Тень виселицы

– Но твой долг – не единственное, что подвигло меня на такой шаг, – возразила Джорджина. – Я без труда нашла бы тебе эти три сотни на следующей неделе. Но по договоренности с Фоксом я должна была обеспечить ему политическую поддержку русских. Не могу не признаться в этом. О Роджер, он еще может вернуться.

– Исключено. Я предполагал нечто подобное и принял радикальные меры. Вручая чек, я обратил внимание русского на дату.

– Что?! – ахнула Джорджина. – Ведь это же первое апреля!

– Вот именно, любовь моя! – тихо рассмеялся Роджер. – Я сказал, что он – первый, кого мы в этом году разыграли.

– Роджер, не может быть! – Чувство юмора взяло верх над страхом, и Джорджина расхохоталась.

Чуть больше минуты они веселились, как дети. Наконец Джорджина вытерла слезы и воскликнула:

– Дорогой мой! Ты меня погубишь. Как же бедняга это скушал?

– Боюсь, ему не понравилось, – признался Роджер. – Он побледнел, и я подумал, что мне не избежать дуэли. Но он лишь едко заметил, что со временем привыкнет к английскому юмору.

– Ты действительно принял радикальные меры, – уже серьезно заметила Джорджина. – Такой обиды он не забудет, могу поклясться, и станет мстить. Поэтому мы должны теперь быть начеку.

– Я вполне могу о себе позаботиться, – пожал плечами Роджер, – а тебе нечего беспокоиться. Завтра постарайся вести себя с графом немного высокомерно и не оставаться с ним наедине. А в понедельник утром, перед его отъездом, дай ему возможность объясниться. Спроси, почему он к тебе не вернулся сегодня ночью, а потом сделай вид, будто ничего не знала. Вали все на меня и клянись, что я один во всем виноват. Здесь ты не покривишь душой. Потом назначь ему свидание в Лондоне, или нет – в общем, как хочешь.

– Бесполезно, – покачала она головой. – Сегодня, как это часто случается, мы на какой-то миг пришли к пониманию, но, когда он уходил, я сказала, что наступило первое апреля. Этого он никогда не простит и, разумеется, не поверит, что я не была в сговоре с тобой.

– Выходит, из-за меня ты навсегда потеряла его. Мне остается лишь попросить у тебя прощения и надеяться, что ты не очень об этом жалеешь.

– Нет. Боюсь только, бедный Чарли Фокс будет очень разочарован. Впрочем, он знал, что положиться на меня можно только в том случае, если мои желания совпадут с его интересами. Теперь я убедилась, что ты был прав: под внешним лоском русского скрывается настоящий варвар. Может быть, русским женщинам и нравится жестокость мужчин, но о себе я этого не скажу. Я не из пугливых, но признаюсь, со страхом ожидала его возвращения.

– Слава Богу, что мне пришло в голову обратиться к Неду.

– Роджер! – Джорджина всем телом подалась вперед. – Только сейчас я сообразила, что ты снова попал в должники!

– Да, это так, – грустно улыбнулся Роджер. – Но я расплачусь с Недом так же, как собирался расплатиться с русским. У меня есть сбережения, потом я продам лошадь и еще кое-что.

Джорджина с нежностью посмотрела на молодого человека:

– О Роджер, милый! Какую же подлость я совершила! Уже пять месяцев ты мой любовник и, чтобы провести со мной еще одну ночь, пожертвовал своим годовым доходом. Никто никогда не делал для меня ничего подобного.

– Я по-прежнему в милости, и мне будет позволено провести с тобой ночь? – спросил Роджер, прищурившись.

– Ты еще спрашиваешь? – Ее улыбка была сладкой, как поцелуй.

– Не знаю, оставаться мне или нет, – поддразнил ее Роджер. – Ты так плохо себя вела!

– Грубиян! – вскричала она. – Ты мне за это заплатишь!

– Не знаю, смогу ли я заменить твоего предыдущего гостя!

– Ну хватит, Роджер! Ты – единственный, кого я когда-либо любила по-настоящему. И тебе это хорошо известно. Иди же ко мне!

Роджер медленно снял голубой шелковый шлафрок, положил его на стул. На миг он склонился над Джорджиной, и ее нежные руки легли ему на плечи. Ему было двадцать лет, а ей – двадцать один. Оба были беспечны и не задумывались о будущем. А эта ночь принадлежала им.

