Камень небес

Как же так у них получилось? Будто заигрались они однажды в прятки, когда сначала один долго искал, да не мог найти, потом другой покинул своё укрытие и не нашёл того, кто ищет. И вот, наконец, оба – и кто искал, и кто прятался – забыли про игру и лишь тогда нашлись друг для друга. Странные и смутные слова сказала Даша, когда впервые осталась у него ночью: «Господи! Кажется, что я и женщиной никогда не была…»

Виток миновал плотину, насыпанную поперёк русла, перешёл по мостику руслоотводный канал и спустился по откосу на вскрышной полигон, где елозили несколько бульдозеров, выгребая пустые породы, перекрывающие золотоносный пласт, на борт речной долины. Один «Комацу» стоял неподалёку, и бульдозерист Валдис Эглитис, светловолосый парень в чёрном комбинезоне, присев на корточки, осматривал ходовую.

– Случилось чего? – спросил Виток, остановившись.

– Да вот ленивец заскрипел, – ответил Валдис. – Мазать придётся. Ох, ох, что ж я маленьким не сдох… Ну что, далеко ещё пласт?

– Я думаю, сегодня к вечеру до рубашки дойдёте. По отметкам уже где-то рядом. Сейчас ещё пробегу с лотком, проверю.

Он прошёл чуть дальше, нагрёб в лоток песка вперемешку с галькой и понёс его к руслоотводу. Заполнил лоток водой, несколько раз пробуторил содержимое скребком, слил муть, выкинул руками гальку, потом, покачивая плавающий лоток, стал промывать оставшийся песок. Светлые, более лёгкие зёрна породы постепенно смывались водой, пока на дне лотка не остался чёрный шлих – самые тяжёлые минералы. Виток вгляделся и заметил среди тёмных зёрен несколько жёлтых крапинок. Золото было мелким, в форме плоских чешуек. «Почти дошли», – понял Виток и отправился за следующей пробой…

К началу мая Виток свалил вокруг нового дома все деревья, оставил только один молоденький кедр посреди участка – для красоты. С помощью трёхметровой буровой штанги попробовал выдёргивать из земли пни, подкапывая их со всех сторон и перерубая топором корни, но поддавались только небольшие пеньки, а у остальных корни уходили глубоко в землю и держались крепко. Тогда он нашёл в посёлке тракториста, и за бутылку водки тот раскорчевал «Беларусью» с экскаваторным ковшом весь огород. Виток вечерами после работы вскапывал его лопатой, с трудом врезаясь в плотный дёрн и выдирая на каждом шагу тонкие длинные корешки. Земля была глинистая, по идее надо бы её хорошо песком разбавить, но уж какая есть. Даша приходила с коляской и, пока сын спал, рыхлила землю граблями, носила корешки к костру, в котором горели выкорчеванные пни, или просто сидела, напевая и качая ребёнка. Пётр поделился семенной картошкой, и в одну из суббот занялись посадкой – Виток копал, а Даша с Маришкой бросали в лунки сморщенные проросшие клубеньки.

После картошки Виток начал рыть подполье в кухне. Землю пробовал выносить на улицу вёдрами, но получалось медленно и трудно, и он решил выкидывать её тут же, под лаги. Фундамент строители, конечно, низкий залили, лаги лежат не выше чем на полметра над землёй, а вот у Сипягина, он видел, около метра. Виток пытался спрашивать, почему так получилось, и ему ответили, что не хватило цемента. А почему не хватило? А потому что на складе протекла крыша, и цемент в мешках окаменел. А где окаменевший, интересно бы посмотреть? Увезли да выбросили. Куда? Далеко, отсюда не видать… Врут и не моргают. Цемент, естественно, скоммуниздили, но что толку теперь права качать. Так что землю придётся разбрасывать потом по дальним углам, а то вентилироваться подпол будет плохо, грибок может по дереву пойти.

