Башня говорящего осла

– Эй! Слышишь меня? Слезай оттудова! – крикнул Гантимур, задрав голову к потолку.

Сверху послышалось возня и сонное бормотание.

– Я кому сказал? Слезай, хватит дрыхнуть! – и Гантимур щелкнул ногтями большого и указательного пальцев.

С болванчика сошла невидимость. Он лежал животом на потолке, подложив руки под голову. Перевернулся на спину, потянулся, сладко зевнул и принял сидячее положение. На потолке.

– Чего тебе? – спросил болванчик Гантимура, тоже задрав голову, только не вверх, а вниз.

– Я ухожу, остаешься за старшего, – ответил Гантимур. – Вот записка. Отдашь ее Гробсу. Всё понятно?

– Да понятно, иди уже давай! – проворчал болванчик.

Он слез с потолка, развалился на гантимуровской кровати и принялся вдохновенно чесать бороду.

– Я говорю, вот письмо, отдашь его Гробсу. Ты меня слышишь?

– О Боже! Дадут мне поспать в этом доме когда-нибудь или нет?

Болванчик взял записку, сунул в карман полосатой арестантской куртки и свернулся калачиком лицом к стенке.

«Ишь ты! – подумал Гантимур, напоследок разглядывая своего двойника. – Неужели я такой же? А какой же еще? Ведь он ведет себя точно как я». И он опять вспомнил жену, и ему стало совсем грустно.

Вздохнув, он накинул на себя невидимость, подошел к стенке и уже поднял руку, чтобы откинуть стенку пальцами, как занавеску, но тут в коридоре раздались шаги стражника и в замочной скважине заскрежетал ключ.

– Заключенный ноль-девяносто пять! – выкрикнул охранник. – Поднимайтесь! Пойдете со мной.

– Сам ты ноль! – огрызнулся Гантимур-болванчик, но всё же спустил ноги с кровати и, зевнув, стал натягивать башмаки.

Как вы, может, заметили, болванчик вообще имел склонность к долгому сну. Это Гробс нарочно добавил ему побольше сонливости, чтобы у тюремщиков было меньше возможности обнаружить подмену: спит арестант, ну черт с ним. Спящего охранять легче. Может быть, у него смысл жизни потерян, а так хоть сны посмотрит человек.

Гантимур-настоящий конечно же решил узнать, куда это его (точнее его двойника) волокут, и пошел следом. Болванчику надели кандалы и посадили в шляпсоновскую карету. Гантимуру такой поворот событий совсем не понравился. Он забрался на запятки– там никого не было – и карета тронулась.

Что случилось дальше, вы знаете. В лесу, у поваленного молнией каштана, принц стал свидетелем подлого убийства самого себя. Ему ужасно хотелось долбануть каким-нибудь бревном душегуба Моррака по голове, а затем то же самое проделать со Шляпсоном. Но он остался безучастным, смекнув, что если все подумают, что он мертв, то ему легче будет прокрасться во дворец и забрать оттуда сына.

После того как Моррак закопал убиенного, перед Гантимуром встал выбор: снова забираться на запятки кареты или остаться.

Соблазн попасть вместе со Шляпсоном прямо во дворец и навести там шороху был велик, но и болванчика было жалко, вдруг его еще можно спасти. Как только карета отъехала, принц подошел к свежей могиле и начал раскапывает ее. Лопаты у него, конечно, не было, поэтому приходилось применять волшебство. Это как раз тот случай, когда неволшебство в сто раз удобней волшебства. Ковырять комья земли с помощью заклинаний – это почти как шнуровать ботинки зубами. Кроме того, тратить волшебную энергию на подобные пустяки – сущее расточительство. Ну а что делать?

Могилка, выкопанная Морраком, была неглубока. Наконец Гантимур подцепил болванчика под мышки и выволок наружу.

Болванчик не подавал признаков жизни, Моррак душил его как следует, на совесть. Если бы здесь оказался врач, то без сомнений констатировал бы смерть. Но болванчики, как и куклы Кроля, существа вроде как и не совсем живые, хотя и неживыми их тоже не назовешь. А это значит, что если они как бы мертвы, то совсем мертвыми их считать тоже не надо торопиться.

Гантимур разложил своего двойника на травке, сел рядом и закрыл глаза. Внутренним взором он искал поврежденные места внутри болванчика и мысленно заставлял их исправиться. Через несколько минут из груди откопанного вырывался слабый хрип. Затем второй и третий. Болванчик принял сидячее положение. Он стал откашливаться, отплевываться и ругаться.

