Зло в маске

Наполеон, уже строивший планы о браках своих братьев и сестер с европейскими принцами и принцессами, пришел в ярость. Тщетно пытался он заставить римского папу аннулировать их брак; не успокоившись, он расторг его специальным императорским декретом, когда стал императором. Крайне недовольный, Жером вернулся во Францию и совсем недавно, прошлой осенью, мрачно покорился приказу своего всемогущего брата жениться на принцессе Екатерине Вюртембургской.

Брак самой старшей из его сестер Элизы тоже вызвал недовольство Наполеона. В 1797 году, когда он был в Италии, его мать за его спиной выдала ее замуж за корсиканского землевладельца по имени Бачокки, слабоумного парня, которому потребовалось пятнадцать лет, чтобы дорасти в армии от младшего лейтенанта до капитана. Поняв, что от него не будет никакой пользы, Наполеон дал Бачокки выгодную административную должность на Корсике и отправил туда супружескую пару.

Неумная и некрасивая, Элиза, однако, обладала не меньшим эротическим зарядом, чем все ее братья и сестры, и жадно цеплялась за всякую возможность расширить свой сексуальный опыт. Но, будучи прирожденным синим чулком, она питала честолюбивые планы стать знаменитой хозяйкой литературно-художественного салона. Она уговорила своего брата разрешить им вернуться в Париж, где и открыла салон.

Однако она смогла привлечь туда лишь второстепенных представителей мира искусства и сделала себя посмешищем, введя для всех членов своего литературного кружка униформу. Тем временем император Наполеон, он же король Италии, хотя и не любил ее, даровал ей княжества Пьомбино и Лукка; она управляла ими с такой ловкостью, что позднее он сказал о сестре, что она его лучший министр.

Что касается Полины, самой красивой из сестер Бонапарт, признанной самой красивой женщиной Парижа, то Роджер высказывался о ней сдержанно, умолчав о том, что ее красота равнялась ее распутству. Когда она была совсем молоденькой девушкой, Наполеон одобрил ее брак с генералом Леклерком, потому что он был аристократического происхождения. Но Леклерк умер от желтой лихорадки на острове Доминика.

Затем Полина стала любовницей Роджера, но во время его вынужденного отсутствия в Париже снова вышла замуж, на этот раз за князя Боргезе – не потому, что любила его, но из-за его огромного богатства и для того, чтобы носить его знаменитые семейные изумруды. Боргезе оказался никудышным партнером в постели, но, даже если бы он был в ней гением, он не смог бы удержать прекрасную Полину от искушения проводить все свое время в обществе красивых молодых людей – так было и до, и после ее второго замужества. Наполеон передал в ее полное распоряжение княжество Гастальское, но она была столь пресыщена, что совсем этому не обрадовалась. Она не желала покидать роскошный дворец в Париже, на украшение которого с восхитительным вкусом потратила уйму денег, к тому же она постоянно испытывала недомогание.

Младшая из сестер, Каролина, обладала, если не считать Наполеона, самым острым умом в семействе Бонапарт. Так же как и он, она была наделена неуемным честолюбием и жестокостью, но ей не хватало его доброты и лояльности к друзьям. Когда совсем молодой она влюбилась в ослепительного Мюрата, Каролина упрямо сопротивлялась всем попыткам Наполеона уговорить ее принять другие предложения, которые более соответствовали его планам. Сразу после окончания школы она вышла замуж за этого знаменитого кавалерийского генерала.

Став императором, Наполеон присвоил звания императорских величеств жене Жозефа Жюли и жене Людовика Гортензии, но он не присвоил таких же титулов своим сестрам. На праздничном семейном обеде, когда он объявлял об этих своих милостях, Полина отсутствовала, она была в Италии. Остальные двое с трудом сдерживали свою ярость из-за того, что он ими пренебрег; на следующий день они отбыли в Тюильри. У всех Бонапартов был крайне взрывной темперамент, и они устраивали отвратительные сцены всякий раз, когда им приходилось испытать разочарование. Обе женщины осыпали бранью своего брата, пока он не пообещал сделать их и Полину императорскими величествами.