Он успел углубиться на четыре лопаты, и тут подошло время ехать на Орколикан. Вместе с ним уехал и Пётр, которого Мигулин назначил горным мастером. Не хотелось Витку терять летние месяцы, но денег на стройку всё равно не было, а здесь его грела мысль, что, если возьмут хорошее золото, он прилично заработает и тогда осенью сможет заказать оконные рамы и двери, купить стекло и дранку. Ему подсказали, что столярку делают в бывшем РСУ – ремонтно-строительном управлении, которое теперь тоже акционировалось и называется АООТ «Монолит». До снега многое можно успеть сделать…

Он взял ещё несколько проб, убедился, что пласт на большей части полигона всё-таки пока не вскрыт, сказал об этом Петру, который только что спустился с гребня вскрышного отвала, а сам направился к промприбору. Два бульдозера скребли днище долины и нагребали породу на железный стол гидровашгерда, где она размывалась сильной струёй из гидромонитора. Виток попросил мониторщика отдохнуть и сам взялся за рукоять. Он любил смотреть, как мощный напор воды, направляемый его рукой, вышибает крупные валуны со стола через «гусак» наружу, как уменьшается, смешиваясь с водой и проваливаясь через отверстия, галечно-песчаная груда, в которой, невидимые глазу, есть и золотые самородки, и мелкие крупинки золота. И пусть в тонне породы их всего грамм-полтора, а то и меньше, но все они, попав в шлюзовую колоду, неизбежно осядут в ячейках резиновых ковриков, а пустая уже мачмала стечёт в отвал.

Виток с начала сезона чувствовал какое-то раздвоение в душе. Его увлекал азарт старателя, желание заставить реку отдать всё, что она тысячи лет копила и прятала. Было приятно сознавать, что здесь, в глухой тайге, на диких берегах, где сокровища рассеяны в земле, как пылинки в космосе, они умеют вылавливать эти пылинки и знают, что для этого нужно делать. И в то же время было жаль, что после них останется «лунный пейзаж» – безобразные бугры да ямы, заполненные грязными лужами. Долго будет речка зализывать свои болячки, но всё равно та первоначальная красота нетронутой тайги уже не вернётся. После разработки положено делать рекультивацию – восстановление долины и русла, но кто сейчас этим будет заниматься. Главное – взять побыстрее и побольше…

А вообще, зачем люди так гоняются за золотом? Ведь это металл, в сущности, бесполезный, в настоящее дело идёт от силы десятая часть, а так лежит оно себе слитками в подвалах хранилищ или лепят из него побрякушки разные. Придумали тоже: «молчание – золото», «золотые руки», «золотые слова – и вовремя сказаны»… А вся ценность золота лишь в том, что оно очень трудно даётся. Вот если бы его можно было черпать из-под земли, словно нефть, как инженер Гарин, валялись бы везде эти самородки вместе с простыми железками, и никто внимания бы на них не обращал. Но обладание золотом возвели в показатель успешности, вот и носят вылезшие из грязи да в князи «новые русские» золотые цепи на шее – считается, чем толще цепь, тем круче её владелец, хотя она не прибавляет ни ума, ни души… Мишка, правда, хоть цепь и не навесил, всё-таки с верхним образованием, но машину поменял – старую бежевую «копейку» на модную нынче «девятку», самого престижного цвета – «мокрого асфальта». И в разговоре теперь любит, вроде как невзначай, обмолвиться: «Завтра еду в командировку в Хельсинки через Питер…» Какие у него в этих Хельсинках дела, какая командировка? Катается туристом за наш счёт…

Виток подумал, что теперешние хозяева жизни – точно как те золотины на ковриках. Перекатывались в речке вместе со всеми, но вытащило их наверх, и вот блестят они и похваляются своим весом, а ни на что путное не годны, и предстоит им или болтаться, как серьги в ушах, в услужении у более крутых, или скрываться, будто в сейфе, в несгораемых недрах особняков и всё время опасаться взлома.

Была и у него минута соблазна… Когда в конце смены отпираются замки на колоде и делается съёмка золота, на двух верхних ковриках обычно лежат самые крупные самородки. Однажды, ещё в один из первых дней промывки, Виток незаметно спрятал в кулаке небольшой продолговатый, в мелких ямках, бледно-жёлтый слиток, потом, будто поправляя голенище, опустил его в сапог. Ни о чём практическом он не думал, просто рука сама потянулась, попутала его страсть собирателя – как и все геологи, Виток имел небольшую коллекцию минералов, и не только кристаллов и самоцветов, но и разных руд. После работы, уйдя в лес, он полюбовался на самородок, но вдруг понял, что не знает, что с ним делать дальше. Положить его дома на полочку рядом с другими образцами нельзя, да и вообще лучше никому не показывать – то, что он стянул со шлюза самородок, как ни крути, тянет на уголовку… Блеснула мыслишка, что стоимость этого «таракана» – несколько его месячных зарплат, но Виток тут же погасил её. Если бы он даже захотел, обратить золото в деньги было слишком опасно, это тяжеловесный криминал. И Виток так же незаметно изловчился в одну из смен подкинуть его обратно. Нет, если не умеешь обогащаться, лучше и не пробовать.

8

Но здесь, знаете ли, дело не в годах. Здесь главное – характер.

«Пять ложек эликсира»

Слепыми чёрными окнами глядел дом на подёрнутую шугой Еловку. За рекой, легко припудренная снегом, о чём-то своём величественно молчала тайга, только изредка трещали где-то в чаще непоседливые кедровки. У воды грустили облысевшие ивы. «Вот и снова осень, – подумал Виток, – а стройка моя почти не продвинулась…» Впрочем, Ярощук, проведший лето на буровых поисках, продвинулся ещё меньше и только допиливал на своём участке лес. А вот бульдозерист Чижов, пересев на «дэтэшку» с бульдозерным отвалом, с весны батрачил на Сипягина: выковырял, как гнилые зубы, пни, заровнял на участке бугры и ямы, вспахал и проборонил огород, распланировал место под гараж, провёл за забором минерализованную полосу для защиты от лесного пожара и теперь, видимо, заимел в конторе режим наибольшего благоприятствования, потому что уже вставил себе остеклённые рамы и входную дверь. У самого же Сипягина во дворе урчала бетономешалка, и четверо рабочих таскали на носилках раствор и штукатурили стены и потолки.

Вернувшись с Орколикана, Виток докопал погреб, обшил его досками и сделал лесенку. Доски ему напилили на пилораме, не обманул Мигулин. И бумагу подписал всё-таки, ещё и года не прошло. Но денег так и не было. Пётр узнавал в бухгалтерии, и ему сказали, что аффинажный завод до сих пор не рассчитался за сданный ему металл, поэтому неизвестно, сколько вышло на трудодень. Опять раз-два в месяц получали небольшие авансы да всё так же брали хлеб под запись. Работы в конторе у «золотарей» не было, предстояло до следующего промывочного сезона жить на то, что заработали летом. А когда это заработанное выдадут, никто не знал.

Виток через день после приезда наведался в контору (ему сказали, что теперь это называется «офис», но по-старому было привычнее). Проценко в его кабинете он не нашёл – там сидел Гриша Волович и набирал текст на компьютере. Виток раньше только слышал про компьютеры и удивился, что на них можно, оказывается, печатать, как на машинке. Да, за лето кое-что изменилось…

– А где Геннадий Кириллыч? – запнувшись, спросил он у Гриши, никак не называя его. Отчества он не знал, а говорить хозяину руководящего кабинета просто «Гриша», как раньше, пусть даже он и моложе на полтора десятка лет, было для Витка невозможно.

Гриша посмотрел на него пустыми глазами, – ни приветствия, ни «как дела, как сезон», – и бросил:

– В геолотделе.

И снова уткнулся в клавиатуру.

Виток прикрыл дверь и двинул в геологический отдел. Проценко сидел в одиночестве и, как обычно, что-то писал. Перед ним громоздилась стопка переплетённых в картон и дерматин отчётов, на краю стола лежали раскрашенные «синьки» карт и несколько свёрнутых в рулоны листов ватмана.

– Ну, привет, – сказал он, подавая руку, когда Виток вошёл. – Давно приехал?

– Позавчера. А вы теперь здесь?

– Спасибо, что на пенсию не спровадили, – усмехнулся Проценко. – Решили: пусть старый конь ещё попашет… Геолотдел-то, в сущности, ликвидировали, кабинет только остался. Йося на родину уехал, в Воронеж. А вместо него никого не назначали. Остальные кто где… Да, собственно, и без отдела обойдёмся. Денег-то Москва на новые объекты не даёт. Я вот карты старые поднимаю, отчёты пролистываю, обоснования пишу, а толку пока ноль…

Проценко положил ручку.

– А ведь для поисков есть очень перспективные площади, до которых ещё руки не дошли. Вот смотри…

И он стал разворачивать рулоны и «синьки». Рассказав Витку, чего он ожидает от новых территорий, Проценко произнёс:

– Всё это утопия по нынешним временам. Эти кремлёвские мечтатели скоро совсем утопят геологию. – Он даже не заметил невольного каламбура.

Виток спросил:

– Всё так плохо?

– Ещё хуже, – сказал Проценко. – Не заметил, что в коридорах пусто?

– Заметил. Куда все подевались?

– Куда… Кого сократили, кто сам ушёл. С таким отношением как здесь работать? Случайно услышал, когда Нинель пришла к генералу спросить, по сколько рублей очередной аванс выписывать… Знаешь, что он сказал? «Что ты за это быдло переживаешь, обойдутся пока».

– Неужели так и сказал?

– А чего ещё от него ожидать? Плохо только, что мы сами позволяем ему считать нас быдлом. Боимся без работы остаться, лишний раз не вякаем… Ну ладно, нам-то, старикам, много не нужно, да и не умеем мы больше ничего. Только искать, чего не теряли… А молодёжи как на авансы прожить? За голый интерес, как мы, бывало, раньше, никто работать не будет. Может, оно и правильно… Кому было куда уехать – уехали, другие пристраиваются кто где может: продавцами, охранниками, учителями в школу. Даже в милицию – какие-то курсы там кончают…

– И что у нас осталось, кроме россыпи? – поинтересовался Виток.

– Мало что. Завершим разведку на Анамаките. Съёмку полсотку по северу Делюн-Урана закончим. А больше съёмки вообще не будет. На Асеникте ещё побурим… Олокит закрыли, Неручанду вот закрывают. Теперь, если нет положительных результатов в первый же сезон – всё, денег больше не дают. Ну не делается так, негосударственный это подход! – воскликнул Проценко. – Если вот на Орколикане золото нормально отойдёт, может быть, поиски поставим по притокам. Есть кое-какие мысли… Но вы ведь в этом году даже квоту не выбрали. Так что не знаю.

Виток заметил:

– Так это же первый сезон. Пока развернулись, пока приспособились, то да сё – один блок домыть не успели, вода стала замерзать. Опыта поднаберёмся, тогда пойдёт.

– Дай-то бог. Должно быть, хорошее золото в этой долине, должно! Не зря же столько лет здесь вручную копали.

– А знаете, что в колоде встречается? Царские гривенники, грошики, полтинники, а ещё гвозди кованые, ложки оловянные, подковы, пуговицы металлические… А в лесу дугу лошадиную нашли, почти не сгнила. Вся раскрашенная, в узорах.

– Так вы собирайте всё это, может, музейный уголок устроим. Это же интересно.

– Мелкого золота много, – сказал Виток. – Сносит его по колоде в эфеля[5]. Надо чем-то улавливать.

– Подшлюзок нужен для мелочи. Ну это Волович теперь будет решать… Видел, он компьютер осваивает? Но без наших мозгов это просто железяка. Да и карты на нём получаются какие-то дохлые, без души. То ли дело от руки нарисованные, пером да тушью. У каждого геолога свой почерк, к тому же любая кляксочка, любая нечаянная описка показывают индивидуальность карты, чувствуешь, что она живая. А эта машинерия… одно слово – дохлая.

Выйдя от Проценко, Виток прошёлся по коридору, поочерёдно заглядывая во все камералки: «Ну что, монстры, как успехи?» Обычно после выезда с полевых работ в кабинетах наперебой рассказывались истории о неожиданных находках, смешных случаях, рисковых ситуациях, встречах с сохатыми или медведями (куда же без них!), которые на десятый раз повторялись каждому входящему и в конце концов пополняли фонд экспедиционного фольклора. Кто-то показывал фотографии, где-то потихоньку от начальства отмечали окончание сезона, и везде кипели дискуссии о результатах летних работ, когда оппоненты сначала саркастически обвиняли друг друга в незнании элементарных вещей и отсутствии геологической грамотности, ссылаясь на великие авторитеты прошлого – Обручева, Вернадского, Ферсмана и прочих корифеев, – а потом приходили к выводу, что «природа имеет много гитик» и на данном этапе работ установить истину невозможно. Если какой-нибудь зануда упорно продолжал доказывать своё, кто-нибудь предлагал: «Давайте вынесем ему общественное порицание». И все хором гудели: «У-у-у, су-ка!»…

Виток любил это время – пока распаковывались вьючные ящики, извлекалась полевая документация, раскладывались по стеллажам образцы и сдавались в спецчасть оружие и топокарты, неделя-другая проходили в вольном живом общении, и никто из администрации не бегал по коридорам, заглядывая в каждую дверь, чтобы взять на карандаш неявившихся к восьми часам.

Теперь всё происходило как-то не так. Больших компаний не было, тусовались по три-четыре человека. Рассказывали о летних приключениях, но скучновато, без азарта. И споры вели, но без обычной увлечённости. Над смешными вроде бы историями мало кто смеялся. А в конце разговора следовала реплика, смысл которой был примерно такой: «Да, старик, такие вот дела…»

Виток напоследок зашёл в кабинет к геофизикам. На полулисте ватмана, прикнопленном к стене, красовался следующий текст:

«Геофизик – это субъект, способный с бодрой силой духа выворачивать бесконечные ряды непостижимых формул, выведенных с микроскопической точностью, исходя из неопределённых предположений, основанных на спорных данных, полученных из неубедительных экспериментов, выполненных с неконтролируемой аппаратурой лицами подозрительной надёжности и сомнительных умственных способностей. И всё это – с открыто признаваемой целью раздражать и путать химерическую группу фанатиков, известных под именем геологов, которые, в свою очередь, являются паразитическим наслоением, угнетающим честно и тяжело работающих буровиков».

Виток добросовестно дочитал до конца и хмыкнул. Женя Ярощук, чертивший какой-то график, поднял голову и спросил:

– Ну, как транспарантик? Доходит?

Виток пожал плечами:

– Смутно, смутно… А вы сами-то помните… какая разница между редукцией Буге и редукцией Фая?

– Помню, да не скажу… Слушай, Виток, а кто тебе участок раскорчевал?

Виток назвал. Ярощук записал на бумажке и откинулся на спинку стула:

– Вечером схожу, поговорю… Ну что, много золота намыли?

– Меньше, чем хотели. Дожди были, чуть полигон не затопило. Пришлось срочно плотину поднимать. Время потеряли.

– И сколько вышло на руки?

– Пока нисколько. Завод ещё деньги не перегнал. Трудак не посчитали.

Из-за стола в углу подал голос Вадим Житов:

– Вот где, по-вашему, справедливость, Пантелеич? Вы за сезон, как в артели, получите, а мы так и останемся на голом окладе. А работаем-то в одной фирме. Назначили вас, избранных, в старатели, а я тоже, может, хочу золото мыть и за трудодни получать.

– Это ты у шефа спрашивай. Может, и вам перепадёт.

– Да мы вроде как и не участвовали. И не можем участвовать, вы же на россыпях без геофизики обходитесь.

– Ну а я здесь при чём?

– Так вот я и говорю: нет справедливости… И квартиру вы у меня оттяпали и тоже как будто ни при чём.

Вадим упорно лез в бутылку, и Виток почувствовал, что сейчас начнёт оправдываться. Но тут же понял, что, как только он начнёт оправдываться, Житов пуще насядет. «Молодой, да ушлый», – удивился Виток.

– Ты своё через лесхоз получишь, – сухо сказал он. – Только не надо ля-ля про кордоны.

Ярощук обернулся к Житову:

– Ты, Вадик, не возникай на старших. Зелёный ешшо. Мы с Виктором Пантелеичем на Ульдурге мошку кормили, когда ты «мама» говорить учился. Квартиру себе он давно заработал. А завидовать вообще вредно для здоровья.

– А что, я неправильно говорю? Вам-то, Евгений Василич, тоже с этого золота ничего не светит, имейте в виду.

– Что имею, то и введу, – повысил голос Ярощук. – Ещё неизвестно, сколько они получат. Не думаю, что намного больше нас. А ты, если денег много захотел, переучивайся на кого-нибудь. В шофера иди, в сварщики… да хоть в ассенизаторы. Или коммерцией займись, только не ной тут.

Вадим продолжал что-то бубнить, но Виток больше в прения не вступал – ушёл. Проценко прав: эти мальчики за просто так, из чистого любопытства, работать не будут. Не то воспитание. Однако стареет Кириллыч, уже готов оправдать их. Хотя сам никогда за рублём не гонялся… Виток вдруг отчётливо понял, что мир, в котором он до сих пор жил, медленно, но неотвратимо меняется. Всё ближе, вырастая на глазах, накатывает волна другого поколения. Трудно сказать, хуже оно или лучше, на что оно способно – оно другое, и таким, как он, как Проценко, понимать его всё сложнее. Но придётся как-то существовать совместно.

9

И потом изобилие нам никак не грозит. Оно нам ещё долго не будет грозить.

«Хищные вещи века»

Зима была долгой и невесёлой. Из полевых участков работал только Анамакит, там копали канавы со взрывом и бурили скважины. В конторе стояла непривычная тишина. Половину тех, кого не сократили сразу, отправили в неоплачиваемые отпуска. Деньги за золото были наконец перечислены, но трудодень в бухгалтерии пересчитывали уже на третий раз, и всё в сторону уменьшения. Дескать, то одно забыли учесть, то другое. Поэтому расчёта не давали. Но Виток подозревал, что заодно проделывается старый фокус: деньги крутятся в банке. Да и как их не крутить, если в месяц выходит процентов пять навару.

Получаемый под запись хлеб Виток резал на ломтики и сушил над плиткой сухари, чтобы не было соблазна съесть полбуханки сразу. Иногда со склада так же под запись выдавались тушёнка и рыбные консервы – брали всё, не спрашивая о цене. Картошки на первый раз накопали чуть больше, чем посадили, – три куля, и Даша варила супчики с чем придётся. Виток набрал на Орколикане ведро брусники, и они могли пить «чай» без заварки и без сахара. Ведро черники продали кому-то из зажиточных. Привёз он и несколько банок сваренных и залитых подсолнечным маслом маслят. Даша жарила их с картошкой. Виток раза три съездил с Петром на рыбалку, но то ли окуней уже всех переловили, то ли настроения клевать у рыбы не было, только улов не окупал сожжённого бензина. После этого Виток рыбачить бросил, но Пётр не терял надежды. Лариса сердилась, а он ей обещал, что скоро, как Емеля, поймает во-от такую щуку и – «тогда, лапочка, проси у неё что хочешь, а я не волшебник».

Виток ходил по посёлку и искал, где можно подкалымить. Работа попадалась чаще мелкая, на один день. Виток ни от чего не отказывался: колол дрова пенсионерам да вдовам, ремонтировал палисадник возле поселковой администрации, а по весне даже белил сортир Дома культуры. Через Ларису он вышел на больницу и починил там крыльцо, да не просто починил, а сделал ещё удобные перильца, после чего главный врач стала привлекать его на более серьёзные работы. Однажды она подрядила его сделать дверной проём между кабинетами, и Виток занимался этим два дня. Сначала разметил стену и, задыхаясь от поднявшейся пыли, молотком и стамеской сбивал штукатурку. Оказалось, штукатурка положена не на дранку, а на сетку рабицу, и её пришлось долго и нудно перекусывать пассатижами. После этого дело пошло веселее, потому что стена была не капитальная, брусовая, а дощатая. Пропилить её ножовкой, вставить готовый дверной блок и покрасить всё в белый больничный цвет для Витка было просто. Он ещё подштукатурил стену вокруг косяков, а закрашивать её, сказала завхозша, они сами будут, когда высохнет.

Виток получил за работу раза в три больше, чем ежемесячный аванс в «офисе», и притащил домой два пакета разной еды, в том числе бутылочку итальянского ликёра «Амаретто», о котором ходило много разговоров. Напиток понравился, но зашедший в гости Пётр попробовал и скривился: «Лучше бы ударили по клавишам», – имея в виду спирт «Роял», который продавался во всех «комках», вытеснив куда-то пропавшую водку, и стоил не так уж дорого. Когда Виток выложил батончики «Сникерса», китайские жвачки с наклейками, на которых были изображены динозавры, и с десяток картонных кружков с покемонами, Маришка восторженно взвизгнула. Можно было показать кое-кому в школе, что у неё тоже всё такое есть. Виток достал из кармана денежку: «Сходи, доча, в видеозал». Для Кости была куплена резиновая белочка-пищалка.

Даша, поглядев на заставленный продуктами стол, сказала:

– Может, в посёлке работу найдёшь? Ты же у меня всё умеешь. Как я устала на подачки жить…

Виток обнял её за плечи:

– Всё, да не всё. Поглядим…

Под Новый год на складе устроили раздачу мороженой конины. Петру поручили разделать несколько больших кусков туши на весовые порции по полкило. Для этого дела ему выдали бензопилу и литр казённого бензина. Виток пошёл помогать. Кладовщица открыла им дверь, за которой на одном из голых – шаром покати – стеллажей лежали два тёмно-красных стегна и позвоночник с рёбрами.

– Дожились! – воскликнул Пётр. – Раньше на Руси, чтобы рассказать о крайней степени голода, говорили: «Конину ели». Или помнишь, у Толстого Кутузов страшную кару французам обещал: «Будут они у меня лошадиное мясо есть». А нынче мы его за деликатес считаем. Причём по цене хорошей… говнядины.