Тень виселицы

Старик отошел в сторону.

– Отпускать слуг после обеда – весьма необычное нововведение, – заметил Воронцов. – Боюсь, мои слуги сошли бы с ума, попытайся я сделать что-либо подобное. Впрочем, это говорит о вашей доброте.

– Благодарю вас, сэр. А сейчас, пока чай еще не готов, мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на картину Каналетто, которую я купила в прошлом году в Италии. Она в малой гостиной. Вы не предложите мне руку?

Роджера с детства учили, что на людях следует сдерживать свои чувства, как бы тяжело тебе ни было, и сейчас, хотя это стоило немалых усилий, вел легкую беседу с гостями, словно и не проиграл солидную сумму. Воронцов с Джорджиной покинули комнату: проведенных вместе двенадцати часов им вполне хватило, чтобы стать друзьями. Роджер усилием воли прогнал эту мысль, а также мысль о проигрыше.

Через несколько минут Джорджина и Воронцов вернулись к гостям. Молодая женщина загадочно улыбалась. Старый Барни тем временем вкатил еще одну тележку со всевозможными напитками. Некоторые пили чай, другие – вино.

Джорджина подошла к окну и, задергивая тяжелые парчовые занавеси, выглянула наружу: ночь была ясная, звездная.

– Хорошо подышать воздухом перед сном, – обратилась она к Роджеру. – Вы знаете, где висит мой плащ. Прошу вас, принесите его и пойдемте прогуляемся.

Гадая, что бы все это значило, Роджер проводил ее до двери, сходил за плащом и догнал Джорджину уже на площадке лестницы, ведущей на террасу.

– Что на тебя сегодня нашло, Роджер? – спросила Джорджина, когда они стали спускаться. – Что за безумие?

Он пожал плечами:

– Дорогая, стоит ли выяснять? Да, я вел себя глупо, проигрался, но теперь уже ничего не поделаешь.

– Черт возьми! Такие траты тебе не по карману! Тебе ли тягаться с Фоксом, с Селвином или с послом? Где был твой здравый смысл? И с какой стати ты сел с ними за игорный стол?

– Все это верно, но мне и в голову не могло прийти, что я в пух и прах проиграюсь!

– Ты сам виноват, – сердито сказала она. – Это совсем на тебя непохоже, Роджер. Вот уж не думала, что ты способен потерять голову. Ты не игрок и вообще редко садишься за карты. Что тобой двигало, и вообразить не могу. Я всячески старалась умерить твой пыл, делала тебе знаки, но ты не обращал внимания и увязал все глубже и глубже.

– Так и есть. Но прошу тебя, избавь меня от упреков. Ведь мне придется выплатить больше, чем я получаю от отца за год, – тяжелейшее для меня наказание.

– А где ты собираешься достать эти деньги?

– У меня есть наличными почти двести фунтов. Еще я могу продать лошадь и кое-что из гардероба, все, что купил по возвращении из Франции. Потом уеду за границу и стану жить, полагаясь только на себя.

Джорджина остановилась и положила свою ладонь ему на плечо. Она решила, что хватит бранить его за безрассудство, и голос ее потеплел:

– Бедный Роджер! Не падай духом. Такие отчаянные меры не понадобятся. Долг уже оплачен или очень скоро будет оплачен.

– Что ты хочешь сказать? – воскликнул Роджер, резко повернувшись к ней.

Она вытащила из-за корсажа смятый листок и сунула ему в руку:

– Вот твоя расписка, мой дорогой, и больше не вспоминай о своем трехчасовом приступе безумия.

– Как… как она к тебе попала? – ошеломленно пробормотал Роджер, внезапно прозрев.

Джорджина рассмеялась:

– Я попросила Воронцова отдать ее, когда показы вала ему Каналетто, вот и все. Он вернул ее в обмен на привилегию нести мою свечу, когда мы отправимся спать, и посветить мне в спальне.

Глава 4. Ночь всей жизни

Роджер был выше Джорджины почти на целую голову; несколько мгновений он смотрел в ее запрокинутое лицо, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами. Только что его одолевали мрачные мысли и он был близок к самоубийству. Но сейчас, осознав, что не придется расставаться со своим скромным капиталом и ценными вещами, почувствовал облегчение. Джорджина не ждала от него бурного изъявления заслуженной благодарности. Ведь она позаботилась о нем, натворившем столько глупостей.

