Облака на коне

Но сегодня Трояни не хотелось плотских утех.

– Нет, Наташа, до свидания! – Трояни положил трубку.

«Эх, Марта, настроение сегодня хорошее, так и быть отвечу и на твои намёки. Как ты там завернула: "Красивы ли русские женщины?" Так, если подумать, то во всех странах мужчины убеждены, что их женщины самые красивые в мире. На самом деле, повсюду есть и красивые, и не очень. В Москве с женщинами разнообразие: русские, полячки, немки, армянки. На работе очень многие стремятся познакомиться: и та, с чёрными, как смоль, волосами, и та, с рыжими прядями, и та, с каштановыми и эта – пшеничная блондинка. Много, много разных. И каждая говорит, что у неё в роду тоже иностранцы были. Думают, больше эффекта на меня произведут. Да, не скрою от тебя, с некоторыми девушками ходил в кино. Если так уж говорить, то это ужас, эти советские фильмы. Газеты уверяют, что это высокохудожественные авангардные произведения, а я только пропаганду в них вижу. На балете часто бываю в Большом театре. Да, это вот нравится.

И ещё. Я тут накупил огромное количество редких антикварных книг, большей частью на французском языке, а почта принимает посылки до двух килограмм. Пересылка в Италию стоит недорого. Ты уж принимай посылки вовремя – буду периодически высылать. Недавно приобрёл библиографическую редкость – оригинальное издание Рабле с иллюстрациями Густава Доре. Это очень большая удача найти её и заплатить всего лишь двести рублей. Два тома, по семь килограмм каждый, отправить почтой нельзя, придётся везти самому. Вот и будет повод в отпуск на родину съездить.

Что ж, скоро увидимся. Целуй Моего сына Циринцина».

18

Антонина основательно подмёрзла. Не помогал ни толстый свитер, который она надевала только по случаю очень сильных морозов, ни шерстяной серый платок, плотно скрывающий её каштановые волосы, ни носки, подаренные подругой в голодное время, три года назад. Морозы хотя и сбавили силу, но кирпичное одноэтажное строение, ставшее баллонным цехом, не прогревалось. Огромные проёмы в стенах, поделённые на множество мелких оконцев, – отчего издали казались зарешёченными, – отнимали тепло, и не очень–то давали света для работы, таким же, как Антонина, женщинам, склонившихся над длинным столом в несколько десятков метров.

Оживление у дальней двери заставило Антонину повернуть голову и прислушаться. Она не сразу догадалась, что вошедший человек в военной форме – иностранец, а женщина, его сопровождавшая, секретарь–переводчик. Следом вошёл начальник цеха Лифшиц и сразу оживился – начал так громко говорить, что женщина–переводчица попросила его: «Пожалуйста, не кричите, он иностранец, а не глухой». Но если говорить Лифшиц и стал тише, то его размахивания руками, которые, как, вероятно, ему казалось, помогали понять иностранцу, где находится какой участок, стали интенсивнее.

– Кто это? – из–за швейной машинки, напротив Антонины, показалась голова Тамары.

– Нобиле… Утром ведь Лифшиц всех предупредил… – мастер участка Соколова вполголоса ответила.

– Далековато он от нас… – Тамара смотрела в сторону Нобиле, – правду рассказывают, что у него глазища чернющие? и бегают… живые…живые?

– Не твоего поля ягода, – Соколова думала, что обрубила, но Тамара продолжила:

– Ну вот и Шакка появился. Итальянцы могут теперь говорить между собой.

К Нобиле, из комнатёнки в глубине баллонного цеха, спешил полноватый Шакка в белом халате поверх телогрейки. Поправил очки и бегло защебетал на итальянском.

Нобиле выслушал и начал говорить, обращаясь к Лифшицу. Женщина–переводчица так ловко управляла голосом, – то приглушая его, то наращивая в гуле швейных машинок, – что некоторые фразы доносились и до Антонины: «Это будет первый большой. на восемнадцать тысяч пятьсот кубометров». Антонина поняла, что речь идёт о новом дирижабле. Цифра показалась огромной, но представить такой объём она не могла, подумала: «Это на сколько больше того, что лежит перед ними на столе… в два раза?… в три?» Услышанная затем фраза: «…около ста метров в длину», её ошарашила.

– И так ничего не успеваем, – Соколова, видимо, тоже слышала и прокомментировала, пока Нобиле и Шакка направлялись к выходу.

– А чего он приходил? Даже не прошёлся по цеху… – Тамара удручённо заправляла нитку в иглу, вздыхая, что не увидела глаз Нобиле.

Антонина погрузилась в работу. Уже несколько месяцев, приноровившись к хитрой многоигольной швейной машинке, она сшивала трапецеидальной формы, около одного квадратного метра, куски плотной материи в большие полотна. Технологическая операция была довольно простой – куски материи поступали к ней склеенными между собой, с нанесенной мелом линией, по которой должны пройти несколько параллельных швов.

Удивительно, как легко человек адаптируется. Только четыре месяца прошло с того момента, как она впервые испуганно смотрела на эту тяжёлую прорезиненную ткань, покрытую с наружной стороны алюминиевым порошком серебристого цвета. «У тебя несложная операция… это внутренняя диафрагма оболочки… там не требуется газонепроницаемости…» – всплыли в памяти наставления Соколовой

Антонина тогда твёрдо решила держаться этой работы, поэтому пыталась вникать глубже в тонкости ремесла. Примечала, что происходит вокруг. Через неделю даже решилась спросить Соколову, почему на полотнища, с которыми работали другие девушки, при последующих технологических операциях на швы наклеивают ленты, а на её полотнищах этого не делают. Соколова, не долго думая, отмахнулась: «На чертеже нет, поэтому так. Значит не нужно… вроде как диафрагма будет внутри оболочки…» Антонина подняла прижимную лапку, развернула материю. Растолкала ногой качалку привода. Иглы зацокали, прорубая отверстия и оставляя на поверхности ровные строчки толстой нити. Да, человек ко всему привыкает. Теперь даже забывается, как вначале было страшно… а теперь чуть ли не с закрытыми глазами.

– Антонина! – Соколова легко перекрикивала цеховой гул. Антонина подняла голову. Увидела итальянца Шакку и Соколову, которая подавала ей знаки рукой, подзывая к столам раскройщиц – за перегородкой,у противоположной стены было не так шумно.

– Работа для тебя другая появилась… переставляю тебя на новую операцию, очень ответственную… Нужно втачать элементы крепления. Вот, посмотри… – Соколова вела Антонину вдоль длинного стола. Над горбом возвышавшейся серебристой материи склонились женщины и вручную «примётывали» накладки, удерживающие петли из толстой верёвки. Шакка неотступно следовал за Соколовой. Антонина побаивалась этого молчаливого итальянца, особенно, когда он тихо подходил к её рабочему месту, расправлял заинтересовавший его участок материи, разглядывал шов и, не говоря ни слова, уходил.

– Вот… – Соколова показала на извилистую линию, нанесённую мелом, – здесь нужно будет пройтись.

Антонина непонимающе посмотрела, озабоченно спросила:

– Как под лапку–то здесь подсунуть?

Соколова поняла в чём дело:

– Так для этого специальная швейная машинка будет…

Внезапно пояснения прервала Тамара. Она бесцеремонно развернула перед Соколовой чертёж, искоса взглянула на Антонину и заявила, обращаясь к Соколовой:

– Вопрос важный… отвлеку. Только недавно проклеили… – зло тыча в линии чертежа, Тамара возмущалась, – а зачем? Теперь всё переделывать.

– Ты, Тамара, не кричи. Наше дело – делать. Я не знаю, почему… Да, новые чертежи привезли.

– Что, сразу они не могут, что–ли, нормально нарисовать? Только мучают нас… – почти беззвучно матюгаясь, Тамара отошла в сторону, – новые шаблоны теперь делать… – вдруг она истерично бросила на пол картонные шаблоны для раскроя.

– Тамара, опять твои истерики, успокойся и новые сделай! – Соколова повысила голос. Махнула кому–то в глубине цеха, мол, помоги ей. Тамара взяла листы картона, показно встала ногами на сброшенные.

Соколова хмыкнула. Шакка молчал, стоя рядом, смотрел.

– Антонина, сможешь аккуратно сделать? – Соколовой удалось выровнять голос. – Ты девушка аккуратная, глазки молодые. Осталось немного и сдадим. Правда потом.... Нобиле с нашим Лифшицем разговаривал – скоро ещё больше работы будет.

Антонина посмотрела на чертёж. Взгляд застрял на странном слове в основной надписи чертежа. Она вслух прочитала: – Баллонет.

Соколова заметила её напряжённый взгляд, успокаивающе сказала:

– Да ты не бойся. Чертёж тебе не нужно читать. Разметку другие будут делать. Мелом обозначат, где шов проложить. Тамара покажет.

Антонина испуганно поглядела в сторону Тамары.

– Да ты не бойся её. Покричит и остынет.

Тамара действительно смягчилась, уже спокойным голосом подтвердила:

– Да, твоё дело аккуратно прострочить…

Соколова, видимо, вспомнила, что когда–то Антонина проявляла интерес, в какой части оболочки дирижабля будет применяться изготавливаемая ею деталь, решила объяснить:

– Баллонет – это, если по–простому, большой мешок для воздуха… под оболочкой с газом размещается… И обе они спрятаны под внешней оболочкой.

Соколова посмотрела на Антонину, улыбнулась, горделиво продолжила:

– Ну, дело в том, что газ могут стравливать, и тогда оболочка дирижабля будет сминаться. Чтобы этого не происходило форму поддерживают с помощью этого баллонета. Воздух туда нагнетают либо набегающим потоком или от специальных вентиляторов, если горизонтальной скорости движения нет.

Антонина неопределённо мотнула головой, прошептала:

– Сложно это всё. Пока не понимаю.

И вздрогнула от громкого голоса Тамары:

– Всё, я закончила вырезывать клинья – можно сшивать…

Соколова обернулась, махнула рукой, мол, всё нормально.

– С утра уже клеить начали, – Тамара не умолкала, – обычно вечером же делают, когда швеи уходят. Мы так задохнёмся тут.

– Ничего не поделаешь. Сроки знаешь? – Соколова кивнула в сторону красочного плаката «Сдадим первенец в срок!», висевшего посреди цеха.

– Первенец… первенец,.. как бы нам тут до родов не помереть… – Тамара садилась за швейную машинку.

19

Как только в квартиру вошёл спокойный Трояни, Нобиле занервничал. Сделал несколько шагов в его сторону , посмотрел на Визокки, занятого беседой с Марией Андреевной, оглянулся на Де Мартино и Гарутти, игравших в шахматы, и без вступительных слов обрушился на Трояни.

– Мне сказали, что ты на нас яд изливал… полными вёдрами…

– Умберто, не понимаю, о чём ты? – Трояни, опешивший, застыл на месте.

– С кем ты разговаривал по вопросам компетентности итальянских специалистов?

Трояни, наконец, понял о чём речь:

– А–а, об этом… да, было такое… с Фельдманом говорил. Он расспрашивал, что конкретно делал каждый по своему направлению. Вопрос стоит о продлении контрактов. И как я понял, Дирижаблестрой уже решил расстаться со многими.

– И что же ты порассказывал? – Нобиле выкрикнул и все повернулись в сторону Трояни.

– Правду говорил. Ты знаешь, я не люблю «вокруг да около». Ты прекрасно знаешь на что каждый способен.

– И меня ты считаешь «всего–лишь машинистом на железной дороге…»? – Нобиле старался смотреть на Трояни с омерзением, – и что выбор меня в качестве руководителя был ошибкой, поэтому так медленно и идут дела в Дирижаблестрое?

Трояни выразил на лице удивление, но нашёл, что ответить:

– А–а! Так это та хрупкая пожилая барышня у Фельдмана, что итальянские диалекты не воспринимает. Как она, вообще, переводчиком работает? Так вот, Фельдману я сказал: «Нобиле, когда занял главную позицию на заводе в Италии, уже вступил на мощный локомотив и умело вёл его вдоль трудного железнодорожного пути, но Дирижаблестрой – не локомотив, да и дороги ещё нет». Умберто, я действительно так считаю.

Нобиле ухмыльнулся.

– Да, ты у нас хороший… Вероятно, совсем непогрешимый… – Нобиле зло уставился на Трояни, сощурив глаза.

– Представляю, что эта сумасшедшая могла ещё напридумывать, толком не понимая итальянского языка.

– Трояни, ты изменился, зря я на тебя так понадеялся, – Нобиле уже вовсю кричал.

– Умберто, я не хочу больше рассуждать об этом, даже не хочу оправдываться. Я знаю, что ты очень упрямый и никакие доводы тебя не убедят… Вероятно, у нас с тобой всё уже закончено… раз и навсегда.

Нобиле, как только Трояни захлопнул дверь, прорычал: – Непогрешимый нашёлся!

