Бремя несправедливости

– Что с ними делать, господин де Фонтис?

Шато-Рено тут же вспомнил, где видел этого молодого человека. Это был сын Жана де Фонтиса, кажется, Франсуа. Два с половиной года прошло, не мудрено забыть…

– В карету, под охрану, и ко мне в Блуа, – скомандовал де Фонтис-младший, и его люди ловко впихнули Филиппа и Жака в карету. А по бокам каждого подсели по два охранника, так что обратный путь в Блуа им пришлось проделать в тесноте.

Глава 4 Личная просьба государственного человека

Отцу Иоанну не пришлось гадать над тем, кого привлечь к порученному ему делу. Марио Пиола был одним из лучших его учеников, он и должен будет руководить основной группой. Десяти человек, на первый взгляд, для этого казалось достаточно, но при необходимости можно было привлечь и больше. Сам отец Иоанн возглавит всю операцию, будет осуществлять, так сказать, общее руководство и разрабатывать стратегию.

Помимо основной группы – людей дела – отец Иоанн привлек и нескольких аналитиков, ведь главным в их задании было найти человека, а уж похитить его и доставить куда надо виделось работой не самой сложной. Среди этих людей, знавших о скрытой жизни Европы побольше, чем самые осведомленные правительства, наиболее талантливым был Франц Галле, швейцарец, окончивший Болонский университет и иезуитский коллеж в Риме. Галле был одним из сотрудников службы аналитики при генерале-настоятеле ордена и в силу своих обязанностей знал о тайных пружинах, двигавших европейскую политику, о торговых и финансовых интересах купеческих и банковских группировок, о секретных соглашениях и дворцовых интригах, о предательствах вельмож и подлости сильных мира сего так много, что просто удивительно было, как он ухитрялся до сих пор продолжать свое земное существование, да еще сохранять свой разум и свое сердце от отчаяния, разочарования и потери веры в людей.

Еще нескольких из своих начинающих учеников (умевших пока еще совсем не все) отец Иоанн привлек в качестве курьеров для связи между членами его команды, с главами провинций и коллегий, если таковая связь потребуется. Но главное, отец Иоанн хотел привлечь их к настоящему делу, чтобы они почувствовали вкус игры, получили практический, а не теоретический опыт и знания. Когда еще представится такая возможность?

Другим важным вопросом был выбор штаб-квартиры. Изучив все материалы, полученные от их римского начальства, отец Иоанн, не сомневаясь, выбрал Флоренцию. По крайней мере, пока. Начать поиски дель Кампо, по всему, нужно было с его дочери, а это означало Тоскану. Да и сам дель Кампо итальянец, куда бы он сбежал из Франции скорее всего? На родину, разумеется. Банки, финансы, обменные конторы, торговые компании – больше всего все это было развито в северной Италии, она должна была обязательно привлечь дель Кампо. И дочь он поселил во Флоренции не случайно, вполне возможно, что и сам обитал неподалеку.

Команда стала собираться уже через три недели. Местом сбора был назначен Милан. Во Флоренцию должен был приехать уже сформированный и хоть немного сработанный коллектив. Да и время в Милане прошло не зря: аналитики приступили к работе, вычисляя места возможного хранения капитала дель Кампо, из людей действия были сформированы две бригады, а еще двое отправились в Тоскану, чтобы подыскать жилье. Как только это будет сделано, все немедленно отправятся туда.

С флорентийской базой операции затруднений не возникло. Неприметный домик у ворот Сан-Николо рядом с городской стеной на перекрестке с Волчьей улицей был вполне вместителен и мог принять в себя полтора десятка людей без ущерба для их комфорта. Тем более удобства и комфорт, для тех людей, что поселились на какое-то время в этом доме, вовсе не были непременными условиями проживания. Они привыкли к суровому быту, а для некоторых из них и вовсе была обыденностью строгая монастырская жизнь.

На время операции, разумеется, ничего указывающего на их связь с церковью или монашеской жизнью в их облике и поведении не должно было быть. Даже внутри их нового жилища, где их могли увидеть только приходящие убираться и готовить служанка и кухарка (обе – женщины добродетельные и пожилые, чтобы не отвлекать людей от работы глупыми мыслями). И, само собой, никаких постов, обетов, походов в церковь и так далее. Только мирская жизнь и мирские заботы. Как на войне.

Сам отец Иоанн, показывая пример остальным, первым перешел в мирское состояние. Теперь он совершенно не напоминал монаха, а любой встреченный им человек, не сомневаясь, признал бы в нем солидного купца средней руки – этакого хваткого, успешного и жизнерадостного хозяина своей жизни, а возможно, и еще чьих-то. Да и никакого отца Иоанна больше не было. Его теперь снова звали Джоном Джерардом, хотя во Флоренции он предпочитал представляться как Джованни Джерарди.

Итак, все условия для работы были созданы, команда собралась во Флоренции, и были определены основные направления: поиск дель Кампо через банкирский мир (в первую очередь в самой Флоренции, во вторую – в Риме, Генуе, Милане и Венеции), а также выход на дочь дель Кампо и ее интенсивная разработка. Джон Джерард был уверен, что выйти через дочь на отца будет не очень сложно, если применить к этому определенные старания, так что не сомневался в успехе. Настолько, что для себя он несколько озорно и благодушно определил срок операции от двух недель до месяца. Потом осознал свою гордыню, которую немедленно осудил, но от намеченных сроков не отказался – они были более чем реальными.

***

В Париж они ехали в разных каретах. Вернее, Шато-Рено вообще не знал, едет ли вместе с ним Жак, но полагал, что все-таки едет. В Блуа их поместили в отдельных комнатах в самом обычном ничем не примечательном доме. И вопросов много Филиппу не задавали. Как только сын де Фонтиса понял, что Шато-Рено ничего правдивого не скажет, то допрос прекратил, а уже через день Филипп в сопровождении трех хмурых охранников, без оружия сидел в карете и куда-то ехал.

Логично было предположить, что ехал в Париж к господину де Фонтису-старшему на допрос. И это была единственно хорошая новость – теплилась где-то в душе слабая надежда на дружеское с его стороны отношение к сыну давнего сослуживца. Остальные мысли были очень невеселые: участие в побеге Марии Медичи могло стоить им с Жаком свободы. Казнить за такое, может, не казнят, просто засунут в какой-нибудь каменный мешок и забудут. Вспомнит ли о них королева? Да и что с ней самой дальше будет?

Конечно, все эти вероятности были худшим вариантом из возможных, вряд ли ему можно предъявить официальное обвинение. Во всяком случае, с поличным их не поймали, а утренняя прогулка на карете пока еще деяние ненаказуемое. Но было у него и слабое место – Жак. Как, собственно, и он сам был таким же слабым местом. Если Жака начнут пытать, то Шато-Рено, конечно, скажет все…

Правда, еще оставался вопрос: что на самом деле известно властям об их участии в побеге королевы? Возможно, их арестовали просто на всякий случай, потому что больше арестовать было некого в связи с этим делом. Тогда, вполне возможно, их и отпустят… Черт! Что за чушь! А то де Фонтис не знает, у кого Шато-Рено служит, чтобы поверить в случайность их утренней прогулки… Уж он-то кто угодно, только не дурак. Если бы они попались обычной охране, людям, которые ничего не знают о Филиппе де Шато-Рено, то все было бы по-другому! Надо же им было нарваться на де Фонтиса… Но теперь ничего не изменишь.

Последние сомнения Филиппа развеялись, когда он вышел из закрытой кареты и сразу же узнал Консьержери. И то хорошо – это уже определенная ясность, теперь можно планировать свою игру…

***

В помещении без окон Филипп провел часов семь, не меньше, так и не поняв, было ли оно камерой. Хотя чем же еще оно могло быть, если засов находился с той стороны двери… Полутемным коридором его отвели вниз на первый этаж, провели через две каких-то комнаты, открыли очередную дверь, и Шато-Рено сразу узнал кабинет господина де Фонтиса. Так же сразу узнал он и его хозяина – такого же строгого, даже сурового, с лицом надменным, а сейчас так еще и мрачным, явно чем-то озабоченным или расстроенным. Нетрудно догадаться чем. Вернее, кем…

Жан де Фонтис просто показал рукой на стул, а охранникам едва уловимо махнул, и те оставили их одних. Хозяин кабинета направил свой тяжелый взгляд на Филиппа, но тому показалось, что это не было попыткой запугать его или сразу обозначить, кто тут главный, кто тут решает, кого казнить, а кого миловать. Было похоже, что де Фонтис просто задумчив и размышляет, возможно, как ему начать разговор, а взгляд у него всегда был таким: суровым и тяжелым.

– Вы осознаете последствия своих поступков, господин де Шато-Рено? – сухо, официально спросил генерал-лейтенант Шатле.

– Каких именно, господин де Фонтис? – невинным тоном уточнил Филипп.

– Ах вот как… Вы намерены все отрицать…

– Что отрицать, господин де Фонтис? – сделал совсем уж удивленный вид Филипп.

– Думаете, нет никаких свидетелей? Ничего не доказать? Только мне этого не нужно. Я просто знаю, и все.

– У вас какие-то ошибочные сведения, господин…

– Перестаньте, мы не в суде, – без всякого неудовольствия и раздражения прервал де Фонтис. – Но вы вполне можете там оказаться, если дело пойдет… Кто его теперь знает, как оно обернется, и что решит король. Так что суд для вас не самый плохой вариант.

– А что может решить король? – осторожно спросил Филипп, волнуясь больше не из-за угроз, а из-за тона, каким они были произнесены.

– Что он может решить… Сейчас он собирает войска. Он хочет заставить силой повиноваться свою мать. А королева собирает своих сторонников в Ангулеме. И не только… Что ты чувствуешь, став причиной гражданской войны? Ты доволен? Ты этого хотел?

– Я этого не хотел…

– А как ты хотел? О чем ты думал, когда соглашался на все это?

Шато-Рено молчал. Было такое чувство, что старый друг отца просто читает его мысли и знает о нем все, даже чего он сам о себе не знает. Скрывать что-то от этого человека представлялось бессмысленным.

– Ладно, оставим это… – голос де Фонтиса стал теперь просто усталым. Он положил ладонь на лоб, словно пытаясь вспомнить что-то, и сделал попытку улыбнуться: – Так и хочется назвать тебя Симоном… Что сделано – то сделано. Мария Медичи на свободе, дальнейшие события зависят теперь не от меня… Разумеется, я никому не сообщу о тебе, Филипп. Ты сейчас выйдешь на свободу, но я прошу тебя, очень прошу, просто заклинаю памятью твоего отца: в следующий раз думай, во что-ты ввязываешься и в какие игры ты играешь!

Шато-Рено почувствовал смятение и дискомфорт от справедливости слов де Фонтиса. Ведь и сам знал, что это дурная затея! Знал, но согласился на нее! Не захотел или не смог в своем состоянии подойти критически к просьбе отца Жозефа. А может, просто так истосковался по делу? Потому и наплевал на все сомнения? Не может жить уже без этого, даже после всего, что с ним было… Но в душе Шато-Рено кроме смятения были и признательность, и радость, чего уж там. И радость не только от избавления от неприятностей, но именно от того, что существует на земле благодарность и память, и верность. Он вспомнил, каким высокомерным и жестоким показался ему де Фонтис в первый раз… А теперь вот Шато-Рено испытывает к этому человеку искреннюю симпатию. Почему-то Филиппу захотелось оправдаться перед ним. Хоть чем-нибудь.

– Не я все это задумал… Королева хотела сбежать и так или иначе сделала бы это. У нее и без меня было, кому организовать все.

– Ты не все знаешь, Филипп. Именно твое участие в этом деле сорвало мне все планы.

– У вас были планы?

– А как, ты думаешь, Франсуа и мои люди оказались в Блуа? Лишь только я узнал, что готовится побег, то сразу же отправил туда бригаду…

– Вы узнали про побег? Но когда?

– Недели за две.

– Но даже королева не знала еще тогда!

– Но знал аббат Ручеллаи. Он отправил своего слугу в Ангулем разузнать в каком состоянии Ангулемский замок, и сможет ли он принять много людей. Что мне оставалось подумать после этого?

– Как просто… Значит, вы следили за Ручеллаи, знали, что готовится побег, но почему вы не предотвратили его?

– Я его контролировал. Вернее, не я, а Франсуа. Были выявлены контакты Ручеллаи с де Бренном. Потом приехал Дюплесси. Вы подготовили лестницы…

– Вы вообще все знали! – Шато-Рено на самом деле был удивлен. – Но почему вы не арестовали нас там же, у замка? Почему вы дали нам сбежать?!

– Не дал сбежать. Дал попытаться сбежать!

– Вы хотели поймать королеву с поличным!

– Не только ее саму. Но и ее письма, ее сообщников. Король мог поверить моим доказательствам о готовящемся побеге, но все-равно это было бы не то, что нужно. А вот сам факт бегства, возвращение королевы силой, вот это выглядит уже иначе. Но своим трюком с двумя каретами (признаю – великолепным) ты все мне сломал и подпортил Франсуа послужной список.

– Но зачем же… Я понял, король поступил бы тогда с матерью очень сурово…

– Или Бастилия, или изгнание из страны. И то, и другое меня бы устроило.

– Но получается, вы спровоцировали королеву… Что такого вам сделала Мария Медичи?

– Она сделала то, что сделала! То, чего я опасался, свершилось! И что теперь будет дальше – неизвестно! Хорошо, если удастся все это быстро и бескровно задавить, а если нет? Власть короля не может осуществиться в полной мере, пока существуют такие центры силы как королева-мать! В стране должен быть один король!

Филипп чувствовал себя неуютно. Де Фонтис со всех сторон казался прав, крыть ему было нечем, и чувство вины вдруг овладело им. С чего бы? Что ему за дело до всех этих разборок?

– Извини, – вдруг совсем другим тоном сказал де Фонтис, – я понимаю, Филипп, что ты на службе, и понимаю на чьей. Ты выполнял свою работу, свое задание, так что и отвечать за это не тебе.

– Я, вроде как, больше не на службе…

– Вот как? Почему?

– Личные обстоятельства… После смерти Николя…

– Твой брат умер?

– Очень жестоко… И умер еще один близкий мне человек. Я решил уйти.

– Сочувствую, Филипп… Сочувствую… Я ведь знаю все о той истории с Кончини. Не знаю как, но ты сумел все распутать… Я догадался, что это он виновен в смерти Симона, потому ты и убил его. Это так?

– Так. И человек, который непосредственно убил отца, он тоже наказан.

– Да… Неисповедимы пути Господни. Ты проявил себя незаурядным человеком, Филипп… Достойным памяти своего отца. Но если ты теперь не связан службой… я могу предложить ее тебе. Я рано или поздно все-равно уйду… Надеюсь, Франсуа займет мое место. А ты будешь помощником при нем. Так же, как твой отец при мне! Так сказать, семейные традиции. Что скажешь?

– Спасибо, но нет.

– Почему? Раз ты свободен?

– Это не означает, что я освобожден от долга.

– Что ж, такому человеку как ты два раза предлагать бессмысленно. Значит, долг для тебя важнее всего?

– Не знаю, что сейчас для меня важнее всего… Когда-то важнее всего была честь. Потом – любовь. Теперь, наверное, долг, что же еще осталось? А может, и ничего уже.

– Уверен, все это и осталось в тебе и никуда не делось… Не могло никуда деться, если было когда-то… Итак, ты отказался от службы у меня, и я тебя понимаю. А если я обращусь к тебе с просьбой? Ты выполнишь ее?

– За свободу для меня и Жака я все-равно обязан…

– Кстати, прими поздравления, твой парень оказался очень неплох. Не сказал ничего, кроме вашей легенды про утреннюю прогулку. А его довольно плотно обрабатывали.

– Его пытали?

– Боже упаси! Попугали только, но он держался уверенно. Мне показалось даже, что у него есть некоторый опыт в таком деле. Полагаю, что и пытки… до определенной степени, разумеется, он бы выдержал… Итак, еще раз. Ты согласен выполнить одну мою просьбу? И это именно что просьба. Если ты откажешься, я ни в чем не упрекну тебя, и ты со своим парнем через десять минут окажешься на свободе. Хотя ведь я мог бы оставить его у себя, и тебе пришлось бы выполнить то, что я прошу, но я так не сделаю. Мне нужно твое добровольное решение. Так что? Ты согласен?

– Разве могу я отказаться после того, что вы сказали? Теперь у меня нет выбора.

– Тогда помни, ты согласился сам. И с этой минуты выполнить мою просьбу – дело твоей чести.

– Не пугайте меня, господин де Фонтис, – улыбнулся Шато-Рено, – я и так уже не знаю, что думать. Вы поручите мне вернуть королеву в Блуа?

– Если бы это было возможно… Нет. Дело мое не такое сложное, но очень важное. Каким бы странным оно тебе не показалось. Вот слушай: властями Флоренции вскоре будет задержана одна особа… может, и уже задержана. И они согласились выдать во Францию этого человека. Твоя задача – доставить его из Флоренции в Марсель и передать конвою, который спровадит того в Париж. Не очень трудно, не правда ли?

– На первый взгляд… Почему я? Это мог бы сделать кто угодно.

– Лучше, чтобы ты. Возможны ведь всякие неожиданности в дороге, а ты не растеряешься, я уверен.

– Кто этот человек? Он преступник? И что его ждет во Франции?

– Я, конечно, расскажу тебе некоторые детали, но всего тебе знать необязательно. А имя его ты узнаешь уже во Флоренции.

– Почему только там? Раз все-равно узнаю?

– Не обижайся. Но я хочу быть уверенным, что пока ты не сделаешь дело, никто во Франции не будет знать, за кем ты поехал. Считай, что этот человек действительно преступник, но о его вине не спрашивай. Здесь его поместят в Венсенский замок. Одиночная камера для него уже готова.

– И… это все по приказу короля?

– Тебе это важно?

– Не хотелось бы самому стать преступником.

– В Блуа тебя это не остановило.

– Королева все же сама хотела его покинуть…

– Король ничего не знает об этом человеке. Им подписано открытое письмо об аресте.

– Кто же вписал туда имя?

– Господин д`Альбер де Люинь, если тебе это угодно. И вообще я действую по его просьбе, вернее, по просьбе его брата, но Люинь в курсе. Это Люинь договорился с Медичи об аресте и выдаче этого человека во Францию. Он очень нужен ему.

– Но почему вы помогаете Люиню?

– Почему бы мне не помогать ему? Впрочем, Филипп, держись подальше от интриг и придворных раскладов. А про мой интерес ты, возможно, и узнаешь, но позже.

– А вдруг он ни в чем не виноват, тот человек…

– Это не должно тебя волновать, с этим разберемся здесь. Люинь разберется. Твое дело аккуратно доставить эту особу из Флоренции в Марсель и добросовестно передать людям господина д`Альбера де Люиня. Дальше ты волен ехать с ними или ехать один. Единственное, о чем я прошу – вернуться в Париж и доложить мне, как все прошло. На этом все.

– Во Флоренцию я поеду один?

– Почему один? Возьмешь с собой своего парня. Если хочешь – возьми еще кого-нибудь, кому доверяешь. Но с тобой также поедут мои люди. Пятерых-шестерых, думаю, будет достаточно. И с ними поедет мой сын – Франсуа.

– Он будет главным?

– Нет. Главным будешь ты. Все будут подчиняться тебе, но и всю ответственность будешь нести ты… Во Флоренции устроитесь где-нибудь… Я знаю, что ты бывал в этом городе, так что разберешься. Обратишься к маркизу Рамбуйе, королевскому посланнику. Впрочем, ты ведь знаком с ним, не так ли?

– Да, мы знакомы…

– Не удивляйся, что я знаю. Маркиз написал отчет о твоих делах во Флоренции год назад. Впечатлило, признаться. Как видишь, я знаю о твоих талантах из разных источников и мне бы очень не помешал такой помощник, как ты. Именно потому я предложил тебе службу, именно поэтому я прошу тебя выполнить мою просьбу… В общем, тебя знают во Флоренции, и тебе знаком этот город, да и Италия вообще. Маркиз Рамбуйе в курсе всего, это он вел переговоры, он же организует передачу тебе этого человека властями. Ну, что еще сказать…

– Зачем нас будет так много? Чтобы он не сбежал – четверых за глаза.

– Ты прав. Но ведь в дороге возможно всякое.

– Вы не сообщаете мне все подробности, а это может быть важно для моей миссии…

– Так будет лучше для тебя. Вообще-то все должно пройти без сюрпризов. Из Флоренции до Ливорно, потом по морю до Марселя и все, собственно, дальше не твоя забота.

– Хорошо. Я понял свою задачу. Могу ли я сообщить отцу Жозефу, что отправляюсь надолго… в путешествие?

– Не вижу никаких препятствий. О цели путешествия, само-собой, лучше не говорить. Но о том, что это моя просьба сказать можно.

– Хорошо.

– Сегодня двадцать седьмое. Через три… Нет, ты не успеешь, через четыре недели… скажем, с первого апреля люди господина Люиня будут ждать тебя в Марселе. В порту рядом с церковью Сен-Лоран есть кабачок. «Два якоря» он называется. Каждый день с двенадцати до часу дня там тебя будет ждать человек… Этим человеком будет Леон д`Альбер де Брант, брат господина д`Альбера де Люиня. Франсуа, если что, его знает. Этот господин и будет конвоировать вашего подопечного дальше. Он будет знать твое имя, ты можешь ему просто представиться.

– И у меня перед ним не будет никаких обязательств?

– Только передать арестованного.

– Мне понадобится карета, чтобы доставить этого человека из Флоренции в Ливорно.

– Маркизу Рамбуйе уже даны соответствующие указания. И вообще к нему можно обратиться за любой помощью, какую он будет в силах оказать.

– Мне понадобятся деньги.

– Разумеется. Ты получишь восемьсот пистолей. Этого должно хватить с лихвой.

– Этого хватит на три таких поездки…

– Когда ты сможешь отправиться в дорогу?

– Хоть завтра.

– Замечательно. Тогда выезд назначим на раннее утро послезавтра. И повторю еще раз: до Марселя за этого человека отвечаешь ты. Если он умрет, сбежит или еще что, то с тебя спрошу не только я, но и сам понимаешь кто. А его влияния хватит, чтобы спросить с тебя очень сурово. Вот этого не забывай.

***

Отец Жозеф, во-первых, обрадовался, что Шато-Рено на свободе. Во-вторых, сообщил последние новости про Марию Медичи и короля – тут не было ничего неожиданного, дело шло к войне. А в-третьих, капуцин попытался узнать, что же за поручение должен будет выполнить Филипп. Но Шато-Рено упорно молчал, ссылаясь на данное слово.

– За нашу с Жаком свободу я обязан выполнить просьбу господина де Фонтиса, а он, извините, не разрешил посвятить вас в ее суть.

– Филипп, это все наивно и просто по-детски. Какие тайны? Уверяю тебя, де Фонтис уверен, что ты мне все расскажешь. Это было бы просто… естественным. Ну как по-другому?

– Извините, отец Жозеф. Может, господин де Фонтис и рассчитывал на такое, но я свое обещание нарушить не могу.

– Ох, сын мой, с кем же я связался… – с неземной тоской, подняв глаза куда-то вверх, произнес отец Жозеф. – Ты во сто крат хуже Рошфора! Послушай, ты сказал, что де Фонтис разрешил взять с собой еще кого-нибудь кроме Жака. Кого же ты можешь взять, кроме как моих людей! Это уже подразумевает мою последующую осведомленность!

– Быть может. И тем не менее. Простите…

– Повторяю, это просто глупо!.. Ну, хорошо. Кого ты хочешь взять?

– А вы дадите?

– Разумеется! Надо же и мне быть в курсе этого дела, раз ты придурью страдаешь!

– Я бы взял Ла Бертье… – скромно произнес Филипп, улыбнувшись.

– Бери. Когда вернешься?

– Через… месяца полтора-два, полагаю, не больше.

***

В тот же день Шато-Рено встретился с Шале и Лувиньи. Они-то встрече были точно рады. Да и Филипп, наверное, тоже. Но что-то все-равно теперь было по-другому. Филиппу показалось, что все они стали слишком разными. Их жизнь и заботы были теперь подчинены настолько различным целям, а жизненные планы, круг общения, интересы столь не были похожи, что даже общие темы для разговора находились уже не так легко, как раньше.

Анри, граф де Шале, становился настоящим царедворцем. В своей должности управляющего королевским гардеробом и с именами своих родителей он оброс множеством знакомств и связей при дворе. Можно даже сказать, что он стал человеком очень влиятельным среди молодой части двора. Его обязанности хоть и были необременительными, но заставляли проводить много времени в Лувре; Шале впитывал в себя придворную жизнь с ее строгим этикетом, ложью, интригами и пороками, редкими примерами благородства и многочисленными – подлости и коварства. Стал ли он сам обладателем всех этих замечательных качеств? Филиппу показалось, что нет. Пока нет, или, во всяком случае, они не стали еще его неотъемлемой чертой. Какая-то хитринка в нем уже стала видна, но он по-прежнему был веселым, немного даже наивным и уж точно открытым для своих друзей и знакомых человеком. Шато-Рено сейчас чувствовал эту его наивность и открытость еще сильнее даже, чем раньше. Он-то сам изменился много больше и совсем в другую сторону… Иногда, общаясь с Лувиньи и особенно с Шале, он ощущал себя пожилым, умудренным опытом и видавшим жизнь во всей ее неприглядности ветераном, разговаривающим с ничего еще не понимающими в ней юнцами.

Шато-Рено вдруг признался себе в том, что ему просто стало неинтересно с его друзьями также, как было когда-то. И жизнь их показалась Филиппу откровенно скучной. Он вспомнил, как Рошфор уже очень давно объяснял ему, что того заставило стать тем, кем он стал, и Шато-Рено в очередной раз отдал себе отчет в том, что представить себе жизнь более интересную, чем ту, которую он познал, было невозможно. Ни в каком ином занятии не найти было столько интереса, задач для ума и острых ощущений, и уж точно невозможно было найти всего этого в выхолощенной придворной жизни. Но тут уж, как говорится, каждому свое…