Облака на коне

Антонина верила и не верила. Жизнь научила недоверчиво относится к словам разных начальников. Подспудно чувствовала – будет нелегко, но куда деваться.

Уставилась на чёрные пятна на столешнице стола – вероятно, кто–то гасил окурки…

Нелегко стало год назад, когда и случилось то, что обрушило установившийся уклад её жизни и верить стало единственной целью в жизни после тех слов Степана: «Забудь меня, забудь, вычисти память, выгони оттуда всё, что было между нами… нужно забыть… ради спасения. Тебе нужно освоить рабочую специальность, переменить быт… нужно заново строить свою жизнь. А я… нет, я не могу отречься от всего того, за что боролся, от своих идеалов… они сплелись с моей плотью, а теперь всё… критическая масса набрала силу и мне уже не спастись. Но тебе–то зачем страдать? я же знаю, что мои идеалы не так близки тебе и ты готова идти на компромиссы…»

Эти слова часто прорывались из пелены памяти. Антонина глушила их разными занятиями – от вышивания в выходные до сверхурочной работы в остальные дни. Пыталась заново начать жить… Заново жить… да, страшновато здесь…

Антонина решила не надевать платье, лежавшее в чемодане. Брюки и шерстяной серый свитер показались ей надёжным выбором. Поозиралась в поисках зеркала. Не обнаружила. Пришлось довольствоваться маленьким косметическим зеркальцем. Кое–как осмотрела себя и ногой задвинула полупустой чемодан под лежанку.

По тёмному коридору шла на лампочку, как на путеводную звезду.

– Осторожнее, там вода на полу, – от внезапного голоса Матвея Антонина вздрогнула. – бак у нас течёт, мы тут в сапогах ходим, а вы в ботинках вышли – промочитесь.

Антонина посмотрела под ноги, обогнула лужицу и вышла на кухню. За столом сидели трое и Матвей.

– Вот сюда, присаживайтесь, – Матвей похлопал ладонью по пустому стулу, рядом с собой.

Антонина осторожно присела за большой стол. Двое, уже изрядно подвыпивших, приветствовали её шумными возгласами.

– Рады, рады видеть.

– Пополнение прибыло.

Антонина покосилась на Матвея.

– Эй, Краснов, ты не слишком ли напористо с женщиной начинаешь? – Матвей воззрился на низенького волосатого парня.

– Да, я чего… чего…

– Это Краснов, – Матвей представил его, похлопав по плечу. – Не умеет общаться с дамами.

– Матвей, у нас преобладает мужское общество, поэтому надо ей привыкать с самого начала, – другой, с маленькой головкой и мартышечьим лицом, сразу не понравился Антонине.

– Ты, Пигарев, наверное, не прав, – Матвей, как показалось Антонине, был с ним более сдержан, чем с Красновым.

Краснов налил полстакана мутной жидкости из огромной бутыли и вальяжно пододвинул к Антонине

– Брага… Будете пробовать?

Антонима смутилась, нервно потеребила рукав свитера.

– Это он шутит, – Матвей переставил стакан обратно к Краснову, – водка ведь есть, неси… – и уже Антонине, – не откажетесь?

Антонина чуть кивнула и осмотрела «яства» на столе: хлеб, картошка, чеснок, бутыль с мутной жидкостью..

– Ешь! – проговорил с акцентом, ещё один, тонкорукий, лопоухий парень и показал на жестяную банку. – Вот, ешь конс–э–р–ву! Мясо!

Антонина подумала, что не так уж она и напугана новым обществом, если про себя вспомнила, что когда–то Степан за неправильно произнесённое это слово, недовольно высказал: «Запомни, “консервы“ имеет только множественное число… Это слово из французского языка».

– Вы, наверное, откуда–то с юга? – Антонина заинтересовалась необычным акцентом. В знак согласия взяла ложку и потянулась к банке .

– Его Джино зовут, он итальянец, – Краснов вызывающе выкрикнул, – итальянец, но наш… и, наверное, девушку может заинтересовать европейскими манерами.

– Итальянец? – Антонина вопросительно посмотрела на Джино, – вы с Нобиле приехали?

– Нет, он уже не итальянец, он гражданство получил полгода назад, – Краснов насадил на вилку солёный огурец и размахивал им перед собой.

– Помолчи! – Матвей пресёк раздухарившегося Краснова.

– Нет, Нобиле отдельно… я с итальянскими коммунистами… из Коминтерна, – Джино певуче растягивал слога, видимо, попутно подбирая русские слова. – Нужно было спасаться от фашистов… Муссолини… теперь – я советский человек!

– Дурак ты прежде всего! – Пигарев стряхивал крошки хлеба с узенького подбородка. – Если бы не принимал гражданство, тебя бы в дом для итальянцев заселили и потчевали бы там. Вон, посмотри, как Мансервиджи… ведь с тобой бежал из Италии. А он гражданство не принимает, чувствует, что уравняют с нами… и в барак заселят.

– Что это за дома для итальянцев? – Антонина тихо спросила Матвея, немного осмелев под действием водки.

– Это недалеко от проходной на мастерские, такие двухэтажные, что–то среднее между городскими домами и деревенскими избами. Гораздо лучше, чем бараки.

– О, Лино Мансервиджи… он другой… – Джино расплылся в пьяной улыбке.

– Так поэтому, Мансервиджи – начальник механического цеха. Потому что умнее тебя. – Матвей поднял стакан, побуждая всех чокнуться.

– Я и не против… – Джино заморгал, – но я думаю, если уж Россия приняла, то жить надо по её правилам.

– Зато ты наш! – Краснов стал трясти

– Джино за плечи и лезть целоваться. – С нами пьёт, а тот только нами командует… Так, надо покурить!

Краснов вытянул из штанов кисет. Оторвал полоску с края газеты, свисавшей со стола, скрутил козью ножку. Пигарев достал из кармана фуфайки пачку папирос «Отдых» с изображением задумчивого человека в картузе, выпускавшего клубы дыма на фоне дымящих труб заводов и фабрик.

Антонина едва скривила губу, но Матвей заметил:

– Вы, верно, не курите?

– Нет, не люблю! – Антонина, в подтверждение слов, чуть отодвинулась от Пигарева, чиркнувшего спичкой.

– Тогда, ребята, давайте на улицу идите курить! – Матвей посмотрел на Краснова.

– Это что же, новые правила? – попробовал возразить Пигарев, но лицо Матвея выражало суровойсть и Пигарев отступил: – Ладно… Уйдём…

Антонина смотрела на грязные отметины сапогов на двери в тамбур.

– Вы их прогнали, чтобы со с мной наедине остаться?

– Ну, не то чтобы… – Матвей заметил куда смотрит Антонина, – это да… у нас так бывает…

Матвей взял тряпку, подошёл к двери и принялся усердно тереть. Антонина наблюдала за неуклюжими движениями и подмечала: «У него живот и в профиль такой же ширины… как кегля… а голос мягкий… застенчивый…»

Поговорить не удалось. Грохот жестянок в тамбуре, глухие удары и громкий мат прервали Матвея на полуслове. Дверь отворилась и первым вбежал Пигарев, за ним Краснов.

– Матвей, там это… там это… – Краснов не успел закончить. Удар в спину протолкнул его внутрь, и за ним в барак вбежали трое незнакомых. Матвей не успел даже повернуться – его пинком отбросили в сторону. Первый из незнакомцев прогремел:

– Гляди, самогонку жрут… а ещё говорили, что нет у них ничего.

– О, да у них тут баба, – другой надвигался на Антонину.

Антонина решила не медлить. Мгновенно сорвалась с места и шмыгнула в коридор, добежала до своей комнаты, и дрожащими пальцами накинула крючок, хотя подспутно осознавала. что одного удара того бугая будет достаточно, чтобы снести тонюсенькую дверь.

– Щас… будет вам праздник! – из кухни послышался рёв Матвея. Грохот чего–то ломающегося, звон бьющейся посуды и отборный мат Антонина слушала содрогаясь.

Минут через десять шум утих и Антонина решилась выйти.

Развороченный в щепки табурет, следы крови на столе и тяжело дышащий разъярённый Матвей, выталкивающий последнего из непрошеных гостей. А Пигарев уже держал в руке бутыль с брагой и разливал по двум оставшимся не разбитыми стаканам.

Краснов наклонился к Джино, лежавшем на полу: – Нормально?

Джино промычал в ответ: – Да.

Матвей обернулся к Антонине, прикрыл рукой разбитую губу: – Не бойся… правда вечер испорчен…

– Кто это были? – Антонина не узнавала свой дрожащий голос.

– Вот увидела, какие у нас подрядчики! – Пигарев протянул ей стакан с брагой. – На! Пей! …водку твою разбили…

Антонина заставила себя выпить.

– Строители они… здесь раньше жили… вот таких нанимает «Стальмост», – Краснов высмаркивал кровавую смесь в полотенце.

– Они разнорабочие. Это не основные… Эллинг строят, – Пигарев подал тряпку, поднявшемуся с пола Джуно.

Джино кашлянул. Антонина ужаснулась: глубокий порез на щеке выпустил струйку крови.

– Ножом цапанули. Если бы я не успел, то… – Матвей смотрел с гордостью, – могли бы и ножичком по горлышку.

– Спасибо, Матвей, – Джино прижал полотенце к ране.

– Ну, Матвей, здорово ты их… – Пигарев поднёс и ему полстакана браги.

12

Трояни наблюдал за перемещением людской колонны, стоя близ алтаря. В храм оболочку для дирижабля «В–5» заносили медленно. Разбившись попарно, рабочие несли деревянные обтёсанные жерди, на которых лежала серебристая ткань. Передвигались мелкими шажками, отчего создавался эффект величия процессии. Каждый старался попадать в шаг впереди идущего – держали дистанцию около метра,

Первые пары этой вереницы остановились у иконостаса. Но кто–то недовольно выкрикнул и головные продвинулись чуть дальше, сместившись влево, и только тогда хвост процессии, застопорившийся в притворе, смог войти в среднюю часть храма. Людская вереница, наконец, замерла и, по команде, синхронно опустила на мраморный пол свою ношу. Дождавшись, когда часть людей вышла из храма, другая часть стала раскладывать и расправлять оболочку,

Трояни не вмешивался, смотрел как растягивают кормовую часть оболочки, отводят в сторону аппендиксы для подачи газа. Он уже оценил, что полностью заполнить оболочку не удастся, – пространство храма явно маловато, – но проверить проблемные места вполне возможно. Отметил, где находится недавно вшитое кольцо – свежепрорезиненная материя чётко выделялась на фоне остальной оболочки. Трояни подошёл к выпускному газовому клапану, расправил участок ткани под ним, проверил пружину створки выпуска излишнего давления.

Всё было готово к предварительному заполнению оболочки, неприятности доставлял только морозный воздух. Пришлось выставить несколько «печек–«буржуек», чтобы отогревать руки для работы с измерительными приборами. Ждали когда прибудут обещанные газгольдеры с водородом. Трояни про себя вздыхал, пристроившись около «буржуйки»: «…плохо, что эллинг в Долгопрудной ещё не готов… ерундой какой–то занимаемся… Ну, ладно, если только попробовать…»

Мысли прервал человек в рясе, мечущийся между алтарём и печками. Он гневно прикрикивал на рабочих, те отвечали.

Павловна, заметив обеспокоенность Трояни, пояснила.

– Священник… кричит, закоптили дымом иконы… и фрески… Ему отвечают, что храм всё равно под снос, мол, чего он так суетится? Тот говорит, что обещали помочь вывести все церковные ценности. А сейчас просит, чтобы или дым отводили, или печки загасили.

Трояни посмотрел наверх – плотная пелена белого дыма от еловых дров скопилась под куполом, не успевая выходить в единственную отдушину.

Пошептавшись, рабочие перенесли к стене самую высокую стремянку, один из них взобрался наверх и молотком выбил стекло в окне, к которому только смог дотянуться.

– Павловна, а почему эти печи «бур–жуй–ки» называют? – Трояни не раз с начала холодов слышал слово «буржуйка», но только почему–то сейчас решил спросить.

Павловна, в недоумении, посмотрела на Трояни, сообразив, кивнула:

– А–а, так это в честь буржуев и названо, они же пузатые, как эта печь…

– Пузатые? Разве все «буржуа» пузатые? – Трояни произнёс «буржуа» на французский манер, ставя сильное ударение на окончание.

– В России так по традиции, – Павловна смутилась, вероятно, не сообразив как ей ответить. После паузы добавила: – Ещё печь эта много дров требует, а тепла мало отдаёт.

– Неэффективная?! – Трояни не то спросил, не то ответил. – Конечно, это же только ёмкость для поддержания огня, тонкостенная, там и теплу негде держаться.

Священник теперь нервно ходил по церкви и тихо шептал.

– Нехристи… нехристи…

Через несколько минут двери распахнулись и появилась новая процессия. Четыре человека удерживали над головами матерчатые мешки цилиндрической формы, наполненные водородом и пытались протиснуть их внутрь храма. Из под оболочки показалась голова, обмотанная шерстяным платком. Свет фонаря осветил красное от мороза женское лицо:

– Надо же, в притворе застряли… Мне нужен Лифшиц! – женщина сверилась с бумагой, которую держала в руке, – начальник баллоного цеха.

– О! «слонов» привели! – Лифшиц рванулся к дверям, побудив женщину избавиться от сопровождающей газгольдеры бумаги.

– Долго шли? – Лифшиц прошамкал почти беззубым ртом. Нелепая ушанка–треух на его голове трепыхнулась.

– Ох, долго, в этот раз ещё и метель. Всё–таки сорок километров от Угрешского химкомбината. Женщина отряхнула снег с полушубка и посмотрела на лежащую оболочку дирижабля, – У–у, длинный какой, этого газа, что мы принесли, мало будет!

– Дирижабль «Вэ–пять» называется. Не очень уж и большой, под пятьдесят метров в длину, в диаметре и восемнадцати не будет. А заполнять смесью будут, только чтобы чуть приподнялся, – Лифшиц, поёрзал ушанкой по затылку, хитро прищурился, достал из кармана карандаш, подышал на пальцы, – …чернил здесь нет… карандашом придётся… газ принял.

Газгольдер притянули к полу и пропихнули внутрь. Трояни выглянул на улицу: у паперти ожидали очереди ещё три газгольдера. «Должно хватить, только соотношение смеси какое давать? – подумал и сделал предположение. – Может даже получится приподнять часть оболочки».

– Давай, начинай! – Лифшиц дал отмашку.

К матерчатому аппендиксу оболочки подсоединили переходник, зафиксировали тросом. Газ пошёл, и чтобы полностью его выдавить, несколько человек скатывали газгольдер на полу, стоя на коленях. Выдавив один мешок, подавали следующий. Оболочка дирижабля расправлялась, постепенно тянулась вверх. Небольшой участок у кормы перекрутился и рабочим пришлось дёргать за поясные канаты, вшитые по всему контуру. Теперь добавляли воздух, нагнетая насосом. Тени от больших рукояток–рычагов величаво играли на стене.

«Ещё немного и можно обмерять», – Трояни обошёл оболочку и у печек остановился. Пощёлкивание горящих дров несколько насторожило и он подозвал Лифшица.

– Печи…опасно! – Трояни правой рукой энергично рассёк воздух крест–накрест, – водород… опасно…

Лифшиц кивнул, подозвал рабочего: – Пусть догорит, больше дров не закладывай!

Постепенно купол храма и фрески с изображением ангелов закрылись грубой материей. Шарниры для крепления руля направления чиркнули по изображениям, оставив борозду поперёк купола.

Рабочим пришлось снова дёргать за поясные, расправляя оболочку, отчего она стала шмурыгать по стенам и потолку. Два нарисованных ангела с тёмно–красными крыльями, несмотря на то, что их руки охватывали изображение бугристого белого облако, казалось недовольно наблюдали за процессом заполнения оболочки. Их курчавые головы были повёрнуты к центру храма, но печальные глаза осуждающе смотрели куда–то вдаль. Следующее потягивание каната заслонило и эти изображения – грубая материя бесцеремонно прошлась по их носам.

Священник пытался одёргивать рабочих

– Аккуратнее… фрески… Ох, сейчас и лепнину…

Теперь оболочку поворачивали, чтобы удобнее было подводить матерчатую рулетку для обмера периметра. .

– Не мешайся! Уйди! Видишь не помещаемся…

Кто–то из инженеров не выдержал, съёрничал:

– Да чего ты суетишься, вот построим корабль и к Богу, в облака, в гости слетаешь. Бросай ты это дело на земле. Бог не хочет спускаться… Так ты к нему… там в облаках, гораздо интереснее…

Священник во все глаза пялился на сквернословившего парня, потом снова стал смотреть на купол храма, но уже молчал.

По лицам инженеров, занятых замерами, было понятно, что всё шло неплохо. Они сидели около погасших печек–«буржуек» и записывали выкрикиваемые рабочими цифры. Листы бумаги заполнялись столбцами цифр.

Трояни подошёл. Павловна переводила.

– Расхождение от номинала в допуске. Ещё три кольца и можно носовую часть наполнять.

– Мне, кажется, не влезем, – Трояни провёл рукой в направлении носовой части. – тоже думал так сделать, но теперь видно, что не помещаемся.

– Думаю, стоит попробовать. Можно и не до конца. Ну, что сможем… – один из инженеров настаивал.

– Только как вы будете лазить? Да и баллонет не обмерить. Тесновато здесь, – Трояни обречённо махнул рукой, – Подождём. Харабковский уехал выпрашивать манеж.

– Ну–у, в манеже точно поместимся! На прошлой неделе ездили смотреть. – Лифшиц включился в разговор. – Там кавалеристы подготовку проводили. На конях галопом скачут… толстенные палки рубят, – он сомкнул кольцо из указательного и большого пальца, обозначая диаметр, – …проскакал… вдруг как обернётся… .и х–хвать! – Лифшиц рассёк воздух рукой, – … сабли острые… изогнутые… Бр–р–р… такой хватит и пополам человека рассечёт.

Трояни слушал перевод Павловны, улыбался и искоса посматривал на столбцы цифр.

– Вот и… лёгок на помине! – Лифшиц обрадовался, заметив вбежавшего в храм Харабковского.

– Синьор Трояни, нам дали добро для окончательного наполнения… манеж ипподрома… Но вот только людей не дают. И ещё, Фельдман спрашивает, можно ли своим ходом оболочку транспортировать?

– Как бы наш первенец не улетел. Посмотри, какая метель на улице, – Лифшиц покачал головой, – мои люди ещё не разбежались, надо прикинуть, хватит ли их.

– И ещё… пока я бумаги ходил получать…, – Харабковский мялся, – короче, слух прошёл, что сегодня Нобиле сознание потерял за своим рабочим столом… сначала домой отвезли – не полегчало – теперь в больнице… рассказывают после совещания у Фельдмана…

Харабковский потыкал пальцем оболочку, пробуя на упругость.

Трояни покачал головой, тем не менее, прервал паузу:

– Напряжённые же там совещания наверху. Ладно, наше дело – техника. Давай немного выпустим газ, чтобы в двери пролезть. А снаружи воздухом ещё разбавим. Остатка газа должно хватить на поддержание веса.

– Потаскать может, но улететь не должен. Сильного ветра не будет, если по улочкам вести, – Лифшиц поёрзал треухом по голове, – Доведём…

13

Николай уселся на плохо оструганную столешницу. В ожидании реакции Ободзинского, перекатывал карандаш между пальцами правой руки и посматривал на стену комнаты подготовки пилотов, увешанной техническими плакатами. Особенно ему нравились схематичные рисунки, испещрённые стрелками, указывающие силы, действующие на дирижабль во время полёта. На одном рисунке дирижабль был наклонён под углом к горизонту, на другом были отклонены только рули управления. Николай хорошо помнил и пояснения к ним. По памяти повторил про себя: «При отклонении установленного в кормовой части руля высоты вверх, на нём возникают аэродинамические силы, равнодействующая которых направлена вниз. Она создаёт относительно центра масс момент, поднимающий нос дирижабля. Поэтому отклонение руля вверх, ещё называют установкой на подъём». Николай, с удовлетворением, кивнул, обвёл взглядом десяток пустующих столов, расставленных в два ряда, будто в классе школы и покосился на усердно сгорбленную спину Ободзинского.

– Ну давай, говори, чего хотел показать? – Николай опёрся ладонями на столешницу и передвинул поудобнее зад.

Ободзинский, наконец, отложил перо, расплылся в широкой улыбке, обнажив разреженный верхний ряд зубов и прогудел: – Заноз нацепляешь, – чуть отодвинул свободный стул, приглашая Николая всё же сесть рядом. Придвинул к нему исписанные листы бумаги.

– А–а, статья в «Технический бюллетень Дирижаблестроя»? – Николай подёрнул подбородком и пересел на стул.

– Да, хочу чтобы ты посмотрел, вот, думаю, не слишком ли просто написано. Там статьи научные печатают с формулами, а у меня так… заметки, – Ободзинский, как–бы в подтверждение сомнений, покачался из сторону в сторону.

Николай, не медля, вслух прочитал заголовок: «Взлёт корабля», – немного приглушил голос. – «Взлётом дирижабля можно назвать процесс подъёма его с момента отрыва от земли до набора полётной высоты. Взлёт по типу может быть статический, статико–динамический и динамический.

Взлёт будет статическим, когда кораблю даётся определённый процент сплавной силы и он до полётной высоты поднимается исключительно за счёт своей статической подъёмной силы. Моторы при этом работают на минимальном числе оборотов».

Николай посмотрел на Ободзинского. Тот успел достать из ящика стола сухарь и хрумкнул. Замер, ожидая реакции Николая и, будто осознав, что что–то не так, проговорил: – Хочешь сухарик? – сделал движение, намереваясь разломить сухарь пополам.

– Ешь, ешь. Сколько тебя помню, всё сухари жрёшь…

– Ну, что делать, как разволнуюсь, так есть тянет, – Ободзинский, смущаясь, откусил еще и виновато посмотрел на Николая.

– Пока нормально, но как–то слишком уж просто, что–ли, – Николай чуть придавил уголок губы.

– Ну, я и говорю, не могу научно, поэтому тебе и показываю, – Ободзинский слегка потеребил державку пера, не поднимая её со стола.

Николай стал читать вполголоса.

«Во время статического взлёта командир не имеет возможности управлять кораблём при помощи рулей, так как в этом случае поступательная скорость корабля настолько невелика, что встречный поток воздуха почти не имеет никакого влияния на отклонённые рули высоты».

– Вот упоминаешь встречный ветер, а ты так пробовал? Мы же только в штиль на статике взлетаем, – Николай схватил перо, макнул в чернильницу и пометил в тексте, где нужно вставить пояснение.

Ободзинский, стараясь не мешать Николаю, набил табаком трубку. Первые клубы дыма хаотично рассеял рукой.

Николай мельком взглянул на Ободзинского и снова принялся читать.

«Основным типом взлёта является статико–динамический. Кораблю даётся определённый процент сплавной силы, обеспечивающий подъём до полётной высоты. Во время отрыва от земли моторы работают на малом газе. По мере подъёма обороты увеличиваются. И таким образом, командир имеет возможность приобрести нужное динамическое поддержание, регулировать скорость и сохранять нужное направление взлёта. На высоте менее половины длины корабля не рекомендуется давать положительный дифферент кораблю, так как можно задеть нижним рулём землю».

– Да, я помню, как чирканули на «Вэ–два», перепугались же все тогда, – Николай усмехнулся, – добавь, что и на высоте больше половины длины корабля, больше двух–трёх градусов дифферента, тоже опасно. Да, и опять уточни, что против ветра всегда взлетать надо.

Ободзинский кивнул:

– Только вот про динамический взлёт писать нечего, не делал я его никогда.

– Так из нас никто его не делал. Это ж только опытные пилоты в Германии умеют. Просто вставь кусочек текста из учебника, только кавычками обрами, – Николай назидательно указал пером на нужный абзац, – так нас в институте учили, хорошо бы ссылку на источник дать, но если не помнишь…

– Это можно, – Ободзинский выделил кавычками технически перегруженный абзац про моторы, призадумался, – ну да, действительно, не помню откуда выдернул, но уж больно красиво… Николай, тут вот с формулами дальше… как бы не напутать… Ну, когда в солнечную погоду… когда нагревается оболочка… пока на старте…

– А–а… ложная подъёмная сила? Неприятная штука! – Николай задумался.

– Помнишь, «Комсомолка» сильно лёгкой стала, постояв на солнце. Хоть и балласта с избытком взяли, а подняло нас со скоростью три метра в секунду.

– Помню, как моторы поддали, так дифферент пошёл… дирижабль оказался перетяжелён… когда температура к нормальной вернулась… вовремя балласт посбрасывали, – Николай вспоминал и обрывисто комментировал, – страшновато было.

– Вот, хочу и этот случай разобрать, формулами физическими обосновать и в статью впихнуть.

– Хм… тут подумать надо. Ладно, дай дочитаю.

«Взлёт в дождь не представляет никаких трудностей. Необходимо иметь дополнительный балласт, чтобы компенсировать перетяжеление от намокания оболочки. Этот балласт должен быть не менее трёх процентов от объёма оболочки».

– Вроде верно… для снегопада тоже самое, отметь, – Николай кивал, пробегая глазами по тексту.

«Взлёт с боковым ветром и по ветру производится в исключительных случаях, в зависимости от обстоятельств (высокие препятствия, взлёт из просеки, гористой местности и т.д.) в этом случае увеличивается процент сплавной силы и при первой возможности командир обязан развернуть корабль против ветра».

– У меня такого в практике не было… – Николай задумался, – Паньков что–то рассказывал, как его вбок тащило

14

– Титина, ну что ты вьёшься под ногами? Не съедим мы тебя! – Трояни присел на корточки и потрепал Титину за холку, мельком взглянул на удивлённого Визокки и пояснил: – Это когда мы на дирижабле «Италия» долбанулись о лёд на Северном полюсе… когда на следующий день осознали, что нам тут долго сидеть придётся, то сразу вопрос о еде встал. Нобиле в этот же день с нас взял слово, что мы не съедим Титину. Вот, с тех пор, я эту шутку и приговариваю.