Визокки медленно повернул голову от двери к Нобиле, негромко проговорил:

– Действительно, контракты оставили в силе только с тобой и Трояни, остальных домой отправляют, – сделал паузу и добавил, – ещё Шакку оставляют. Умберто, да чего ты так на Трояни взъелся? он ведь вполне адекватный человек, мог бы с ним поаккуратнее. Стоит ли так быть уверенным, что переводчица всё правильно поняла?

– Чего ты его защищаешь? На всех подобные оценки дал, и на тебя, кстати, тоже. Говорил, что хоть ты образован и многое знаешь, но проектированием дирижаблей никогда не занимался.

– Ну, это же правда! Да, не всё я понимаю, спрашиваю у тех, кто знает. Инженерная деятельность этим и хороша, можно познавать новое, опираясь на то, что уже знаешь.

– Только выглядит это так, как будто я набрал не пойми кого и привёз сюда для развлечения. Вот, – Нобиле кивнул в сторону Де Мартино, – про этого, вообще, говорил, что просто чертёжник, но не инженер и конструированием никогда не занимался. Что, Де Мартино, в оправдание можешь сказать?

Де Мартино провёл ладонью по лбу:

– Смысла уже не вижу всё это обсуждать. Контракты с нами не продлены, не знаю, из–за Трояни или нет. Мне казалось, что ты с Трояни в хороших дружеских отношениях. А что касается его как инженера, то мне до него никогда не дорасти. Столько разных проектов у него за плечами: от лёгких самолётов до трека для автомобилей.

Нобиле сделал несколько шагов по комнате, подошёл к столику, налил себе кьянти. Выпил, положил в рот ломтик сыра.

– Инженер он, действительно, хороший, только это и толкнуло меня взять его сюда, в Россию, а вот человек он не очень, – Нобиле поморщился, – а сейчас, когда уж я точно решил, что больше не буду иметь с ним дел, то многое чего вспоминается..

Нобиле наклонил голову набок.

– Помню, когда мы прощались с тремя нашими товарищами… – Нобиле решил пояснить, заметив непонимание в глазах Де Мартино, – это когда на льдине дрейфовали после крушения «Италии»… острова увидели и трое вызвались идти к ним пешком. Я и Чечони раненые – куда нам передвигаться… Мальмгрен и два офицера настойчиво хотели добраться… Мы письма прощальные родным написали… думали с островов больше шансов спастись… Тяжело на душе у всех было… плакали меж собой… не особо там надежд на спасение. И к моему удивлению, Трояни достал из куртки пачку денег, говорит, три тысячи лир… аккуратно заворачивает и вручает одному из офицеров… запамятовал кому. Говорит «Моей жене они будут нужнее. Вероятность что вас первыми найдут выше».

Нобиле хмыкнул.

– Теперь вот уж задумываюсь, не из–за денег ли он вас выпроваживает домой. Специалисты Советской власти нужны, а себе можно и цену набить, – Нобиле обвёл взглядом комнату, добавил: – а вы в курсе, что он в фашистскую партию вступил, чтобы с его семьи льготы какие–то там не сняли?

– Что ж, предприимчивый! – Визокки кивнул, – Умберто, ты что–то совсем уж на Трояни наговариваешь.

– Да вот противно стало от всей этой истории. Бывают моменты в жизни, когда необходимо дожимать до конца. Я в этом убедился там же, в Арктике. Когда не было ответа на наши радиограммы о помощи, только я один настойчиво заставлял Бьяджи, изо дня в день, передавать запросы в эфир. Подумать страшно, если бы бросил эту затею, если бы, как все остальные… Да все уж с жизнью тогда попрощались… и Трояни… завернётся в спальный мешок, отвернётся от всех… – Нобиле налил ещё вина. – Конечно, скажете, нам случай помог. Да, случай! Да, если бы не оказалось этого радиолюбителя из Архангельска! Да, если бы Советское правительство не направило к нам ледокол! Да, если бы… Много этих «если бы». Но не прекращать передачу радиограмм приказывал не кто–то, а я! Так и сейчас, уж если дело новое затеяли… да, тяжело здесь, да, близко к авантюре… но надо идти вперёд… а не выталкивать друг друга.

Нобиле подошёл к шахматной доске,

– Давай, Визокки, сыграем партию.

– Что ж, во всяком случае, русским надо быть благодарным за спасение, – Визокки аккуратно решил закончить неприятный разговор.

– Вечерок у нас получился весёлый… – Де Мартино сделал глоток вина, – Умберто, откуда такой кьянти хороший?

– Из нашего посольства доставляют, – Нобиле выдвинул вперёд белую пешку.