За 1806 год император полностью перекроил карту Германии. Прежде всего он объединил многочисленные маленькие княжества в Рейнский союз. Он отнял у многих государств значительные части их территорий и создал великое герцогство Берг-Клевское, сделав Мюрата его сувереном. С тех пор Каролина не успевала тратить свои доходы, но ее честолюбие оставалось неудовлетворенным, и она отправила своего глупого, храброго мужа в Польшу в надежде, что Наполеон сделает его королем этого государства.

Остался еще приемный сын императора, Эжен Богарне. Наполеон всегда испытывал к нему большую нежность и, когда тот был еще подростком, брал с собой в военные походы в качестве своего адъютанта. Хотя Эжен не блистал умом, он был честным, способным и преданным своему отчиму. В 1805 году Наполеон подарил ему титул вице-короля Италии, а в следующем году заключил очень важный союз, женив его на принцессе Августе Баварской.

Большая часть всего, что он рассказывал, была уже известна аудитории Роджера, но офицеры пришли в восторг от его описаний членов семьи Бонапарта, их привычек и того, как они наживались благодаря своему знаменитому брату. Обходясь нации в сотни миллионов франков, они тратили деньги с вульгарным ожесточением в тщеславной надежде, что смогут этим произвести впечатление на семьи прежних суверенов Европы и заставят смотреть на себя, как на настоящих принцев крови.

Пожилой майор заметил:

– «Маленький капрал» так много сделал, чтобы вернуть Франции ее величие, что не стоит ставить ему в упрек то, что он облагодетельствовал своих родственников. Но мне не по вкусу, что он дал такие вольности своим маршалам.

– Они тоже имеют какие-то права на Францию, – ответил Роджер, – потому что многие из них внесли значительный вклад в победы императора.

– Совершенно верно. Ней при Ульме, Даву при Ауэрштедте, а в прежние времена Ожеро при Кастильоне и Ланн в Арколе, а это значит, что в некотором отношении причастны и мы все. На наших войнах они сделали себе большие состояния, но нам не досталось ни крупицы. Наша участь – сражаться за небольшое жалованье. А оно часто задерживается.

– Мне почти нечего на это возразить, – сказал юный драгунский капитан, – лишь бы только войны прекратились и мы смогли вернуться домой.

В ответ на это послышался хор одобрительных возгласов, и Роджер знал, что это мнение подавляющего большинства в армии. Некоторые пожилые люди сражались или служили в отдаленных гарнизонах уже более десяти лет. Только в случае везения их полки изредка возвращались во Францию, что давало им возможность получить отпуска и провести короткое время с семьями.

Роджер сочувствовал им, но понимал, что его положение требует, чтобы он, по крайней мере, поддержал их моральный дух, и поэтому он сказал:

– Я знаю, вам тяжело, господа. Но император не сможет установить мир, пока не победит пруссаков и русских полностью и окончательно. Без этого через год или два нам пришлось бы снова становиться под знамена, чтобы защитить Францию от вторжения неприятеля, вместо того чтобы воевать с ним на чужой территории.

– А если бы нам пришлось сражаться дома? – возразил лейтенант инженерных войск. – Естественная граница Франции проходит по Рейну, и мы смогли бы удержать ее без труда. Если уж надо сражаться, то пусть это будет, по крайней мере, там, где между битвами мы могли бы селиться в удобных домах, питаться сытной едой и пить хорошее вино, да и женщины были бы, стоило только захотеть. В то время как в этой богом забытой стране мы замерзаем, умираем с голоду и живем не лучше, чем вшивые местные крестьяне.

– Весной будет лучше, а теперь уже до весны недалеко, – сказал Роджер, считая своим долгом подбодрить их. – Когда кампания будет продолжена, понадобится всего одна победа императора, и неприятель будет вынужден принять его условия, включающие в себя пункт, по которому все военнопленные будут отпущены на свободу.

– А что дальше? – вмешался драгунский капитан. – Это будет хорошо для вас, полковник. Вы и весь золотой штаб весело поедете верхом в Париж вместе с императором. Но большинство из нас будут оставлены здесь, в гарнизонах городов и крепостей, которые мы заняли.