Однако признательности к Джорджине Роджер не ощущал, хотя она не задумываясь пришла ему на помощь. Горько было думать, что ей придется заплатить за расписку Роджера, которую ей возвратил Воронцов. Ее благородный порыв лишь приблизил момент, который Роджер старался оттянуть всеми самыми невероятными средствами.

– Джорджина, ты на редкость любезна, – произнес он, стараясь унять дрожь в голосе, – но, поступив подобным образом, ты подвергла меня унижению, которое я не в силах стерпеть.

– Чушь, – бросила она. – Я только сказала его превосходительству, что, поскольку мы отпускаем слуг по вечерам, в прихожей нам оставляют свечи, и когда ты бываешь здесь, то на правах старого друга провожаешь меня в спальню, неся в руке свечу. Он клюнул на эту наживку, как форель на майского жука, и заметил, что готов вернуть тебе твою расписку в обмен на эту привилегию. Так и состоялась сделка. Что же в этом унизительного?

– А то, что тебе приходится платить подобным образом за мои долги.

– Ничего особенного я ему не обещала.

– А мне сдается, обещала.

– Что ж, – пожала она плечами, – признаю, обещала. Но все будет так, как я захочу.

– Ты в этом уверена? Я – нет. Уж если ты впустишь русского в свои охотничьи угодья, бьюсь об заклад, он не остановится на полпути.

– О Роджер, ну почему тебе все представляется в таких мрачных тонах? Ты ведешь себя как романтичный школьник. Ухаживаешь за мной, как за девушкой, которую только-только стал вывозить в свет. Я заплачу твой долг, как могу, и, надеюсь, ты догадываешься, что вексель к оплате предъявлять не стану.

– И все же, если бы не я, ты не сдалась бы ему так скоро.

– Возможно. Но своим поведением ты ускорил ход событий.

– Значит, я не ошибся. Ты продалась ему, чтобы заплатить мой долг. И это унижает меня.

Джорджина гордо выпрямилась:

– Как ты посмел предположить, что я стану продавать себя за какие-то жалкие триста фунтов!

– Дело не в деньгах, а в принципе. Ты не хуже меня знаешь, что заключила с этим человеком сделку, и гордость не позволяет тебе идти на попятную.

– Говорю тебе, никакой сделки не было! Русский вступил в игру только потому, что я этого пожелала. Пусть считает себя счастливчиком, если я позволю ему поцеловать меня на ночь!

Роджер горько рассмеялся:

– И ты думаешь, он этим удовлетворится?

– Не знаю, да и что мне за дело? – вскипела Джорджина. – Я еще утром сказала тебе, что с первого взгляда почувствовала к нему расположение. Потом обнаружила, что он умен и интересен. Так что прошу тебя, не думай, будто я все делаю в пику тебе, из-за твоего безрассудства. Я принимаю ухаживания русского, потому что этого требуют и политические интересы, и мои собственные склонности. Ускорив же события, я просто оказала тебе услугу. А теперь, сэр, прошу вас, проводите меня в дом.

Роджер поклонился.

– Раз таково ваше решение, сударыня, мне больше нечего добавить. – Он предложил Джорджине руку и в полном молчании отвел ее в гостиную.

Время близилось к полуночи, и вскоре после возвращения Джорджины и Роджера гости решили идти спать. В прихожей каждый взял свечу, зажег ее, и гости и хозяева все вместе поднялись по широкой лестнице, пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по своим комнатам.

Джорджина и Воронцов повернули направо. Роджер заметил, что они миновали спальню и направились в будуар. Дверь за ними закрылась как раз в тот момент, когда он проходил мимо. Прикусив губу, он направился к комнате сэра Хамфри Этереджа, где его поселила Джорджина, вошел внутрь и со стуком захлопнул за собой дверь.

Воронцов, зажигавший в это время в будуаре свечи на трехрожковом канделябре, стоявшем на столике у позолоченной кушетки Джорджины, услышав стук, бросил быстрый взгляд на молодую женщину:

– Это мистер Брук, не так ли? Кажется, он отправился спать в расстроенных чувствах.

Она скорчила гримаску:

– Бедняга! Он высоко ценит привилегию нести мою свечу и неохотно уступил ее даже в обмен на свою расписку.

– Я могу его понять, сударыня. Возможно, от волнения молодой человек не сможет уснуть, и нам следует принять меры предосторожности, чтобы он не потревожил вас.

