Бремя несправедливости

– Ого! – не удержался отец Иоанн.

– На секундочку, это три четверти годового бюджета Франции. Но, скорее всего, там значительно больше. Вы знаете, наш орден не богат, ему очень нужны эти средства. Хотя бы часть. На благие дела, разумеется, чтобы нести свет истины заблудшим и несведущим.

– Понятно… Этот дель Кампо… Почему он все-таки скрывается? Он присвоил себе все деньги бывшего хозяина?

– Не уверен, – с сомнением ответил Пикколомини. – Все говорит о том, что он был верен Кончини. Да и не поручил бы маршал заниматься своими деньгами человеку, которому не полностью доверял. Возможно, дель Кампо видит свой долг в сохранении этих денег для сына Кончини… Который заключен в крепости Нанта. Впрочем, люди меняются. Его хозяин мертв, он вполне может счесть свой долг исполненным.

– И что, думаете, этот дель Кампо добровольно отдаст все деньги? – в голосе отца Иоанна явно послышалось неудовольствие. – А вы будете требовать их у него? На каком основании? А если он не отдаст? Будем пытать его? Как разбойники? Как вымогатели? В этом ли состоит наше служение?

Пикколомини молча и изучающе смотрел на отца Иоанна. Казалось, он просчитывает в голове, чего еще можно ожидать от этого строптивого монаха и какими аргументами можно победить его сомнения. Наконец он медленно, вкрадчиво и убежденно продолжил:

– Эти деньги пойдут на дела богоугодные… На помощь нуждающимся, на наши коллегии, нашим братьям, исполняющим свой долг по всему миру. Они будут надежным фундаментом будущих дел и свершений ордена. Мы не занимаемся вымогательством у людей честных и праведных. А Алессандро дель Кампо вовсе не невинная овечка, и эти средства не принадлежат ему. Они не принадлежали и Кончини, он добыл их бесчестным путем… Мы восстанавливаем справедливость, в каком-то смысле: грешное и порочное превращаем в праведное и нужное…

– Отец Иоанн, – снова вступил в разговор Вераннеман, – откуда в вас эти сомнения? Вы своей жизнью и делами доказали, что выше обывательского понимания благочестия и греха! Для вас польза дела ордена, а значит, осуществление Божественного промысла, всегда была превыше всего! В каких формах этот промысел воплощался на земле, разве имеет значение? Грешные, неправедные средства оправдывают великую цель, не так ли? Неужели вы не согласны с этим?

– Даже если бы и был не согласен, – мрачно произнес отец Иоанн, – не мне рассуждать об этом. После того, чем я занимался в своей жизни… Просто наши братья, те, которых я учил… я готовил их нести истину и веру заблудшим, жертвовать собой в мире отступников и спасать праведников… Они могут все… Но не так я себе представлял их служение.

Пикколомини смотрел на отца Иоанна без гнева, даже ласково; хмурость на его молодом лице исчезла, осталась усталость, и появилась на нем еще какая-то неподходящая его возрасту искушенность. Опыт? Или мудрость? Увещевательно, словно старый учитель, дарующий свои знания ученику, Пикколомини произнес:

– У каждого свой путь, свое служение и свой крест, но долг у всех у нас один. Мы должны исполнять его и доказывать свою верность ему всю жизнь… Я вижу сомнения в вашей душе, отец Иоанн… Долгу нельзя следовать по принуждению. Если вы не готовы, я пойму и приму ваш выбор.

– Нет никаких сомнений, – спокойно и уверенно ответил отец Иоанн. – Ни в долге, ни в служении. Если этого человека можно найти, то я найду его.

– Я не сомневался, если честно… Сами вы можете и не участвовать в поисках, а назначить главным кого-то из своих людей. Можете лишь организовать все дело, словом… вы вольны поступить, как вам угодно, важен только результат.

– Что известно об этом человеке?