– Это так, – подхватил пожилой майор, – и насчет золотого штаба верно. В старые времена они проходили путь от рядового до офицера и были крепкими, храбрыми парнями, которые с готовностью делили с нами невзгоды военной жизни. Но с тех пор как Бонапарт в соборе Парижской Богоматери надел корону, он все это изменил. Он приветствовал возвращение бывших эмигрантов и окружил себя толпой молодых хлыщей – аристократов из бывших, которые предпочитают ухаживать за красивыми женщинами на балах, а не рисковать своей шкурой на поле боя.

Роджер нахмурился, наклонился вперед и резко спросил:

– Не хотите ли вы сказать?..

– Нет, нет! – поспешно перебил его майор. – Я не хотел вас обидеть, полковник. Всей армии известны подвиги храброго Брюка. А благородное происхождение – не преступление. Но старые солдаты Республики вроде меня обижаются, когда им приходится выполнять приказы бывших аристократов, которые жили в праздности в Англии или Кобленце, пока мы сражались на Рейне, в Италии и Египте.

Пожав плечами, Роджер решил не заострять вопрос, он понимал, что многое из сказанного майором верно. Многие тысячи лучших бойцов Франции не вернулись из прежних, ранних кампаний, и хотя до сих пор ядром армии являются они, младшие офицеры и сержанты, рядовой состав по большей части – молодые и часто не по своей воле попавшие в армию новобранцы; в то время как политика Наполеона, состоящая в том, чтобы соединить новую Францию со старой, привела к тому, что он назначил на высшие должности значительное число неопытных юнцов из благородных семейств, многим из которых не хватало смелости и порыва тех людей, которыми он раньше окружал себя. По своей численности армия была даже больше, чем раньше, но значительно хуже качеством.

На следующее утро русский солдат-денщик принес Роджеру пару полевых сапог, которые были ему великоваты, но достаточно удобны, и китель с кивером гусарского офицера, который недавно умер в местном госпитале. Следующие шесть дней Брук провел в более приличном виде в компании своих мрачных сотоварищей, они совершали прогулки по двору или подремывали в креслах со сломанными пружинами и беседовали о прежних сражениях. И все это время, собрав все свое терпение, он ждал каких-нибудь признаков того, что гетман Дутов выполнил свое обещание попросить генерала Багратиона устроить его обмен.

На седьмой день его надежды оправдались. Офицер, распоряжающийся пленными, сообщил ему, что пришел приказ о его переводе в Тильзит, где находился штаб главнокомандующего. Днем он распрощался со своими товарищами по плену, не говоря им ничего о причинах своего перевода, а затем, сопровождаемый пехотным младшим чином, он отправился в хорошо снаряженных санях в штаб главнокомандующего русской армией.

Тильзит находился на Немане, в тридцати с лишним милях от Инстербурга, поэтому путешествие оказалось длительным и холодным и проходило среди скованных морозом равнин, скрашивалось оно только тем обстоятельством, что Роджеру дали меховую шубу, а сопровождающий его молодой офицер предусмотрительно захватил с собой полдюжины больших булок, начиненных черной икрой, несколько яблочных штруделей из сдобного теста и бутылку трофейного французского коньяка.

К вечеру они приехали в более крупный город, и вместо того, чтобы привезти его прямо во дворец, занимаемый Багратионом, его отправили в большой лагерь для военнопленных, что вызвало у него дурные предчувствия.

Лагерь состоял из нескольких хижин. В них жило около тысячи солдат, а около семидесяти офицеров жили в обнесенном изгородью доме. Среди последних он увидел трех своих знакомых, которые встретили его приветливо, но были столь же подавлены, как и те, которых он оставил в Инстербурге. На самом деле они были даже больше удручены своими перспективами, так как им стал известен исход битвы при Эйлау.

В лице русских император впервые встретил равного себе противника. В этом кровавом сражении французы не одержали победы, но Наполеон заявил, что он победил. Но он смог это сделать только потому, что удержал свои позиции, в то время как более осторожный Багратион, не послушавшись совета своих генералов, в течение ночи снялся со своих позиций. В действительности кровавая бойня закончилась вничью.