С этими словами русский шагнул к двери, соединяющей обе комнаты, и закрыл ее на задвижку. Затем повернулся к Джорджине и пристально посмотрел на нее.

Он был не так высок ростом, как Роджер, но шире в плечах, и все его движения выдавали в нем порывистую, решительную натуру. Его плоское лицо не казалось отталкивающим благодаря резким чертам и твердому взору, а слегка приподнятые кончики бровей делали его чем-то похожим на сатира.

Джорджина ответила на его взгляд едва заметной улыбкой. Ей было любопытно, как поведет себя русский дальше. Станет ли, как это обычно бывает в подобных ситуациях, засыпать ее комплиментами, вызывать жалость к себе, падать на колени, клясться, что совершит самоубийство, если она не залечит сладкую, но смертельную рану в его сердце от стрелы Купидона. Тут дама, в данном случае Джорджина, если мужчина ей не нравился или она хотела помучить его, могла отвергнуть все его мольбы. Либо, изобразив невинность, ответить на чувства поклонника и в конце концов с томными вздохами отдаться ему.

За последние пять лет Джорджина не раз подвергалась подобным утомительным и скучным для нее атакам и очень надеялась, что русский окажется оригинальнее других мужчин и не разочарует ее. Воронцов пристально посмотрел на нее, взял свечу и решительно направился к ее спальне.

– Месье! – воскликнула Джорджина. – Зачем вам туда?

– Хочу зажечь свечи, не раздеваться же вам в темноте, сударыня, – весело ответил Воронцов. – Как вы могли догадаться, я из тех, кто любое дело доводит до конца, и, надеюсь, вы соблаговолите пойти вместе со мной, показать, какие именно надо зажечь свечи.

«Уж не собирается ли он взять меня силой?» – подумала молодая женщина, к такому обороту дела она не была готова. Однако игривый тон Воронцова успокоил Джорджину, и она, правда колеблясь, последовала за ним.

– Буду вам признательна, – сказала Джорджина, держась от него на почтительном расстоянии, – если вы зажжете свечи на туалетном столике и ночник у кровати.

Воронцов сделал все, как просила Джорджина, поставил свечу рядом с ночником на столике у широкой кровати под балдахином, отошел на середину комнаты и огляделся.

– Как здесь уютно, – заметил он. – Настоящее семейное гнездышко самой прелестной женщины в Англии!

– Фи, сударь! Мы с вами едва знакомы, а вы позволяете себе говорить о таких интимных вещах.

– Ну что вы! – насмешливо произнес он, слегка приподняв брови. – Значит, англичане в любовных делах еще более сухи, чем о них принято думать. В моей стране любовь может вспыхнуть с первого взгляда, как божественная искра.

– Должно быть, ваша страна очень опасное место для бедных женщин, – улыбнулась Джорджина. – А теперь давайте вернемся в будуар, и, прежде чем я вас отпущу, вы расскажете мне что-нибудь еще о своей родине.

С этими словами Джорджина направилась к дверям, но тут Воронцов шагнул к ней и крепко обнял одной рукой, а другой, взяв за подбородок, приподнял ее лицо и поцеловал в губы. Джорджина стала вырываться, но его объятия были словно тиски, а его губы буквально впились в ее губы.

Наконец он вскинул голову и, глядя ей в глаза, учащенно дыша, произнес:

– Чем рассказывать разные небылицы о России, я лучше покажу вам, как умеют русские любить. – Он подхватил Джорджину на руки и отнес на кровать.

Молодая женщина не кричала, не вырывалась, и Воронцов про себя уже праздновал победу, но он не знал Джорджину. Она вдруг соскочила с постели, отбежала на несколько шагов и, повернувшись лицом к Воронцову, крикнула:

– Немедленно прекратите! Ваше превосходительство заблуждается, полагая, что со мной можно обращаться подобным образом.

Он рассмеялся, блестя белыми зубами и сверля ее взглядом:

– Напрасно вы не сказали, что предпочитаете русский стиль французскому, сударыня. Я неплохо справляюсь с обязанностями горничной и с удовольствием помогу вам раздеться. Только прошу вас, избавьте меня от притворных слез, вздохов и обмороков, без которых не обходится почти ни одна английская дама, прежде чем отдаться мужчине.

– Избавлю и от этого, и от всего остального, – холодно промолвила Джорджина. – Вы, видимо, привыкли к легким победам, но в данном случае просчитались. Поэтому соблаговолите оставить меня.

