Бремя несправедливости

Николо Руска не первый раз представал перед судом – уже два оправдательных приговора было у него за плечами. Вот и в этот раз его прихожане в Сондрио вздохнули, провожая своего протоиерея в Кур, и привычно начали собирать деньги, чтобы нанять адвокатов. Среди отправившихся защищать Николо Руска был и его брат Луиджи – тоже священник. Но на этом суде было все не как всегда. Не придумав причину, судьи просто не пустили защитников на заседания, уж больно им хотелось вынести приговор этому человеку. А всякие свидетели, дебаты и споры… Ну зачем разводить эти формальности, когда и так все ясно?

Церковь Тузиса была большой и вместительной, так что несмотря на многочисленность судей оставалось место и для неравнодушных к процессу местных обывателей. В первый сентябрьский день, поучаствовав, как полагается, в литургии, судьи расселись по местам. День сегодня был торжественным и ответственным – наконец-то столь важный обвиняемый присутствует на суде лично, а не заочно. Велели привести обвиняемого.

Двое солдат ввели священника. Это был пятидесяти пятилетний человек, темноволосый, с отпущенной бородой и только начавшей пробиваться на висках сединой. Он выглядел довольно молодо для своего возраста, его лицо было приятным и благообразным, вполне подходящим для служителя церкви.

– Садитесь, обвиняемый! – произнес председатель суда Якоб Касут – пятидесятилетний худощавый человек с внимательным лицом лисицы. – Николо Руска, вам предъявлены четыре пункта обвинения, вы ознакомились с ними?

– Ознакомился, – Руска отвечал уверенно, но без вызова, спокойно, словно был не на суде, а среди своих прихожан.

– Тогда начнем по порядку… Преподобный Йенач, прошу вас.

Со скамьи, где сидели девять протестантских проповедников, поднялся высокий молодой еще человек, мощного телосложения, с аккуратной бородкой и усами как у военных. И вообще всем обликом и одеждой он был больше похож на офицера, а не на преподобного, и узнать в нем пастора можно было только по скалетте – традиционной шерстяной черной накидке. Глубоким, низким голосом он произнес:

– Николо Руска, по свидетельству преподобного Мартиненго, вы обвиняетесь в преследовании Джакомо Стампа, за его посещение евангелической литургии.

Обвинитель был несколько смущен. Едва заметно, но Руска это уловил. Неудивительно – они были знакомы друг с другом лично. Георг Йенач часто бывал в Вальтеллине. В Сондрио, где служил Руска, они встречались неоднократно и поддерживали вполне дружеские отношения. Молодой протестантский пастор всегда с уважением, как казалось, беседовал с известным и умудренным опытом католическим священником, потому-то Руска и был удивлен, когда Йенач привел отряд, чтобы арестовать его.

– Что вы можете сказать в свою защиту? – спросил председатель Касут.

– Что же мне сказать нового? – все так же спокойно, разве немного разыграв удивление, спросил обвиняемый. – Этому обвинению уже десять лет, но суд в Куре оправдал меня.

– Здесь не суд в Куре! – с места крикнул сосед Йенача по скамье предикантов. – Отвечайте, про что спрашивают!

– Преподобный Иоганн Порта! – ласково, с укором произнес председатель. – Вы обязательно получите слово! Ну а вы, обвиняемый, действительно, отвечайте, когда спрашивают, не проявляйте неуважение к суду.

– Я могу ответить, что тот молодой человек, которого я видел выходящим с протес… с евангелической службы, он был моим прихожанином. И я всего лишь высказал тогда свое отношение к тому факту, что вижу его там.

– Вы нарушили закон об исповедании! – снова не выдержал Иоганн Порта. – Вы пытались запретить человеку посещать евангелическую литургию!

– У меня и в мыслях не было запрещать кому-либо посещать службу… Но Джакомо Стампа был католиком, и я указал ему именно на этот факт. Любой протестантский пастор сделал бы то же самое, если бы увидел, что кто-то из его прихожан посещает католическую мессу, не так ли? Если бы этот молодой человек стал протестантом и начал посещать протестантский храм, то я, разумеется, ему бы и слова не сказал.

– Но вы признаете, что всегда выступали против перехода в евангельскую церковь ваших прихожан? – спросил Георг Йенач.