И снова, опасаясь вызвать среди своих товарищей по несчастью ненужную зависть, Роджер не стал распространяться о скором конце своего заключения, о возможном обмене. Но теперь он был уверен, что на следующий день будет вызван в Генеральный штаб, где ему сообщат о продвижении переговоров о его освобождении. Но ничего не произошло…

Он был этим сильно раздосадован, и еще несколько дней ему пришлось выслушивать нескончаемые жалобы своих собратьев на судьбу, пославшую их в эту ужасную кампанию, с ее метелями, недоеданием, непослушанием рядового состава, нехваткой обмундирования – ведь все это подорвало их дух более, чем необходимость вступать в бой с противником. Охваченные ностальгией, они вспоминали о своей родной Франции, или о солнечной Италии, или даже о Египте, который находился за две тысячи миль от их дома и был отрезан от родной страны английским флотом, – но благодаря неусыпным заботам Бонапарта Каир был превращен в некое подобие Парижа на Ниле.

На четвертый день пребывания Роджера в Тильзите комендант лагеря собрал пленных офицеров и обратился к ним.

– Господа, – начал он. – Наступает весна. Уже начинают вскрываться реки. Ваш император не даст травке вырасти под ногами, то есть мы должны предвидеть, что он скоро продолжит кампанию. Естественно, что наш государь надеется нанести ему поражение. Но никогда нельзя предсказать превратностей войны. Поэтому князь Багратион решил, что будет разумно отправить всех пленников этого лагеря – и офицеров, и рядовых – в центр России. Мы постараемся сделать все, чтобы вы не подверглись плохому обращению, но нам негде раздобыть для вас транспорт, поэтому вы отправитесь к месту назначения пешком, часто останавливаясь на отдых. Пожалуйста, будьте готовы завтра отправиться в путь.

Его сообщение было принято гробовым молчанием. Все понимали, что возражать бесполезно. Немного погодя Роджер выступил вперед и обратился к офицеру по-русски:

– Господин, можно поговорить с вами наедине?

Кивнув, офицер вывел Роджера наружу и спросил:

– Ну, что вы хотите мне сказать?

Роджер вкратце сообщил ему, что по его просьбе гетман Дутов должен был обратиться к Багратиону с предложением организовать его обмен; затем попросил его о встрече с генералом и о разрешении остаться в Тильзите, пока не будет достигнута договоренность об обмене.

Комендант покачал головой:

– Сожалею, полковник, но не могу оказать вам эту услугу. Мне никто не сообщал о предстоящем обмене; а сегодня генерал Багратион в отъезде, он инспектирует войска к югу от Тильзита. Я же имею ясный приказ. Исключений я не могу делать, и завтра, когда ваши соотечественники военнопленные отправятся на север, вы пойдете с ними.

Глава 5

Превратности судьбы

Роджер в ужасе смотрел на коменданта. Было неудивительно, что офицер его положения мог и не знать о готовящемся в Генеральном штабе обмене заключенными. Но приказ об отправке военнопленных в отсутствие главнокомандующего генерала Багратиона и невозможность связаться с ним оказались слишком сильным ударом судьбы.

Это означало крах надежд Роджера на скорое освобождение. В России так плохо работает связь, что за исключением крупных городов письма целыми месяцами идут до места назначения, а по всей видимости, пленных отправят в далекую глубинку. Его перевод из Инстербурга в Тильзит указывал на то, что Дутов выполнил свое обещание попросить генерала вступить в переговоры с французским Генеральным штабом об обмене Роджера и его перевод произошел в предвидении того, что обмен состоится. Но такие вопросы не улаживаются за один день, и может пройти некоторое время, пока придет ответ.

Одним из достоинств Наполеона была его лояльность по отношению к своим друзьям. На самом деле он был настолько добр, что часто отменял наказания офицеров, которые служили вместе с ним в его ранних кампаниях, даже когда секретная полиция Фуше представляла неопровержимые доказательства того, что те вступали в сговор против него. Самое худшее, что он мог сделать, – это отправить служить в отдаленный гарнизон, чтобы предупредить какие-либо неприятности, которые такой человек может причинить в Париже. Поэтому Роджер не сомневался, что, как только император узнает, что он жив, он тут же предпримет меры, чтобы «храбрый Брюк» и дня лишнего не провел в плену.

Но у князя Багратиона много других забот, кроме улаживания обмена пленными, и, когда ему сообщат, что Роджера уже нет в Тильзите, он, возможно, забудет о нем. Да и у Наполеона тоже много других проблем, и, как только откроется весенняя кампания, император будет так сильно занят, что могут пройти месяцы, прежде чем он снова вспомнит о Роджере. Даже если Багратион и пошлет приказ о его возвращении, сколько времени пройдет, пока он попадет в лагерь военнопленных в глубине России?

Подобные отчаянные мысли набегали одна на другую в его возбужденном мозгу, но вдруг он подумал, что если генерала Багратиона нет в Тильзите, то некоторые члены его штаба знают о готовящемся обмене и могут за него вступиться. Он тут же стал умолять коменданта сходить в штаб и навести там справки. Комендант, пожилой любезный мужчина, сразу согласился это сделать.

В этот предвечерний час пленные офицеры угрюмо готовились к завтрашнему этапу. Их всех снабдили ранцами, дали им фляжки с водкой, раздали прочную обувь и теплую одежду тем, у кого ее не было. Пока они укладывали свои вещи, жаловались друг другу на свою печальную судьбу. Если бы они остались в Тильзите и Наполеон завершил разгром русских, о чем они все молились, это бы приблизило их освобождение; но если они будут находиться за сотни миль отсюда, на Украине или, может быть, в Эстонии, их положение будет совсем другим.

У французов не было способов узнать, жив ли каждый из них или погиб на поле боя в Эйлау, поэтому, если император не одержит решительную победу, у него не будет возможности потребовать, чтобы их отпустили. Следовательно, если царь захочет возобновить войну после того, как ему удастся собрать новую армию, он может, чтобы ослабить противника, отпустить только ограниченное число пленников, и, если они не окажутся в числе счастливчиков, это будет означать для них вечный плен.

Ожидая вестей от коменданта, Роджер провел беспокойные часы. Если Генеральные штабы уже ведут переговоры о его обмене, он может считать себя почти свободным, но если нет, он опасался, что не позже чем через неделю он будет мертв. Комендант сказал, что они будут двигаться пешком легкими переходами, и заверил, что примет меры, чтобы пленные не испытывали ненужних лишений. Все это очень хорошо, но с начала зимы Роджеру приходилось встречать французские войска на марше, и печальное зрелище этих этапов напоминало игру в «зайца и собаку» с бумажным следом, но вместо обрывков бумаги оставались на земле тела людей. Не полностью оправившиеся от недавних ран, ослабленные голодным содержанием люди без сил падали на землю. Поскольку не было транспорта для перевозки больных, их так и оставляли умирать под тихо падающим снегом.

Комендант казался ему порядочным пожилым человеком, однако офицер, под чье начало они попадут во время перехода, может оказаться совсем другим. Живое воображение Роджера вызвало в памяти казаков, подгонявших кнутом несчастных отставших, их заставляли идти до последнего вздоха, пока они не падали замертво. Возможно, офицеры избегнут такого обращения, но его плохо сросшаяся сломанная лодыжка сделала его калекой и до сих пор доставляла ему боль, когда он переносил тяжесть тела на больную ногу. Он сильно сомневался, сможет ли пройти более трех миль и не упасть. И что дальше? У русских мало причин любить французов, и оставленный тут или там на обочине дороги француз так и умрет, не вызвав у них большого сожаления.

Он также знал, по какой местности им придется идти, потому что он пересек ее однажды в противоположном направлении, не заезжая в Тильзит, из Санкт-Петербурга через Псков, Двинск, Вильно, Гродно, Варшаву и Бреслау прямо в Дрезден – восемьсот миль равнин, плоских, как океан, вплоть до самой саксонской столицы. Тогда он путешествовал днем и ночью, с максимальной скоростью, какую может развить частный экипаж, передвигался на перекладных и получал на станциях лучших лошадей, и, проехав следующие пятьсот миль до Парижа, он чувствовал себя полумертвым от усталости. Но, по крайней мере, он был защищен от непогоды каретой и согревался под кучей меховых шуб, в то время как, двигаясь пешком по нескончаемым дорогам, он и его товарищи по несчастью не смогут укрыться от метели и ледяного ветра.

Наконец наступил вечер, а он все продолжал ждать коменданта. Но тот не пришел и не послал за Роджером. Как обычно, в восемь часов пришел солдат и запер их на ночь. В отчаянии Роджер попросил отвести его к коменданту, но солдат сказал ему, что комендант ночует на своей даче в миле или более отсюда и его нельзя будет увидеть до следующего утра.

За многие годы военной службы Роджер часто попадал в сложные положения и провел много тревожных ночей, но он не смог припомнить такого случая, чтобы ему за всю ночь не удалось хоть на час-другой задремать. Он изо всех сил старался гнать дурные мысли, но не смог заснуть ни на минуту. Заснуть и замерзнуть во сне считается легкой смертью, но не от страха подобной смерти он ворочался всю ночь. Это было сильное чувство обиды и несправедливости: он избежал горькой судьбы на поле боя в Эйлау и еще более ужасной – в имении барона Знаменского, и вот теперь, когда удача, казалось, улыбнулась ему, из-за своего увечья он был обречен в числе многих других пасть на обочине дороги во время этого ужасного движения на север.

Наступило утро, и колокол в обычный час прозвонил пленникам подъем. Умывшись и съев горячий завтрак, военнопленные собирали свои вещи, ожидали, когда будет дан сигнал к отправлению, и прождали до десяти часов.

Наконец пришел приказ, и они выстроились на перекличку. Появился комендант и направился прямо к Роджеру. Более изможденный от бессонной ночи, чем обычно, Роджер сделал шаг вперед и приветствовал его, затем затаил дыхание в надежде, что сейчас ему дадут отсрочку. Закрутив свой седой ус, пожилой офицер сказал:

– Я подумал, что, возможно, генерал Багратион приедет сегодня утром из своей инспекционной поездки, поэтому я пошел в штаб только полчаса тому назад. Я сожалею, но он еще не вернулся, а старший офицер уехал с ним. Так как никто ничего не знает о вашем обмене, мне ничего не остается, как отправить вас на север вместе с остальными.

Усилием воли Роджер скрыл свое разочарование при крахе своих надежд и извинился перед комендантом за доставленное ему беспокойство, затем снова отступил в строй.

Под конвоем конной охраны из казаков длинная колонна пленников вышла из главных ворот лагеря; группа из семидесяти офицеров шла впереди. Держась прямо и шагая в ногу, чтобы продемонстрировать хорошую выучку, они вышли на главную улицу города под взглядами толпы любопытных. Когда французы приблизились к центральной площади, они поняли, почему их отправка задержалась до полудня. Группа офицеров в блестящих мундирах, верхом на конях, наблюдала за их маршем. По всей видимости, генерал, замещавший Багратиона в его отсутствие, решил проинспектировать их в этот час.

Когда голова колонны поравнялась с группой конных офицеров, прозвучала команда: «Равнение направо!» Роджер автоматически повиновался. Внезапно его отсутствующий взгляд загорелся от удивления. В двух ярдах от основной группы на гнедой лошади сидел мужчина примерно тридцати лет в простом военном мундире с единственной звездой на груди. Это был царь Александр.

На мгновение Роджер совсем растерялся. Он был представлен царю в 1801 году. Но ведь прошло семь лет. Можно ли ожидать, что монарх припомнит одного из многих сотен человек, которых он принимал при дворе? Возможно ли приблизиться и заговорить с ним, так чтобы казаки, охраняющие колонну, не успели его убить? Но смерть ждет его и на краю дороги, ведущей на север.

Как один из высших чинов, Роджер находился с краю колонны. Все его товарищи смотрели в другую сторону, потому что они все еще выполняли команду. Отскочив от идущего рядом с ним офицера, он нырнул под шею казацкой лошади и пробежал двенадцать ярдов, отделяющих его от царя.

Зная, что русский суверен привык к божественному поклонению, он схватился за царский сапог двумя руками и поцеловал его в носок. Чтобы сделать это, он нагнулся, и это спасло ему жизнь. Ближайший казак бросился за ним и ударил его копьем. Вместо того чтобы пронзить тело Роджера, оно лишь задело кожу на его плече. Прежде чем казак смог снова поднять его для следующего удара, Роджер закричал: