злоба в сердце. Потому что это ВЫ. И всё, что вы сказали – это о ВАС.

– Чёрт, опять богемные выскочки нам тут пить мешают!

– А вы прям трудовой народ?

– Не сомневайся. Честным трудом на жизнь зарабатываем. А ты? Ты хоть когда-нибудь работал?

– На государство нет. Я отказал им в своей помощи. Всем этим негодяям и бюрократам. Пусть идут к чёрту, я не позволю называть себя безликим трудовым ресурсом страны.

– А как же обязанности? Ты ведь вырос в этой стране.

– Да, вырос, – товарищ развёл руками. – Вот что вышло. У них тоже были обязательства и больше половины они не сделали, просто закрыв глаза на свою же конституцию и законы. Я считаю, что вправе сделать также.

– Складно говоришь!

– Не отрицаю. А вы? На государство пашете?

– Да, на кого ж ещё в наше время?

– А вам не обидно, что вот так вас используют? Мы ведь для них только ресурс, с помощью которого они достигают СВОИХ целей. А я? А вы? Мы тоже хотим что-то кроме каждодневной работы.

– Но обеспечить-то как? Стелешь складно, но даже если я найду себе работу на стороне, то это будет выглядеть очень плохо.

– Боишься прослыть маргиналом?

– Ну, типа.

– Зато совесть моя чиста. Выпьем за совесть!

– Выпьем!

Вот так группа работяг присоединилась к нашей троице.

…Ночь. Тихо. Звезды мерцают между верхушками сосен. Темно, очень темно. Стволы ближайших деревьев едва различимы. Здесь хорошо. Слышно, как недалеко волны тихо накатывают на берег. Звук воды успокаивает. А это так нужно. Редкий ветерок качает ветки. Слышно, как падают на землю иголки. Он чем-то накрыт. Одежда сухая. Свои? Мысли медленно выплывали из пустоты. Наверное, чужие бы не стали накрывать. Чёрт с ними…

– Я жив, я жив, – сказал про себя Гумбольт. – Я жив.

Не веря до конца в свои слова, он выдохнул клуб пара в холодный ночной воздух. Жив…Странная ночь. Он вдыхал теплый запах мокрой земли и неповторимый аромат смолы сосен. Где-то рядом трещал костёр. Он был жив. Остальное не важно…

Под утро мы разошлись. Работяги пошли на север, Фиолет – на запад, а мы с товарищем – на восток. Когда проходили через парк с большим озером, нас осветили первые лучи солнца. Блики от него на воде выстроились в широкую линию. Сонные утки не обращали на это внимание.

– Ты это, заходи ко мне как-нибудь. Почитать можешь взять.

Я кивнул головой. У моего товарища в комнате лежала запрещенная литература.

– А ещё я дома абсент научился делать, продегустируешь, – добавил он.

На нужном перекрестке мы встали друг напротив друга.

– Давай.

– Да, давай. Засиделись мы сегодня.

– Это точно, точно, – с какой-то грустью в голосе сказал мой товарищ. – Ещё одни день наступил. Ещё один.

Я слегка улыбнулся и покачал головой:

– Мы должны этому радоваться.

– Да, мы же все вместе.

– И продолжаем так жить.

– Неизменные бродяги городских улиц.

– Что-то вроде.

– И позор тому,…

– Кто дурно об этом подумает! – сказали мы хором.

Так и распрощались. А вечером нового дня встретились снова.

Родители Деда Мороза тоже хотели, чтобы их сын стал настоящим человеком. 

Робин Уильямс

Бродяги Драхмы

Бродили по ночным улицам,

Заглядывали в окна

Домов, магазинов,

Церквей.

Поднимались на холмы,

Спускались в овраги,

Теряясь между тропками

Этих царств.

Кто-то поднимался выше,

Кто-то оставался стоять.

Потом вновь встречались – и снова

В Путь.

Находили ответы,

Вместо того, чтобы воспеть

Километровые пробки

На дорогах.