– Признаю. Разве в этом не мой долг, как священника? И не мое право, как человека?

– Хорошо, – снова сказал Йенач. – Но вы способствовали обращению в католичество многих жителей Сондрио. Вы признаете это?

– Я не мог отказать им в их просьбе… Это был их выбор.

– Но вы их подталкивали к этому!

– Я только объяснял суть нашей веры…

Николо Руска говорил то же, что и на суде десять лет назад. Его аргументы были просты и понятны, даже предубежденным против него протестантским священникам нечего было возразить. Но в душе протоиерей Руска прекрасно понимал, за что его хотят осудить и понимал также, что люди эти совершенно правы, преследуя его. Да, бесспорно он их враг. Да, за почти три десятилетия, что он служит в Сондрио, он обратил обратно в святую веру множество заблудших протестантов. И большинство из них вернулись в лоно церкви не сами по себе, а именно он, Николо Руска, приложил для их возвращения много сил. Он делал это, осознавая, что рискует, что навлекает на себя опасность, но по-другому он жить не мог…

Он без сомнений был врагом реформации. Злейшим врагом. Он делал все, чтобы остановить ее распространение, чтобы вернуть людей обратно и в этом смысле он нарушал законы о веротерпимости… Потому что он не был терпим! Как может человек терпеть и сомневаться, если он искренен в своей вере?! Как может священник быть равнодушным к тому, что из его паствы, из его духовного стада, словно волки ягнят, похищают добрых католиков, превращая их в еретиков?! Он и прибыл именно сюда, в край, где католическая вера подвергалась такой опасности, потому что был неравнодушен…

Почти три десятилетия назад (целая жизнь!) его отправил в Сондрио Фелисиано Нингуарда, епископ Комо. Это был человек незаурядного ума и большой веры. В то время в тех местах не было прелата, сделавшего больше для прекращения распространения ереси. И этот великий муж церкви наставлял тогда молодого перспективного священника, успевшего поучиться в Риме у иезуитов, окончившего Гельветский коллеж в Милане и ставшего доктором богословия в университете Павии, но не обретшего еще достаточно духовной мудрости. Епископ Нингуарда, отправляя его в страну, «зараженную ересью», научил его не мириться со злом, научил его ненавидеть зло и делать все, чтобы это зло победить. Он, Николо Руска, должен стать духовным заслоном на пути этого потока зла, называемого реформацией, и он должен до последних минут жизни сдерживать этот поток, ведь под его защитой, за его спиной будет находиться самое ценное – души людей!

Приехав в Вальтеллину, Руска обнаружил, что дела здесь обстояли просто ужасно. Давно ушли из жизни выдающиеся святые отцы, что светом своей веры и добродетели не давали разлиться ереси. Последний священник прихода Сондрио погряз в грехах и распутстве, не заботясь ни об авторитете церкви, ни о спасении своей паствы. Что сказать, при нем протестантская община в Сондрио стала самой многочисленной во всей Вальтеллине…

Когда на место этого непутевого человека прислали молодого и добропорядочного священника, вся католическая община вздохнула с облегчением, и Николо Руска посвятил жизнь этим людям и своему делу. Он участвовал в религиозных диспутах с протестантскими священниками, он проповедовал среди молодежи, организовав школу, всегда он был готов помочь и деньгами, поддерживал, как мог, вдов и сирот. А еще он учил молодых людей, выбравших путь церковного служения, наставлял их так же, как наставляли его, воспитывая в них твердость в вере.

При всем при этом Николо Руска был осторожен. Не из страха, конечно, но чтобы была возможность продолжать свое дело. При нем протестантов в Сондрио хотя бы не стало больше, но что будет без него? Поэтому он никогда не высказывался против властей, законов или против пребывания протестантов в Вальтеллине. Но когда решалось будущее церкви, он всегда возвышал свой голос, понимая, что молчать нельзя. Так было, когда власти Трех лиг захотели открыть в Вальтеллине гуманистическую школу. Дело-то вроде бы хорошее, но Руска прекрасно понимал, кто и чему будет обучать в этой школе, и выступил резко против, запретив католическим семьям записывать туда своих детей. Но в большинстве случаев он нес свою службу без резких высказываний и прямого обличения протестантов, стараясь примерами и аллегориями делать так, чтобы его слушатели сами приходили к нужным ему выводам.

Очень быстро молодой священник заработал заслуженный авторитет не только среди жителей Сондрио, но среди всех католиков Вальтеллины. И не только католиков. Его добропорядочная жизнь, многие знания и всегдашняя искренняя готовность помочь вызывали уважение даже среди протестантов. Руска и сам старался быть протестантам не чужим. Он ненавидел реформацию, но не людей. У него сложились вполне хорошие отношения с несколькими пасторами, с которыми он охотно общался, обменивался книгами, спорил (куда же без этого), спорил иногда жарко, страстно, но никогда не позволял себе нанести собеседнику обиду. В вопросах веры он был неколебим, но личность человека всегда была для него неприкосновенна.

Николо Руска стал самым известным и уважаемым католическим священником в Вальтеллине. Но многие знали его и за пределами долины. К нему обращались как к арбитру в хозяйственных вопросах и приглашали на публичные богословские споры, в каком-то смысле он стал символом католической Вальтеллины…

– Николо Руска! – теперь обвинение выдвигал Блазиус Александр – красивый мужчина тридцати лет с горящими глазами и дрожащим, будто от гнева голосом. – Николо Руска, вы обвиняетесь в соучастии в покушении на преподобного Шипионе Каландрино! Что вы скажите в свою защиту?

– То же, что и девять лет назад… – речь протоиерея оставалась спокойной, тем более он знал, что уж это-то обвинение абсолютно вздорное. – До суда я ничего не знал о покушении на преподобного Каландрино. А на суде мне не предъявили ни одного свидетеля моего участия в этом.

– Пусть так! – воскликнул неугомонный Иоганн Порта. – Вы могли не принимать прямого участия! Но вы могли своими речами и проповедями подтолкнуть преступников к их злодеянию!

– Свидетелей таких моих речей также нет и не может быть. Просто потому, что я никогда такого не говорил. А преподобный Каландрино… Мы были с ним в дружеских отношениях, и вот это может подтвердить множество свидетелей.

– Это может доказывать только вашу хитрость, Николо Руска! – прогремел Блазиус Александр. – Вы хотели казаться другом преподобного Каландрино, чтобы удобнее было злоумышлять против него!..

Нет, это была глупость, разумеется. Ничего он не замышлял против Шипионе… Они на самом деле были… не друзьями, возможно, но добрыми соседями точно. Даже на богословские темы их споры всегда были какими-то добродушными, тактичными, мягкими, словно беседы в семейном кругу. Иногда протоиерей Николо Руска даже забывал, что беседует с протестантским пастором… Их отношения на самом деле были очень теплыми, чисто человеческими; им, как двум умным людям, было просто интересно друг с другом…

Конечно же он не мог ничего замышлять против Каландрино… И когда Чапино ди Понте, один из его молодых прихожан, на исповеди признался, что с двумя товарищами собирается… Но ведь это же была исповедь! Она всегда тайна между священником и исповедующимся! Он не мог раскрыть эту тайну! Не мог еще и потому, что, раскрыв ее, погубил бы доверившего ему свою душу человека! Он не мог предать юношу, который ему исповедовался. Этот Чапино был одним из самых преданных его прихожан, которого он сам воспитал и вложил в его душу беззаветную веру… Но и Шипионе ему было жалко, он не хотел ни его страданий, ни его смерти. Как мог, Руска отговаривал молодого человека от задуманного, полагал, что отговорил… На всякий случай он предупредил Каландрино, что ему грозит опасность. Просто опасность и ничего конкретного. Вот от этого и пошли потом слухи…

– Николо Руска! – наступила очередь очередного благородного в своем праведном гневе проповедника – Стефано Габриэля. – Вы обвиняетесь в том, что подстрекали солдат не исполнять свой долг! И на этот раз есть свидетели ваших слов!

Это тоже было старое обвинение, предъявленное ему еще девять лет назад. Солдаты Трех лиг на границе с территорией Милана препятствовали строительству испанской крепости. Стреляли по рабочим, чисто из озорства, делали их жизнь невыносимой. Испанцы отгоняли их иногда, но потом те возвращались за старое.