– Не очень много, к сожалению. Когда-то учился в нашем Римском коллеже. Ему сорок восемь лет, он вдовец, у него есть дочь… Он покинул Францию на следующий день после убийства Кончини. Достоверно известно, что сначала он отправился в Брюссель. Французские власти не успели его задержать… У него есть несколько верных ему людей, они охраняли его. Возможно, и сейчас они с ним.

– Кроме обучения в Римском коллеже, он как-то еще был связан с орденом?

– Мне об этом неизвестно, – секунду подумав, ответил Пикколомини.

– Откуда он родом?

– Из Флоренции. Его мать и сейчас еще живет там. И сестра. Она замужем, у нее есть дети. Но дель Кампо, вроде как, не общается с ними, во всяком случае с момента отъезда из Франции. По крайней мере, этого не зафиксировано.

– Его давно разрабатывают?

– Почти год мы ищем его… Я же говорил, что если бы это было так просто, то мы бы не обратились к вам.

– Но и я не волшебник… Вы привезли материалы по нему?

– Да. Вот в этой папке вы найдете все, что есть, но поможет ли это… Там нет ничего… впрочем, я не профессионал в этом.

– Дочь?

– Единственная, на мой взгляд, зацепка. Два года она живет во Флоренции…

– То есть поселилась там еще до убийства Кончини?

– Совершенно верно. Дель Кампо отправил ее в Италию заблаговременно. Значит, она ему небезразлична.

– Вероятно… – отец Иоанн задумался на несколько секунд и продолжил уверенно и разочарованно: – И отец не навещает ее, не пишет письма и вообще – никаких контактов не обнаружено, верно?

– Абсолютно так, – сухо, без эмоций подтвердил Пикколомини.

– Похоже, что действительно она ему небезразлична… Она под наблюдением?

– Четыре месяца круглосуточного наблюдения. Потом его сняли, какой смысл?

– Интересно… Сколько ей лет?

– Девятнадцать.

– Она красива? Какой образ жизни ведет? У нее есть друзья? Жених? Любовник?

– Очень недурна. Довольно замкнутый… Маленький домик, одна служанка… Ни друзей, ни жениха, ни чего-либо такого. Бабушка и тетка, несколько знакомых, изредка соседи – весь круг ее общения. В материалах все это изложено.

– А кому принадлежит дом, где она живет?

Пикколомини поднял удивленный, но при этом все-равно внимательный взгляд на отца Иоанна:

– Не могу сказать…

– Ладно… Узнаем… Главное, что отец любит ее.

***

Филипп де Шато-Рено придвинул кресло поближе к камину. Тепло от огня было мягким, обволакивающим, изгоняло надоевшую сырость, но больше всего привлекал сам огонь. В его отблесках было что-то завораживающее, прямо взгляд не оторвать. Так хорошо и уютно… И тихо. Но скоро вернутся Жоффрей с Франсуазой, жизнь и радость снова заполнят пустоту дома. Это было необычно – видеть женатого младшего брата, но Филипп уже начал привыкать.

Когда он вернулся домой и рассказал все Луизе (невозможно было не рассказать, и про Николя тоже), то сестра больше не вспоминала про Франсуазу де Риньяк. Но смерть Николя сделала ее решимость женить хоть кого-нибудь из братьев непоколебимой, а потому у Жоффрея не было шансов. В итоге Риньяки были довольны, Луиза успокоилась, а юная Франсуаза грустно улыбалась. Насколько рад был всему этому Жоффрей, было не совсем понятно, но в его молодой жене уже угадывался суровый характер матери… Впрочем, райской жизни Жоффрею никто и не обещал, пусть несет свой крест.

Жоффрей же был теперь и владельцем Фроманталя. Филипп хотел сделать это и без его женитьбы. И вообще так было лучше: у Жоффрея будут дети, он продолжит род Шато-Рено, а Филиппу Фроманталь без надобности. Выгнать – не выгонят, а жить на что будет. Свой собственный доход у Филиппа теперь был и без Фроманталя. В июле он съездил в Париж, вступил в наследство…

Дом в Нуази за полгода, что Шато-Рено не было там, стал еще более заброшенным. Сад зарос, одичавшие лилии и ирисы едва проглядывали сквозь высокую траву. Запустение царило и внутри дома. Комната, где он когда-то был счастлив, в которой жила и которую украшала девушка, теперь была просто символом бренности и недолговечности всего земного. Покрытые пылью подоконник и стол с расписанной глиняной вазой, в которой когда-то стояли живые белые лилии, разбудили воспоминания, вызвали грусть, но не боль, и сердце билось спокойно. Может, в нем, в Филиппе де Шато-Рено, как и в этом доме, оплетенном лозами дикого винограда, больше не было жизни?

Дом на Арси в Париже был продан без проблем. А дом в Нуази мэтр Кошон обязался продать, как только появится возможность. Филипп расставался с ним без трепета. Прошлого не вернешь. Не вернешь счастья, не вернешь жизнь, тем, кого любил… Пусть теперь кто-нибудь другой ухаживает за белыми лилиями.

На вырученные деньги Шато-Рено купил землю рядом с Бержераком. Совсем близко с владениями Мишеля – мужа Луизы. Сестра тут же проявила деловую хватку – теперь Филипп не заботился о ведении дел. Он вообще теперь мало о чем заботился, просто жил. И не прошлым, и тем более не будущем. Настоящего ему хватало; воспоминания уже давно не уволакивали в бездну отчаяния, не заставляли страдать, он со всем смирился…

На улице послышалось какое-то движение, конское ржание. Жоффрей? Что-то не похоже. Шато-Рено с неохотой оторвался от тепла камина, поднялся и вышел на крыльцо. Рядом с незнакомой повозкой стоял Жак и почтительно разговаривал со знакомым монахом. Отец Жозеф собственной персоной.

Это было неожиданно, чего уж тут, но и ожидаемо. Филипп вполне предполагал, что однажды к нему приедет кто-нибудь из прошлой жизни, но, конечно, ожидал увидеть Рошфора или кого-то еще, но никак ни самого отца Жозефа.

А еще Шато-Рено ожидал, разумеется, что его будут снова склонять вернуться на службу. Еще летом это его не волновало совершенно – служба ему была не ненавистна, просто чужда. Сейчас же он не знал, что ответит. Сердце так загрубело, что и служба не казалась уже чем-то невозможным. Когда-нибудь все-равно придется чем-то заниматься, не вечно же сидеть у камина и смотреть на огонь.

– Прошу вас, отец Жозеф, – приветливо, насколько теперь это у него получалось, произнес Шато-Рено, – согрейтесь с дороги.

– Благодарю, сын мой, – ответил капуцин. – Немного устал, петляя по вашим холмам…

– Жак, позаботься о людях и лошадях. Прошу в дом, отец Жозеф.

Видимо, монах на самом деле устал и замерз. Тепло камина оказалось ему явно приятно, он тянул к огню свои руки и растирал их.

– Как ты здесь живешь, Филипп?

– Все нормально, отец Жозеф… Вы голодны?

– Нет, спасибо, у меня пост. Я из Авиньона еду, захотелось посмотреть на тебя… Решил заехать.

– Спасибо… У меня на самом деле все хорошо, отец Жозеф. Брат женился… Все спокойно…

– А о прошлом не вспоминаешь?

– Не вспоминать невозможно… Но расстаться с жизнью из-за этого не тянет, если вы это имели ввиду.

– И это правильно. Жизнь нам дарована Богом, мы можем посвятить ее, подарить, можем даже отдать за благое дело, но не имеем права погубить… Сын мой… я много думал, почему все эти испытания достались тебе… В твои такие молодые годы. Ты успел за них пережить боли и потерь больше, чем я за свои сорок с лишним… Говорят, что Господь не посылает испытаний не по силам. Возможно… Да ведь многие люди твои испытания и не приняли бы за таковые. Подумаешь… Погиб брат – получил наследство, умерла жена – женился снова… Им бы все твои горести… Но они выпали тебе. Ты не задавал себе вопрос, почему?