Но и вопросов они вслух не задали,

Так и ели пиццу,

Купленную в супермаркете.

Ночь.

Находили школу танцев

Под одиноким фонарем:

Ни одного учащегося.

Странно.

Прозвали себя словом «драхма»,

Потому что схватывали всё,

Но не руками, а полётом

Мыслей4.

Никто не умел из них петь,

У них были только слова,

Только слова, слова,

Слова…

А, слова,

Ах, слова…

Могли быть сильнее всех песен,

Написанных прежде,

Прошедших отбор,

Вошедших в историю.

Войдет ли их СЛОВО в историю?

Сначала отбор,

Сначала отбор…

Дорога привела на площадку у склона,

Внизу шумит ручей.

Ночь. Школа пустует

Под фонарем.

Знакомство

Всё сжимается

и бледнеет, когда

пробивает его час,

я вспоминаю

прежние дни

и плачу.5

– Что за человек не позволит себе влюбиться, когда появляется возможность сделать это?

Она сказала это будто в укор мне. Но я сделал вид, что не заметил.

По ночам я всё время просыпался и несколько минут вслушивался в окружающий меня мир, смотря на белый потолок. Я опять здесь. Обычно в той же комнате спало несколько человек. Мой товарищ был среди них. «Он и его друзья» – меня не было в этом названии. Обычно я вскоре снова засыпал, но в ту ночь, удостоверившись, что все спят, я сел на матрас, облокотившись спиной к шершавой стене, посмотрел по сторонам, перевел взгляд на окно, в котором шёл вечный дождь. Даже ночи здесь были серые. Я опять здесь. Я никуда не исчез. Наверное, сейчас мне хотелось плакать, но, в любом случае, это было бесполезно. Я был один.

Под всей толщей Грязи, что плотно затянула меня, я иногда набирался смелости посмотреть наверх. Я видел солнце. Но с каждым разом его лучей становилось всё меньше и меньше. Вскоре из светлого, вызывающего улыбку, у меня останется лишь память. Но до этого момента мне предстояло прожить еще несколько дней. Грязь… Раньше я спрашивал Господа, как я попал сюда, зачем? А сейчас перестал. Всё было и так понятно.

Старый карниз беспрерывно выдавал барабанную дробь под стуком капель. Наверное, в своё время Иэн Кёртис6 сидел в такой же ночлежке, слушал дождь, трогая свои обессилевшие от несправедливости мира руки и поднимая голову в поисках звёзд. Но над нами всегда был лишь потолок. Так он писал свои песни. Впрочем, а кто сейчас вспоминает о нём. Еще один ушёл, а серый дождь всё идёт. Я знал одного человека, который называл капли дождя слёзами ангелов. Наверное, и сейчас называет. Она всегда была необыкновенной.

Вы видели девушку,

Что сидит у моста и смотрит закаты?

Она там всегда,

Когда светит солнце и тучи ушли.

Она вечера ждёт,

Смотрит на крепость на том берегу.

Глаза распахнуты миру,

А сердце ее бьется так, что невозможно мимо пройти.

Как мы познакомились? Тогда я был открыт тогда миру, а мир – мне. Возможно, так оно и было. Я верил в то, что мне суждено стать писателем. Вот и писал. И читал, очень много читал. Все МЫ были увлечены искусством. Кто-то сохранил это и до сегодняшнего дня, а кто-то пошёл дальше: ударился головой в религию, религию художественного образа. Такие люди верят в то, что искусство спасёт мир. В последний период «той» жизни у меня была небольшая квартирка далеко отсюда. Спальные районы и прочие малоприятные места. Помню, как я читал стихи великих вслух в ночи для себя и Тишины, пока мои челюсти не сводило, а густые слюни не заливали весь подбородок. А я продолжал, продолжал своим пересохшим горлом воспроизводить строчку за строчкой,

продолжалпродолжалпродолжал

пока не терял сознание от недостатка воздуха. Я попросту впадал в состояние высшего духовного экстаза, забывая, что мне нужно дышать. Так я познавал силу СЛОВА.

