Камень небес

– Значит, для него достаточно, чтобы хвост распушить.

– Да и ладно. Но я вот чего не пойму – не только он, многие как-то быстро переменились. Вот жили мы вместе с ними рядом, делали одно дело, почти дружили, можно сказать. А теперь получается, что мы вроде как с одной стороны баррикад, а они с другой… Когда всё начиналось, оно ведь задумывалось для того, чтобы всем лучше стало жить, а не только некоторым, кто пошустрей оказался и урвал кусок. Зачем столько шумели на съездах, зачем эти трое ребят погибли тогда в августе, если всё так повернулось, что всякая там инфляция, безработица, наркотики, девки продажные, этот – как его? – рэкет… Они всегда были где-то там, далеко, а теперь вот и у нас. Откуда это всё повылазило? Где эти отважные, решительные люди, которые Белый дом защищали? Куда они подевались? Тоже отхватили себе куски и теперь довольны?

– Чудак ты… на одну букву, – усмехнулся Пётр. – Всё с самого начала так и было задумано. Одним – шоколадки, а другим – сухарики. А остальное – это как приложения бесплатные.

– Да ну – «задумано». Это мы сами как-то прошляпили. Начиналось-то ведь правильно, много чего менять надо было. А потом застряли, забуксовали. Только орали: «Свобода, свобода!» А свобода должна какие-то границы иметь. Иначе анархия получается. Каждый что хочет, то и творит. Вот недавно я прочитал, один такой заявил: «Что вы жалуетесь на жизнь, кричите, что кто-то хапнул, а другим не досталось? Ну вот я хапнул, и рад этому. А вы почему не хапнули?» Он представить себе не может, что большинству людей просто в голову не приходит что-то хапнуть.

– Виточек, ты мал и глуп… – Зарицкий потрепал его по рыжеватым вихрам. – Про мировое правительство слышал? Это они для всех законы устанавливают. Теперь вот и до нас добрались. Насажали своих людей везде. А мы тут ползаем, как букашки, и ни на что влиять не можем.

– Ты веришь в эту чепуху? – изумился Виток. – И кто же туда входит?

– В том-то и дело, что никто не знает. У них конспирация строжайшая. А только без них ничего в мире не решается.

– Да брось ты! Кто-то байки сочиняет, а ты всерьёз…

– Ладно, не о том сейчас надо говорить, – оборвал его Пётр. – Ты вот как дальше жить-то собираешься? Вас четверо скоро будет. Так и останешься в этой… хижине дяди Тома?

– Тесно, конечно, – согласился Виток. – Да ещё это… Лежим с Дашей и ждём, когда холодильник заработает. И всё потихонечку, потихонечку. А то вдруг Маришка не спит?

– Ну вот я и говорю, – продолжил Зарицкий. – Надо тебе заяву в разведком подать, пока он ещё существует. На расширение. Ты человек заслуженный, первооткрыватель. Видал, четыре новых дома строится?

Виток качнул головой. Он и сам понимал, что в его комнатушке дальнейшая семейная жизнь превратится в убогое существование. Одиннадцать квадратов, кухня общая, удобства на улице, соседи – бессемейные пролетарии, не наделённые нежными характерами. Одному-то ему среди них проще было, к тому же его жизнь проходила больше в горах да в тайге, где он чувствовал себя легко и независимо, растворяясь в природе и вместе с ней следуя её законам. Теперь же, хоть и тянуло иногда к прежней вольнице, но больше хотелось быть рядом с Дашей, быть отцом для Маришки, вообще чувствовать себя главой семейства. Мягкая Дашина настойчивость понемногу отучала Витка от холостяцких привычек, и он бросил курить, перестал разбрасывать везде носки и рубахи и впервые за много лет не стал проситься на зиму на какой-нибудь дальний участок, а сидел в конторе и рисовал карты, схемы и разрезы, вспоминая давно забытые навыки. После работы он с радостью спешил домой, купив по пути шоколадку или вафли для Маришки.