20

Дирижабль «В–5» мягко реагировал на команды Лебедянского. Что ж, для второго пробного полёта вполне неплохо. Лебедянский подмигнул Трояни, прокомментировал свои намерения:

– Дальше манёвренность будем проверять.

Трояни вспоминал, какие пункты требований программы испытаний удалось закрыть без замечаний. Набралось немного. Аэрофлотовская комиссия по приёму дирижабля была настроена на скрупулёзную работу и замечания шли сплошным потоком. Кульминацией стала запись в одном из актов «…на верфи отсутствуют исправленные чертежи общего вида». После этого, конструкторы убеждали комиссию, что нужно руководствоваться целями: «Это первый испытательный корабль… что вы так к документации прицепились… да, при сборке запроектированную центровку пришлось изменить… да, гондолу сдвинули к носу на восемь метров… с материалом оболочки намучились». Трояни тогда даже прилюдно фыркнул: «Конечно, в мороз минус двадцать додумались сборочные работы проводить – сначала оболочку натянуть не могли, а потом уместить не удавалось». Вместо планируемого объёма в две тысячи сто пятьдесят кубометров, в паспорт пришлось записать «2340».

Вроде убедили комиссию не так придирчиво проводить предварительные испытания.

– Бодренько идём, – Лебедянский улыбался, подёргивая кончиками пшеничных усов, подбадривал напряжённого Трояни, – манёвренность неплохая.

Дирижабль завершил обход по малой окружности в границах Лётного поля. Уходили в сторону Хлебниково. Постепенно набрали высоту в несколько километров. Трояни посмотрел вниз. Зацепиться глазом не за что… Море зелёного леса скрывало железную дорогу, едва различались автомобильные, и только река Клязьма давала представление о местоположении.

– Ничего, по компасу идём, – Лебедянский будто прочитал мысли Трояни.

– Командир! – к Лебедянскому подошёл бортмеханик, в руке держал клочок серой бумаги с карандашными закорючками. Озвучил написанное: – При средней скорости шестьдесят восемь с половиной километров в час, расход горючего двадцать килограмм в час. Мотор тысяча шестьсот оборотов в минуту держит.

Трояни скосил глаза на записи – показания с отметок топливных баков плохо воспринимались на слух. Бортмеханик не скрывал, повернул к Трояни бумажку с едва разборчивыми карандашными каракулями.

– Вот ещё что… пока не забыл… Синьор Трояни, баллонет медленно наполняется. Немного газа стравили и оболочка подмятой кажется, – Лебедянский высунул руку в окно, вытянул указательный палец в направлении топорщившейся материи у кормы.

– Да, да, – Трояни закивал, подбирая русские слова, – ошибка в конструкции, воздухозаборники… край… точка… эффект плохой.

– Ну, если вы знаете, тогда… ничего страшного, – Лебедянский махнул рукой, – на ходовые качества вроде не влияет.

– Ещё петля осталась и всё! – Лебедянский провёл пальцем по красной линии на карте. – Снижаемся на высоту двести метров.

Трояни любовался сочной весенней зеленью деревьев и раздумывал. «Ну вот и закончил обещанную работу. Обещание выполнил. Теперь можно и в Италию возвращаться. Вместе с Нобиле работать никакого желания больше нет. А то, что два года контракта ещё осталось… что ж, придётся расторгать. Нобиле… это ж надо так… ещё и слухи нелепые обо мне стал распространять. Хм, надо же, всякую ерунду придумывает, мол, привёз меня, чтобы от голода спасти. Итальянцам говорит, что я – коммунист, а русским – что фашистский шпион. И что я «укусил руку своего благодетеля». Угу, тут ещё посмотреть надо, кто благотворительностью занимается… я арендован русскими при его посредничестве за скромные 250 долларов и 650 рублей в месяц. И, вообще, нелепо от Нобиле слышать про фашиста. Будто не понимает, что эта новая идеология только укрепит наше государство. Разве он сам не распевал над Северным полюсом итальянский гимн, разве не кричал «Италия – превыше всего!». Да ему, как в Древнем Риме, только вручи фашину и он ей с гордостью будет размахивать, отстаивая интересы государства. Да всё его поведение говорит о принадлежности к историческим ликторам – стражникам высших магистратов римского народа…»

Эмоциональные рассуждения Трояни будто передались дирижаблю – усилилось раскачивание кабины

– Мотает иногда… – Лебедянский подавил улыбку, заметив, что Трояни судорожно схватился за поручень.