Часы пролетели быстро. Первая серьезная размолвка не только не отдалила их друг от друга, но еще крепче соединила. Время от времени они погружались в дрему. Она лежала в его объятиях, ее голова покоилась у него на груди. Они ласкали друг друга, болтали о всяких пустяках.

Наконец Роджер очнулся от блаженного забытья.

– Мне пора, любовь моя, – прошептал он, – надо поспать хоть несколько часов. Скоро рассвет.

– Задержись еще ненадолго, – сонно прошептала Джорджина. – Так не хочется расставаться с тобой!

– Вчера ты говорила совсем другое, – поддел он ее.

Она приподнялась на локте и прижалась к нему.

– Наверное, я была не в себе, – прошептала она улыбаясь. – Поцелуи вылечили нас, и теперь мы здоровы. Ты не уедешь в понедельник, а, Роджер?

Он помолчал.

– Я и не помышлял об этом. Но ты так горячо убеждала меня, что надо проститься, пока наша страсть не угасла, чтобы потом она вспыхнула вновь, что я не мог противиться и согласился уехать.

– Да, это так. Но минувшая ночь вдохнула в наши чувства новую жизнь, и теперь нам незачем расставаться. Отложи свой отъезд на месяц-другой. «Омуты» весной – настоящий рай для влюбленных.

– Т-с-с! – вдруг произнес он.

В наступившей тишине оба услышали отдаленный стук лошадиных копыт.

– Кто это ездит кататься в такую рань? – нахмурился Роджер.

– Не знаю, да и не все ли равно, – пожала плечами Джорджина. – Наверное, конюх лошадь прогуливает.

– Нет. Сегодня воскресенье. К тому же хороший конюх не станет выгуливать лошадь на мощенном брусчаткой дворе.

– Ну что? – Она потрясла Роджера за плечи. – Сэр, ответьте же мне, останетесь вы или нет?

– Останусь. – Он улыбнулся. – Раз таково твое желание, милая колдунья. Одному Богу известно, что будет с нами следующей весной. Так что будем есть апельсин, пока не съедим, да и кожура совсем не бесполезная вещь, как и наша нежная дружба.

– Хорошо сказано, любимый, – прошептала Джорджина, целуя его. – Когда покинешь мою постель, я забудусь только для того, чтобы увидеть тебя во сне.

– Тогда я уйду прямо сейчас, уступив место моему более удачливому двойнику.

Роджер хотел встать с постели, но Джорджина толкнула его обратно.

– Может быть, это Воронцов разгневался и отправился в Лондон? – спросила она.

– Нет, – покачал головой Роджер. – Он явился сюда в карете в сопровождении верховых и не стал бы возвращаться в одиночестве.

– Молю Бога, чтобы он поскорее уехал, – вздохнула Джорджина. – Просто не представляю себе, как я с ним встречусь.

– И не представляй, ангел мой. Я весь день буду с тобой, и ему придется оставить тебя в покое.

– Увидев тебя рядом со мной, он еще больше разозлится. После твоего ночного визита к нему сто к одному – он наверняка догадался, что ты – мой любовник.

– Будь ставка сто к одному, я бы ее не принял, – рассмеялся Роджер. – Ставлю все свои деньги: как только я вышел от него, он крался за мной по коридорам, чтобы убедиться в том, что ты не одна. К тому же скромность – не главная твоя добродетель, любовь моя. Сколько раз я просил тебя не шуметь, но ты игнорировала мои советы, так что граф слышал все, что здесь происходило.

– Очень может быть, – отозвалась Джорджина.

Некоторое время они тихо лежали рядом, и он нежно покусывал ее ушко. Вдруг они услышали приближавшиеся тяжелые шаги и, отпрянув друг от друга, сели в постели. Джорджина схватила свою рубашку, а Роджер потянулся за висевшим на стуле шлафроком.

Шаги затихли у самой двери, она распахнулась, и в комнату ввалился высокий тучный мужчина лет тридцати, светловолосый, краснолицый, широкоплечий. Его сапоги со шпорами и одежда были покрыты пылью. В правой руке он держал хлыст, в левой – платок, которым вытирал пот с лица. Роджер никогда его не видел, но сразу подумал, что это муж Джорджины.

И понял, что не ошибся, когда женщина тихо вскрикнула:

– Хамфри! Что привело вас сюда? Как вы смеете нарушать мой покой!

Захлопнув дверь, сэр Хамфри Этередж подошел к изножью кровати.

– А вы, сударыня! – заревел он, как разъяренный бык. – Как вы осмеливаетесь распутничать в моем доме!