– Так они все уже распределены, наверно, – мрачно сказал он. – А больше и не будут строить. Мишка же говорил – Москва деньги даёт только на поддержание штанов. Решили, что не нужна стала геология, слишком много мы всего наоткрывали. Даже диссертации на эту тему пишут.

– Ну это ерунда! – заявил Пётр. – Какая может быть экономика без геологии? К тому же золотишко-то всегда стране нужно будет. А мы скоро сами начнём россыпи разрабатывать… Но тебе обязательно надо в одну из этих новостроек заселиться. Мишка теперь, точно, на жильё вряд ли раскошелится. Себе-то дом отгрохал двухэтажный, с гаражом. Вот куда денежки ушли. А начни копать – по бумагам всё в ажуре окажется.

– Кто же будет всё переигрывать? Да и попробуй только заикнись – такой хай подымется. Не хочу.

Пётр вскочил и начал махать руками.

– Что ты филантропию разводишь? Полжизни в полях провёл, имеешь право на нормальное жильё! Не надо в благородство играть. Ты вот месторождение нашёл, а Мишка лицензию продаст каким-нибудь олигархам, думаешь, тебе что-нибудь достанется? Всё между своими поделит.

– Откуда ты знаешь?

– Интересуюсь. В конторе-то почаще, чем ты, ошиваюсь… Лицензии он сразу оформил на всё, что мог. У меня бы ума не хватило. А теперь будет торговать ими потихоньку. Там же всё схвачено.

Виток сидел молча и смотрел на сопки. Пётр сел на траву рядом.

– У нас, дорогой мой, теперь капитализм. А как нам говорили про него раньше? Там нет справедливости, там человек человеку волк. Это потом всё развернули наоборот, послушаешь – так просто райская жизнь скоро наступит… Для кого-то, может, и наступит. Для Мишки и компашки его. А для нас шиш. Так что хоть зубами, хоть когтями, но должен ты себе хату выскребать.

– Да не могу я так, пойми ты. Чем я тогда лучше Мишки буду?

Пётр ткнул его кулаком в бок.

– Я узнавал у Дваждыкентия – по квартирам только предварительное решение было. Ещё ничего не утверждали, ордеров не выписывали. Так что пиши заяву и не заморачивайся.

3

Хотите верьте, хотите нет, но эта моя комната сама себе не нравится.

«Парень из преисподней»

Виток давно мечтал о своём доме. До того надоела общага с её вечным шумом, галдежом и гулянками, куда постоянно подселяли бесприютных индивидов со смутным прошлым и полным отсутствием изящных манер. Часто это были персонажи, недавно вышедшие на свободу из мест, как принято говорить, не столь отдалённых, которые, имея опыт жизни среди суровых нравов и в условиях постоянного смирения плоти, пытались приспособиться к вольной жизни именно в геологии, – тем более что она всегда охотно принимала всех, кто был годен к тяжёлому неквалифицированному труду в отрыве от очагов цивилизации. В полевых условиях они проявляли (за редкими исключениями) такое трудолюбие, что хоть значки ударников навешивай, а то и медали, и пахали на проходке канав и шурфов с утра до вечера без выходных, потому что заработок зависел «от кубов»: больше накопал – больше получил. Виток иногда даже притормаживал кое-кого – однажды невысокий, худощавый мужичонка сказал ему, что не надо сооружать над шурфом вороток для подъёма бадьи с породой: «Чё время-то терять? И наряд неохота на двоих делить». – «Так проектная глубина – пять метров. Ты оттуда лопатой будешь кидать?» – спросил его Виток. «По такому грунту я и с шести кидал», – заявил мужичонка, и Виток почему-то ему поверил. Но по технике безопасности ручная выкидка породы разрешалась только до двух с половиной метров, и Виток всё-таки распорядился установить вороток: мало ли что может случиться, отвечай потом. Мужичок был очень недоволен, но, похоже, не столько потерей времени и денег, сколько отнятой возможностью показать свою удаль.