– О нет! Вы слишком многого просите, – отвечал он. – Таких женщин, как вы, одна на миллион, и я полюбил вас всем сердцем. Не сочтите неуважительным, если я скажу, что вы давно не живете с мужем и у вас есть любовник. К тому же вы подали мне надежду. Так что решайте – либо мы займемся любовными играми на чисто французский манер, либо я овладею вами, как умею, по-русски.

Сердце Джорджины бешено колотилось. Новизна и острота ощущений в отношениях с Воронцовым превзошла все ее ожидания. Однако пришло время решать – либо продолжать эти отношения, либо в корне пресечь их.

Она не могла не думать о Роджере. Разумеется, он слишком бесцеремонно вмешался в ее жизнь. В то же время она понимала, как уязвлена его гордость, и намеревалась утром успокоить его, сказав, что ничего не позволила себе с Воронцовым, кроме поцелуев, и рассталась с ним.

Теперь, решив, что уже достаточно развлеклась этой ночью, она пошла на хитрость.

– Сударь, – сказала она, – я не просто прошу вас оставить меня, я молю вас об этом, чтобы не попасть в неловкое положение. Мы с отцом очень привязаны друг к другу, и он непременно заходит ко мне пожелать спокойной ночи. В любой момент он может здесь появиться и увидеть все, а мне не хотелось бы этого.

Воронцов и верил, и не верил, но вынужден был уступить. Однако сдаваться не собирался:

– Будь по-вашему, сударыня, но скажите, когда мне вернуться?

– Я… что-то не понимаю вас, – запинаясь, произнесла Джорджина.

– Все очень просто, – ответил он уже без прежней любезности. – Когда я смотрел вашего Каналетто, мы заключили с вами негласную сделку. Вы попросили меня взять свечу и проводить вас сюда. Но это был лишь предлог. Женщина не приглашает к себе мужчину в такой час и в такое место, чтобы читать детские стишки. И потом, этот наряд, который на вас! Вы о нем забыли?

Джорджина оглядела себя.

– Нет, не забыла! – Она нахмурилась. – Это ваш подарок, костюм русской крестьянки.

– Сударыня, вы не могли не догадаться, что это свадебный наряд, и когда надели его, то дали мне понять, что нынешней ночью я займу место вашего мужа.

Джорджина покачала головой:

– Я надела его, чтобы оказать вам честь, сударь, мне и в голову не могло прийти, что этот наряд что-то означает.

– Ладно, пусть будет так, – пожал он плечами. – Однако наш негласный договор остается в силе.

– У вас хватит наглости полагать, что меня можно купить за три сотни фунтов? – вскричала Джорджина.

– Что вы, – возразил он. – Просто вы захотели помочь тому молодому человеку. А деньги эти пустяковые. Я готов бросить к вашим ногам драгоценности, которые стоят в десять раз дороже, а также оказать вам важные услуги. Я не глуп, сударыня, и знаю, что вы честолюбивы, а мистер Фокс имеет большие виды на Россию. Если вы не забудете, при каких обстоятельствах вы пригласили меня сюда и о моем подарке, я буду в полном вашем распоряжении.

Джорджина колебалась. Она сразу поняла, что этот упрямый дипломат может оказаться восхитительным любовником, но не была уверена, что он позволит ей влиять на его политику. И вот сейчас он сам ей это предложил. Сбывалась ее заветная мечта.

– Я должна подумать, – тихо ответила она. – Прошу вас, дайте мне немного времени.

– Сударыня! Вы играете моими чувствами! – В его голосе зазвучали нотки гнева. – Мы, русские, не привыкли к таким тонкостям, и если чего-то хотим, то хотим всей душой. Вы взрослая женщина и должны знать, что вам надо. Перестаньте причитать и скажите «да» или «нет».

– Завтра, – умоляюще произнесла она, робко улыбаясь. – Завтра я вам скажу. Наберитесь терпения.

Обогнув угол кровати, Воронцов порывисто подошел к Джорджине, опустился перед ней на колени, взял ее руки в свои и покрыл поцелуями.

– Завтра! Зачем ждать до завтра, когда сегодняшняя ночь может быть нашей? О, моя прелестная Джорджи на, молю вас, пожалейте меня! Я не смазливый прыткий юнец, я – зрелый мужчина и достоин вашей любви. С того момента, как нынешней зимой я вас увидел в доме Девонширов, я не переставал восхищаться вами, поклонялся вам, как русские поклоняются только святым. Я не смогу жить без вашей любви. Я ваш раб, делайте со мной что хотите, но позвольте мне через полчаса вернуться, чтобы почтить вас в прелестнейшем из храмов. Позвольте мне вернуться – умоляю!

Сердце Джорджины снова забилось. Будь она в состоянии мыслить здраво, она заметила бы, что русский не изменил обычного сценария, только разыгрывает его в обратном порядке – сначала он попытался взять ее силой, оставив смиренные мольбы напоследок, однако именно мольбы возымели действие. Джорджина ощутила трепет – этот сильный, мужественный человек молит ее на коленях о любви. Она растаяла.

– То, чего я не стала бы делать ни за какие сокровища мира, я могу сделать под влиянием чувств. Ваша страсть не оставила меня равнодушной. Но обещаний я не даю.

Он выпустил ее руки и поднялся.

– Сударыня, – продолжал он, – зачем вы меня мучаете? Будьте моей, или же мне придется считать вас жестокой кокеткой.

– О нет, в порыве страсти я не сдамся, – заявила она с неожиданной твердостью. – Пока я буду раздеваться, сударь, вы должны набраться терпения и ждать. Если желаете, можете вернуться, чтобы задуть свечу и выслушать мое решение.

Пылающее лицо Воронцова осветилось улыбкой. Он отступил и низко поклонился:

– Теперь я доволен, сударыня. Если только у вас не каменное сердце, я встречу первого апреля счастливейший в моей жизни рассвет.

Он повернулся, чтобы уйти, и Джорджина вслед ему нервно рассмеялась:

– Вряд ли стоит надеяться на что-либо первого апреля, ведь это день дураков.

Пытаясь справиться с волнением, Джорджина неудачно пошутила. Воронцов это понял. Поэтому он ничего не ответил и пошел прочь, даже не оглянувшись. Джорджина слышала, как захлопнулась за ним дверь.

Устало вздохнув, она села к туалетному столику и принялась откалывать золотой головной убор. Затем сменила свадебный наряд на прозрачную ночную рубашку и снова села перед зеркалом.

Она словно застыла, любуясь собой. Ее красота была в самом расцвете, ни единая морщинка не тронула ее кожу, и Джорджина, отличаясь отменным здоровьем, надеялась надолго сохранить свою молодость. Она попудрилась пуховкой, потом заячьей лапкой расчесала свои блестящие черные волосы, но накручивать их на папильотки не стала, просто завязала синей атласной лентой.

Задув свечи на туалетном столике, Джорджина прошла в будуар, чтобы погасить там канделябры. Возвращаясь, она оставила дверь приоткрытой, вытащила из-под одеяла медную грелку и забралась в теплую, мягкую постель, утонув в ней.

Теперь комнату освещал только догорающий в камине огонь и светильник у кровати.

Джорджина легла на спину, томно потянулась, потом расслабилась, устремив взгляд на балдахин.

Она никак не могла привести свои мысли в порядок. Меньше всего ей хотелось провести эту ночь с Воронцовым, но так получилось из-за сумасбродства Роджера. И все же она не могла винить его, всегда такого выдержанного и рассудительного. Только страдания толкнули его на безумие, и причиной этих страданий была она, Джорджина.

Она уже раскаивалась, что под каким-нибудь предлогом не заставила Роджера уехать еще несколько дней назад, чтобы он ничего не знал о появлении Воронцова. По крайней мере, он сохранил бы о ней добрые, романтические воспоминания, хотя и знал бы, что очень скоро она найдет ему замену. Во всем случившемся она винила только себя. Просто у нее не хватило решимости ни расстаться с Роджером, ни отказаться от предложения Фокса пригласить к себе русского посла. И все потому, что она любила Роджера и, несмотря на их мелкие ссоры, надеялась, что он проведет в «Омутах» всю весну.

Джорджине и сейчас хотелось, чтобы пришел не Воронцов, а Роджер. Благодаря на редкость счастливому характеру он был прекрасным любовником, страстным и нежным, и в то же время веселым. Сколько раз он дразнил и забавлял ее, когда они занимались любовью.

Но в минуту гнева и раздражения Джорджина запретила ему входить к ней, а после событий нынешнего вечера он вряд ли рискнет нарушить ее запрет и подвергнуться новому унижению.