– Мерзавцы! – говорил болванчик, имея в виду Шляпсона и его прихвостня Моррака. – Я вам устрою счастливую жизнь! В клетку посажу и буду новые заклинания на вас испытывать. Вы у меня еще попляшете в художественной самодеятельности, паразиты мелкотравчатые! Дайте только до вас добраться.

Само собой, никакой счастливой жизни болванчик никому устроить бы не смог, потому что не был волшебником. Он просто вел себя так, как вел бы настоящий Гантимур, если бы сам оказался в такой жуткой ситуации.

Гантимур удовлетворенно улыбнулся: ежели кто начинает ругаться и обещает разделаться со своими знакомыми, значит, он уже ни при какой не при смерти, а наоборот – пошел на поправку.

На полянке послышался хруст веток. Два Гантимура повернули головы и увидели приближающегося Гробса.

– Вы в порядке? Что случилось? Почему вы все в земле?– взволнованно спросил Гантимуров Гробс и, не дожидаясь ответа, стал рассказывать, что случилось с ним.

А случилось с ним вот что: он, сбежав от друзей и родственников, вернулся в родимую тюрьму. По привычке пошел в свою камеру, раздвигая рукой стены. Камера была уже занята новым сидельцем – как и все местные сидельцы, так же мало похожим на волшебника, как таракан на дельфина. Гробс хлопнул себя ладонью по лбу и сказал: «Вот ведь я какой растяпа! Я же теперь не здесь живу!» И заспешил через стены в гантимуровскую камеру.

Но гантимуровская камера тоже была уже занята каким-то немагическим хмырем. Ни Гантимура там не обнаружилось, ни дрыхнущего на потолке болванчика.

Обалдевший Гробс чуть не грохнулся в обморок. Он и так от визита милых родных людей еще до конца не оклемался. По счастью он вспомнил, что в его тюремных тайниках где-то валяется «компас-ищейка» – собственное изобретение. Это такая штучка, которая на манер собаки берет след недавно ушедшего отсюда человека. Только настоящие собаченции носом вынюхивают, а эта фигулька работает на волшебстве. Она, как следует из названия, похоже на компас: куда красная стрелка показывает, там, значит, и надо искать сбежавшего.

И вот Гробс стал лихорадочно рыться по своим секретным загашникам. При этом гремел так, что перепугал бедных стражников, которые решили, что узники озлобились и затеяли бунт и придется их урезонивать дубинами. Но тут Гробс наконец нашел на антресолях свой приборчик, настроил на поиск Гантимура и побежал, куда показывала красная стрелка.

Вскоре добрался до лесной полянки с поваленным каштаном…

Выслушав бывшего волшебника второго класса, принц, в свою очередь, рассказал, как Шляпсон со своим прихвостнем Морраком ошибочно задушили болванчика, а Гантимур его снова оживил.

Гробс после суда, на котором ему влепили десять лет одиночной камеры, перестал чему-либо удивляться, но сейчас слушал своего товарища с ошалелыми глазами. Узнав, что болванчик только что воскрес из мертвых, он бросился к нему и стал ощупывать с головы до пят, заставлял показывать язык, мерил пульс и разглядывал радужную оболочку глаз, пока не убедился, что с его искусственным человеком все в порядке.

– Нет худа без добра. Теперь у меня развязаны руки, – подытожил Гантимур. – Враги думают, что я мертв, и в этом моё главное преимущество. Теперь можно с чистой совестью пойти и устроть в королевском дворце маленькое, но разрушительное землетрясение. Хотите составить мне компанию? Это, конечно, опасно, но зато скучать не получится.

– Вы же знаете, я всегда рад вам помочь, но если вы хотите действовать тайно, боюсь, я буду вам только помехой, – ответил принцу волшебник Гробс. – Вспомните о моем проклятье: я люблю одиночество, а оно меня – нет. Пока я сидел в тюрьме, я был тюремщиком своего одиночества. Десять лет я наслаждался им вопреки его воле. А теперь, когда я очутился на свободе, одиночество от меня сбежало. Где я ни появлюсь, всегда будет людно. Готов спорить, что максимум через десять минут, эта полянка начнет наполняться людьми.

– Действительно, я как-то об этом не подумал, – сказал принц. – Толпа, которая будет сопровождать вас, мне совершенно ни к чему. Нам действительно лучше расстаться. Что же вы собираетесь делать?

