Декорации к спектаклю

– Алекс, каждому из здесь присутствующих тяжело. Все мы прошли путь от отрицания до принятия. Кто-то из нас продолжает борьбу, а кто-то смирился. Но важно понимать – жизнь на этом не заканчивается. Мы здесь…

– Не хотелось бы перебивать, но всё-таки. Я смирился и даже составил свой список. У меня нет проблем с тем, чтобы уйти. У меня есть проблема с тем, чтобы рассказать родным.

– Но это же важно!

– Почему?

– Ну… у них будет время, чтобы попрощаться с вами.

– Простите, но у них и сейчас есть это время.

– Они успеют смириться!

– Хорошо. Супер. А если бы я погиб в авиакатастрофе, предположим, через пару недель? У них бы не было этого времени. Тогда в чём разница?

И тут все заговорили разом, голоса накладывались и перемешивались, но я по-прежнему слышал всех

– Они должны знать!

– А как же поддержка?

– Чтобы они смогли предоставить помощь!

– Но это же родные люди вы должны быть честны с ними!

– Вам нужно разделить свою боль с близкими

– Они помогут!

– Спасибо за ваше мнение, но все эти мысли уже посещали меня, и примерно такие же ответы я пытался подобрать и принять. Но ни один из этих ответов не подходит для меня. Невозможно смириться со смертью, даже если вам заранее об этом сообщат. Попробую объяснить! Допустим, вам сообщают, что вы умрёте примерно через год, вы, в свою очередь, сообщаете своим родным, любимым и близким. Вы вместе проходите все стадии принятия, и у вас всё хорошо. Но чем ближе момент окончательного прощания, тем больнее становится всем. В итоге мы страдаем три раза: когда узнаем о смерти, ближе к самому концу и уже в конце. Считаете, что это справедливо? Мне так не кажется.

– Поддержка. Это очень важно, согласен. Вот только в случае, если вы расскажете – нужна будет взаимная поддержка. Не только вам, но и близким. И я не уверен, что в своём текущем состоянии вы будете способны на поддержку своих близких. Спасибо, но я принял свою смерть и не хочу тратить время и эмоции на то, чтобы поддерживать любимых в их горе, особенно если в моих силах оградить их от этого горя хотя бы на время.

– Помощь от близких? Точно не требуется в тот момент, когда ты принял неизбежное, равно как и разделить свои эмоции.

– Честность. Да, это очень важно. Тут, к сожалению, я ничего не могу противопоставить и сказать. Но все, что я уже сказал – для меня перевешивает необходимость в честности. Да, возможно, это не справедливо, но я не хочу, чтобы мои близкие страдали.

– Спасибо большое за ваше мнение, это очень ценный опыт для меня, но я, пожалуй, пойду. – Я встал, окинув взглядом весь круг сидящих людей, коротко кивнул и направился к выходу. Не знаю, на что я рассчитывал?! Найти ответы на свои вопросы или получить помощь? Видимо, не здесь. Но тогда где? На улице я плюнул на все приличия и достал сигареты с зажигалкой уже на крыльце. Ну и чёрт с ними! Разберусь сам, не впервой.

–Алекс? – я обернулся на голос – ко мне быстрым шагом шла Регина.

–Алекс, спасибо, что пришли. Не очень приятный получился диалог, если честно, простите.

–В этом нет вашей вины, Регина. Тут, наверное, больше я виноват – не очень стандартный у меня запрос.

– Поверьте, не вы первый задаётесь такими этически верными вопросами. Это редко встречается, но всё же встречается. Со своей стороны, хотела бы извиниться, моя задача не только оказывать поддержку, но и модерировать такие встречи, но ваша постановка вопроса и ваши ответы, если честно, выбили меня из колеи. Мне нужно было помочь вам с формулировкой ваших вопросов и с ответами членов группы, но вы очень чётко сформулировали свои вопросы и очень подробно ответили, и разобрали, почему чужие варианты вам не подходят. Я по правде растерялась.

– Извините ещё раз!

–Всё в порядке. Я… в общем, если вам нужна будет помощь или поддержка, – вот. Она протянула мне визитку. – Приходите, или если будет неудобно, звоните или пишите.

–Спасибо. -Я забрал визитку – Если у меня возникнут проблемы, я позвоню, возможно вы действительно сможете мне чем-то помочь.

– Хотя… Регина, возможно, и сейчас вы сможете мне помочь.

– Да?

– Какой у вас был самый тяжёлый случай в вашей практике?

– Зачем вам?

– Я журналист, и для меня это было бы хорошим материалом. Конечно, без личных подробностей и имён. Наверное, в какой-то мере это своеобразная пища для размышлений.

– Сложные у вас вопросы, Алекс. Алекс – это же настоящее имя? – Я утвердительно кивнул: у нас часто приходят под вымышленными именами. Наверное, самый дикий для меня поступок – это когда у одного пожилого мужчины диагностировали последнюю стадию саркомы, и он не смог смириться с этим. Разорвал все отношения с детьми и внуками, продал всю недвижимость и уехал, чтобы прожить последние месяцы на море. Дети приходили ко мне, пытались обвинить меня и группу в том, что мы внушили ему эту мысль.

– А что вы обсуждали в группе?

– Он задавался примерно теми же вопросами, что и вы. Его интересовало: довольны ли члены группы тем, как прожили свою жизнь, выполнили ли все свои желания, смогли ли воплотить мечты. Я вспомнила об этом как раз в тот момент, когда вы завязали этот разговор. Его тоже очень жарко интересовал этот вопрос, и он отметал все доводы и факты. В какой-то момент даже прозвучали обвинения в адрес некоторых членов, о том, что они просрали свои мечты.

– О чём он мечтал?

– Если попробовать описать это коротко, то, наверное, пожить для себя – в своё удовольствие. Его рассказ был очень эмоциональным. С самого детства он заботился сначала о родителях, потом о жене и детях. Делал всё для них. Работал, покупал недвижимость, строил дом и зарабатывал статус в обществе. Устраивал детей на работу. Мне в какой-то момент показалось, что он выполнял не мечту, а своеобразный план, и этот план изначально не был его собственным. Может быть его родителей или его жены – не знаю. И вот, он пришёл к своему возрасту – семьдесят два. Трое детей, два внука, заслуженная пенсия, помощь детям в воспитании внуков и вдруг – смерть жены. Ей было всего шестьдесят, два инсульта подряд, и даже при его поддержке и заботе она не смогла справиться. Это заставило его остановиться и взглянуть на то, что его окружает по-новому. Он задумался о здоровье, начал ходить в клиники, и вот следующий удар – саркома. Ему предложили дорогостоящее и длительное лечение, но он выбрал жить для себя. Продал квартиру и уехал жить на юг. Мы говорили с ним об этом перед его отъездом. Квартиру он ненавидел – всё в ней напоминало о жене, точнее, о её смерти. Да, наверное он мог оставить эту квартиру детям или внукам, но это было его решение и его недвижимость. Последние два года он прожил на юге, даже присылал вино, которое вырастил и сделал сам с небольшим письмом и парой фотографий. На них он был счастлив. Он не сообщал своим детям куда уехал, толькоприслал им вино и открытку без обратного адреса. Они, наверное, поэтому и пришли ко мне с претензиями. То, что заставила его продать квартиру, то, что он так исчез и никому ничего не сообщил. Пытались обвинять меня

– Чем закончилась эта история?

– Не знаю и, наверное, не хочу знать. Но думаю, что он остался доволен и счастлив. Его мечта сбылась – он делал вино на берегу моря.

– Спасибо!

– Я смогла вам помочь?

– Думаю да. Она ушла, а я ещё какое-то время стоял на крыльце и курил в тишине и задумчивости. Променять жизнь на мечту… сильный ход.

Американские горки

5. Американские горки

Сегодня я выполнял роль воскресного папы. Кира не смогла присоединиться – её работа иногда неприятным и непредсказуемым образом вносила коррективы в наши выходные. И пусть рабочий вопрос был коротким – буквально одна встреча с постоянным клиентом – с учётом дороги туда и обратно, половина дня была украдена. Но это не было поводом, чтобы впадать в уныние и менять свои первоначальные планы.

Так повелось, что вся наша семья была жаворонками, поэтому в выходные рано утром, пока все городские жители ещё отсыпались и отдыхали в постели – мы уже вовсю гуляли и наслаждались почти пустым городом. Нет очередей, нет толп посетителей и нет людских пробок на тротуарах – и это приятно. Сегодняшнее субботнее утро не стало исключением. Парк аттракционов был уже позади, как и какой-то фильм, снятый по новомодным комиксам. Хот-доги и газировка были как будто в прошлой жизни, а не пару часов назад. К часу дня мы уже были в парке. Первоочередной задачей было погулять, но эта задача очень хорошо ложилась на внезапное желание детей покормить белок, и, поэтому купив на входе орешки, мы двинулись вперёд по аллее, погружаясь в природный заповедник всё глубже и глубже, в поисках этих маленьких рыжих бестий. В конце концов, после длительной поисково-продуктовой операции почти на самом краю парковой зоны мы нашли искомых белок. Вот только все попытки накормить их оказались бесплодными – они ни в какую не желали принимать лакомства из рук. Либо мы забрели в такую часть парка, где были исключительно дикие белки, либо сегодня они просто были не в настроении. В итоге, потеряв всякую надежду, дети, просто рассыпав орешки по земле, предложили вернуться обратно в парковую зону поближе к развлечениям, что мы и сделали.

Дети унеслись в верёвочный парк: занимать места в небольшой очереди и слушать инструктаж, а я остался за ограждением и выбрал себе удобную скамейку в качестве наблюдательного пункта. День был тёплый и солнечный, лишь только редкие облачка скрывали на секунду-другую солнце. Я снял куртку и положил её рядом с собой на скамейку. Мысли путались как волны, набегая одна на другую, затягивая в водоворот воспоминаний. И каждое воспоминание, как крючок тянуло за собой следующее. Я смотрел на то, как Варя с Марком носятся как угорелые по верёвочному парку, и думал. И каждое их действие, каждый их совместный шаг всё глубже погружали меня в воспоминания. Я видел, как Варя тщательно контролирует страховку брата, наблюдает и слушает инструктаж вместе с ним. Кивает в самых сложных моментах и уточняет у Марка, правильно ли он понял. Ещё раз проверяет его страховку перед тем, как его отправят на новый маршрут. И только после этого расслабляется, и почти всецело отдаётся развлечению. Что это? Гиперконтроль? Ответственность за брата? Попытка спасти, обеспечить безопасность, или попытка сохранить своё спокойствие? Не знаю, но мне важно знать, что она любит его и заботится о нём. Любит и беспокоится так же сильно, как и я, как и мы. Марк при этом сосредоточен. Маленький Уинстон Черчилль – кудрявые тёмные локоны, серьёзные карие с прищуром глаза, заинтересованный взгляд и губы, сжатые в тонкую полоску кожи. Так происходит всегда, стоит на горизонте появиться новой, незнакомой и сложной задаче. Он сосредоточен и внимателен к каждой детали, если что-то непонятно – уточняет. И будет задавать вопросы, пока не будет окончательно уверен, что всё правильно понял. Мне всегда казалось, что это в нём от Киры. Дети у нас получились очень разные. Варя могла часами забалтывать Марка ,только чтобы быть рядом. Потому что она соскучилась, а он… мне кажется, он понимал её и позволял проявлять эмоции в доступной ей манере. Он любит ее не меньше, чем она его, но с трудом выражает это. Его максимальный размер эмоционального всплеска – это помочь ей с домашним заданием, или сдержанно улыбнуться. И он может часами упорно объяснять ей непонятную тему, невзирая ни на что. И она знает это – принимает его таким, какой он есть. Будь её воля, она бы висела на его шее часами. Но знала, что ему будет приятно и непривычно одновременно. Они знали границы друг друга и соблюдали их. Хотя я неоднократно видел, как они преступали их к обоюдному удовольствию. Временами мне почему-то казалось, что примером для первой любви Варе стану не я, как отец, а именно Марк.

Помню, как на уроке геометрии Марк с упорством маленького носорога твердил, что его решение теоремы верно, хоть и не соответствует общепринятым нормам, и как учительница убеждала его и весь класс, что решение должно соответствовать учебникам, ход решения и рассуждения должен укладываться в те рамки, что они изучаю на её уроках. Помню, как Варя, выйдя посреди урока в уборную, нашла его плачущим на лестнице, что было слишком для неё. Как она, плюнув на свои уроки, добивалась от него объяснений и причин произошедшего, как ворвалась посреди урока к учительнице и кричала на неё. Мы с Кирой узнали обо всём спустя три дня, когда нас вызвали в школу. Жена обещала засудить весь педагогический состав, а я держал руку Марка, чувствую, как он сжимает её до боли и при этом ни одной эмоции не выражало его лицо. Варя сидела за партой и молчала, не поднимая взгляда. Ей было стыдно за проявление эмоций и мне это категорически не нравилось. Да, возможно, она и перешла определённые границы в своём поведении, но кто бы не перешёл? Молчали все, кроме Киры. Когда Кира выплеснула весь свой гнев, наступил момент, когда и я мог высказать своё мнение. Нет, я не обещал кары небесные и не запугивал преподавательницу тем, что напишу разгромную статью об их заведении, которому посчастливилось называться школой-лицеем. Нет, это не принесло бы результатов. Я точно знал, что Варя и Кира уже высказали все, что касалось эмоций. Варя могла обещать сжечь всю школу, если ещё раз её брат заплачет, Кира же при мне обещала засудить всех, включая даже уборщиц. Но потому мы и были вместе – наши подходы разные, но вели к одной цели.

Я не просил остаться наедине с учителем и не обещал мирового потопа в отдельном участке города. Нет, нужен был наглядный урок и для учителей, и для детей. Урок, говорящий прямо, что никто не даст их в обиду, если они правы. При этом я понимал, что нудная лекция не принесла бы результатов тогда, поэтому я выбрал другой путь. Ни на минуту, не отпуская руки Марка, я сказал то, что родилось у меня внутри:

–Татьяна Ивановна, каждый вправе выбирать свой путь для достижения цели, если этот путь не противоречит ей. И никто не в праве ограничивать человека в выборе.

На этой ноте мы закончили, и, к моему удовольствию, больше не возвращались к вопросу.

Уже в машине Марк коротко обнял сестру и шепнул ей что-то. И зная нашего сына, я думаю, что это было простое «спасибо».

Реакция Вари тогда на слёзы брата была понятной и предсказуемой. Он рос спокойным и молчаливым. Я помню, как он в восемь лет пришёл ночью к Варе в спальню и сказал, что ему плохо, а нас – родителей, он не хочет беспокоить и будить, потому что нам утром рано вставать на работу. Померив ему температуру и, увидев почти сорок градусов на градуснике уже, Варя разбудила всех, а Марк просто терпеливо ждал и не плакал.

Даже когда Варя учила Марка кататься на велосипеде, и он упал, распоров об асфальт левую голень, а мы не знали об этом пока, под вечер они не вернулись домой. Варя сама всё организовала: довезла его до ближайшей больницы, всё объяснила врачам и была рядом всё время, пока Марку накладывали швы. Спустя пару дней, когда она успокоилась и поняла, что никто ни в чём её не обвиняет, рассказала нам подробности произошедшего. И между делом сказала, что гордится братом. Он ни разу не заплакал. Ни там на дороге, ни в больнице, пока его оперировали.

Я знал, что Марк та ещё заноза в заднице, но в данной ситуации он был прав, и я был на его стороне. Он часто выходил за рамки, в хорошем смысле этого слова, это было его своеобразное кредо по жизни. Он умел посмотреть на любой вопрос под углом, который не видел никто, кроме него. Выигрывая турниры по шахматам, он не признавал стратегий и основных школ. Ему были чужды все эти эндшпили и стратегии выигрышных дебютов. Его подход был больше похож на игру в покер. Каждый раз он играл, отталкиваясь от оппонента. Изучал его и его тактику и на основе этого строил свою игру. И даже если его загоняли в угол – не менял своих правил. Маленький, упорный, своенравный, скрытный и порой кажущийся холодным и расчётливым компьютером. На самом деле был при этом ранимым и чувственным. И он очень любил свою сестру и гордился ей.

Как-то, когда я забирал его один после шахматного турника, он спросил у меня:

– Пап, а я нормальный?

– Конечно, почему у тебя такой вопрос возник?

– Просто я вспомнил, как мы с вами ходили к психологу. И это не было стандартной проверкой перед школой. Я, когда вспомнил об этом, даже проверил – по срокам не совпадает. Вы с мамой считаете, что со мной что-то не так?

– Нет, милый! С тобой всё так! Не переживай! Просто для нас твоё поведение… как бы это правильно сказать… было слегка непривычным! Мы очень переживали, что могли как-то неправильно повлиять на тебя в детстве своим воспитанием, или что-то упустить, и поэтому сводили тебя к психологу.

– И что?

–Всё в порядке, Марк! С тобой всё отлично! Да, по сравнению с другими детьми твоего возраста ты более вдумчивый и более… взрослый вроде как? Всё с тобой хорошо! Да, ты не такой, как все остальные дети, но в этом нет ничего плохого. Мы тебя любим таким, какой ты есть.

– То есть я нормальный?

– Более чем!

Да, был такой момент в истории нашей семьи. Мы действительно в какой-то момент начали переживать, глядя на своеобразную эмоциональную холодность Марка. У него не было задержек в развитии, он не дистанцировался от социальных групп и прекрасно общался со сверстниками. Ему было комфортно. Но в сравнении с Варей он был словно кусочек отколовшегося айсберга – он плавал в этих водах и не думал таять, вопреки законам физики. Какие родители примут тот факт, что они не понимают, что с их ребёнком, если не считают его поведение нормой? Конечно, мы забили тревогу и решили показать его психологам. Но пройдя все упражнения, задания и игровые инсценировки нам был дан чёткий ответ: Марк абсолютно здоров. У него нет никаких нарушений и травм. Всего лишь нередкое сочетание флегматика и сангвиника. А увидев те редкие проявления его эмоциональности, я понял, насколько он открыт внутри и закрыт снаружи.

Закончив очередной инструктаж, получив и одев страховочное оборудование, дети полезли наверх нового участка верёвочного городка. По-моему, это уже была трасса наивысшей сложности для их возрастной категории. Ни страхов, ни сомнений – только удовольствие, которое веяло от них, и я чувствовал его даже на расстоянии. Марк впереди, а Варя немного отстаёт, но зная её на самом деле просто контролирует и страхует брата.

Я вспоминал своё детство. В возрасте Марка я уже работал неофициально, а к возрасту Вари начал работать официально по договору. А у них сейчас нет забот, нет проблем. Им не нужно искать работу в тринадцать лет, чтобы иметь возможность одеть себя. Чтобы были карманные деньги на мороженое. Чтобы не выглядеть нищим на фоне своих более успешных одноклассников. Хотя весь их успех заключался только в том, что они родились. Остальное фактически было заслугой их родителей. Мои родители не могли себе этого позволить. Отец трудился в поте лица, чтобы содержать семью, а мама пыталась воспитать нас. Это очень сложно, особенно в те годы. Маленький город, небольшие зарплаты, единственная поддержка в виде мужа, который уезжает на вахты, чтобы обеспечить достойный быт своей семьи. А дети растут, их надо воспитывать, и иногда их надо воспитывать железной мужской рукой – так уж повелось.

Да, наверное, в обычном понимании этого слова мы не были счастливой семьёй или даже богатыми. И у нас хватало проблем, и много психологических болячек мы вынесли из своего детства. Но и побороть их получилось, по крайней мере, у меня. Да не сразу, да с битвой и скандалами. Особенно когда психолог говорит тебе, что дальше проводить индивидуальную терапию нет смысла, и нужна парная семейная терапия. Мама была категорически против. Она не видела проблем в нашем воспитании, не помнила многих вещей, которые сделала или сказала, не признавала ошибок и обесценивала наши чувства. Было сложно и очень тяжело, но мы справились. И это позволило мне пересмотреть своё детство, своё отношение и воспоминания о нём. Стало легче и лучше всем.

Я смотрел на своих детей и понимал, что наша совместная с Кирой заслуга в том, что сейчас наши дети проживают поистине беззаботное детство. Нет, конечно, мы не баловали их и прилагали все усилия, чтобы вырастить из них людей. Как любил говорить мой отец: хороший человек – это тоже профессия. И я верю ему. Конечно, для каждого это понятие наполнено собственным смыслом. Для кого-то это быть удобным, для кого-то иметь много верных друзей. Кто-то видит «хорошесть» в том, что является верностью. Хороший работник, заботливый родитель, лучший друг, великолепный любовник, неисправимый романтик или прожжённый прагматик. А кто-то будет считать хорошим циничного самовлюблённого эгоиста. Каждый наполняет это слово своим смыслом и делает из этого своеобразный культ, стараясь окружать себя такими же хорошими людьми. А мы для себя в какой-то момент решили, что должны не только, стать хорошими родителями, но и вырастить хороших людей. И не просто решили, а обсудили и пришли к единому мнению и единому образу воспитания.

Самое странное, что обычно, точнее, чаще всего, хорошими родителями становятся не благодаря, а вопреки примеру своих родителей. Очень часто я слышал от друзей, подруг и просто знакомых: «я никогда не буду таким, как мой отец или как моя мать» И в редких, я бы даже сказал, исключительных случаях своих родителей почитают как героев, хотят подражать им, отождествляют их с идеалом.

Но самое странное, что те, кто не хотел быть такими, как свои родители, становились именно такими. У меня навсегда врезался в память пример моей очень хорошей подруги. Мы дружили с детства. Дружили наши родители и как следствие, дружили и мы. Один детский сад, один двор, одна школа, правда, уже в разных классах. И даже подумывали поступить в один университет. Меня всегда тянуло к Слову. Я был лучшим в детском саду, когда читал и сочинял стихи – самые первые – детские и наивные, про ромашки для Машки. Преподаватели литературы в школе с большой охотой признавали мой талант в написании сочинений. Ёмких, коротких, всегда соответствующих заданному жанру и объёму. А однажды весь класс по достоинству оценил моё сочинение, которое больше походило на литературную адаптацию-исследование, заданное на свободную и интересующую нас тему. Я выбрал Средние века и решил рассказать своему классу о пытках и казнях. Только сделал я это в собственной манере. Я написал рассказ от имени узника городской тюрьмы, обвинённого в колдовстве. Две одноклассницы не смогли дослушать до конца и выбежали с урока, а парни на последних партах недвусмысленно зеленели и сдерживали рвотные позывы. К достоинству преподавательницы она ни разу не прервала мои чтения и дала закончить, после чего открыто и откровенно поблагодарила, поставив высший балл. После окончания уроков она дождалась меня в школьном дворе и вызвалась проводить домой. По пути у нас состоялся разговор, после которого я твёрдо решил для себя прочно связать свою жизнь со Словом.

– Красиво, и очень живо у тебя получилось написать! Я бы даже сказала – слишком живо. Я думаю, ты смог оценить это по реакции твоих друзей, не так ли? – смущённый кивок с моей стороны. – Как тебе удалось достигнуть такого эффекта?

– Я прочитал много различной литературы, пока готовил доклад, а в тот момент, когда начал писать сочинение – как-то так получилось, что я представил себя на месте заключённого и попробовал написать от его имени. Я старался переживать на себе все эти пытки. Было больно, и я в каких-то моментах писал сквозь слёзы.

– Хороший приём. Сам придумал или где-нибудь подсмотрел?

– Нет, само как-то вышло.

– Это очень интересно, Алекс! Почти все писатели пользуются таким приёмом, во всяком случае все великие писатели точно! Мне кажется, что это твоё, у тебя явный талант. Это очень сложный и эмпатичный приём, который недоступен большинству людей. Будешь продолжать?

– Да, мне очень нравится!

– Нравится признание учителей и одноклассников?

– Нет, хотя и это тоже…, наверное. Но в основном не поэтому. Мне нравится писать, сочинять, придумывать. В каком-то смысле я проживаю эти жизни, пусть они часто и короткие. Но я как будто становлюсь не собой, а кем-то другим в эти моменты. Словно я на себя надеваю маску своего героя и живу его жизнь от его имени.

– Красиво сказано. Если ты выберешь это направление для дальнейшего обучения, если решишь стать писателем или журналистом и тебе будут нужны рекомендации – я с удовольствием предоставлю их тебе!

Примерно таким состоялся наш с ней диалог, и я продолжаю носить его в себе. Как предмет моей персональной гордости. Наверное, если бы я, как и Равиль, имел неуёмное желание и непомерную гордость, чтобы размещать на стенах все признания своих заслуг, то распечатал бы этот диалог, разыскал Марину Александровну и попросил поставить автограф на нём. Это было бы лучше любой статьи, получившей любую из известных мной наград.

А вот моя подруга Маша не показала таких талантов и путь в журналистику, и писательское ремесло для неё оказался заказан. Сочинения ей давались с трудом, как и правила русского языка. Иногда она обращалась ко мне за помощью в написании сочинений, а мне очень сложно было переключаться между своей стилистикой написания и обычными сочинениями. Но чаще она всё-таки просто скачивала что-то в интернете или покупала у одноклассников. Ей нравилось, как пишу я, и она считала, что её смогут научить этому в университете. Я не отговаривал её, но и не поддерживал горячо. Обычно в таких разговорах всё сводилось к моему предложению подумать и решить для себя, что ей больше всего интересно в жизни и чем бы она действительно хотела заниматься.