А ведь эта возводимая крепость была надеждой католиков Вальтеллины! Уж во всяком случае, она была его личной надеждой. Надеждой, что протестантские цепи падут наконец, и Вальтеллина вернется под власть католической монархии… Ни о чем он не мечтал так страстно… и он не выдержал тогда…

– Я всего лишь сказал солдатам, что грешно католикам стрелять в католиков, – невозмутимо произнес Николо Руска. – Солдаты те не были протестантами…

– Какая разница?!! Они стреляли в испанцев! Во врагов, которые только и делают, что вредят их родине! Это испанцы закрыли свою границу для нашей торговли! Они желали бы задушить нас! Они мечтают отнять у нас Вальтеллину!

– Я только призывал к человеколюбию… Согласно долгу священника…

Утомительное, тягостное заседание окончилось на сегодня. Николо Руска услышал всякого в свой адрес, но понимал, что все три сегодняшних обвинения были для него неопасными. Они уже были давно отыграны, и Руска знал, как защитить себя от них. Суд и предъявил-то их, вероятно, только чтобы подготовить почву для следующего обвинения. И вот это будет много опаснее…

***

Николо Руска почти не спал ночью. В голову лезли разные мысли… Если он не сможет что-нибудь придумать, то штрафом, вероятно, не отделаться. Ему вполне может грозить вечное изгнание. Что тогда останется от его многолетних трудов?.. Многое останется все же. Останется его вера, которая будет жить в людях. Останется его школа. Только кто же теперь там будет преподавать… Нужно будет найти достойного человека на его место. Он сам будет искать его… Лучше молодого, только начинающего свой путь… Такого, каким он сам был тридцать лет назад.

Порой мысли его становились вдруг менее тоскливыми и появлялась надежда: быть может, его и оправдают, а значит, он сможет вернуться в Сондрио. Тогда он с улыбкой вспоминал свой дом и своих соседей. Вспоминал хромающего старого Пьетро, всегда срывающего шляпу при встрече с ним. Выражение его дряблого лица при этом было испуганным, как у провинившегося ребенка… Он и был большим ребенком… Дети… Он вспоминал своих детей – всех ребятишек, что ходили в его школу, вспоминал их смех, стихающий, когда он заходил в класс, и их внимательные глаза… Их вера была еще чистой, незамутненной сомнениями и грехами… Господи, неужели он не увидит больше своих ребят? Тут же Руска вспомнил молодую вдову Гольцони, одну воспитывающую троих малышей. Вспомнил ее тяжелые, грустные взгляды… Красивая и сильная женщина, и если бы он не был тем, кем был… Но он пришел в этот мир не для того. И он свой долг выполнял, как мог. И даже если его изгонят, то все было не зря, все его годы были не напрасны, все останется людям…

– Николо Руска! – очередь наконец-то дошла и до Иоганна Порта. – Вы обвиняетесь в публичном неповиновении властям и законам, в сопротивлении открытия гуманистической школы в Сондрио и препятствии ее работе. Письменные показания свидетелей представлены суду. Их много. Желаете ли вы ознакомиться с ними, подсудимый?

– Нет, этого не нужно. – Николо Руска отвечал спокойно, но весь вид его был усталым – бессонная ночь давала о себе знать. – Я на самом деле возражал против открытия школы, но законов не нарушал. Наоборот, я хотел, чтобы законы соблюдались.

– Хотите сказать, – произнес председатель суда, – что закон нарушали власти, открывшие школу? Так нужно понимать ваши слова?

– Мне неизвестны цели и замыслы властей, вероятно они были другими, но получилось…

– Что получилось?!! – перешел почти на крик Иоганн Порта. – Вы дошли до того, что обвиняете власти! А сами вы запрещали людям отдавать своих детей в школу! Это, по-вашему, соблюдение законов?

– Но я запрещал отдавать детей католиков в протестантскую школу, это не противоречит закону.

– Школа не была протестантской!!! – Иоганн Порта уже просто ревел. – Это государственная школа для всех!!!

– Но ее директор – преподобный Гаспаре Алессио. И преподаватели – тоже протестанты…

– Не все!