– Это не ваш дом, – возразила Джорджина. Ее черные глаза метали молнии. – По нашему брачному контракту «Омуты» принадлежат мне пожизненно.

– Мне плевать! – заорал муж. – Когда мы с вами встречались в Лондоне, я просил вас вести себя прилично. Предупредил, что не потерплю открытых насмешек. Не допущу, чтобы в меня тыкали пальцем, как в паяца.

Джорджина натянула одеяло до подбородка, и, пока между ней и Хамфри шла перепалка, Роджер выскочил из постели, надел шлафрок и шагнул к сопернику.

– Сэр Хамфри, – жестко сказал он. – Меня зовут Роджер Брук. Я готов дать вам полное удовлетворение в любое время, когда пожелаете. А сейчас давайте прекратим безобразную сцену и будем вести себя как джентльмены. Сделайте одолжение, покиньте комнату вместе со мной и назовите имена ваших секундантов.

Разъяренный муж повернулся к Роджеру:

– Я не с вами разговариваю, сэр! Этот француз, уж и не знаю, кто он, сообщил мне в записке, которую прислал в Гудвуд, что если я немедля сяду на лошадь и приеду сюда еще до рассвета, то найду молодого петушка, который согревает для меня постель моей жены. Я проехал двадцать пять миль, чтобы поймать эту шлюху. А теперь намерен задать ей хорошую трепку, потому что другого языка она не понимает.

С этими словами он быстро обогнул кровать и, размахнувшись, ударил Джорджину хлыстом.

Роджер попытался защитить молодую женщину и отнять у Хамфри хлыст, но это ему не удалось, и хлыст, просвистев всего в паре дюймов от ее лица, больно ударил Роджера по руке. Тогда он бросился на сэра Хамфри, однако краснолицый баронет снова ударил Джорджину. Она потянулась к тяжелому хрустальному флакону духов, стоявшему на ночном столике, и в этот момент хлыст обжег ее шею и спину. Джорджина всхлипнула, а Роджер, обезумев от ярости, ударил баронета в грудь. В тот же миг Джорджина запустила в мужа тяжелым флаконом, угодившим ему прямо в висок, и Хамфри со стоном рухнул на пол.

Сначала он лежал тихо, и они в ужасе на него смотрели, потом захрипел. Джорджина вскочила, но, когда хотела склониться над ним, Роджер ее оттолкнул.

– Предоставь это мне, – пробормотал он. – И, ради Бога, надень что-нибудь, пока на шум не сбежалась вся челядь.

Джорджина надела пеньюар и халат, Роджер быстро развязал сэру Хамфри шейный платок. Баронет продолжал мотать головой, стонать, но по-прежнему был без сознания.

Джорджина подбежала к умывальнику, набрала в кувшин воды и выплеснула ее на Хамфри.

Роджер уже успел осмотреть пострадавшего. Раны на голове не было, лишь небольшая ссадина, из которой сочилась кровь. В комнате стоял удушливый запах духов.

Джорджина опустилась на колени и носовым платком вытерла кровь на голове мужа. В этот момент из горла Хамфри вырвался ужасный хрип.

Молодые люди стояли возле него на коленях, не в силах пошевелиться. Через минуту все было кончено. Роджер и Джорджина оторвали взгляд от безжизненного тела Хамфри, и глаза их встретились.

Глава 5. Ставка – жизнь

Роджер и Джорджина так и остались стоять на коленях, он слева от трупа, Джорджина – справа. Бледные и потрясенные, они словно оцепенели.

Вдруг Джорджина заговорила испуганным шепотом:

– Роджер, помнишь, вчера в графине? Твой… твой проигрыш в карты!

– А помнишь – предательство в письме, написанном рукой иностранца?

Обоим пришло на память еще одно видение, явившееся Джорджине накануне утром: зал суда, судья в алой мантии, виселица.

Джорджина шумно вздохнула и громко застонала. В один миг Роджер преобразился. На месте испуганного юнца теперь был настоящий мужчина, готовый действовать. Он легонько шлепнул Джорджину по щеке.

Крик замер у нее на губах. Она зажмурилась, по щекам заструились слезы. Роджер взял ее за руку, его крепкое пожатие и тихий ровный голос успокоили молодую женщину.

– Прекрати истерику и забудь о дурных знамениях. Надо спасать свои шеи от петли. Примириться с неизбежным будущим – значит заранее признать свое поражение. Если Бог даст нам немного времени, мы придумаем, что сказать, как убедить правосудие, что Хамфри умер в результате несчастного случая.