– Вернусь в Башню говорящего осла и буду жить в ней пока нелегально, невидимкой. А потом что-нибудь да придумаю. Если понадоблюсь, ищите меня там.

– А что будет с болванчиком?

Они разом обернулись. Гантимуровский двойник лежал на травке рядом со своей разрытой могилой и мечтательно чесал живот через полосатую курточку. Услышав, что речь идет о нем, он перевернулся на бок и посмотрел на своих хозяев.

– Как что? – ответил Гробс. – Возьму с собой в башню. Я к нему привязался. Он же мне уже родной. Хотя после переделки характер у него поменялся…

Болванчик встал с земли и исподлобья посмотрел на Гробса.

– В тюрьму я не согласен. Вам в тюрьме хорошо, вот сами там и сидите. А я за свою короткую жизнь уже и в тюрьме насиделся, и в могиле належался. Теперь пожить хочется.

Глава 28. Её высочество в мучительной неизвестности

– Вообще, я не специалист по искусственным человечкам, – сказал доктор Флюс, осматривая Деламара. – У них всё другое. И даже зубы лечить им надо как-то по-особому. Потому что вся анатомия – за счет волшебства. В мединституте у нас, конечно, был краткий курс общей волшебной медицины… Что я могу сказать? Позвоночник, руки и ноги целы. Это просто восхитительно… Четыре ребра сломаны. Ушиб головы, сильное сотрясение мозга, жар. Это уже не восхитительно…

– Он скоро поправится? – спросила врача принцесса Лиза.

– Кукла выздоравливает гораздо быстрее человека. В нашем случае главное лекарство – постельный режим. Лежать, лежать, и еще раз лежать! И тогда, я думаю, всё будет восхитительно.

Доктор Флюс не стал говорить принцессе, что солдатика нужно показать волшебнику. А еще лучше врачу-волшебнику. Потому что ушибы серьезные и от стоматолога здесь мало проку. Но где их сейчас найдешь, настоящих волшебников? Уж доктор-то Флюс знал, чего стоят нынешние волшебники. Сколько тридцать третьих зубов он вживил в их челюсти – не сосчитать. Так что зачем расстраивать ребенка? Тем более что кукла и в самом деле выздоравливает быстрее человека. А если не выздоравливает, то это всего лишь кукла.

Принцесса немного успокоилась, хотя и почувствовала, что доктор Флюс что-то недоговаривает. Но недоговаривать – это не врать, это нормально.

Кровать Деламара из казармы была переставлена в игровую комнату. Принцесса пока тоже решила сама оставаться здесь, чтобы сразу узнать, когда армия Мандрагора вернется из похода по подземелью.

Ей не терпелось расспросить маленького офицера о принце, но Деламар все время находился в каком-то полубреду. Он вроде бы понимал, о чем его спрашивают, даже иногда кивал головой, но тут же начинал что-то бессвязно бормотать, звать кого-то на помощь, с кем-то ругаться, то сам себе отдавал военные команды, то начинал признаваться кому-то в любви. Во время визита врача он вдруг пришел в себя, вполне внятно ответил на несколько вопросов о самочувствии, но после того как доктор Флюс ушёл, впал в бессвязный бред и вскоре уснул . Принцесса сидела у его кроватки и ждала. Прошел час. Вдруг ровное дыхание больного прервалось, он открыл глаза и внимательно посмотрел на Лизу.

– Ваше высочество! – твердым голосом сказал Деламар. – Где принц? Полковник Мандрагор не нашел его?

Лиза встрепенулась.

– Мандрагор с офицерами еще не вернулся, – ответила она. – А что случилось с тобой? И как ты себя чувствуешь?

– Вы ничего знаете? На принца было совершено нападение. Большой мужчина гнался за ним… Принц превратился в маленького человечка и убежал под кровать. Я задержал нападавшего, а принц с Беладором скрылись в крысиной норе. И там они провалились.

– Постой! Ты говоришь, что принц превратился в маленького? – Лиза предположила, что у Деламара всё еще продолжается бред. – Он сам превратился или его кто-то превратил?

– Не знаю.. Только принц вдруг стал ростом примерно как я.

И Деламар в подробностях пересказал принцессе все, чему свидетелем он был с того момента, как Костя вбежал в свою комнату и закрыл за собой дверь, и до тех пор, когда товарищи по оружью обнаружили капитана на полу принцовой комнаты со смятыми ребрами и ушибленной головой.