– Задавал. И я знаю ответ. Со мной расплатились тем же, что и я нес в этот мир: страх, боль, смерть. Я всего лишь собрал камни, которые сам разбросал – так и должно было быть.

– Это ложное построение… Как же быть с мерзавцами, убийцами, душегубами? Они не страдают.

– Вы же сами сказали: эти горести им нипочем. Близкий человек расстается с жизнью, или они отбирают жизнь у чужого – их сердце не трепещет. Так для них устроена жизнь.

– Значит, ты уверен, что собирал камни… Но ведь не одни же камни ты разбросал.

– Что, простите?

– Я знаю тебя и твое сердце, Филипп, я не раз упрекал тебя за него. Если говорить библейскими аллегориями, ты сеял и семена добрые, где же добрые всходы?

– О чем вы?

– Рошфор ведь все рассказал мне… Я знаю, в своей жизни ты дарил любовь, милосердие, прощение… где награда за них?

– Разве за них должна быть награда?

– Если есть наказания, то награда тем более должна быть… Но я не о том… Я о другом… Я хочу видеть, что ты понимаешь – твоей вины в произошедшем нет. И искупать тебе нечего, ты согласен?

– Искупить я ничего не смогу. И перед кем? Их уже нет никого… А убеждать себя, что не виноват, я не собираюсь.

– Что ж, может, прошло еще мало времени… Что-то обязательно изменится в будущем. А сейчас… уверен, ты понимаешь, что я приехал не только за этим.

– Понимаю, – без всяких эмоций ответил Шато-Рено.

– Филипп… мне нужна твоя помощь.

– Вы хотите, чтобы я вернулся на службу? – в словах Шато-Рено по-прежнему не было ни радости, ни волнения, ни неприятия.

– Я бы хотел, чтобы ты и вовсе не покидал ее. Но ты волен в своем выборе. Мне нужна твоя помощь в одном деле… Несложном… для тебя, но очень важном.

Обманывать себя смысла не имело. Сквозь грубую оболочку, которой теперь, казалось, было покрыто его сердце, Шато-Рено почувствовал интерес и желание снова испытать те ощущения, которые дарила ему когда-то его работа. Он жил, в конце концов, и сколько-то еще придется прожить… И он не ушел от мира, и мир не ушел из него. Филипп уже не раз спрашивал себя, предаст ли он память, снова вступив на свой извилистый путь, что привел его уже однажды к обрыву… Нет, не предаст. Ни на земле, ни на небе никому не станет хуже от того, что он будет жить. Будет жить, как может…

– Кроме меня некому?

– Рошфора я не могу сейчас привлечь, а другие… Есть кому, но ты подходишь лучше всех, и ты справишься лучше всех. Потом, если хочешь, вернешься сюда…

– До следующего раза… – Шато-Рено задумался, но ненадолго. Вздохнув, спокойно, словно речь шла о прогулке в парке, он произнес: – Я готов помочь.

– Благодарю, тебя Филипп, – с искренностью и душевностью, которые иногда умел показать, сказал отец Жозеф. – Верю, что твой выбор поможет и тебе самому, в конце концов… И вот задача. Знатный человек находится в королевском замке. Его выпускают гулять по округе, но тщательно охраняют. Не то чтобы он пленник, скорее ссыльный. У этого человека есть друзья… Довольно могущественные. Они хотят вернуть ему свободу. Это люди решительные и сильные, они, так сказать, владеют шпагами, но мало понимают в похищениях и побегах. Боюсь, чего-нибудь обязательно напортачат… В общем, помочь им вернуть свободу… той особе, о которой идет речь, в этом и состоит твоя задача. Как видишь, цель вполне добродетельная, она не поставит тебя перед нравственным выбором. Просто вернуть человеку свободу…

– А потом война, сотни убитых, разорение, голод… Да и удастся ли бескровный побег? Ведь королеву охраняют.

