Тишина говорит

– Вы Романов? – спросил он тихо.

– Да.

– Пойдёмте.

Они прошли через подъезд, по лестнице, на третий этаж. Комната была пуста, кроме двух стульев, стола и книжного шкафа.

– Где остальные?

– Их нет. Я не представитель. Я – связующее. Меня зовут Андрей. Без фамилии.

– Значит, вы из их круга?

– Нет. Я был между. Я знал Ермакова, Ларина, знал даже Артемьева. Но не участвовал. Я – хранитель.

– Хранитель чего?

Мужчина достал из ящика стола папку. В ней – десятки листов, исписанных рукой. На первой странице:

«Сводный список. Группа D. Наблюдательный сектор. 1991–2003»

– Это то, что вы искали, – сказал он. – Но прежде чем я отдам, вы должны понять: всё, что здесь – это не просто преступления. Это идеология. Люди, которых вы ищете, не верили, что делают зло. Они верили, что строят новый тип общества. Без боли. Через боль.

Влад молчал.

– Почему вы решили передать это мне?

– Потому что ты – последний, кто ещё не продан. Потому что твоя фамилия – на этом листе.

Влад взял первую страницу. Прочитал.

Наблюдение с 1994. Стабильно. Эффект: частичный.»«Кандидаты на косвенное влияние. Группа наблюдения. Романов В.О. – сын Лидии Романовой, участницы программы «Тихое воспитание».

– Это… – начал он, но остановился.

– Ты был под наблюдением. С детства. Они не вмешивались. Смотрели, как формируются решения. Ты стал полицейским – они записали это как «норму». Как успех системы.

Влад сжал лист в руке.

– Почему вы мне это говорите?

– Потому что если ты не остановишь их – они начнут заново. Под другими именами.

Мужчина встал, протянул папку.

– Остальное – на тебе.

И вышел.

Тем временем в библиотеке Алёна сидела с дневником Агаты. Каждая запись – как шаг по стеклу. Осторожный. Режущий.

«Меня звали "Наблюдаемая девочка 3". У меня не было имени. Только номер. Но однажды я слышала, как доктор называл кого-то – "Ольга Дмитриевна". Он говорил: "Уведи Ольгу, она знает слишком много." Я запомнила. Имя – Ольга. Но никто не называл её так вслух. Всегда – шёпотом. Как будто имя может всё изменить.»

Алёна перечитала строчку. Потом ещё раз. Ольга Дмитриевна.

Она открыла ноутбук. Начала искать по ключевым словам в старых педагогических журналах, закрытых справочниках, базе библиотечных аннотаций.

И нашла.

Конец 80-х. Исчезла из публичной базы в 1994.Ольга Дмитриевна Вересова. Куратор программ по работе с детьми с посттравматическим синдромом.

«Работала под руководством Е.Д. Ермакова. Автор экспериментальной программы “Молчаливый мост”.»Но самое главное – в примечании:

Алёна прошептала:

– Вот ты где.

Имя между строк.

Влад вернулся в библиотеку ближе к вечеру. Он был напряжён, но не взвинчен – скорее собран, как человек, который только что побывал в собственной биографии и вышел оттуда с документами на руках.

Алёна ждала его в архивном зале, всё ещё держа дневник Агаты.

– Ты узнал? – спросила она.

Влад молча протянул ей папку.

Она раскрыла. Пробежала глазами заголовки.

– Это список. Поимённый. Подопытные, кураторы, наблюдатели…

И вдруг она замерла.

– Влад… здесь ты.

Он кивнул.

– Я был частью программы. Косвенно. Не знал. Но мама была… в системе. Они наблюдали. Сравнивали. Проверяли, как ребёнок реагирует на воспитание, если не знает, что за ним следят. И я… стал тем, кем стал. Стал идеальным элементом. По их логике.

– Нет, – сказала Алёна. – Ты стал собой. Несмотря на них.