Лиза задумалась. Первый вывод, который можно сделать из рассказанного Деламаром, отряд Мандрагора спустился в подземелье, чтобы вывести оттуда принца, и ни с какой другой целью. Во-вторых (а это было понятно и без Деламара), принцу угрожает опасность во дворце. Капитан хорошо запомнил внешность нападавшего и подробно описал Лизе. Ни среди придворных, ни среди слуг Лиза альбиносов вспомнить не могла. В-третьих, решила Лиза, либо Костю заколдовал кто-то, кто хотел помочь ему спастись от преследователя, либо его заколдовал сам преследователь, но потом упустил. Поэтому нужно надеяться, что поход Мандрагора закончится удачно и не надо ничего говорить отцу: в том, чтобы достать заколдованного мальчика из крысиной норы, от королевской власти толку мало.

Как видите, принцесса была не только проницательной, но еще и очень хорошо соображающей девочкой. Напрасно Ленц беспокоился, что из нее не выйдет толковой королевы.

В двери в кладовку у самого пола была другая дверь, маленькая, на манер как делают для кошек, только не с горизонтальными петлями, а обычными, вертикальными – чтобы барышни и офицеры могли спокойно ходить туда-сюда, не дожидаясь, пока кто-нибудь из нормальных людей придёт и запустит их домой или выпустит на волю.

Вдруг эта маленькая дверь распахнулась и в игровую комнату вбежала белобрысая предводительница Линда.

– Ваше высочество! – закричала она, на бегу приподнимая полы юбки, чтоб не запутаться и не грохнуться на пол. – Они вернулись!

Лиза вскочила и поспешила в кладовку.

Глава 29. О трех московских страдальцах

Забегу немного вперед и расскажу, как там дела у Костиной мамы. Я знаю, что девочкам (а они, возможно, тоже читают мою книгу) не очень интересно про злодейства и драки. Им подавай про наряды и всевозможные нежные чувства.

Так вот. Артисты на поезде благополучно доехали до Москвы. На маму больше никто не охотился. Начался новый этап киносъемок.

Здоровье Миниюбкина с каждым днем ухудшалось. Если раньше у него раз в день на несколько минут возникал зуд в области левой лопатки, туда, куда попала искра от когтей Атиллы, то сейчас лопатку жгло, как будто к ней прикладывали раскаленное железо. Приступы участились до трех-четырех в день и при этом становились всё продолжительнее. Иногда режиссер прерывал съемки и на час-другой запирался в своем фургоне, чтобы никто не видел, как ему плохо, а артисты и технический персонал терпеливо ждали, когда можно будет продолжить работу.

Боль исчезала внезапно. Миниюбкин поднимался с кушетки и возвращался на съемочную площадку. В эти минуты он был прекрасен. Глаза лучились молодостью, движенья становились точны и изящны, а голос приобретал раскатистость и глубину. Но главное не это. Всё, что он теперь делал, имело на себе отпечаток высокого таланта. В самой обычной вещи Миниюбкин мог найти и показать другим что-то неизъяснимо прекрасное или наоборот – отвратительное и жуткое, и все ахали от изумления.

От Миниюбкина словно исходило какое-то сияние, и те, кто находился рядом, тоже начинали немного светиться. В первую очередь – Костина мама. Она могла просто пройти перед камерой, ничего такого особого не делая, и все опять-таки ахали. В общем, аханье вокруг Миниюбкина раздавалось ежеминутное.

Киношные начальники в виде исключения разрешили ему полностью переделать сценарий фильма – сами они не ахали, но послушав, как это делают другие, поняли, что поймали удачу за хвост, и им только осталось попытаться вредить Миниюбкину как можно меньше. Весь уже готовый материал режиссер либо перекроил, либо выбросил к чертовой бабушке.

По Москве поползли слухи, что вскоре на экраны выйдет истинный шедевр с необыкновенной, никому ранее не известной артисткой в главной роли.

Аттила было вздохнул свободно: Миниюбкин к маме больше не приставал. Потому что он либо валялся на кушетки, мучаясь от боли в лопатке, либо, когда боль отпускала, целиком погружался в творчество. И в обоих случаях ему было не до любовных глупостей. В Костиной маме он теперь видел только прекрасный неземной образ, который сам и нарисовал. А как женщина она его перестала интересовать, потому что теперь кроме фильма его больше ничего не интересовало. Ни женщины, ни мужчины, ни звери, ни клопы, ни водоросли с пальмами.