Но всё менялось, когда работяги прилетали в посёлок на отгулы или на увольнение в конце сезона. Получив в конторе свои длинные рубли, они несколько дней предавались таким диким оргиям, что древние римляне наверняка позавидовали бы. Откуда-то в их обществе появлялись весьма поизносившиеся гетеры, сильно проигрывавшие античным в красоте и образованности. И поскольку у «патрициев» гонору было выше крыши, они дрались из-за них между собой (да, впрочем, и по любому поводу), мирились, распив очередной «пузырь», и снова дрались, производя в общежитии невероятный шум и превращая комнаты в конюшни. Иногда бывало, что кого-то несильно резали, и тогда соседям приходилось искать участкового Самедова, который сначала препровождал виновника в свою «кандейку», а потом отправлял в городскую КПЗ[2]. До смертоубийства дело не доходило, но Виток, если был в это время в посёлке, уходил ночевать к Петру, потому что от кого-нибудь могло прилететь и ему – просто так, от избытка чувств. Да и всё равно в такие дни, он, как ни закрывал голову подушкой, заснуть в своей комнате не мог.

Пирушка заканчивалась самое большее через неделю, когда заработанные за несколько месяцев деньги разлетались неизвестно куда, и тогда решившие остаться на зиму кадры приходили в комнату к Витку, сильно извинялись за имевшие быть беспорядки и просили срочно отправить их в какую-нибудь разведочную партию, где накормят, напоят и спать уложат, а главное, снова дадут заработать. Прочие как-то ухитрялись перебазироваться на Большую землю, чтобы по весне попытать счастья снова.

С годами Витку стали чрезвычайно докучать эти «фестивали» в редкие недели домашних побывок. Однако на свой дом можно было рассчитывать, только заимев супругу и детей. Виток же, потеряв всякую надежду на устройство личной жизни, сознавал, что мечта так и останется мечтой, и стремился как можно реже появляться в посёлке в том числе и от тоски по несбыточному.

Но и теперь, став главой семейства, Виток не надеялся, что у него получится свить здесь настоящее родовое гнездо. Хотя Северо-Майская экспедиция (а теперь – АООТ «Северомайгео») располагалась в посёлке больше сорока лет, квартирный вопрос так и не был решён полностью. Многие жили в малосемейках – таких же общежитиях, что и у Витка, разве что без примеси контингента вольных искателей приключений. Они были построены в те годы, когда за благо считалось иметь хоть плохонькое, но бревенчатое жильё, а не землянку или засыпушку. Со временем появились и добротные брусовые дома, и новая кирпичная двухэтажная контора с лозунгом на фасаде: «Богатства недр – Родине!», но малосемейки продолжали существовать. А в условиях, когда денежный поток из центра почти пересох, превратившись в маленький ручеёк, на четыре квартиры, о которых говорил Пётр, было достаточно претендентов.

Под танковым напором Петра Виток всё-таки написал заявление и понёс его в разведком экспедиции. Председатель профсоюзной первички Иннокентий Викентьевич Морозкин, известный в народе как Дваждыкентий, грузный седой мужчина на шестом десятке, бывший маркшейдер, сидевший в этом кресле почти двадцать лет, прочитав листок, затуманился и, почмокав губами, произнёс:

– Ну что, правильно написал. Одобряю. Пора тебе расставаться с этой… богемой неприкаянной. Но, боюсь, не по адресу ты пришёл.

Виток удивился:

– Как не по адресу? Жильё всегда профсоюзы распределяли.

– Всегда-то всегда, – сказал Дваждыкентий, подняв палец, – но совместно с администрацией. Только старая метла теперь по-новому метёт. Генерал сказал, что обойдётся и без профсоюза. Так что я этот кабинет скоро покину. Да и кабинета не будет – наш Михал Лексеич задумал тут комнату для релаксации сделать.

– Чего-чего? Это что за зверь?

– Релаксация-то? Восстанавливаться здесь, значит, будут после нервной работы. Бильярд поставят, бар с напитками, телевизор. Музычка, значит, тихая, на окнах шторы, на стенах картины. Всё как у белых людей.

– Ну, это хорошо, – сказал Виток. – Глядишь, и мы как-нибудь забежим шары погонять.

– Забегайте, забегайте. Только не сюда. Дверь эту заколотят, проломают проход из его кабинета, и всё. Кроме его свиты, никто сюда не попадёт.

– Как это?

– Как два пальца… – Дваждыкентий побарабанил ногтями по столу, взял со стола заявление и подал его Витку.

– Иди к самому. А я уже начал вещи свои собирать. Бумажки вот сортирую, свезу к себе домой, в кладовку. Протоколы, грамоты незаполненные, дипломы всякие… Может, пригодятся кому.

Виток всё не мог уразуметь:

– Так как же это – без профсоюза? Он какое право имеет? Ему-то он, может, не нужен. А нам нужен.

Председатель разведкома ещё почмокал, потом взглянул на Витка.

– Он теперь генерал. Сказал – не нужен, значит, так и будет. Кто его за это высечет? По партийной линии никак, потому что и партии той теперь нет. И министерство ему не указ – у нас теперь частное предприятие. Всё решает собрание акционеров. Вернее, у кого больше акций, тот и решает. А у кого больше акций?

– У кого?

– У совета директоров. А там кто? Мишка… то есть Михал, значит, Алексеич Мигулин, потом главный инженер Павел Викторович Сипягин, главный бухгалтер Нинель Авдеевна Ковальская…

– Ты, Кентич, как на собрании выступаешь. Да знаю я все их должности, имена и отчества. Или ты боишься, что подслушают и донесут, как ты тут непочтительно о начальстве говоришь?

– Чего мне бояться… Хотя ты прав, наверное, – начал побаиваться. Он теперь вроде князя над нами. Нечем его прижимать. Это раньше я мог с ним бодаться. Мог добиваться чего-то. Да он как лицо выборное не особо и чванился. А теперь всё не так. Ты вот по горам шлялся, отстал от жизни-то. Всё не так…

Дваждыкентий посмотрел в окно, постучал ногтями и продолжил:

– Они же где лаской, где смазкой выкупали ваучеры эти, особенно у рабочих. Никто же не понимал, что это такое… А они такую штуку проворачивали: бюджетные деньги из банка сразу не забирали, а по месяцу и больше на счету держали. Как проценты хорошие набегут – они деньги снимают, авансы небольшие выплачивают, а проценты себе на карман. Вот на них и выкупали. Больше ваучеров – больше акций. И теперь – как они хотят, так и решают.

– А Проценко?

– А что Проценко… Они его и так-то еле терпят. Со скрежетом зубовным. Но не провести главного геолога в совет директоров у них бы не получилось. Да только что он один может…

– А ты всё знал и молчал? – осведомился Виток.

– Да не молчал я! С Петром твоим да с тем же Проценко кумекали, как это всё поворачивается не в ту степь. Но не могли же мы уговаривать каждого не продавать им ваучеры. Когда дома кушать нечего, а тебе за какую-то бумажку предлагают чуть ли не месячную получку, как не согласишься… А что насчёт денег – так мы не ревизионная комиссия, не имели никаких прав проверять, когда они приходят и куда уходят. Потом уж разузнали, что эта шайка ренту через банк себе накручивает… А всё равно ничего незаконного в этом нет. Не придумали ещё у нас таких законов.

Морозкин встал из-за стола и пошёл к шкафу. Виток так и стоял на месте, теребя в пальцах своё заявление.