– Ты сразу догадался, о ком идет речь… Неужели это тебя остановит?

– Не остановит. Хочется верить, что ваши цели благие, отец Жозеф. Хотя ведь вы о них все-равно не расскажете.

– Тебе действительно нужно знать зачем?

– Не нужно. Простой задачи вполне довольно… Когда и кем готовится побег?

– Февраль. Точный срок зависит от подготовки. Мария Медичи бежит под защиту герцога д`Эпернона в Ангулем. В том числе и поэтому тебе будет заниматься этим удобней, ведь герцог тебя знает.

– То еще знакомство…

– Тем не менее. Граф де Бренн, конюший Марии Медичи, должен организовать непосредственный побег королевы из Блуа. Тебе нужно будет встретиться с ним и с еще одним человеком – аббатом Ручеллаи. Я предупрежу их и герцога о твоем участии. В общем-то, тебе главное проконсультировать их с точки зрения твоего опыта, а сделать все они наверняка смогут и сами…

Глава 3 Ход королевой

Аббат Ручеллаи оказался маленьким тощим итальянцем, чернявым, с острым орлиным лицом и никогда не находящими покоя руками. Казалось, он жестикулировал ими постоянно, даже когда говорил вполголоса или молчал. Но молчать он не любил и говорил в резкой, дерганной, как и весь он сам, манере. Все время что-то предлагал, пояснял, пытался изо всех сил быть полезным. И болтать он мог обо всем: от переезда в другие покои дворца из-за затеянного королевой ремонта, до новых слов, разученных попугаем Марии Медичи.

Граф де Бренн был совсем другим. Стройный, солидный мужчина лет тридцати пяти-сорока он был на фоне итальянца, пожалуй, даже излишне молчалив и флегматичен, казался Филиппу то ли сонным, то ли заторможенным. Но на вопросы отвечал дельно, обстоятельно, так что претензий по части умственных способностей к нему быть не могло.

Шато-Рено передал письмо отца Жозефа де Бренну, и тот, к его чести, воспринял участие в деле Филиппа без недовольства, скорее наоборот. Он быстро сумел разглядеть в Шато-Рено опытного человека и испытал, видимо, даже облегчение от того, что готовить детали побега придется не одному. На аббата Ручеллаи, приглашенного на совместный разговор, граф, похоже, не особенно рассчитывал.

– Можно сделать все во время прогулки! – предложил уже четвертый за пять минут план Ручеллаи. – Подготовить карету, королева садиться в нее, и все! Главное сдержать охрану!

– А драгуны? – устало спросил де Бренн. – Во время прогулки они патрулируют все вокруг Блуа. Их-то куда деть?

Ручеллаи тут же предложил выход из этого затруднения, такой же неуклюжий, как и все его проекты. Де Бренн, собрав всю свою невозмутимость и флегматичность еще пытался что-то объяснять итальянскому аббату, но Шато-Рено уже понял: толку от того не будет, только фейерверк несбыточных фантазий. Потому Филипп предложил, чтобы все всё еще раз хорошо обдумали и собрались у графа, скажем, через неделю. Ручеллаи же было строго-настрого запрещено ставить в известность Марию Медичи о готовящемся побеге. Это нужно было сделать лишь за день до него.

Но когда все разошлись, Шато-Рено вернулся к де Бренну назад.

– Я предполагал, что вы вернетесь, – граф был доволен своей догадливостью. – Господин Ручеллаи не позволил бы нам ничего придумать.

– Боюсь за его длинный язык…

– Да уж… Итальянец… Его советы, впрочем, иногда недурны. Да и ничего другого, кроме как побег во время прогулки я тоже придумать не могу. Это самое, пожалуй, очевидное.

– Это очевидное для всех, в том числе и для охраны. Поэтому во время прогулок королеву стерегут с усиленным вниманием. Сколько у вас людей?

– Что, простите? – не понял де Бренн.

– Сколько у нас людей со шпагами, которые могли бы сдержать охрану? Довольно многочисленную, как я понял.

– Ну… Герцог д`Эпернон располагает значительными силами…

– Тогда уж проще герцогу прийти со своими войсками в Блуа и разогнать тут всех. Нет. Я говорил с д`Эперноном, он не хочет выглядеть похитителем королевы, он хочет выглядеть ее защитником. А потому он будет ждать ее в Ангулеме. Королева должна именно что сбежать из Блуа. Сама.

– Но в замке ее тоже стерегут… Двор всегда полон охраны… Даже ночью стоят усиленные посты.

– Но вне замка ночью охраны нет?

– Раньше разъезды драгун были и ночью, но сейчас нет. Обычные патрули по городу…

– Покои королевы в западном крыле замка, не так ли? Под ними небольшая терраса, а дальше каменная стена вниз.

– Совершенно верно.

– Нужны две лестницы, – уверенно заявил Шато-Рено. – Одна к стене террасы, другая к окну королевы. Побег осуществить ночью, во всех других вариантах придется иметь дело с охраной, а это очень нежелательно. Нужно чтобы все прошло быстро и без крови.

– Без крови? – с сомнением повторил де Бренн. – Может и не получиться…

– Это непременное условие. Не только из-за королевы. Это нужно мне.

– Но королева! Она не сможет спуститься по лестнице!

– Если захочет свободы – сможет. От нас – синхронность действий и минимум участников.

– Я приготовлю карету… Будет ждать неподалеку от замка.

– Нет. Когда королева окажется внизу, нужно еще будет перейти Луару. Только там сядем в карету.

– Почему же… Впрочем, хорошо. Карета будет ждать на том берегу.

– Две кареты.

– Но зачем? – удивился де Бренн. – Мы уместимся и в одной.

– Не уместимся, ваше сиятельство. Запомните, нужны две кареты.

– Хорошо…

– И вот еще что, – Филипп продолжал перечислять графу де Бренну необходимое, словно список покупок в бакалейной лавке. – До Ангулема ее величество не доедет. Даже если погоню будут организовывать матерые лентяи и спустя рукава. Слишком далеко. Нужно чтобы герцог д`Эпернон ждал королеву поближе к Блуа. Но я это сам доведу до герцога. Если завтра его секретарь, господин Дюплесси, не приедет, я отправлюсь в Париж…

***

Что может быть проще: приставить одну длинную лестницу к каменной стене, а вторую к окну третьего этажа? Помочь королеве спуститься вниз, пройти три улицы, пересечь Луару по мосту и сесть в карету. Вроде бы просто и элегантно. Но ничего подобного, просто было только в теории.

Вопрос первый: где взять такие длинные лестницы? Дальше: как их доставить ночью ко дворцу? Сколько людей для этого потребуется? Такие лестницы ведь будут тяжеленными. Как не столкнуться с патрулями? Как пересечь мост, на котором ночью часто дежурит стража?

Можно пользоваться одной лестницей, например… Это вроде бы упрощает все… Нет, ничего не упрощает. Лестницы нужны две. Они разной длины, а потом, вся эта суета с перетаскиванием… Нужно, чтобы весь путь для Марии Медичи был готов сразу. К тому же, а если одна лестница упадет, если сломается? Нет, вторая лестница всегда пригодится.

Теперь, как доставить лестницы к замку и не привлечь ничьего внимания? Как ответить на вопрос плотника, зачем им две такие лестницы? Он ведь не идиот, чтобы не задуматься о таких странностях. Еще донесет, чего доброго… И проблема с количеством людей, привлекаемых в этом случае, никуда не девается. Каждую лестницу нести будут как минимум двое… Да что там, не меньше четырех, такую-то тяжесть! Это уже будет не тайный побег, а целая войсковая операция… Слишком много людей! Вероятность утечки информации неоправданно велика. Хотелось бы обойтись только своими силами… Сколько их? Де Бренн, обязательно секретарь д`Эпернона Дюплесси и они с Жаком. Нужны еще четверо, черт возьми!

Ладно, насчет людей придется поломать голову, зато насчет изготовителей лестниц ломать голову было не нужно. В Блуа было только двое плотников, занимавшихся изготовлением лестниц, лесов и прочего. Придется обратиться к кому-то из них… Стоп! Вот! Кажется, появилась неплохая идея, как быть с лестницами. Только нужен будет этот балабол-итальянец!.. Теперь осталось решить, как перебраться на ту сторону Луары…

***

Зимний Париж никогда не вызывал у Шато-Рено таких грустных воспоминаний, как Париж летний. Зимой это был словно другой город, не тот, в котором он когда-то встретил Адель и не тот, в котором он убил Кончини. В зимнем Париже не было ни мести, ни потерь.

Филипп не остановился в монастыре, он предпочел знакомую гостиницу на Ла Гарп. Но к отцу Жозефу, разумеется, зашел. Аккуратно и незаметно, отчитаться о проделанной работе, так сказать.

– За сколько до побега ты думаешь предупредить королеву? – спросил капуцин.

– Не раньше, чем за день. Лучше бы вообще за пару часов, но, боюсь, с ее величеством это невозможно.

– Да, с такими особами это недопустимо… Боишься, что пойдут слухи?

– И не сомневаюсь даже. Придворные дамы, которым королева расскажет по секрету, их мужья и любовники… Они ведь тоже начнут готовиться к отъезду, а это неизбежно заметят. Даже камеристки, которым она прикажет собирать свои наряды… Это просто вопрос времени.

– Согласен. С королевой тяни до последнего.

– Я передам ей письмо д`Эпернона, это будет началом побега… Хочу сегодня все обсудить с ним.

– Обсуди. Он получил разрешение короля и на днях выезжает в Ангулем… А что ты будешь делать дальше?

– Дальше?

– Когда передашь королеву д`Эпернону?

– Вернусь в Фроманталь, наверное…

– Можешь пожить в монастыре какое-то время… Рошфор, возможно, скоро вернется, ты не виделся с ним долго…

– Вы действуете честно и открыто, – грустно улыбнулся Шато-Рено. – Но я планировал вернуться домой.

– Разве твой дом не здесь? Разве ты не почувствовал, что снова занимаешься своим делом? Ведь это твое, Филипп. Загляни себе в душу, ничто в жизни уже не будет тебе так интересно. Ничто другое… Не противься самому себе, мой мальчик. Когда-то ты уже сделал выбор, или судьба помогла тебе его сделать, или Господь. Но теперь ничего уже не изменить…

Шато-Рено понимал, что монах прав. Да в его словах и не было никаких открытий, все это Филипп уже давно осознал и сам. И не понимал, что теперь его удерживает от возвращения на службу. Просто сердце почему-то упрямилось, а почему?.. Вот ведь на конкретное дело он сразу согласился… Хотя это всего лишь помощь… Быть может, нужно, чтобы прошло еще время? Как годичный траур после смерти близкого человека. Быть может, но сейчас Шато-Рено не хотел возвращения к старой жизни. Он сделает дело и уедет…

***

Визит к герцогу д`Эпернону, ради которого он, в общем-то, и приехал в Париж, начался совсем не так, как визит недельной давности. Не было больше недоверия и неизбежного шлейфа от их знакомства и разговора, состоявшегося почти два года назад. Теперь герцог принимал Филиппа спокойно и деловито. На первый взгляд все-равно холодновато, но Шато-Рено уже разобрался немного в характере д`Эпернона и понимал, что теплоты от него вообще вряд ли кто дождется. Впрочем, в плане вежливости и достойного обхождения к герцогу не могло быть никаких претензий.