Джорджина не отвечала, и Роджер принялся ее тормошить:

– Говори же, Джорджина, говори! Скажи, что пони маешь меня!

Она едва заметно кивнула, посмотрела на дверь и чуть слышно произнесла:

– Странно, что на шум до сих пор не прибежали слуги.

Роджер тоже опасался, что крики сэра Хамфри поднимут на ноги всех гостей и слуг, но в это раннее утро в доме стояла тишина.

– Чует мое сердце, – сказал Роджер, – что Бог дарует нам спасение. Стены достаточно толстые, а комнаты в этом коридоре пустуют. Напротив только твой гардероб, и слугам здесь просто нечего делать. Плохо, если старый Барни видел, как сэр Хамфри поднимался по лестнице и последовал за ним. Он мог стоять под дверью и слушать.

Джорджина покачала головой:

– Пусть даже так, Барни скорее даст разрезать себя на части, чем навредит мне. Он не скажет ни слова. К тому же в это время он занимается каминами и вряд ли что-нибудь видел. – Она бросила взгляд на мертвого мужа, и глаза ее снова стали наполняться слезами. – Бедный Хамфри! – воскликнула она. – Подумать только. Еще несколько лет назад он был молодым красавцем, а в какую развалину превратился! И какую ужасную принял смерть! И все из-за моей распущенности!

– Перестань! – грубо оборвал ее Роджер. Любыми средствами следовало удержать ее от нервного срыва, и он безжалостно продолжал: – Его сгубила не ты, а беспробудное пьянство, оно сделало его циничным и грубым и лишило сил ублажать жен конюхов, его любовниц. Твой муж только посмеивался над твоей неверностью, пока в последние месяцы спиртное не затуманило его рассудка. Те пять минут, что сэр Хамфри пребывал здесь, он вел себя как безумный. Единственным выходом для него была смерть, и я ничуть не жалею, что избавил тебя от него.

– Не ты, Роджер, убил его, а я, запустив в него тяжелым флаконом.

– Нет, ведь это я ударил его прямо в сердце. Я не мог смотреть, как он тебя избивает, и в ярости забыл о том, что он не в себе.

– Ты хочешь взять всю вину на себя. Очень благородно с твоей стороны, но я не позволю тебе так поступать. Скорее сама поеду на Тайберн[6] в арестантской повозке.

– Храбрая моя Джорджина. – Роджер сжал ее руку. – Сохраняй присутствие духа еще час или два, и мы забудем о виселице. Все будет зависеть от того, что мы расскажем о его смерти. Тебя могут обвинить в чем угодно, если станет известно, что твой муж застал тебя in flagrante delicto[7]. Поэтому объявить о его смерти, как это ни тяжело, должна ты. После этого я снова буду рядом с тобой, и, если дело примет плохой оборот, ничто не помешает сказать, что смерть наступила после моего удара. Хватит у тебя духу убедительно изложить историю, которую мы придумаем?

– О да, – ответила Джорджина, облизнув пересохшие губы. – Я не подведу тебя в игре, где на кону – наши жизни, и сыграю главную роль одна. Иного выхода нет. Но что я скажу? Как объясню его тайное прибытие в такой час, внезапное нападение и рану на голове?

– Рану объяснить просто – скажешь, что при падении он ударился головой о столбик кровати. Апоплексический же удар случился, видимо, оттого, что сэр Хамфри проехал, не щадя ни себя, ни лошадей, целых двадцать пять миль. А тут необходимы силы и хорошее здоровье. Участвовать в скачках или охотиться верхом куда легче, там можно передохнуть.

– Это он заявил, что без остановок отмахал двадцать пять миль, но кто поручится, что так оно и было? Выехав из Гудвуда после обеда или даже в полночь, он вполне мог без излишней спешки прибыть сюда к рассвету.

– Дорогая! Неужели ты до сих пор не поняла, кому мы обязаны таким несчастьем?

– Хамфри говорил о записке какого-то француза, с которым он как будто не знаком. Но кто бы вдруг захотел мстить мне или просто знал, что…

– Какой там француз! Это был человек, который обычно пользуется французским языком, Воронцов, и никто иной. Так он рассчитался с нами за нашу выходку.

– Проклятье! – воскликнула Джорджина. – Как можно пойти на такую подлость?

– Ты сама говорила, что он показался тебе человеком, не обремененным совестью; его ответный ход можно было рассчитать с большой долей вероятности. Не сомневаюсь, он подслушивал за дверью, когда мы над ним смеялись, и, предположив, что я останусь у тебя до утра, отправил со своим верховым записку в Гудвуд.

Джорджина кивнула:

– Появление Хамфри ужаснуло меня, и я плохо соображала. Но ведь именно так все и было. Воронцов умышленно скрывал, что хорошо понимает по-английски. Вчера он слышал, как мы с Фоксом говорили о том, что Хамфри шпионит за мной, и как Фокс сказал, что Хамфри будет в Гудвуде.

– Мне это известно. Я в это время стоял в ярде от тебя. Воронцов еще заметил, что однажды был в Гудвуде. Он знает, где это, и послал туда своего слугу.

– Но как слуга мог съездить так быстро, а Хамфри приехать столь рано?

– Я тоже об этом думаю. Я пришел к тебе примерно без четверти час. Русскому надо было написать записку, вызвать через Барни кого-нибудь из своих слуг и объяснить, куда ехать. Его посыльный вряд ли смог пуститься в путь ранее, чем в половине второго, – таким образом, для поездки туда и обратно оставалось не более пяти часов, а ведь еще надо было поднять сэра Хамфри с постели и дать ему время одеться. На портсмутской дороге легко сменить лошадей. Все равно Хамфри должен был нестись сломя голову, чтобы поспеть сюда к рассвету. А в его состоянии такое испытание на выносливость вполне могло оказаться губительным.

– Я скажу, что вскоре после его прибытия с ним от перенапряжения случился удар. Но как объяснить его внезапный и поспешный приезд среди ночи?

– В этом-то и загвоздка. Рассказать, как все было на самом деле, нельзя. Сразу возникнет подозрение, что ты была не одна, а это очень опасно для нас.

– Но от подобных подозрений мы не застрахованы. Посланец русского мог проболтаться о поручении.

– Едва ли он знал о содержании письма.

– Может быть, Хамфри оставил письмо в комнате, и, если его там найдут, мы пропали.

– Скорее всего, оно у него при себе, – пробормотал Роджер и, наклонившись, начал обшаривать карманы покойника.

Через некоторое время он вытащил листок бумаги и подошел с ним к окну; сквозь плотные портьеры уже пробивался яркий утренний свет. Роджер с облегчением вздохнул.

– Слава Богу! – воскликнул молодой человек. – Это оно! Письмо анонимное и очень короткое. Сэр Хамфри практически процитировал его. Так что на этот счет можно не волноваться.

– Нет, – покачала головой Джорджина. – Приехав в Гудвуд, слуга Воронцова должен был разбудить кого-нибудь из тамошней челяди, чтобы его провели к сэру Хамфри. Да и вообще не каждый день случается, чтобы человек в три часа пополуночи требовал лошадь и сломя голову мчался на ней неизвестно куда. В таком состоянии Хамфри вполне мог проговориться, что хочет застать меня с любовником. Нельзя полагаться на то, что он приехал сюда неузнанным.

Роджер не знал как быть. Опасения Джорджины были не напрасны. Посланец Воронцова заставил сэра Хамфри среди ночи отправиться из Гудвуда в «Омуты», и это событие никак не скроешь. Если сэр Хамфри перед отъездом проболтался кому-нибудь о письме, версию Джорджины, приведенную ею в свое оправдание, сочтут ложью. Таким образом, ее рассказ о смерти мужа тоже вызовет сомнения. А их спасение целиком зависело от того, примут ли на веру эту историю.

Роджер, конечно, мог уничтожить письмо.

Но если его содержание известно кому-либо в Гудвуде, сам факт его исчезновения подвергнет Джорджину еще большей опасности. Могут подумать, что она или тот, кто с ней находился, нашел у ее убитого мужа это злосчастное письмо и избавился от него, чтобы снять с себя вину.

Если же оставить письмо в кармане у покойника, его непременно найдут, и это наведет на мысль, что муж действительно поймал Джорджину на месте преступления и был убит либо ею самой, либо ее любовником.

Часы тикали как-то неестественно громко. Прошло минут пятнадцать с тех пор, как сэр Хамфри испустил дух, но Джорджина никак не могла решиться объявить о смерти мужа, и каждое мгновение ее молчания ухудшало ее и без того опасное положение. С Хамфри мог приключиться удар в тот момент, когда он, взбежав по ступенькам, вошел в спальню жены, но эта версия представлялась маловероятной, тем более что Джорджина не могла бы объяснить, почему не сразу позвала на помощь. Роджер стоял, глядя в пол, с ужасом сознавая, что времени почти не остается, а он так ничего и не придумал, и что любая версия может оказаться рискованной.

– Воронцов и не представляет себе, какое принес нам несчастье. Его подлость представляется ему не больше, чем злой первоапрельской шуткой в ответ на нашу.

– Думаю, мы обернем эту его выходку в нашу пользу! – воскликнул Роджер.

– Каким образом?

– Отведем от тебя подозрение. Заставить человека проскакать напрасно среди ночи двадцать пять миль – это ли не выходка для дня дураков! Сама подумай! Ревнивый муж получает анонимное письмо, изобличающее его жену, и несется по портсмутской дороге так, словно за ним гонятся черти. И что же он застает дома? Спящую невинным сном жену. Если бы не трагический конец, это была бы шутка века!

Глаза Джорджины засияли.

– И когда Хамфри понял, что его разыграли, его от ярости хватил удар.

– Разумеется, ведь гнев может убить.

– Но погоди! Почему Воронцов решил сыграть эту шутку с Хамфри? Ведь они даже не были знакомы!

– Всем известно, что вы с мужем не ладили. Вот и скажи, что в последнее время он донимал тебя приступами ревности и ты попросила Воронцова проучить его.

– А если он станет все отрицать?

– С какой стати? Убежден, что ты угадала – Воронцов решил устроить нам первоапрельский розыгрыш. И ты не очень погрешишь против истины, если заявишь, что объектом его шутки были не мы с тобой, а Хамфри. Как еще он может объяснить это письмо?

– Он может сказать правду.

– Не посмеет. Как дипломат, он вынужден считаться со своим положением в обществе. Все станут его презирать, если он признается в том, что так подло отомстил женщине лишь за то, что она предпочла ему другого.

– О, он попался!

Роджер опустился на колени и положил письмо обратно в карман сэра Хамфри.

– Говори правду, любовь моя, – сказал он, поднимаясь, – и все будет в порядке. Как только русский узнает о случившемся, ему придется заняться собственными проблемами. Вряд ли ему захочется, чтобы все узнали, как ты его обдурила, из-за чего, собственно, Хамфри и появился здесь. Готов биться об заклад, он будет поддерживать твою версию.

– Пожалуй, ты прав, – мрачно отозвалась Джорджина.

– Моя дорогая, умоляю, не отчаивайся. – Роджер сжал ее руку. – Ты должна сама поверить в свою историю, тогда и остальные поверят.

– Остальные поверят, а Воронцов – нет.

– Отчего же? Он ведь не знает, был ли я у тебя, когда сэр Хамфри ворвался в комнату, ведь я мог уйти и раньше.

– Его не может не удивить, что мне известно про письмо.

– Но тебе мог сказать об этом сэр Хамфри, так оно, собственно, и было.

– Однако Воронцов точно знает, что я подговаривала его разыграть Хамфри.

– Он подумает, что, утверждая это, ты просто хочешь избежать скандала, который непременно случится, если правда выплывет наружу. В то же время ему не придется делать унизительные признания в подлых намерениях, приведших к такому исходу.

– Молю Бога, чтобы это было так. Боюсь только, что Воронцов, зная, что я солгала в одном, заподозрит ложь и в другом.

– Перестань! Если даже его интересы не совпадают с твоими, не настолько же он тебя ненавидит, чтобы отправить на виселицу.

– Нет… надеюсь, что нет. Но он последний, с кем бы я желала поделиться своими секретами, и мне неприятно думать, что он знает их.

– В самом худшем случае он попытается уличить тебя во лжи. Но у него нет никаких доказательств! Смелее, Джорджина, смелее! Говорю тебе, нам нечего бояться, если только тебе удастся убедительно рассказать свою версию.

– Постараюсь, – порывисто вздохнула молодая женщина. – Скажу, что Хамфри ворвался ко мне утром и что при нем было письмо, которое по моей просьбе послал ему русский. Что это была злая шутка и мы хотели проучить его за то, что он меня ревновал. Он принял шутку всерьез, а когда понял, что над ним посмеялись, разволновался так, что его хватил удар. Что я еще должна сказать?

– Вот еще что, – быстро произнес Роджер. – След от удара хлыстом на твоей шее, бедняжка ты моя! Скрыть его невозможно. Расскажи, что муж тебя ударил и ты упала в обморок, поэтому не сразу позвала на помощь, и сделала это, как только пришла в себя.

– А ты? Когда ты появишься и поддержишь меня?