– Иди к шефу. Иди, – роясь на полках, сказал Дваждыкентий. – Вы же с ним когда-то в одной партии работали. Не откажет. А мой век кончился… – Он повернул голову. – Придётся на пенсию уходить. Обратно в маркшейдера он меня не возьмёт, да я и сам многое подзабыл. А на всякие синекуры нужных людей будет пристраивать.

– Какие ещё… синие куры? – попытался пошутить Виток. Но профбосс не улыбнулся.

– Ладно, Виток. Иди. Твоё дело правое. Я бы тебе без разговоров первому квартиру присудил. Заработал. Но сам видишь…

Сгорбленная спина Дваждыкентия выражала такую обречённость, что Виток поджал губы и поспешно вышел.

Проходя мимо приёмной, Виток подумал, что, если взял козла за рога, надо тащить до упора.

– У себя? – спросил он раскрашенную девицу, которая недавно появилась здесь вместо прежней секретарши, Любови Ивановны.

– Михаил Алексеевич занят, – не глядя на посетителя, процедила та, листая журнал «Бурда».

Виток быстро, чтобы девица не успела помешать, подошёл к двери и открыл её. Мигулин сидел у торца длинного стола в чёрном кожаном кресле с высокой спинкой, рядом облокотился Сипягин. Они о чём-то говорили, но, услышав запоздалый писк секретутки, повернули головы к двери.

– Заходи, – пригласил шеф. – Давай только быстро. Что у тебя?

– У меня заявление. На квартиру. Сам понимаешь, тесно стало. А Морозкин сказал, что теперь к тебе.

Виток присел на стул и подал свою бумагу. Мигулин пробежался по ней глазами и покивал.

– Слышал, слышал. С ребёнком взял, молодец.

– И второй намечается, – открылся Виток. – Сам понимаешь, это не жизнь же будет. Да и теперь тоже.

Сипягин терпеливо молчал. Главного инженера Мишка (фиг тебе, а не Михаил Алексеевич) в прошлом году переманил откуда-то из города, и Виток совсем его не знал.

– Ну что, Виток, понятное дело, – сказал Мигулин, но Виток впервые почему-то обиделся на то, что его назвали так. Может, оттого, что Сипягин при этом бросил на него короткий взгляд, в котором уловил Виток и насмешку, и пренебрежение.

– Я, вообще-то, Виктор Пантелеевич, – сказал он, поглядев Сипягину в глаза.

– Ну да, ну да, – согласился Мигулин. – Наш первооткрыватель, – обратился он к главному инженеру. – Не просто так. Ульдургинское месторождение-то он нашёл. Так что с ним нужно на «вы»…

Сипягин скривил уголок рта.

– Тогда и мне вы уж, пожалуйста, не тыкайте, – продолжил Мигулин, сделав ударение на «вы». – Лады?

«Да, Мишаня, заматерел ты конкретно», – подумал Виток и спросил:

– Так что с заявлением? Когда решение будет?

Мигулин поиграл пальцами.

– А пусть Морозкин решает. Как решит, так и будет. А я подпишу.

– Он мне сказал, что теперь не при делах.

– Правильно. Ну зачем нам освобождённый председатель разведкома? Что он может? Раньше путёвки распределял, матпомощь раздавал, шахматы и транзисторы для полевых партий покупал. А теперь из области ничего ему не шлют. Ни денег, ни путёвок. А на ваши взносы что он сделает? Ему только на зарплату и хватит. И какой тогда смысл держать его и весь его комитет?

Мигулин переглянулся с Сипягиным и закончил:

– А грамоты выписывать я и сам могу. Вижу ведь, кто как работает.

Виток не знал, что говорить. Может, и прав Мишка, чёрт его знает.

– Я не против. – Мигулин протянул Витку его заявление. – Но Викентьич пусть напоследок доброе дело сделает. Соберёт кворум, пусть обсудят… Демократия у нас или как?

4

И каждый должен знать, на что он может претендовать.

«Улитка на склоне»

– Ну что, дали ход челобитной твоей? – поинтересовался Зарицкий, когда Виток вошёл в кабинет. Он стоял у стены и заполнял календарь погоды, который сам же и расчерчивал ежегодно на листе ватмана вот уже лет пятнадцать. В своё отсутствие погоду каждого дня он поручал отображать чертёжницам из камеральной группы. Регулярно Пётр доставал листы за прошлые годы и пытался делать прогнозы на завтрашний день, на неделю и на месяц вперёд. Что-то иногда сходилось, и он радовался так, будто предсказал солнечное затмение.

Виток сел за стол, бросил заявление на карту золотоносности речки Орколикан и пожал плечами.

– Я ничего не понял. Дваждыкентий сказал – я уже не уполномочен. Мишка сказал – я не против, но пусть решает разведком. А его вроде как и нет уже.

– Так ты отдал заявление или нет?

– Кому отдавать-то? Пришёл вот с тобой поговорить.

Пётр оторвался от календаря и присел на край стола.

– Дело же ясное. Мишка демократичностью своей решил помахать перед всеми. Он бы всё равно тебе не отказал. Если уж тебе отказывать, то кому тогда и выделять…

– Он так и сказал: «Демократия у нас или нет?» – вставил Виток.

– Ну вот, я же его насквозь… Ему, видишь, надо продемонстрировать, что прислушался к голосу общественности. Тут ведь кого-то придётся отодвинуть, решение-то было, хоть и предварительное. А он не хочет на себя это брать. Люди надеются, а тут раз – и отлуп. Шишки на Дваждыкентия полетят, а ему уже всё равно будет… Хитро крутанулся наш генерал. Но тебе-то, по-моему, без разницы.

Виток взял карандаш и стал рисовать на заявлении парусный корабль.

– Что сидишь – неси свою цидулю обратно Морозкину, – услышал он голос Петра. – Да ты чего делаешь-то? Испортил документ… Переписывай.

– Да не могу я так, – вяло сказал Виток. – Не надо никого двигать. Ну что я этому отодвинутому скажу? Я здесь ещё долго жить собираюсь.

– Вот снова он за своё! – Пётр замахал руками. – Настучать бы тебе по бестолковке! Ведь договорились же по-хорошему, а ты опять выступаешь?

– Что ты, как мельница, руками-то крутишь… Поставь себя на моё место, тогда и крути.

– А я бы на твоём месте пришёл к Дваждыкентию и сказал: «Дорогой товарищ, сколько я народу вперёд себя пропустил, теперь пропускать не буду, моя очередь». Вот бы что я на твоём месте сотворил.

– Врешь ты всё. Ты бы так же…

– И ничего не так же! – уже в голос закричал Пётр. – Не ломай комедию, б-божий одуванчик!

Дверь приоткрылась, из коридора просунулась чья-то голова. Показав заглянувшему обе ладони, Пётр сел на подоконник.

– Ты бы хоть узнал сначала, кому там эти квартиры раскидали, – сказал он уже спокойно. – Ладно, Чижов, бульдозерист с Октокита, он давно в своей халупе засыпной мается. Или Ярощук Женька, тот, как и ты, по полгода дома не бывает, жена всё время сама что-то там подколачивает, подпиливает, подкрашивает. Дом-то старый… Ну, Сипягину вроде и так положено, раз его сюда притащили. А вот Вадим Житов. Парень местный, у отца дом шикарный, тот один в нём живёт. А жена у Вадима в лесхозе работает и тоже на очереди там стоит… Жил бы с отцом, помогал ему. Или от лесхоза квартиру дожидался. Нет, они, видишь, и туда, и сюда записались. Где быстрее получится. Вот его-то можно и подвинуть, хотя очередь его подошла.

– Ты откуда всё знаешь? – удивился Виток. – Дваждыкентий что – отчитывался перед тобой?