– Но это не меняет суть дела. Закон об исповедании предусматривает право отстаивать свои конфессиональные права, и я всего лишь следовал положениям закона…

Препирательства сторон продолжились и дальше. Руска хорошо знал законы в области религии, умело пользовался их статьями, но его противников мало интересовали юридические тонкости. Да и сам Руска осознавал, что и это обвинение, в общем-то, справедливо. Возможно, непредвзятый суд и встал бы на его сторону, ибо с юридической точки зрения его вина была довольно спорной, но по сути… чего же тут отрицать? Да, он сопротивлялся решению властей и препятствовал их реализации. Препятствовал, насколько хватало сил и умения…

Его увели. Ни по одному пункту обвинения он не признал свою вину, и суд стал совещаться. По первым трем обвинениям почти единогласно Николо Руска был оправдан, тут и в самом деле трудно было придумать что-то новое. Большинство судей склонялись к тому, чтобы признать священника виновным в последнем из четырех обвинений и приговорить к изгнанию. Некоторые даже хотели приговорить его к смерти, но таких было явное меньшинство. Даже они понимали, что состав преступления и близко не тянет на такое и настаивали на подобном наказании, просто чтобы ужесточить общую позицию суда и добиться-таки изгнания священника. Но на смертном приговоре настаивали и большинство из девяти предикантов, к счастью не имевшие права голоса.

Якоб Касут, председатель суда, уже хотел было переходить к логичному окончанию процесса. Никола Руска заслужил изгнание, это будет примером другим католическим священникам в Вальтеллине, этого ждут люди, неравнодушные к будущему страны. Да, строгость приговора вызовет недовольство у католиков… А с другой стороны, мягкостью приговора останутся недовольны воинственно настроенные протестанты… Но казнить известного священника на основании таких обвинений… это уж явно перебор.

Но тут в дело вмешался Иоганн Порта. Он, кажется, нашел, устраивающее всех решение:

– Я обращаюсь к суду и к вам, уважаемый господин председатель! Напоминаю, что подсудимый не признал свою вину ни по одному из обвинений. Но учитывая тяжесть обвинения по пунктам два и особенно четыре – это основание для проведения следственных действий!

– Вы что же, предлагаете подвергнуть его допросу? – спросил несколько обескураженный Касут.

– Именно! Государственное преступление, как и колдовство – это crimen exceptum. Исключительное преступление! И у нас есть сомнения в честности ответов подсудимого, значит его правдивость должна быть либо подтверждена, либо опровергнута.

– По пункту два… покушение на Каландрино… Но он же там точно не при чем.

– Пускай. Да наверняка! – не унимался Порта. – Но есть еще эта школа в Сондрио!

– Не представляю, что мы можем от него услышать… – решение явно давалось Якобу Касуту непросто. – Но что ж… требование, тем не менее, законное… Мы проведем дознание перед вынесением приговора. Предлагаю все же не сегодня…

***

З сентября выдалось чудесным. Солнце уже вышло из-за гор и залило светом всю долину. Горный воздух был сегодня необыкновенно чистым и прозрачным. Он словно дрожал от своей прозрачности, казался хрустальным и хрупким: только задень его, и он разлетится вдребезги…

Николо Руска улыбался. Он хотел скрыть свою улыбку, чтобы ни у кого не вызывать раздражения и злости, но всё, окружавшее его, творение Создателя было столь прекрасно… Даже протестантская церковь казалась ему красивой. Хотя ведь она уже старая, наверняка ее строили еще католики… Странно это… Здесь жили католики, строили церковь, куда же они все делись? А ведь вот они, никуда не делись, те же люди, просто теперь они все еретики…

Руска ожидал, что его снова поведут в церковь, но ему приказали пройти дальше. Сразу за церковью было маленькое поле, а после начинался поросший деревьями небольшой склон, спускавшийся к ручью, чуть дальше впадавшему в Рейн. Перед деревьями стояло полтора десятка человек. Среди них был председатель суда и все девять предикантов-обвинителей. Николо Руска увидел вкопанные в землю деревянные столбы, перекладины и веревки. Он тут же обо всем догадался, и у него похолодело внутри. Он и сам сначала не понял от чего: от удивления, от страха или чего-то иного… Конечно от страха, от чего же еще… Но он никак не ожидал, что с ним могут сделать такое.

Вопреки ожиданиям его не повесили за веревки, а подвели к жаровне, в которой лежало и грелось в огне какое-то железное изделие. Похожее на обычную кочергу, только это была не кочерга…

– Николо Руска, – обратился к священнику Якоб Касут, – суд решил подвергнуть вас дознанию. Желаете ли вы признать вину по выдвинутым против вас обвинениям?

– Я ни в чем не виновен, – Руска старался, чтобы его голос не дрожал, – ни перед законом, ни перед людьми, ни перед Богом…

– Предупреждаю, что вы будете подвергнуты пытке прижиганием железа. Вы не хотите признать вину?

Видя, что Руска молчит, Касут махнул рукой, и конвоиры поставили священника на колени перед толстой колодой. Рукав на его левой руке задрали и двумя веревками прижали руку к дереву. Обычный человек, только без камзола, в рубахе, поверх которой был одет кожаный фартук, вытащил «кочергу» из жаровни. Ее конец вроде бы не был даже красным… Руска закрыл глаза и приготовился к боли, и она тут же прожгла его, а он закричал. Он хотел не закричать, он думал, что не закричит, но боль была нестерпимой.

– Николо Руска, – снова спросил Касут, – признаете ли вы свою вину?

– Нет… нет… – хрипел Руска, а из глаз его текли слезы.

Касут обернулся туда, где стояли проповедники, взглядом спрашивая: «Достаточно ли?» Но все предиканты молчали, Иоганн Порта ненавидящим взглядом смотрел на подсудимого и сжимал кулаки. Тогда Касут обернулся к другим четырем судьям присутствующим на пытке: Петер Янетус настаивал на продолжении, остальные промолчали.

Касут опять сделал знак, и раскаленный металл во второй раз коснулся руки человека. Руска снова кричал, теперь он уже не пытался сдерживать крики. Ему снова предложили признать вину, он снова отказался.

Якоб Касут решил, что на этом, пожалуй, хватит, но предиканты потребовали продолжить дознание. Двое судий согласились с Касутом, но остальные поддержали проповедников.

Руку поменяли, теперь к колоде была прижата правая. И снова боль… Николо Руска решил, что признает свою вину, потому что терпеть больше не было сил, но каждый раз, как раскаленный металл убирали, и боль становилась немного меньше, он решал, что потерпит еще чуть-чуть – вдруг это последний раз? Так он вытерпел шесть прижиганий, пот градом лил по его лицу, и он уже не мог стоять даже на коленях, так что двоим конвоирам приходилось держать его, чтобы он не упал.

– Вы учились в иезуитской школе! – снова взял на себя инициативу Иоганн Порта. – Признайтесь, что вы член ордена!

– Нет… нет…

– Вы призывали своих прихожан к неповиновению властям! Признавайтесь!

– Нет… – стонал Руска едва слышно, – нет…

Судьям стало ясно, что Руска не мог уже говорить и вот-вот потеряет сознание.

– Уведите его… – приказал Якоб Касут.

Но священника пришлось не уводить, а относить – Руска был в полусознании и ноги его не слушались.

– Ну что? – вздохнув, спросил Касут у собравшихся.

– Он достаточно наказан, – произнес один из судей. – Можно выносить приговор.

– Но он еще не признал вины! – возмутился Иоганн Порта.

– А если он ее так и не признает?

– Нужно продолжить завтра, – предложил Блазиус Александр. – Если он не признает вину, то и закончим на этом.

– В Вальтеллине, конечно, возмутятся… – задумчиво произнес Георг Йенач. – Но уж если мы начали… Пусть возмутятся, зато это будет примером для остальных.

– Слов нет, – засомневался Касут, – назидательный пример полезен… Но не перевесит ли вред от него пользу? Да ведь он уже и не молод…

– Какой вред?! – Иоганн Порта был раздражен сомнениями своих коллег. – Их всех нужно держать жесткой и твердой рукой! Иначе они украдут у нас не только Вальтеллину!

Решили продолжить завтра, если состояние подсудимого позволит это. А пока отправили к нему врача.

Николо Руска был в сознании. Даже боль от ожогов, казалось, поутихла. Немногословный лекарь – добрый, седенький старичок – аккуратно, стараясь как можно меньше причинить страданий, смазал раны каким-то маслом, дал выпить чего-то горького и теплого, сказал пару ободряющих слов и ушел.