И вот я написал своё. Мне казалось, что когда я это напишу, то всё измениться. «Молодец, написал», – сказал я себе и отправился искать место для презентации своего детища. Знаете одно из многих кафе в этом городе? Конечно, знаете, их же много, а я прошу вспомнить только одно. Любое. Они ничем не отличаются друг от друга. Надел костюм, туфли, улыбку, взял в руку стакан воды и начал. В те два часа моё сердце совершило собственный забег в пустыне километров на тридцать – так сильно оно обилось. Я обливался потом, руки тряслись, но я продолжал, стараясь закопать своё волнение как можно глубже. Но оно быстро выкапывалось обратно. Конец. Аплодисменты. В целом людям понравилось. Мои слова стали звуком, прозвучали в этом мире, я был рад этому.

Вытер пот, выпил чая с травами на кухне, беседуя со знакомым поваром (вернее, слушал его, сам я тогда осмысленно говорить еще был не в состоянии) и вышел через черный ход, пошел по переулку домой. В дешевых туфлях, костюме, который хорошо на мне сидел, но остался еще со старшей школы. Шёл через знакомые ущелья городских домов. После замкнутого помещения я почувствовал себя опять на свободе. Вокруг много людей. Летняя жара, машины, магазины. Всё было как раньше. Ничего не произошло. Я схватился за голову: правда ли десять минут назад меня проводили с аплодисментами? Я точно читал? Я точно был горд за слово, которое обрело звук, за своё СЛОВО? Ничего. Ничего не чувствую. А потом мне стало страшно.

Она продавала цветы. Вернее, сидела без дела. Цветочный магазин близ одного из центральных скверов нашего города. Летняя пора, на всех глазах солнцезащитные очки… Но почему-то никто сегодня не хотел покупать цветов. Я сидел на скамейке напротив магазинчика, расстегнув ворот рубашки, в надежде освободиться от пут страха, что до сих пор преследовал меня. Я боялся, что, несмотря на выступление, этот день навсегда уйдет в историю, так и не оставив следа в моей жизни. Я сел в метро, выходил на каждой станции, будто искал что-то. Потом снова в поезд и до следующей. В конце концов я вышел из подземного царства и сел здесь. Здесь красиво. Белки бегают.

К магазинчику подошел пожилой мужчина. Продавщица с улыбкой показала ему несколько готовых букетов, дала пару советов по выбору и обвязала выбранный в итоге букет более красивой лентой. Расчёт – и Она снова сидит на своём стуле, уткнувшись в телефон. Она была красива. Молода, рыжие волосы собраны в хвост, фигура наполнена лучистой энергией, которую Она крепко сковала в сидячем положении. Лицо грустное – непонятно от чего. Нога на ногу, сидит не дыша. Я сделал ШАГ.

– Добрый день. Я бы хотел купить у вас розу.

– Да, конечно, – Она быстро убрала телефон и пошла к кассе. – Какую?

– Эм… А знаете… Какую бы вы порекомендовали? На ваш вкус?

– Дайте-ка подумать… Лично я предпочитаю белые. Посмотрите, они как раз свежие. Если подумать, то можно и розовые…

– Давайте белые.

– Хорошо, – Она улыбнулась и достала из ведра один белый цветок, чуть встряхнула его, держа за стебель, нежно коснулась пальцами бутона. – Красивый, этот хороший. Вам завернуть?

– Давайте.

– Прозрачная, цветная?

– Какая лучше подойдет.

Она открыла свободной рукой верхний ящик стола, посмотрела в него:

– Из цветных осталась только нежно-розовая.

– Пусть будет нежно-розовая.

Она не без удовольствия быстро завернула цветок в бумагу. Быстро, но со вкусом. В конце Она посмотрела на этот цветок, будто оценивала произведение искусства, сделанного своими руками. Расчёт, и неожиданная фраза, сказанная мной, когда я взял букет в свои руки:

– Это вам, – и сразу же протянул обратно.

– Мне?

Улыбка исчезла с Ее лица, тело подалось назад, глаза широко раскрылись, блестящие губы чуть приоткрылись. Белые лепестки той розы напоминали Ей постельное белье, мягкую простынь, на которую еще никто не ложился, она специально расстелена для влюбленных, что в обед поклялись пред Богом в вечности своих уз. И теперь эти лепестки возвращаются к Ней.

– Я не могу, – полушепотом сказала Она, продолжая смотреть на цветок.

– Да всё вы можете, – сказал я и буквально вложил этот сверток нежно-розовой бумаги в Ее руки. Пальцы сжались, Она взяла.

– Улыбайтесь, а то сидите грустная здесь.

– Спасибо…

Я кивнул головой и с чувством выполненного долга стал быстро уходить через сквер, пожираемый волнением, строя из себя саму невозмутимость. После этого мой страх меня отпустил, и я до самого вечера гулял в окрестностях сквера, посещая кафе и культурные центры. Домой я возвращался пешком, пройдя длинный мост через реку, переходя из одной центральной части города в другую центральную часть. За моей спиной садилось солнце, освещая дома впереди в розовый цвет. Я вспомнил про тот букет. Улыбнулся.

Рядом с мостом на каменном парапете набережной сидела девушка. Белая рубашка, юбка, рыжие волосы, собранные в хвост. Она свесила ноги над темной рекой, по волнам которой плясала дорожка солнечных бликов, и пила лимонад из жестяной банки. Я не верил своим глазам, но доверился своему телу, которое без колебаний направило меня в Ее сторону. Я подошёл и присел рядом, спиной к воде, свесив ноги над тротуаром. Она повернула голову и спокойно сказала, смотря на меня своими темно-карими глазами:

– А вот и наш беглец. Я уже даже не удивляюсь, что встретила тебя.

– И почему же?

– Чудес много за день не бывает, – скептично сказала Она, а потом улыбнулась знакомой мне улыбкой. – Первое чудо меня и впрямь поразило.

Она взяла в руки сумку, стоящую слева от Нее. Из приоткрытого сбоку замка выглядывал белый бутон.

– Приятно, – протянул я.

– А мне-то как.

Она улыбалась так, как будто ждала только тебя. Так и познакомились. Она любила приходить сюда и смотреть на закаты. В городе дождей делать это было проблематично, но иногда погода давала такой шанс. Она всегда за него цеплялась. Так мы и сидели, смотря, как солнце заходит за крепость с высоким золотым шпилем.

Много гуляли, дурачились.

– Господи, – закричал я на всю улицу. – Она еще и курит! Кто-нибудь, уберите её от меня!

А Она лишь звонко смеялась.

Её волосы пахли лавандой. Она любила называть меня Букой.

Ходили на концерты, знакомились с друзьями друг друга.

Я закинул своё произведение куда подальше.

У меня были новые мечты.

Я поднимался по ступенькам вонючего подъезда. Грязные стекла, мутные в дневном свете. Где-то наверху, судя по всему, была потасовка: мужской голос громко выкрикивал оскорбления. Так… Пятый этаж, квартира 25. Главное никуда не влипнуть, не хочется портить вечер. Просто поднимусь, заберу Её, и мы пойдем. Второй этаж, пролёты, третий; голос становится всё громче; пролёты, четвёртый; «Ах ты лживая сука!»; я бегу на следующий этаж. Шлепок, раздавшийся эхом по всем ступенькам. Она упала. Это была Она.

– Хэй, мужик, какого чёрта ты делаешь? – закричал, забегая на площадку пятого этажа.

– А, вот, значит, и он!

Я не успеваю ничего сделать. Получая удар в грудь, моё тело, несущееся вперед, неестественно быстро останавливается, органы будто отбрасывает к спине, и я лечу вместе с ними назад, только через несколько секунд почувствовав боль от ступенек, по которым прокатился со скоростью метнувшейся в сторону кошки. Он что-то кричит, но мне не хочется этого запоминать. Опираюсь на локти и пытаюсь встать.

– Я сам решаю, что делать со своей дочерью! – всё-таки что-то врезалось в память. Дверь с грохотом захлопнулась. Он ушёл, продолжения не будет. Я с небольшим облегчением упал и выдохнул, пытаясь собраться с силами. Ко мне подбежала Она.

– Ты в порядке?

– Дерьмо…

Её темно-карие глаза покраснели от слез. А щека – от удара. Она крепко вцепилась в мою куртку, видимо не замечая, как сильно сжимает её.

– Ты как?

– Нормально, – ответила дрожащим голосом.

– Надо вставать.

Я медленно встал, а Она поддерживала меня руками. На ней было бежевое пальто, а в рыжих волосах – красный гребень. Мы пошли вниз.

Кафешка за семнадцать кварталов и десять улиц – вот что было лучшим прибежищем в тот день. После падения у меня болело тело, я старался не подавать вида, но движения стали куда более медленными. Мы сняли верхнюю одежду и сели между окном и кухней – где-то посередине от них, около стены с разноцветными фото счастливых людей и прибыльных достопримечательностей.

– Почему он так с тобой?

– Он… Он всегда такой. Со мной.

– Он называл тебя лгуньей, почему?

Она ответила напряженно, смотря прямо мне в глаза:

– Он называл меня лживой сукой.

Повисло молчание. Она опустила взгляд на закрытое меню, лежащее на столе. За окном пошёл дождь, капли дождя на стекле размывали силуэты проходящих мимо людей и проезжающих машин. Огни светофора превращались в большую яркую кляксу.

– Я сказала, что иду на прогулку, но не сказала, что с парнем. Я случайно проговорилась, ляпнула, когда выходила. Его это взбесило.

– Отец?

– Отчим. Я не совсем знаю своего отца.

– И почему он тебя всё же отпустил?

– Получил удовольствие и ушёл, – Она посмотрела на меня. – Ему большего и не нужно.

– А что нужно тебе?

Её грустные глаза потеплели, Она сжала губы. На ней был белый свитер, доходящий почти до колен.

– Что-то выбрали?

– Эм…

– Да, я хочу капучино с карамелью и суп. У вас есть суп с курицей? – оживилась Она.

– Домашний суп. Бульон, курица, яйцо. Гренки к супу подать?

– Да, давайте.

– А вам, молодой человек?

– Эм… Я еще подумаю, подойдите минуты через две.

– Хорошо.

Я взял в руки меню и, открывая, сказал:

– А ты знаешь, чего хочешь, – и бросил на неё взгляд.

Она широко улыбалась:

– Дя…

День медленно переходил в вечер под звуки неторопливых разговоров о неважных вещах. Она смеялась, смеялся и я. Дождь несколько раз прекращал идти и снова начинал. Мы сидели в кафе.

Потом распогодилось. Мы немного погуляли. Я не отпустил её домой.

– Надо звонить в прокуратуру.

– Нет, не надо. Поверь, если бы я могла что-нибудь, то уже сделала бы. Я застряла в этом. Поэтому и привыкла, ничего страшного.

– Вот это и страшно.

– Пошли.

– В прокуратуру?!

– Нет.

– Куда?

– Я знаю одно место, в котором много таких, как ты.

Я потянул Её за руку. Гранитная крошка скрипела у меня под ногами. Но Она осталась стоять.

– Каких?

Я посмотрел в Её глаза:

– С болью.

Она хотела, что-то сказать, но потом просто кивнула. Так Она впервые пришла на квартиру на Маяковского.

Моего товарища там не оказалось. Это был тихий вечер. Она с интересом обошла всю квартиру. Тогда ей открылся целый мир. Пристанище людей, униженныхоскорбленныхизбитыхизуродованныхотверженных обществом, загнанных им в резервации под названием «социальное дно», «психиатрические больницы» и «учреждения пенитенциарной системы». Только им повезло – у них оказался друг, который привел их сюда, на этот остров, отдаленный от всех улиц и всех «людей» этого мира. Они пишут стихи, рисуют, играют музыку, лепят скульптуры, прерывают книги в поисках правды, пьют вино и сжимают в кулаках свою боль. Грязь с точки зрения общества, ничего примечательного, проходите мимо, живите своей уютной жизнью, до свидания.

Мы сидели с Ней на кухне. Около высоченного окна во всю стену. Она несколько раз коснулась щеки и немного сморщилась, будто от зубной боли.

– Болит? Дай посмотрю.

– Да нет, не надо.

– Дай.

Я наклонился над столиком и рукой придержал её подбородок. Она стала терпеливо ждать, сначала смотря в потолок, а потом на меня.

– Вроде покраснения уже почти нет, ссадин нет… Потерпи, уже скоро должно пройти…

Я хотел отпустить ее и снова удобно усесться в кресле, но увидел её взгляд. Я почувствовал себя лягушкой в густом прозрачном желе. Не знаю, почему лягушка, просто пришло в голову. Я застыл и не мог пошевелиться. Но я не был скован, тепло обволакивало моё тело. Её глаза смотрели на меня так, будто в Её мире не было ничего, кроме меня. Мне показалось, что я стал смотреть на Неё также. Естественная реакция человека на эмоции другого. Мы не можем оставаться безучастными.

Движение вперёд. Легкость радости и осторожность неуверенных подростков пробудились в нас. Чувствую Её дыхание. Она так близко. Чувствую Её тепло. Секунда, две. Сердце замирает. Мысли чисты, лишь легкая дрожь в теле, прекращающаяся в тот момент, когда мягкая плоть наших губ встречается, обжигая сердце захлестнувшими нас чувствами. Дрожь сменяется на уверенность. ЖЕЛАНИЕ. Оно пробудилось.

Соседняя комната была свободной. Там мы и были.

Это должно было произойти. Не надо слов, тем более для счастья. Взгляд, ощущение того, что всё близко, лишь руку протяни и тянись за ней. И потеряйся. То была не ночь, а поэзия. Истинная, безмолвная, сама собой разумеющаяся, как два камня, высекающих искру ради огня, что осветит путь. В какой-то момент, я хотел что-то сказать, но Она закрыла мне рот своей рукой. У Неё была очень мягкая и притягательная кожа.

Мы знакомились

с безумием

друг друга,

словно

спускались

по лестнице.

– Зачем тебе бита?

– Буду ее облизывать!

У меня перехватило дыхание от нахлынувших мыслей.

А в Ее голове мысли были всё время, наверное, именно Они не давали ей сидеть на одном месте.

Слушали музыку, теряясь в жанрах, исполнителях,

альбомах, днях и ночах,

годах выпуска, вине, цветастых обложках,

идеях, языках,

техниках игры, инструментах, собственных танцах,

мирах, вселенных,

сквозь которые шли, чувствах, оценках,

Аплодисментах,

Аплодисментах,

Аплодисментах,

Аплодисментах.

Она поддерживала свою форму на высоте. В прошлом – спортсменка-лыжница, теперь – бегунья-любитель по утрам.

– Сегодня пасмурно.

– Да, ангелы снова льют свои слезы.

– Да ты поэтесса.

– Поэт, – сказала Она, рассмеявшись.

Она познакомилась с моим товарищем и Гумбольтом. В тот день мы чуть не сожгли наш любимый английский паб. Всё закончилось хорошо, после этого мы все вчетвером смеялись взахлёб.

Она сходила на концерт нашей группы. На следующий день спросила:

– Как ты их вообще нашёл?

– Ну, тогда они пели так же плохо. Но у них горели глаза, и была энергия. Только этим и жили. И живут.