– Так я же интересуюсь! И, как видишь, это иногда пригождается. – Пётр слез с подоконника и подошёл к Витку. – Переписывай заяву свою да иди, куда тебя Мишка послал. В смысле, к Кентичу. Пускай всё будет демократично. И прекрати себя в жертву приносить по любому случаю. Ты бы лучше о Даше подумал с Маришкой, чем о других заботиться.

Пётр сел на край стола, потом вскочил.

– Нет, я, пожалуй, с тобой пойду. А то опять чего-нибудь выкинешь.

Виток достал резинку и стёр паруса.

– Ну если только вместо Житова… Да не ходи ты за мной, сам отнесу.

«Может, и вправду со стороны это на кокетство похоже, – размышлял он, шагая по коридору к лестнице. – Тогда нехорошо. Получается, ломаюсь, как барышня, позволяю себя уговаривать. Ну их к чёрту, все эти антимонии. Проще надо быть».

На лестнице он встретил геофизика Вадима Житова. Тот, взбегая по ступенькам, поздоровался, Виток ответил: «Привет» и замедлил шаг, силой загоняя обратно в норку выползшего было червячка сомнений. – «Если всё так, как говорил Пётр, обойдётся он пока».

Он оглянулся. Житов уже скрылся за углом коридора. Виток вздохнул и спустился на первый этаж.

В разведкоме на столах высились стопки каких-то бумаг, перевязанные шпагатом брошюры, валялись чистые бланки разных удостоверений и членских билетов. Дваждыкентий упаковывал всю эту макулатуру в картонные коробки из-под зелёного горошка, мясных субпродуктов («ухо-горло-нос, сиська-писька-хвост»), кильки в томате и бог знает чего ещё. Виток подошёл к столу и стал перебирать «корочки». «Профсоюзный билет», «Ударник коммунистического труда», «Победитель соцсоревнования», «Лучший по профессии»…

– Думаешь, пригодится?

Морозкин обернулся.

– Да кто его знает. Жалко сразу выкидывать… А ты чего опять пришёл?

– Генерал отправил. Сказал, чтобы ты комитет свой собрал и решение принял по моему заявлению.

Дваждыкентий сел на стул.

– Чего он мудрит, чего мудрит… Кого я соберу – они все уже знают, что нас разогнали. На что Клюиха боевая баба – и то рукой махнула. Ходила вчера к нему, возражения свои высказывала… Пришла вся белая. Ничего не сказала, обратно к себе в дробилку ушла. Видать, чем-то он её прижучил…

– Может, и правда… – начал Виток, но Морозкин заговорил снова, словно продолжая ещё тот, первый, разговор с Витком, – видно, никак не мог успокоиться и всё время думал о том же:

– Ладно, путёвки перестали выделять, да и денег мало на все дела – пережили бы, потом бы, глядишь, и наладилось. Но главное, что без нашего согласия уволить он никого не мог! Вот ведь что главное. А теперь кто работягу защитит? Да и вас, интеллигентов, белую кость. Как начнут сокращать – только перья полетят…

Морозкин махнул рукой. Виток не знал, что сказать. Он, получается, действительно здорово отстал и только сейчас начал заглядывать в закоулки общественной жизни, в которой в прежние годы никак не участвовал. Разведком, партком… Ещё и комсомольцы были, тоже ведь, наверное, чем-то занимались. Виток и сам в их рядах когда-то числился (в школе почти всех заставили вступить), но, живя месяцами в тайге, взносы платил нерегулярно и получал за это выговоры, а больше ничем и не отметился… Он не замечал, какие двигались поршни, какие крутились шестерёнки, всё катилось будто бы само собой, но вот сломалось что-то в машине, и она начала вилять и тормозить.

– Так мне-то что теперь делать? – спросил Виток. – Кто решать будет?

Дваждыкентий взглянул на него, потом протянул руку: