Облака на коне

Всеволод Шахов

Облака на коне

Часть первая

1

Едва заметная лыжня постепенно укреплялась. По ходу движения в неё вливались ответвления, и теперь, хотя она утрамбовалась и расширилась, стало труднее удерживать направление – снежные гребешки колеи разрушились.

Николай уверенно, почти без усилий, отталкивался палками, и неспешно выстраивал порядок важности дел на сегодня. Дел было немного: посетить занятия по пилотированию, посмотреть чертежи компоновки приборной доски проектируемого дирижабля, переговорить с конструкторами и… наконец, сходить уже с Леной в кино.

Гарканье ворон вернуло в действительность. Николай выкатил из леса и заскользил вдоль деревянного забора в человеческий рост, наполовину засыпанного снегом. В этом дальнем уголке огороженной территории Николай бывал не часто. Оставшиеся с осени пни, после валки леса, теперь были скрыты под сугробами. Белоснежная гладь рукотворного поля простиралась на несколько километров, до недостроенных одноэтажных мастерских.

Лыжи задорно шелестели по зернистому снегу. Впереди показались две высокие колонны в форме четырёхгранных призм, сколоченных из деревянных щитов. Колонны добросовестно удерживали хлипкие ворота, над которыми висел кумачовый транспарант. Большие буквы, на самом верху, аббревиатурой «ГУГВФ», прятали длинное название организации. Слева, буквами поменьше, слово «Верфь» непосвящённым может даже на что–то и намекало, а едва уместившееся справа слово «Порт» может что–то и проясняло, но только непосвящённые были здесь редкими гостями. Тем не менее, около ворот, украшенных угрожающей надписью «На территории не курить!», маялся озиравшийся по сторонам охранник, прятавший в кулаке самокрутку.

Засмотревшись, Николай едва не прозевал собаку. Та вальяжно двигалась по лыжне, игнорируя протоптанную рядом тропинку. Старательно перебирая коротенькими лапами, она грудью задевала центральный гребень лыжни. Переваливаясь из стороны в сторону, шла навстречу Николаю. Но услышав шуршание лыж, остановилась, подняла вытянутую морду, покрытую коричневой плотной шерстью. Потянула носом, вероятно, стараясь различить запахи со стороны Николая. Чёрные пуговички настороженных глаз ожидали скорого сближения. Николай оценил безопасное расстояние и несильно оттолкнулся.

Петли ворот скрипнули, послышался окрик:

– Титина, ну… чего застыла? Отойди в сторону!

Собака не реагировала, наблюдала за свободным скольжением лыж.

– Да отойди же! – из ворот вышла невысокая пожилая женщина, добродушно посмотрела на собаку. – Ведь переедут тебя! – Но собака, вместо того, чтобы сойти с лыжни, развернулась и побежала по ней в обратную от Николая сторону. Её широко разнесённые пары лап чётко попадали на утрамбованные участки колеи.

– Куда ты помчалась? Ну, давай, зайцем ещё побудь! – женщина, на удивление шустрая для своих лет, радуясь, оглянулась и перешла на иностранный язык.

В воротах показались двое. Один, стройный, облачённый в кожаное пальто с большим белым меховым воротником, прокричал в сторону собаки безуспешное «Титина, Титина!» и, уже обращаясь к женщине, продолжил что–то говорить на иностранном языке. В голове Николая мгновенно пронеслось: «Да это же… это Умберто Нобиле! Точно, он! Фуражка ненашенская, вон с каким гербом…»

Во втором человеке Николай узнал начальника Дирижаблестроя Фельдмана. Обрадовался, быстро вышел из лыжни, переступая по сугробам, наскоро выдернул руку из рукавицы.

– Здравствуйте! – протянул руку итальянцу. – Товарищ Нобиле! – произнёс и, не получив ответной реакции, сконфузился. Подумал, уместно ли применил слово «товарищ» к иностранцу.

Фельдман недовольно посмотрел на Николая, кивнул женщине, заговорил:

– Синьор Нобиле, познакомьтесь, это наш пилот Николай Гудованцев, помощник командира на «Смольном», скоро командиром назначим, вот какой деятельный, сразу лезет знакомиться.

Нобиле закивал, повторил вслух слово «командир». Женщина стала переводить на итальянский. Нобиле стянул тонкую кожаную перчатку и только теперь пожал руку Николаю.

Женщина заполнила паузу, представившись Николаю: – Мария Андреевна – секретарь синьора Нобиле.

Николай слегка дёрнул подбородком вниз, мол, понял.

Нобиле заговорил. Мария Андреевна выслушала, ответила ему и, уже на русском, сообщила, переключая взгляд то на Фельдмана, то на Николая:

– Синьор Нобиле спрашивает, что такое «Смольный» и почему так дирижабль называется?

– Удивительные люди! Как почему? Потому что, это важный символ нашей революции и он должен быть увековечен… там Ленин работал, Да, и именем Ленина будет называться новая эскадра! – Фельдман выпалил не раздумывая.

Мария Андреевна снова заговорила на итальянском. Фельдман восторженно наблюдал за Нобиле, мелко кивая в такт каждому иностранному слову.

Нобиле махнул рукой, проворчал.

– Что? – Фельдман насторожился. Мария Андреевна успокоила: – Всё нормально! – И мельком спросила Николая:

– Как вам понравилась Титина?

– Я её раньше только на фотографии видел… в газете… знаменитая собака, во всех экспедициях с синьором побывала, – Николай, с восхищением, смотрел на Нобиле.

– Порода – фокстерьер! – проявил осведомлённость Фельдман, попутно хмыкнул в сторону: – Ну, Гудованцев, ну шустёр! – сделал знак рукой, чтобы Мария Андреевна не переводила.

– Давно на малых дирижаблях летаете? – Нобиле поинтересовался.

– С тридцатого года, как «Комсомолку» построили.

Мария Андреевна улыбнулась, не стала упоминать для Нобиле «Комсомолку», но он вдруг по слогам проговорил: «Ком–сом–ммо–ль–ка» и уставился на Марию Андреевну, округлив и без того большие глаза.

– Ну да, – Николай оживился, – «Комсомольская правда» – наш первый учебный корабль!

Мария Андреевна начала объяснять. Нобиле вроде удовлетворился ответом, пояснил:

– Я привык, все ваши корабли с буквы «Вэ» начинаются. Это, наверное, очень маленький… – внезапно стал серьёзным, – с малого – большие дела. Скоро первые, настоящие пойдут. Готовьтесь!

Мария Андреевна переводила. Николай кивнул.

Фельдман почувствовав табачный дым, резко обернулся в сторону охранника и рыкнул.

– Ты почему тут куришь?

Охранник, от неожиданности, суетливо затоптал сапогом самокрутку, стал оправдываться: «Так я ж за территорией!», но Фельдман уже переключился обратно на Нобиле, услужливо заговорил:

– Давайте продолжим обход. Пойдёмте на производство. Новое помещение для баллонного цеха построили. Готовимся к сдаче.

Николай встал в лыжню. За пару отталкиваний ногами набрал скорость. Титина бросилась скакать по лыжне, приободряя Николая. Метров через пятьдесят, лыжня пересекла тропинку, собака остановилась, вздохнула и нехотя перешла на неё. Николай поскользил дальше. Сзади слышался голос Нобиле: «Титина, Титина!». Николай обернулся. Титина обречённо брела в сторону хозяина.

И тут, как вспышка, из памяти выскочило: «Постой, постой… – Николай даже остановился, – Ленка же как–то рассказывала, песенка такая французская есть… Титина.. ну, точно… называется "Я ищу Титину". Ещё говорила, что это сокращение имени, то ли Мартина, то ли Кристина, точно–точно…»

Николай попытался насвистеть мотив.