– Плохо… качать… – Трояни невольно оправдывался.

– Конечно, на больших кораблях гондола жёстко к килю закреплена, а здесь – на канатах… как сопля на проводе…, – бортмеханик высказался более развёрнуто, – Синьор Трояни, наверное, вы на таких крохотных и не летали?

Трояни понимал далеко не все слова, но решил отшутиться, сложил ладонь лодочкой и плавно провёл ей в воздухе:

– Гондола! Плыть!

– Да–да, у вас в Италии гондолы плавают по воде, – Лебедянский рассмеялся, посмотрел на Трояни, ожидая, что тот скажет дальше.

– Венеция… лодка… канал… плыть… – Трояни подбирал русские слова. Ответные кивки Лебедянского и бортмеханика подтверждали, что они понимают, – гондола длина… десять плюс один метр, – слово «одиннадцать», по–русски, Трояни не знал, – ширина метр плюс полметр… шесть человек, – вытянул вверх пятерню правой руки и выставил большой палец левой.

– У нас по–другому… тут, скорее, большой автомобиль… жестянка с приборами и никакой романтики, – бортмеханик подмигнул.

Гондола опять стала раскачиваться. Трояни не отпускал поручни. Молча смотрел в окно. Взгляд зацепился за неживые стволы берёз на кочках. Птицы нервно перелетали с одного ствола на другой, опережая движение дирижабля. Болото…

Дирижабль резко пошёл вниз. Трояни вздрогнул. Лебедянский отреагировал быстро – подскочил к приборной панели и сдвинул до упора рукоятку одного из рычагов. Трояни сообразил – Лебедянский сбросил водяной балласт. Движение вниз замедлилось. Лебедянский рванулся к штурвальному.

– Доверни на десять градусов! – скомандовал, но сам же и положил руки на деревянное колесо штурвала и довернул, – динамически надо поддерживать.

Удостоверившись, что дирижабль повиновался, Трояни посмотрел на высотомер – провал по высоте в пятьдесят метров.

– Над болотистой местностью плотность воздуха меньше, вот и провалились! – Лебедянский громко давал наставления штурвальным, – поэтому внимательнее, не надо расслабляться.

Через полчаса Лебедянский объявил, что сделает круг перед посадкой: по часовой стрелке опишет окружность, начав с северной части Лётного поля.

Трояни успокоился, лишь когда дирижабль поднялся на высоту трёхсот метров

Проплывали над рабочим посёлком Дирижаблестроя. Перпендикулярно полотну железной дороги от платформы Долгопрудная вытянулась улица, вдоль которой по обе стороны располагались бараки. Выровненные торцами, они почему–то были разной длины. Самые длинные Трояни оценил метров в пятьдесят–шестьдесят при ширине метров в десять. Выбеленные стены, ряды поблёскивающих небольших окон, будто у вагонов поезда, чёрные двускатные крыши, вход по центру фасада. Другие бараки, меньшей длины, с входом около торца, были не такие приветливые: щитовые стены из неряшливо сколоченных досок, неровные скаты крыш почти до земли. Трояни насчитал шесть больших бараков и десять поменьше.

Пересекли ещё одну улицу. Показались строения, но не такие вытянутые.

– Что это? – Трояни обратился к Лебедянскому.

– Там столовая, там клуб… пока временный. Новый будут строить из кирпича.., За ним овощехранилище, ледник… – Лебедянский отрывисто переставлял указательный палец перед стеклом.

Дорогу, связывающую посёлок с Москвой, Трояни распознал легко – она пересекала рельсы, одним концом связывалась с Дмитровским шоссе, другим упиралась в деревянный эллинг.

Дирижабль уходил правее. Слева компактно расположились несколько десятков двухэтажных деревянных домов, похожих на большие избы. Лебедянский заметил куда смотрит Трояни, пояснил:

– Это дома для иностранцев и начальников. По несколько комнат в квартире.... четыре квартиры в доме… А для нас вон там строят… пятиэтажный.

Курс дирижабля по дуге позволил Трояни осмотреть пожарное дело, которое он узнал по смотровой вышке и огромной бочке с водой.

Пересекли по воздуху проходную Верфи. Какой–то человек, запрокинув голову, смотрел на дирижабль.

Проплыли над одноэтажным, более сотни метров в длину, баллонным цехом, над несколькими бараками, временно оборудованных под механические мастерские, над сараем, где располагалась моторная группа, над краснокирпичным административным зданием, над площадью с большими часами на высоком столбе.