Однако расслабляться Аттилле было рано. Подсвеченная гением Миниюбкина, мама стала пользоваться небывалым успехом у противоположного пола. Каждый, кто забредал на съемочную площадку, моментально попадал под ее очарование и начинал засыпать комплиментами, цветам и эсэмэсками. А те, кто позастенчивее, просто молча таращились на нее со сдавленным от волнения горлом.

Аттила всегда был начеку. Он примечал самых нахальных ухажеров и следил, чтобы они не переступали границу дозволенного. Победа над румяным советником Помпилиусом придала ему уверенности.

Маме льстило внимание мужчин. Она со всеми была мила, но предпочтения никому не оказывала. Разве что пару-тройку раз согласилась сходить поужинать в ресторан со своими поклонниками. Но это не считается, потому что свидания происходили под присмотром ее сторожевого кота.

Её по-прежнему очень сильно мучило то, что она ничего про себя не помнит до того дня, когда пришла на пляж, где снимали кино. Она даже имени своего не помнила. По фильму мамину героиню звали Ванда. И все так ее и называли. Ванда, ну и Ванда. Не шибко по-русски, но тоже пойдет. Не Просдоха какая-нибудь или, скажем, Епихария (есть и такие имена) – и на том спасибо. Ванда-веранда.

По ночам ей иногда виделся какой-то мальчик, а рядом с ним мужчина с бородой. Они махали руками и что-то кричали, как будто звали ее. Но всё было окутано туманом, и разглядеть их лиц никак не получалось. И мама просыпалась вся в слезах и колотила кулаком подушку, потому что ничего не понимала: причем здесь мальчик и бородатый мужчина.

Но про ее ночные страсти никто не знал. На людях мама, она же Ванда, без конца улыбалась и шутила, как будто у нее все чудесно. И только Аттила видел мамины мучения. И он каждую ночь ругал своего хозяина Гантимура за то, что тот заколдовал свою жену таким жестоким колдовством. А днем он мысленно говорил своему хозяину: «Ну, Гантимурчик, миленький, хоть бы ты поскорее вернулся, обалдуй ты эдакий!»

А что будет, думал Аттила, если он не вернется? Ещё неизвестно, что с мамой через месяц должно произойти. Гантимур ведь говорил, что ровно через месяц мама проснётся и всё забудет. А поскольку она и так проснулась и уже ничего не помнит, значит, по истечении месяца с ней обязательно случится какая-нибудь новая непредвиденная гадость. Например, она снова всё забудет. Даже то, что теперь она подающая надежды актриса по имени Ванда. Или возьмет и опять уснет волшебным сном. Что тогда Аттиле с ней делать, со спящей, за две тысячи километров от дома?

В общем, вот такие три жертвы волшебства получились в моей истории посреди столицы нашей родины: Миниюбкин, Костина мама и кот Аттила.

Однажды придя со съемок в гостиницу, в которой их с Аттилой по приезду в Москву поселили, мама села в кресло с отломанным подлокотником и стала рассматривать стенку.

Аттила всегда заставлял маму брать его везде с собой, чтоб она не отбилась от рук (или лап), но сегодня решил устроить себе выходной. Имеет же право кот в кои-то веки взять и расслабиться? Целый день он валялся не кровати, лопал колбасу, смотрел новости по телевизору, сам себя развлекал простенькими кошачьими чудесами (типа наколдовать себе мышку) и не думал ни о каких мамах и Гантимурах.

Вид пришедшей кино-Ванды ему совсем не понравился. Аттила потерся о ноги хозяйки и запрыгнул к ней на колени.

– Мур-р-р! – сказал он, лизнув шершавым язычком мамину ладонь. – А ну-ка, расскажи, красавица, сколько мужчин сегодня упало в обморок от твоей красоты?

– А! – махнула рукой мама. – Мало. Двое или трое. Не помню.

– Всего-то? Не может быть! Кажется, ты не в настроении? Ложись, я помну тебе грудь.

– Поллинария Сергеевича сегодня прямо с площадки увезла скорая помощь, – тихо проговорила мама. – Ему с каждым днем все хуже и хуже.

Надо сказать, что Аттила слабо разбирался в кинематографе. Точнее, он вообще не понимал, зачем выдумывать истории, записывать их на камеру, а затем показывать другим, когда от этих историй и в настоящей-то жизни никакого спасения. Лежать себе на диване и вкушать мирские удовольствия можно и без всяких ваших придуманных историй.