– Или благодаря. Это страшнее.

Алёна хотела что-то сказать, но в этот момент в зале появилась Катя.

«Вы должны знать не только, что было, но и зачем.»– Я… – она запнулась, – я только что видела женщину у входа. Я вышла за кофе, а она… стояла и смотрела на здание. Не как прохожая. Как будто ждала, когда её позовут. Я подошла. Спросила, помочь ли. А она ответила:

– Как она выглядела? – резко спросил Влад.

– Высокая. Платок. Серое пальто. Голос… такой, будто она читает с экрана. Но глаза живые. Сильные. Старше пятидесяти, но не пожилая.

– Имя?

– Сказала, что зовут её… Ольга.

Влад и Алёна переглянулись.

– Вересова?

Катя не поняла.

– Та, кого мы ищем?

Алёна кивнула.

– Она.

– Но… она просто ушла. Спокойно. Как будто передала реплику – и растворилась.

– Потому что её роль – не объяснять. А направить.

Влад подошёл ближе.

– Завтра мы поедем по её последнему адресу. Старый пансион на южной окраине. Закрыт с 1995-го. Но по сведениям, с 2019 там кто-то вновь зарегистрирован. Инициалы совпадают: О.Д.В.

Катя вздохнула:

– Я бы сказала, что мне всё это надоело, но… я просто уже не могу остановиться. Как сериал, где каждая серия хуже, но ты не можешь не досмотреть.

Алёна тихо добавила:

– Только это не сериал. Это чья-то жизнь. И чья-то память. И чьё-то имя – которое слишком долго никто не произносил вслух.

На следующий день они ехали в старый пансион на южной окраине Санкт-Петербурга. Машина Влада шла медленно, словно сама боялась приближаться к месту, где когда-то работала система, ломавшая детские судьбы тихо, без крика.

Пансион стоял у дороги, будто забытый всеми, но всё ещё живой. Окна – заколочены, но дверь открыта. Над ней – облупившаяся табличка: "Центр посттравматической педагогики. Отделение №2". Ни звонка, ни охраны, ни даже замка.

– Как будто ждут, – пробормотала Катя.

Внутри пахло пылью и старым деревом. Стены покрыты выцветшими детскими рисунками – солнце, домики, звери с человеческими глазами. Некоторые были зачёркнуты.

– Жутко, – сказала Катя, прижимаясь к Алёне.

– Смотрите, – указал Влад. – Внизу лестница. Подвальное помещение.

Они спустились. Свет фонарика выхватывал старые металлические шкафы, грубые парты, сломанный магнитофон, списанные тетради. Всё казалось брошенным в спешке – но странно чистым.

– Сюда кто-то приходит, – заметила Алёна. – Пыль сметена. Следы свежие.

Они нашли старый металлический ящик. Влад вскрыл его монтировкой.

«Архив. Сентябрь. Голос.»Внутри – несколько кассет. Обычные, видавшие виды. С пометками: «Сессия №3. О.Д.В.», «Запись наблюдения. Аг.»,

Алёна взяла одну. Вставила в магнитофон, который по удивлению ещё работал после подстройки Влада. Лента зашипела. И начался голос.

Женский. Спокойный, немного уставший. Но твёрдый.

– …девочка по имени Агата проявляет стойкость. Психика не разрушена, несмотря на изоляцию и давление. Реакции адаптивны, но не покорны.

– Вопрос: можно ли считать её отклонением от модели? Или – доказательством, что модель провальна для некоторых типов сознания?

– Моё мнение: Агата – не сбой. Она – исключение. И, возможно, ответ.

– Если система не сломала – значит, внутри неё есть то, что сильнее нас.

Катя закрыла глаза.

– Это… страшно и прекрасно одновременно.

Алёна смотрела в стену.

– Она не просто выжила. Она победила. Сохранила себя. Несмотря на всё.

Влад выключил магнитофон.

– Эта запись станет ключевой. Она показывает, что они знали, что ломают людей. Но продолжали. И что Ольга… уже тогда сомневалась.

– Тогда почему осталась?

– Может, хотела изменить изнутри. Или – наблюдать. Или просто не смогла уйти. Не все герои носят форму.

Они собрали все кассеты. Вышли в молчании. Пансион будто смотрел им вслед, как старик, который помнит, но не рассказывает.

Катя, уже у машины, произнесла:

– Я знаю, почему эта глава называется «Имя между строк».

– Почему? – спросил Влад.

– Потому что иногда имя – это не подпись. А правда, которую кто-то прятал между запятых. В страхе, что она разрушит всё.

Алёна не ответила. Только взглянула на небо.

И прошептала:

– Ольга.

Вечером Алёна вернулась в библиотеку, не заходя домой. Она чувствовала, что если сейчас не продолжит – нить может оборваться. Внутри дневника Агаты – страницы, которые она ещё не осилила. Страницы, которые, возможно, скрывали то самое имя.

Катя принесла распечатки – стенограммы с кассет. Влад привёз блокнот с выписками из сводного списка.

– Смотри, – сказала Алёна, перебирая записи. – Агата в нескольких местах использует символ: ромб, перечёркнутый линией. Я думала, это просто графическая привычка. Но…

Она положила рядом запись с кассеты. На обложке – тот же ромб. Почти такой же. И рядом инициалы: А.М.

– Кто это?

Влад сразу нашёл строчку в списке.

– Алексей Матвеев. Один из первых координаторов проекта в 80-х. Психиатр. После 1993 года исчез. Предположительно умер.

– Но если Агата оставляет его знак – значит, он не умер. Или… для неё он был главным.

Катя наклонилась ближе.

– А может, он и есть тот, кто всё начал?

Алёна раскрыла последнюю часть дневника. Внутри – письмо. Отдельный лист, с наклеенной фотографией – мужчина средних лет, в белой рубашке. Рядом – Агата, совсем маленькая. Она держит его за руку.

А.М.»«Ты называл меня светом. А потом выключил свет. Я не забыла. Я не прощу. Но я помню, что ты тоже был в тени. И если ты читаешь это – знай: Я больше не ребёнок. И я возвращаюсь.

Катя тихо прошептала:

– Она всё это время говорила с ним.

– Дневник – не для себя. А для него, – добавила Алёна. – Для того, кто однажды забрал её голос. Чтобы однажды услышать, как она его возвращает.

Влад посмотрел на лист:

– А.М. – значит, финальный адрес. Финальное имя.

– Думаешь, он жив?

– Думаю, он – последнее звено. И если он появится… значит, всё завершится. Или начнётся заново.

Алёна взглянула на фото.

– Осталось одно имя. И теперь оно не между строк.

Теперь оно – в каждом слове.

Дом находился на отдалённой окраине Ленинградской области – маленькая деревня с названием, которого не было на картах последних лет. Доехали только к вечеру: дорога стала узкой, гравийной, и вела вглубь леса. Весенний воздух был сырой, пах лугами и прошлым.

Дом стоял отдельно, в отдалении от других. Старый, бревенчатый, с покосившимся крыльцом. Окна – целые, занавески внутри – свежие. Это был не брошенный дом. Это был… ждущий дом.

– Думаешь, он там? – спросила Катя, выходя из машины.

– Если он вообще жив, – ответил Влад.

Алёна не сказала ни слова. Она знала: здесь закончится не только путь Агаты. Здесь закончится и часть её самой. Та часть, что всё это время искала ответы в тишине страниц и взглядов.

Они подошли к двери. Влад постучал.

Пауза.

Шаги.

Щелчок замка.

Дверь открылась.

На пороге стоял мужчина лет шестидесяти. Высокий, с прямой спиной. Седые волосы зачёсаны назад, взгляд – ясный. Он был спокоен. Слишком спокоен.

– Вы пришли, – сказал он. – Войдите.

Ни удивления. Ни вопросов.

Алёна шагнула первой.

Внутри было тепло. Книги. Полки. Стол. Всё – аккуратно. Почти как в библиотеке.

– Алексей Матвеевич? – спросил Влад.

Тот кивнул.

– Мы знаем, кто вы, – сказала Алёна. – Мы знаем, что вы делали.

– Нет, – спокойно ответил он. – Вы знаете, что вам рассказали. Но я расскажу остальное. Не для оправдания. А для полноты.

Катя тихо села в кресло у окна, обняв себя за плечи.

– Мы не за исповедью, – сказал Влад. – Мы за завершением.

– Завершения не будет, капитан. Но будет понимание. И, быть может… выбор.

Алёна достала фото. Ту самую. Где маленькая Агата держит его за руку.

Он посмотрел. Долго.

– Она выжила, – сказал он. – Значит, всё не зря.

– Она выжила вопреки, – жёстко ответила Алёна.

Он кивнул.

– Тогда, быть может, она стала тем, кого мы не смогли воспитать. А вы – тем, кто услышал. Поздно. Но всё же.

– Вы разрушили жизни, – сказал Влад. – Превратили детей в материалы.

– Мы думали, что строим новое. Через старое. Как хирург – отрезая больное. Только оказалось, что больным было мы сами.

Молчание.

Катя посмотрела на Алёну. Та – на мужчину перед ней.

– Агата вам не простила. Она написала это. Она помнит.

– А я – нет, – сказал он.

– Не помните?

– Не прощаю себе.

Он поднялся.

– Уходите. Я больше не нужен. Ни системе. Ни вам.

– А если мы вернёмся?

Он улыбнулся уголками губ.

– Тогда, значит, вы ещё не поняли всего.

Они вышли. Молча. Без слов.

За спиной – дом.

Открытая дверь.

Глава 6 Первый визит к капитану

Когда Алёна вошла в кабинет Влада – уже не как подруга, а как официальная посетительница, – она заметила, как многое изменилось. Его стол был тем же, кресло тем же, кофейная чашка – неизменной. Но в его взгляде что-то сместилось. Появилось ожидание. Не контроля, а партнёрства.

– Я, кажется, впервые официально сажусь перед тобой как… свидетель? Помощник? Соведущий твоего мини-сериала?

– Скорее как совесть, – хмыкнул он. – Заходи.

«Об участии гражданской Власовой А.Е. в неформальном расследовании (архив №4192)»Он указал на кресло. На столе лежала распечатка – знакомый шрифт, официальная форма. Заголовок:

– Я не хотела бы видеть себя в бюрократических отчётах, – заметила Алёна.

– Я тоже. Но есть протокол. И ты – слишком глубоко внутри, чтобы игнорировать.

– То есть теперь я иду по красной дорожке прямо в дело?

– Ты уже в нём.

Он замолчал, потом медленно добавил:

– После разговора с Матвеевым всё стало… не проще, но чётче. Я теперь не просто ищу правду – я ищу, как остановить повторение. И ты – в этом не зритель.

Алёна вздохнула.

– Тогда давай откровенно. С чего мы начинаем?

Влад включил диктофон, хотя между ними всё и так было по-честному. Он просто хотел зафиксировать. Не слова – ход событий.

– Расскажи мне всё, как ты увидела этот путь. С самого начала. От ключа из вентиляции – до двери в деревне.

Она кивнула. И начала.

– Всё началось не с улики, – сказала Алёна, глядя в окно. – Всё началось с ощущения, что кто-то оставляет след. Сумка, записка, книга. Всё это было не случайно. Как будто кто-то проверял, услышу ли я. Пойду ли по цепочке.

– Кто-то? – уточнил Влад.

– Тогда я думала, что это Агата. Теперь – не уверена. Возможно, были сразу несколько игроков. Агата. Ольга. И кто-то ещё – тот, кто всё это время хотел, чтобы правда вышла наружу, но сам остался в тени.

– Или боялся, – добавил Влад. – Тот, кто знает, что правда разрушает.

Алёна продолжила:

– Я тогда впервые почувствовала, что библиотека – это не просто место. Это архив, живой и чувствующий. Он начал отвечать мне. Через книги. Через страницы. Всё шло туда – к старому делу, к исчезновению, к ребёнку, о котором никто не спрашивал.

– Агата.

– Да. Она писала дневник не для себя, а чтобы кто-то однажды прочёл. Чтобы кто-то понял, что она не просто потерянная девочка. Она – свидетель. Возможно, единственный, кто прошёл через систему и не стал её частью.

Влад включил режим записи.

– Назови, по твоему мнению, ключевые имена, которые уже подтверждены как участники эксперимента или кураторы.

Алёна взяла лист, быстро написала:

1. Е.Д. Ермаков – куратор программы. Психолог, философ, идеолог.

2. Артемьев – представитель власти. Финансирование, административное прикрытие.

3. Ларин – связной. Выполнял функцию «лица», при этом удалял документы.

4. Баранов – наблюдатель, тень. Физическое сопровождение.

5. Ольга Дмитриевна Вересова – сначала участник, потом наблюдатель. Переходная фигура.

6. А.М. – Алексей Матвеев – основа. Первичный разработчик. С его подачи всё началось.

Влад кивнул.

– А теперь… добавь своё имя.

Алёна вздрогнула.

– Моё?

– Да. Как той, кто всё это связала. Кто нашёл связи, даже когда их никто не искал.

7. Алёна Власова – интерпретатор. Неучтённая переменная.Она взяла ручку. Написала:

Влад посмотрел на строчку и добавил:

– А я?

Алёна улыбнулась:

– А ты – капитан. Тот, кто сначала не верил, потом не хотел верить, а теперь идёт рядом.

Влад выключил диктофон.

– Тогда давай сделаем шаг дальше. Завтра – выезд к старому объекту в пригороде. Архивное помещение, которое по документам давно рассортировано. Но по неофициальным сведениям – туда недавно поступили материалы, относящиеся к «Сектору М».

– Новый код?

– Или старый, просто снова активирован.

– Я с тобой.

Он кивнул, будто другого варианта не существовало.

Старое архивное здание выглядело именно так, как и должно было – словно время здесь не шло, а застряло. Серые стены, оконные рамы с облупившейся краской, въевшийся в бетон запах сырости и бумаги.

– По документам здесь пусто, – сказал Влад, пока они шли по длинному коридору с желтыми лампами. – Формально весь фонд вывезли десять лет назад. Но ты же понимаешь…

– Что «вывезли» может означать «спрятали»?

– Или оставили только то, что нужно.

Он провёл её через стеллажи, вдоль номеров, пока не остановился у бетонной стены, где явно когда-то был проход.

– Здесь должна быть дверь.

Алёна огляделась. На полу – едва заметная линия пыли, идущая вбок. Влад присел, постучал. Глухой звук.

– Полый сектор.

Он надавил на панель. Та медленно сдвинулась – внутри оказался небольшой зал без окон, заставленный старыми коробками. Ни описи, ни маркировок. Только пыль, воздух и… ожидание.

– Здесь не было никого лет двадцать, – прошептала Алёна.

– Или здесь был кто-то, кто не оставлял следов.

Они начали осмотр. Коробки были перепутаны, как будто кто-то собирал их в спешке.

"А.В. – реагирует через символику"Алёна открыла одну. Бумаги, фотографии, записи. Дела под псевдонимами: "К.Д. – склонен к адаптации", "И.Р. – молчит, но наблюдает",

– А.В.? – переспросила она.

Она достала фото.

Себя.

Себя – в возрасте восьми лет, в школьной форме, с книгой в руках. Чёрно-белое фото, выцветшее, но безошибочно узнаваемое.

Подпись:

Резолюция: отказ по формальным основаниям (высокая чувствительность).»«Фигура наблюдения. Возможно, пригодна для программы.» Дата: сентябрь 2004.

Влад увидел, как у неё дрогнула рука.

– Алёна…

– Я была у них. В списке. Я просто не знала.

Она села на ящик, глядя в пустоту.

– А если я прошла бы? А если… я была бы не тем, кем стала?

– Но ты не прошла. И стала. Не благодаря им. А вопреки.

Она медленно опустила фото.

– Всё это не про кого-то. Всё это… про нас.

Они забрали всё. Влад официально оформил документы как «вновь найденный фонд». Но внутри себя он знал – это не просто коробки. Это зеркало. И каждый раз, открывая одну из них, ты видишь своё отражение.

Катя позвонила, когда они уже уезжали.

– У меня новости. Срочные. Один из людей из списка – мёртв. Внезапно. Без объяснений. И, кажется, это не случайность.

– Кто? – спросила Алёна.

Катя замолчала на секунду.

– Ермаков.

Смерть Ермакова обрушилась не как удар, а как холодная тень. Никто не ждал, что он исчезнет именно сейчас, когда нити начали сходиться. Слишком вовремя. Слишком точно.

– Официальная версия – остановка сердца, – сказала Катя, когда они все снова собрались в кабинете Влада. – Но тело кремировали через сутки. Быстро. Очень быстро.

– А кто подтвердил личность? – спросил Влад.

– Не родственники. Медицинская клиника. Частная. Закрытая. Я проверяла – она фигурирует в документах Артемьева. Они использовали её как буфер между «живыми» и «исчезнувшими».

– Значит, он мог не умереть? – произнесла Алёна, хотя знала, как это звучит.

– Или умер, но не сам, – добавил Влад. – Кто-то начал чистку.

Он положил на стол флешку.

– Это пришло мне сегодня. Без подписи. Но с меткой: запись для Романова. Отправить в случае подтверждения смерти Е.Д.Е.

Алёна и Катя замерли.

Влад подключил носитель. На экране появился тёмный фон. Аудио.

Голос – тот самый. Ермаков. Глубокий, медленный, как шаги в темноте.

– Если ты это слышишь, значит, я больше не в игре. Либо ушёл сам. Либо ушли меня.

– В любом случае – ты заслужил знать. Не всё, но главное.

– Я был не прав. Не во всём, но в главном. Я верил, что контроль – единственный способ защитить. А оказалось – контроль и разрушает.

– Агата… она доказательство. Живое. И ты – тоже.

– Уничтожь остальное. Или передай. Но только не молчи.

– Потому что, когда молчит система – начинает говорить кровь.

Файл оборвался.

Молчание в кабинете было тяжёлым.

– Это прощание? – спросила Катя.

– Это завещание, – ответил Влад.

Алёна молча развернула дневник Агаты, раскрыла страницы со старой датой – 2006 год, март. Она читала их уже несколько раз, но теперь увидела кое-что новое.

В нижнем углу страницы – след корректора. Кто-то замазал слово, а потом написал сверху. Но плохо.

– Здесь была подмена, – прошептала она. – Не тогда, а недавно.

– Что именно?

– Дата. Имя. Связь между Агатой и Вересовой. Кто-то хотел скрыть, что они встречались в 2006. Но почерк отличается. Бумага – новая.

Катя подошла ближе.

– Значит, кто-то уже имел доступ к дневнику после нас?

– Или раньше. И не весь дневник… настоящий.

Влад медленно поднял взгляд:

– Тогда вопрос – где настоящий?

Алёна закрыла тетрадь.

– Или у кого он.

Алёна сидела в читальном зале, когда к ней подошла женщина. Возраст – неопределимый, от пятидесяти до семидесяти. Волосы убраны в пучок, на плечах – клетчатый шарф. Голос – тихий, ровный.

– Вы Власова?

Алёна подняла глаза.

– Да.

– Меня зовут Мария Петровна. Я раньше работала в Главном архиве. Потом – в частных фондах. Сейчас нигде. Но я храню. То, что не хранили другие.

Женщина аккуратно поставила на стол книгу. Пыльный том, старый переплёт. Но на обложке – свежая метка: «Сборник неучтённых».

– Это не оцифровано. Это не признано. Но это – было, – сказала она.

Алёна осторожно раскрыла книгу. Внутри – подборка рукописей. Среди них – узнаваемый почерк. Дневник Агаты. Но – другие страницы. Не те, что были в её тетради.

И понял, что я не молчала.»«2006. Весна. Я снова нашла её. Она изменилась. Но узнала меня. Она говорила мало. Только глаза оставались прежними. Она сказала: "Я не смогла их остановить. Но ты сможешь сказать." Потом исчезла. Я не знала, жива ли. Но после этого я начала писать иначе. Уже не для него. Для себя. Чтобы потом кто-то нашёл.

Алёна чувствовала, как в ней сжимается что-то глубокое, родовое.

– Вы знали её? – спросила она.

– Я знала о ней. Как и о тебе.

– Обо мне?

Женщина кивнула.

– Ты появилась в списке три раза. Один – формально. Второй – мимо. Третий – осознанно. Когда ты стала читать не как библиотекарь, а как расшифровщик. Это не случайно.

– Кто ещё знает?

– Уже почти никто. Я одна из последних. И я пришла отдать. Потому что если не отдам – унесу с собой.

Она встала.

– И ещё. Страницы с подменой – это не последнее вмешательство. Кто-то продолжает работать. Но не уничтожает – корректирует. Меняет смысл. Смягчает. Это опаснее, чем огонь.

– Вы знаете, кто?

– У тебя есть имя. И теперь – слова. Этого хватит, чтобы дойти.

Мария Петровна ушла.

Алёна осталась. Вокруг – книги. Внутри – голос.

«Я не молчала. Я просто писала шёпотом.»

Она смотрела на слова. Они больше не были просто строками.

Это были двери.

Катя ворвалась в библиотеку с тем особым выражением лица, которое означало: она нашла что-то не просто важное, а переворачивающее правила.

– Смотри, – бросила она, кидая на стол увеличенную копию старой фотографии. – Я нашла её в альбоме фонда, где когда-то работала моя тётя. Там был всего один снимок, без аннотаций, но… посмотри внимательно.

На фото – группа взрослых и детей. Пять человек в белых халатах, рядом – шестеро детей. Атмосфера – вымученно праздничная. Как будто праздник был назначен приказом, а не по радости.

– Вот Артемьев, – указала Катя. – Вот Ларин. Вот… я думаю, это Вересова. А вот – Матвеев. И Ермаков, судя по очкам.

Алёна пригляделась. Дети стояли ровно. Почти как на школьной линейке. Но один ребёнок – девочка – закрыта тенью. Как будто кто-то специально сдвинул освещение.

– Она не подписана, – сказала Катя. – Но сравни.

Она достала другое фото. Маленькая Агата. Те же глаза. Та же посадка плеч. Та же тень.

– Это она, – прошептала Алёна. – Она была здесь. Со всеми.

– И они знали, что она не такая, как остальные.

– Или уже тогда боялись, что она запомнит.

Алёна взяла копию, положила рядом с распечатками дневника.

– Помнишь, как она писала: «Я стояла с другими, но чувствовала – меня отделили. Не словами. Светом»?

– Это про это фото?

– Да. И тогда она не преувеличивала. Они действительно… выдвинули её в тень.

Влад, вошедший в кабинет, услышал последние слова и подошёл.