Сейчас он, наверное, уже спит или мечется в постели, погруженный в горькие размышления. Джорджина подумала было пойти к нему, но тут же отказалась от этой мысли. Поступи она так, дело могло дойти до дуэли между Воронцовым и Роджером. Она запуталась в сети, которую сама и сплела, и ей оставалось лишь забыть о Роджере и ждать Воронцова, совершенно чужого ей, жестокого человека.

За полчаса, которые она попросила у русского на раздумья, она так и не приняла решения и хорошо понимала, что никакие отговорки ей теперь не помогут. Ей не спастись от сильных рук русского, от его жадных губ. Он был гораздо старше всех ее прежних любовников, но Джорджина ни на минуту не усомнилась в его мужских качествах. Может быть, его неординарность подействует на нее возбуждающе. Она поморщилась, представив себе, как его плоское разгоряченное лицо прижимается к ее лицу. Впрочем, ей уже приходилось отдаваться мужчинам просто из любопытства, не испытывая при этом страстного желания. Недаром говорят: что посеешь, то и пожнешь. Воронцов обещал встретить в ее постели рассвет. Сердце ее сжалось от тоски, и она не могла избавиться от мысли, что возненавидит графа еще до утра.

Ее внимание привлекли тихие шаги и звук закрываемой двери. Она вздрогнула, закрыла глаза и притворилась, будто спит. У нее появилась слабая надежда, что Воронцов не отважится ее будить и тихо удалится. В то же время она понимала, что такой пустяк не остановит его на пути к победе.

Шаги все приближались и замерли у кровати. Прошла минута, показавшаяся Джорджине вечностью. Она слышала стук собственного сердца, к горлу подступил комок. С трудом сдерживая готовый вырваться из груди крик, она вдруг услышала тихий голос:

– Как приятно видеть тебя без папильоток!

– Роджер! – Джорджина приподнялась на локте, сильно побледнев и глядя на него широко раскрытыми глазами. – Как ты здесь оказался?

– Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке, и пожелать тебе спокойной ночи, – весело ответил Роджер.

– Но я запретила тебе приходить!

– В качестве любовника – да, конечно, но ты не лишила меня привилегий брата.

– Сейчас не время заниматься казуистикой. Ты должен немедленно уйти.

– Чего ты боишься? – улыбнулся молодой человек. – Почему так стремишься избавиться от меня?

– Потому что… в любой момент может появиться Воронцов. И если он тебя увидит… – Она испуганно замолчала.

– Что тогда будет?

– Ты с ума сошел! – Джорджина села и заломила руки. – Прошу тебя, избавь меня от скандала прямо здесь, в моей комнате! Я не говорю уже о том, что он может вызвать тебя на дуэль и убить!

– Я с удовольствием насадил бы его на шпагу, словно надутого индюка, на которого он сильно смахивает, на вертел. Ярость душила меня, когда я видел, что он обращается с тобой как со своей собственностью.

– Роджер, ну пожалуйста! – умоляла Джорджина. – Я знаю, я виновата. Я не старалась ускорить события, так получилось. Клянусь! Если я тебя обидела, то уже наказана за это. Я бы все отдала, чтобы он сейчас не пришел. Но теперь слишком поздно. Не добавляй мне горя, ведь может разыграться настоящая трагедия!

– Значит, ты не хочешь, чтобы он пришел?

– Не хочу. Но сейчас это уже не важно. Это будет стоить мне un mauvais quart d’heure[5], а потом я от него избавлюсь. Главное, чтобы он не обнаружил тебя здесь. Оставь меня, заклинаю!

– В таком случае, – он улыбнулся, – я тоже оказал тебе услугу. Не беспокойся, дорогая, граф Воронцов не придет.

– Роджер! – вскочив, в ужасе закричала она. – Что ты сделал?

– Я расстался с ним минут пять назад, сообщив кое-что якобы от твоего имени.

– От моего имени?

– Да. Я оставил дверь в свою комнату приоткрытой и видел, как он покинул твой будуар через десять минут после того, как вошел. Мешок блох против миллиона фунтов – десятиминутный разговор с тобой не мог оказаться достаточной платой за мою долговую расписку. Я заметил на его лице самодовольную улыбку и понял, что ты разрешила ему вернуться. Тогда я отправился к нему, заплатил свой долг и сказал, что поскольку теперь ты ему ничего не должна, то просила меня передать, что ты его не ждешь.

– Ты заплатил долг? Но как?

– Я пошел к Неду, он выписал мне чек на предъявителя в своем банке, и русскому ничего не оставалось, как только принять его.