С тех пор как Миниюбкин перестал представлять опасность для сохранности мамы, он Аттилу мало интересовал. Чудит человек – и пусть себе чудит. А то, что причина этой чудаковатости – волшебная искра из-под Аттилиных когтей, Аттиле на ум даже и не приходило.

Мама лежала на заправленной кровати, а Аттила попеременно надавливал ей лапками на грудь, слегка покалывая коготками сквозь одежду. Постепенно маме становилось легче, чувство опустошенности притуплялось.

– Котик, я устала, – сказала мама. – Я так больше не могу. Я выхожу замуж.

Аттила перестал перебирать лапками.

– Здрасте! – оторопело выговорил он. – Я же тебя на один день всего оставил! За кого же? За Миниюбкина?

– Нет, – ответила мама. – Во-первых, у Поллинария Сергеевича уже есть семья. А во-вторых… Во-вторых… В общем, я устала и тебе этого не понять. Пойду замуж. Хуже уже не будет.

Аттила спрыгнул с маминой груди на пол и стал ходить по комнате туда-сюда, задрав хвост. Кошачье сердце колотилось, как будто он только что удирал от собаки. Голова казалось чугунной, а лапки соломенными.

«Вот и всё, – думал Аттила. – Я не смог выполнить просьбу хозяина. Я старался. Я не виноват. Это конец».

Глава 30. Со щитом и на щите

Лиза вбежала в кладовку. Офицеры уже выбрались из крысиного лаза и закрыли за собой металлическую дверь на засов. Их встречали барышни, спустившиеся по лестнице с верхней полки.

Увидев принцессу, военные замерли по стойке смирно, а дамы присели с поклоном. Лиза опустилась на колени, чтобы не так сильно возвышаться над маленькими человечками.

Майор Кориандр сделал несколько шагов к принцессе и отдал честь.

– Ваше высочество! Мы вернулись, – сказал майор.

Устало вздохнув, он набрал воздуха в грудь, чтобы продолжить, но принцесса перебила его:

– Где принц? Вы нашли его?

И тут же увидела, что двое человечков лежат прямо на полу.

– Господи, что с ними?

– Это и есть принц, – ответил Кориандр, указав на одного из лежащих офицеров. – Он не ранен, не волнуйтесь. Это от усталости. А второй – полковник. Ему нужна помощь.

Лиза наклонилась над маленьким Костей. Он спал тревожным сном, дыханье его было частым.

Лиза потому сразу не узнала Костю, что, во-первых, никогда не видела его таким маленьким, а во-вторых, он с головы до пяток был выпачкан известкой и ржавчиной, обсыпан трухой и забрызган кровью. Впрочем, как и другие человечки.

Костя отключился, как только игрушечная армия выбралась на свет Божий. Просто опустился на землю и уснул, ощутив, что он в безопасности. По части выносливости юный принц сильно уступал офицерам, закаленным регулярными вылазками в подземелье. И, честно говоря, вообще было не понятно, как он выдержал весь путь, и при этом ни разу не обнаружил своего страха перед лицом смертельной опасности.

Полковник Мандрагор потерял много крови. Последнюю часть путь товарищи несли его на руках.

Крыса-председатель, когда велела своим подчиненным освободить гвардейцам путь для отступления, не собиралась так просто признать поражение. Она послала вдогонку наглецам, посмевшим вторгнуться в ее владения, несколько десятков своих бойцов, покрупней и проворней, которые побежали обходными коридорами.

Отряд Мандрагора был уже близок к дому, до железной двери, за которой их ждала родная кладовка, оставалось пятьсот-шестьсот шагов по прямой. В этом месте тоннель расширялся, а свод поднимался, образуя зал со сквозным проходом, не такой большой, как тот, где состоялся бой, но тоже довольно просторный.

Только они вышли на середину зала, сверху на них начали прыгать крысы – сквозь дыру в потолке. Первая крыса повалила на землю полковника и вонзила в него свои резцы. Через две секунды она была мертва – лейтенант Латинар воткнул копье ей прямо в ухо. Остальные твари уже либо падали на подставленные копья, либо рядом, и никого больше достать не смогли.

Несмотря на внезапность нападения, офицеры сориентировались мгновенно. Двое, отбросив копья, схватили под мышки раненого командира и поволокли к коридору – тому, который выводил из подземелья.