Ближе к посёлку Дирижаблестроя лыжня постепенно превратилась в ледянистую тропинку, отчего стало трудно удерживать направление. Наконец, перед двухэтажными щитовыми домами Николай остановился.

Детвора неаккуратными снежками налепила на стене: «1933 го». Последнюю букву соскребал рукавом мальчишка в будёновке, приговаривая: «Неправильно… не так пишется… буква "д" не с крючочками, а с крендельком должна быть». Он налепил на стену большой комок снега. Пришлёпал ладошками и неловкими движениями соскрёб лишнее. Кренделёк удался. Николай крикнул детворе «С Новым годом!». Те, вразнобой, со всех сторон, защебетали: «С Новым годом, дядя Николай!»

Николай засмеялся, наклонился, стал снимать лыжи.

– Ты сегодня в хорошем настроении… а это редкость страшная! – Николай узнал насмешливый голос Дёмина, хотел придумать язвительный ответ, но на ум ничего не приходило.

– Серёжка! – Николай разогнулся, резко повернулся – рядом с Дёминым стоял Паньков. Пожал обоим руки, похвастался: – А я только что Умберто Нобиле встретил.

– Тоже невидаль! – Дёмин горделиво расправил широкие плечи, – он к нам в «пилотскую» заходил, пока ты на лыжах где–то мотался. Вопросы ему задавали… Он, конечно, глыба мирового масштаба!

– Ну, я тоже с ним поговорил. Собачку его подразнил. Кстати, послушай! – Николай стал насвистывать уже прилипшую к языку мелодию. – Что за мотив? – лукаво прищурился.

– Ха! Нашёл чем удивить, – Дёмин даже крякнул, – это ж сейчас самая популярная песенка «С одесского кичмана», Утёсов поёт.

– Эх ты! – Николай хлопнул Дёмина ладонью по плечу. – Это французская песенка «Я ищу Титину». А Титина – это собака породы фокстерьер, а хозяин у неё – Нобиле.

– Чего? – Дёмин вылупил глаза.

– Ещё скажи, что в её честь песенку сочинили, – Паньков засмеялся.

– Ну, не знаю в честь неё ли… – Николай взял в охапку лыжи и палки, показывая, что собирается входить в дом.

– Ладно, вечером встретимся на занятиях, – Дёмин махнул рукой, мол, иди, – и это… «Ноченьку» у тебя лучше получается свистеть.

Николай высунул голову из–за подъездной двери:

– Ну, это да, моя любимая.

2

Маленькая печка–«буржуйка» едва поддерживала в небольшой комнатёнке температуру чуть выше десяти градусов. Если и удавалось согреться, то только облачившись в ватную телогрейку и воткнув ноги в безразмерные валенки. Три девушки, тем не менее, сидели без шапок. Руки, как им ни хотелось, никак нельзя было упрятать в тепло, пальцы, державшие рейсфедер, выполняли скрупулёзную работу – усердно наносили линии на прозрачный пергамент, наложенный поверх чертежа.

Обычно всякий заходящий в эту комнату с очень срочными просьбами приносил с собой не только слова, приносили конфеты, печенье, орехи…

Борис принёс пирожок с яйцом, купленный в обед. Положил его на стол перед Настей и теперь смотрел как её длинные пальцы следовали по контурам чертежа балки. Настя сделала поворот циркулем, оставив чёткий след на пергаменте и подняла глаза. Борис виновато развернул перед ней новые листы чертежей.

– Настенька, очень нужно! Сборка в Долгопрудной простаивает. Вот пять небольших деталей. – Борис театрально приложил руку к своей груди.

Настя покачала головой.

– Сегодня уже не получится, – ткнула пальцем в сторону больших часов на стене.

– Очень прошу, – Борис переминался с ноги на ногу, грея зад у печки, – ну, посуди сама, на улице морозище, гулять не сходить, а так ещё и подзаработаешь. Я уже начальника попросил тебя в смету на надбавки включить. А потом, недели через две, уже март наступит, монтаж дирижабля начнём, там и выходной можно выпросить.

– Да, это сейчас так говоришь, а потом опять что–нибудь не состыкуется и снова сверхурочные работы.

Борис сделал было шаг к следующей девушке, но Настя вдруг согласилась.

– Ладно, давай… Что вы такие неуёмные с этим кораблём. То Харабковский, то Катанский прибежит – все шумят, рассказывают…

– Настя, так это наша жизнь, – Борис улыбался, – дай расцелую тебя. Чмокнул в щёку.

– Ну, а ещё женатый человек, – Настя зарделась.

– Да ты не понимаешь, как от вас, копировщиц, всё зависит. Без копий производство без дела стоит.

– Ладно–ладно, не обожествляй! – девушка постарше, за вторым столом, прервала хвальбу, – лучше вот что расскажи… слово тут увидела. Ткнула пальцем в бумагу: – Вот… кат… кате–на–ри–и. Что это за зверь такой? Иностранное, что ли, словечко… ты, вроде как, во Франции жил, может знаешь.

– А, катенарии, – Борис вскинул голову, – так это новое… в переводе на русский – «цепь». Особый крепёж оболочки дирижабля к килю, – посмотрел на испуганно замершие выражения лиц девушек, но продолжил, – киль – это жёсткая основа дирижабля, по всей нижней части, чтобы оболочку удерживать… это для больших кораблей… а к нему уже гондола крепится.

– Ой, столько новых слов сразу… столько слов… – оживилась и девушка за третьим столом, но снова уткнулась в работу.

Борис засмеялся. – Да я и сам не успеваю запоминать. Итальянцы столько нового привезли с собой. Считай почти год прошёл… – Борис вскинул подбородок и прикрыл глаза, вспоминая, – ну да, в мае, вроде, числа двадцать второго приехали. Тогда за три месяца проект первого дирижабля начертили, а всё равно что–то новое да появляется. Ничего, скоро будем и свои конструкции придумывать. Учимся…

Настя спустила Бориса на землю: – У вас там внизу, в большой комнате, небось холодина?

– Ничего, к концу дня надышали, терпимо. Да и потом, нам можно в рукавицах руки греть, пока думаешь. А как придумаешь, так потом быстренько десяток линий сделаешь и снова греть. Это вам надо постоянно пальцами работать.

– Когда же эти морозы кончатся?.. хотя… только ведь недавно начались, – Настя уже закрепляла кнопками на доске чертёж Бориса, – приходи к девяти вечера – сделаю.

– Настенька, спасибо, – Борис засиял, – отлично, утром успею в Долгопрудную всё отправить. Ладно, я убежал, не буду мешать.

Борис развернулся и увидел на двери большой плакат. На жёлтом фоне, вполоборота, был изображён Ленин с неизменно вскинутой вперёд правой рукой. Над ним плыли большие дирижабли. Красными буквами на каждом выведены названия «Сталин», «Ленин», «Старый большевик», «Правда», «Клим Ворошилов» и ещё… ещё. Снизу, – толпа счастливых людей, – развернули транспарант с призывом «Построим эскадру дирижаблей имени Ленина». Борис отметил про себя, что аляповато нарисованная хрупенькая причальная мачта не могла бы удержать такие большие непропорционально изображённые корабли. Усмехнулся, снова повернулся к девушкам, направил указательный палец на плакат и демонстративно вызывающе спросил:

– Как думаете, девчата, построим?

Те подняли глаза, заулыбались:

– Построим, обязательно построим!

Только Борис вышел, из комнаты, как услышал топот ног по шаткой деревянной лестнице и узнал голос Катанского:

– Спускайтесь все вниз. Там столы чертёжные привезли, инструменты всякие… которые Нобиле в Германии заказал.

Желающих поучаствовать на такелажных работах оказалось предостаточно – молодёжь резво неслась вниз. Борису пришлось перепрыгивать через ступеньки, чтобы не создавать затор. Благо всего два этажа.

Телегу, нагруженную доверху, уже окружила гурьба молодых конструкторов. Каждый осматривал большие ящики, пытаясь читать надписи на немецком языке. Мелом стояли пометки по–русски: «Москва, Дирижаблестрой» и множество непонятно что значащих цифр.

Харабковский выбежал в гимнастёрке, застёгнутой на все пуговицы. Подскочил к вознице и потыкал перед ним важной бумагой с печатью:

– Вот, смотри, по номерам ящиков… эти сюда… вот, читай! Переведеновский переулок – это нам! А это – в аэростатическую лабораторию – на другой конец города, а вот тот ящик, так вообще, в Долгопрудную.

Харабковский одновременно махнул рукой, чтобы ребята выгружали указанные им ящики, сам же бурчал: «И какой дурак в одну телегу всё нагрузил…»

Возница ошарашенно хлопал глазами, поглубже натягивая шапку–треух, недовольно высказывал:

– Ну и организация этот ваш Дирижаблестрой… по всей Москве… по каким–то сараям…

Слово «сарай» побудило Бориса посмотреть на покосившееся деревянное здание, куда заносили ящики. Строение, в котором они обитали, нелепо выдвинулось из ряда низких домов вдоль небольшого переулка. Подумал, что с этого ракурса никогда и не смотрел: «Действительно, вот так хижина! И как здесь весь технический отдел умещается?» Строение пугало боковой стеной, готовой отсоединиться от дома и рухнуть. Огромный слой намёрзшего льда на откосах, подпиравших стену, усугублял картину.

Но ребята, не замечавшие этого, азартно расхватали ящики, распределившись по четвёркам. Лихо затаскивали долгожданное добро в комнату на первом этаже. Казалось, в движение пришло и здание, – дало о себе знать, – лёд со стены, с грохотом, осыпался. На секунду все, кто был на улице, замерли, но осознав, что опасности для них нет, снова принялись за дело.

– Ну, а ты, Борис, чего стоишь? Всегда не спешишь участвовать, давай этот ящик перетащим! Это мне! – Харабковский ткнул пальцем на небольшой ящик. Борис прочитал немецкие слова. Встретил и знакомое слово – «Шрайбмашин».

3

Алые пятна крови на свежевыпавшем снеге красочно показывали куда следует идти, и Оппман, точно собака–ищейка, сделав нужные повороты на ветвящихся тропинках, подошёл к стройке, где заканчивали второй этаж насыпного двухэтажного дома.

Трое мальчишек крутились около бочек с цементом.

– Ребята, вы не знаете, что произошло в магазине? – Оппман вроде и обратился ко всем сразу, но смотрел только на одного – долговязого парня лет двенадцати. Ребята оживились, довольные, что им дали право на рассказ.

– Это… дядя Сергей как пошёл на дядю Матвея, руки выставил, кричит: «Режь!».. и идёт, и идёт, – щупленький белобрыс не дал долговязому открыть рот, задыхаясь, пытался быстро всё рассказать. Оппман понял, что толку от него не будет и кивнул долговязому. Тот дал дотараторить белобрысу и начал излагать свою версию:

– Дядя Матвей пьяный уже три дня… бродит… в магазин за водкой пошёл, а тут дядя Сергей с двумя друзьями дорогу ему преградили. Дядя Сергей говорит: «Завтра понедельник, работа очень важная, не поспеваем, без тебя никак». А дядя Матвей и слушать не хочет, идёт напролом, кричит: «Да пошли вы со своим дирижаблем… Я там сутки напролёт всю неделю валындался…» Дядя Сергей говорит: «Ну, пожалуйста, там работы на два дня и сдадим расчалки». Дядя Матвей – ни в какую: «Всё, баста! Буду пить ещё два дня. Так и скажи итальяшке этому… Мансервиджи этому, а то ишь начальником цеха его поставили… командовать тут будет…» И прёт к прилавку, очередь расталкивает… к продавщице: «Дай водки!», суёт деньги. Продавщица не возражает, – даёт, – боится такого огромного. Говорили, что дядя Матвей, если злой, то и покалечить может. Очередь притихла. А дядя Сергей с теми двумя начали дядю Матвея крутить, а тот сопротивляется. Еле из магазина вытолкали. Потом дядя Матвей их раскидал и за бутылку – хвать! – из горла – половину. А дядя Сергей рассердился, долбанул того кулаком в челюсть и говорит: «Не человек ты, Матвей!» Дядя Матвей бутылку – хлоп! – о ручку двери – розочка в руке – и на дядю Сергея. Все расступились, а дядя Матвей как резанёт дядю Сергея по руке… и кровь.

– …да, да… и раз–раз! – третий мальчишка, ещё мельче белобрыса, стал показывать, как Матвей полосовал Сергея по рукам.

Долговязый продолжил:

– Потом дядя Матвей успокоился, стоит и смотрит, как кровь с руки течёт. Дядя Сергей и шепчет: «Обезумел… Вот какой ты оказывается, Матвей, а я тебе доверял».

– Дядя Матвей развернулся и пошёл домой, – не выдержал белобрыс.

– Не лезь, когда взрослые говорят, – долговязый пресёк попытку белобрыса начать тараторить, – ну, те двое, что с дядей Сергеем, за Матвеем пошли – арматурины взяли, говорят, как бы беды не натворил… А дядя Сергей к строителям в сарай. Там бинты есть… Вот и ждём, как выйдет.

В проёме показался Сергей с забинтованной рукой.

– Сергей, как? – Оппман подскочил к нему.

Тот улыбнулся:

– Жить буду. Вроде выиграл битву.

– Да где же выиграл? вон как тебя исполосовал, – Оппман тыкал на бинты.

– Я Матвея знаю, завтра придёт и доделает работу. Медник он знатный. Да, бывают закидоны.

– Так дай ему волю, он всех перережет, – Оппман повёл скулой.

– Я вот, думаю, просто перегнули мы с ребятами, но деваться некуда. С меня, как с начальника участка, шкуру сдирают. Работать некому.

– Ну ты, Сергей, упрямый!

– Без этого в нашем деле никак. У Матвея это бывает… кто с руками, тот с головой не очень.

В бараке напротив послышался скрежет открываемой створки окна. Высунулся Матвей и гулким басом заявил:

– Сергей, не обессудь!

– Да пошёл ты… – Сергей вошёл в роль обиженного, отвернулся: – чуть не покалечил.

– Я на работу завтра выйду, – Матвей, винясь, размеренно проговорил.

Сергей недовольно повернулся к нему:

– Ладно, ложись, проспись!

Матвей стал закрывать окно и напоследок выкрикнул:

– Всё равно вам меня не победить! И итальяшка этот твой.... а я сам решил… про работу.

4

Нобиле пялился на цифры и не верил. Как такое могло получиться? Но ведь вчера сам съездил в баллонный цех и удостоверился, что весы не врут. Вес оболочки превышал расчётный на двести восемьдесят килограмм. Да уж, даже небольшой учебный корабль и тот не смогли удержать в расчётных рамках. Ладно я, но ведь Трояни, он–то куда смотрел?.. Нобиле мельком ухватил время на настенных часах… Придёт, небось, ровно в три.

Да, не очень–то удобно: административное здание Дирижаблестроя в центре Москвы, а конструкторское бюро на окраине города. Этим высоким чинам только бы собирать постоянные совещания, да чтобы я был под боком… Нобиле прошёлся по скрипучему паркету. Какой же непривычно просторный кабинет! метров двадцать квадратных, такого в Италии не было… и какой большой портрет Сталина…

Трояни пришёл на минуту раньше.

– Феличе, вес оболочки больше на двести восемьдесят килограмм! – Нобиле без прелюдий набросился.

– Нет, нa пятьдесят, – Трояни невозмутимо ответил и сел на стул.

– Как это возможно? – Нобиле вскипел сразу: кругленькое беззаботное лицо Трояни начало его раздражать, – она весит пятьсот восемьдесят, а по моим предварительным расчетам должна весить триста. – Нобиле помахал перед собой серым листом бумаги с рядами цифр – замерами оболочки.

– А по моим расчётам, пятьсот тридцать килограмм, – Трояни парировал.

– Почему ты мне об этом раньше не сказал? – Нобиле в упор посмотрел на Трояни. Тот не отводил глаза, прикрытые толстыми стёклами круглых очков.

Нобиле немного расслабил взгляд и только тогда Трояни ответил: – А почему ты меня не спросил?

И когда Нобиле немного остыл, Трояни начал рассуждать вслух.

– Сейчас спорить бесполезно, давай решим типовым методом: разрезаем оболочку пополам по главной секции, вставляем цилиндрическую часть на четыреста восемь кубометров. Это даёт увеличение подъёмной силы на четыреста пятьдесят килограмм, – Трояни, вероятно, давно уже обдумал решение и теперь его просто озвучивал.

– Так, а сколько эта врезка весит? – Нобиле прервал рассуждения.

– Сейчас скажу… – Трояни достал из внутреннего кармана пиджака блокнот, – добавочная часть – девяносто килограмм. Таким образом, чистая подъёмная сила увеличится на триста шестьдесят килограмм.

– М–да, вот с чего начали работу в России, – Нобиле поморщился, стал расхаживать по кабинету, – даже эту малютку на тысячу семьсот кубометров не смогли нормально сделать.

– Договаривались же, первый проект не доверять молодёжи, – Трояни хмыкнул, – пусть бы копию нашей итальянской малютки сделали, а потом уж и…

– А когда же им начинать учиться? Для этого и учебный дирижабль. Ты сам же видел, они ж, как волки, всё им дай… энтузиасты… «хотим уменьшенную копия типового магистрального, который следующим будет… вы, в своём капитализме на новые методы работы не способны», – Нобиле напомнил с каким упорством молодёжь рвалась к самостоятельности.

– Вот и получается, спроектировали какого–то уродца. Хорошие из нас учителя, – Трояни хмыкал и гладил тыльную сторону ладони, – я привык добросовестно к работе относиться, а когда во все стороны раздирают…

Трояни смотрел на молчавшего Нобиле.

– Это же дети, мечтатели. Они верят в пророчество Циолковского о плывущих в небесах, выше птиц, громадных дирижаблях объёмом в миллион кубометров, перевозящих тысячи пассажиров и сотни тонн груза. Они, как наяву, видят эскадру, на которую страна собирает по копейкам деньги, да не одну, две, три, десять эскадр, рассылающих свои краснозвёздные корабли во все концы страны и в другие края, к иным континентам и полюсам. Они верят в это, даже тогда, когда видят, что всё получается вдвое медленнее, в пять раз дороже, а большая часть задуманного не получается совсем.

Нобиле не реагировал на пылкую речь Трояни.

– Ладно, хорошо, – Трояни слегка хлопнул ладонью по своей коленке, – ты – технический руководитель Дирижаблестроя, я у тебя в подчинении. Командуй! Не забудь, у меня контракт только на три года.

Но Нобиле уже толком и не слушал Трояни, про себя формировал решение: при проектировании первого дирижабля на восемнадцать тысяч пятьсот кубометров по минимуму отступать от конструкции своего N–1.

5

– Всего лишь шестьдесят копеек? Может быть, целых шестьдесят копеек? Да на них я могу купить… – юркий человечек запнулся, что–то промычал себе под нос и продолжил уже вслух, – …а не какую–то цветастую бумажку. Я и так сверхурочно работаю… уж отдаю себя делу поболе некоторых… – бросил недовольный взгляд на стопу цветных плакатов.