Тень виселицы

– Я все испорчу, если слишком потороплюсь. Воронцов поймет, что я все время находился здесь. Я ни секунды не промедлю, но придется подождать, пока кто-нибудь не прибежит сюда на твой зов.

– Роджер! – воскликнула она, глянув на него широко открытыми глазами. – Поклянись!

– Охотно, если сдержать клятву окажется в моих силах.

– Поклянись, что, если дело примет плохой оборот, ты не признаешься в преступлении. Паркам достаточно будет и одной жизни взамен жизни Хамфри. Это я его убила, так что долг за мной.

– О нет. Он умер после удара в сердце, который я ему нанес. Так что не проси меня о том, чего я не в силах исполнить. Я скорее соглашусь болтаться на виселице, чем умереть от стыда, и, сделав признание, избавлю тебя от подозрений.

– Тогда обними меня, прежде чем уйти, чтобы у меня хватило сил бороться за нас обоих.

Роджер обнял Джорджину с неожиданной силой. Они не целовались – просто стояли, крепко прижавшись друг к другу, – ее руки обвились вокруг его шеи, а он так сжал ее в объятиях, что, казалось, сейчас сломает ей ребра.

Наконец влюбленные вздохнули и разжали объятия. Роджер заглянул Джорджине в глаза, улыбнулся, поцеловал ей руку и вышел.

Как только дверь будуара закрылась за Роджером, Джорджина снова опустилась на колени рядом с телом мужа. Она больше не ощущала страха – только волнение. Мысли ее были на редкость ясными – она знала, что ей следует делать. Джорджина чувствовала, как сильно колотится сердце, но дышала глубоко и спокойно. Она стала отсчитывать удары сердца, чтобы дать Роджеру побольше времени, и, когда дошла до пятидесятого, принялась звать на помощь.

Ее душераздирающие крики эхом отдавались в просторной комнате. Какое-то время, показавшееся Джорджине вечностью, они единственные нарушали тишину в доме. Джорджина снова ощутила страх. Что же случилось? Все разъехались или умерли? Почему никто не приходит? Покойник смотрел на нее остекленевшими, пустыми глазами.

Вдруг ей показалось, что его веки шевельнулись, и Джорджина похолодела от ужаса. Схватив мужа за лацканы сюртука, она принялась его трясти.

– Хамфри, Хамфри!

В этот момент в комнату вбежал Воронцов. Джорджина увидела его, лишь когда он вплотную подошел к ней.

– Сударыня! – воскликнул он, положив руку ей на плечо. – Что случилось, скажите ради Бога!

Джорджина в растерянности молчала. Потом поняла, что он, видимо, не спал, желая убедиться, что месть его свершилась, и зарыдала.

– Он мертв! Мертв! Он мне сказал, что его вызвали сюда письмом из Гудвуда, а от кого оно могло быть, как не от вас? Смотрите, что вы наделали!

Смуглое лицо Воронцова пылало. Он стиснул плечо Джорджины и встряхнул ее:

– Ничего не говорите об этом ради вашего и моего блага, если не хотите скандала.

– Я скажу всю правду! – взорвалась она, ухватившись за представившуюся возможность. – Он вбежал в комнату едва живой после бешеной скачки и, найдя меня в одиночестве, решил, что это я сыграла с ним шутку. В гневе он стал бить меня хлыстом, а потом с ним случился апоплексический удар. Это вы во всем виноваты!

– Он решил, что это вы послали письмо? – сверля ее взглядом темных глаз, спросил Воронцов. Джорджина видела, как лихорадочно размышляет русский в поисках выхода. – Я хотел отплатить вам с мистером Бруком за шутку, которую вы сыграли со мной. А ваш муж решил, что это вы над ним подшутили. Такая версия может спасти и вас, и меня!

Из коридора донеслись торопливые шаги.

– У нас есть пословица, – быстро проговорил Воронцов, – нет дыма без огня. Если я открою всю правду, представьте, что подумают люди. Если же я скажу, что послал это письмо, намереваясь подшутить над вашим мужем с вашего согласия, это спасет ваше доброе имя и мое тоже.

Джорджина была близка к истерике. Русский вел себя так, как предсказал Роджер. Воронцов появился первым, и это оказалось милостью Провидения. Джорджина молча кивнула, а в следующий миг в комнату вбежали отец, Роджер, Селвин и старый Барни, одетые кто во что, а за ними начала собираться и челядь.

Полковник Терсби бросил взгляд на тело зятя и стал отдавать распоряжения:

– Барни! Быстрее! Отправьте кого-нибудь из слуг за доктором и пришлите сюда еще двоих, чтобы перенести сэра Хамфри на кровать.

– Он мертв, – заметил Джордж Селвин, разглядывая труп с болезненным любопытством, которое в нем возбуждало все, что имело отношение к смерти.

– Я понял, – ответил полковник Терсби. – Но необходимо скорее привезти сюда доктора.

– Он умер от приступа, – продолжал Селвин. – Цвет лица во многом объясняется образом жизни, который вел баронет, к тому же налицо все признаки удара, вызванного чрезмерным физическим напряжением или сильным волнением.

– Приступом гнева, – ввернул Воронцов. – Боюсь, эта трагедия – результат розыгрыша, затеянного этой ночью мною и леди Этередж.

Джорджина все еще стояла на коленях возле мертвого Хамфри, закрыв лицо руками. Отец взял ее за запястье, поднял и повел к стулу.

– Прошу всех, кроме его превосходительства, оста вить комнату, – произнес он, повысив голос.

Огорченные тем, что их лишили возможности узнать детали столь захватывающего трагического события, гости и горничные, с трудом скрывая разочарование, удалились. Один Джордж Селвин, пропустив мимо ушей просьбу полковника, остался и закрыл за вышедшими дверь. Мужчины прибежали прямо из спален, не успев надеть парики, и лысая блестящая макушка делала Селвина похожим на ласкового грифа.

– Итак, ваше превосходительство, – произнес полковник. – Может быть, вы объясните нам, что вы имели в виду, заявив, будто смерть сэра Хамфри последовала из-за неудачной шутки?

Русский пожал плечами и развел руками:

– Я не очень хорошо знаком с вашими английскими обычаями, но знаю, что сегодня – первое апреля, день дураков, и по традиции в этот день все подшучивают друг над другом, и никто на это не обижается.

– Совершенно верно, – согласился полковник. – Хотя подобные развлечения скорее к лицу грубым деревенским жителям, которые до сих пор пляшут вокруг шеста в мае и прыгают через костер в ноябре. Значит, вы с моей дочерью решили разыграть сэра Хамфри?

– Увы, сэр, боюсь, шутка слишком хорошо удалась, – признался Воронцов и коротко рассказал о своем письме и о том, что отправил одного из своих слуг в Гудвуд.

Когда он закончил, полковник повернулся к Джорджине. Она, поникнув, сидела в кресле спиной к свету и вытирала слезы уголком платочка.

– Ты можешь собраться с силами, душа моя, – обратился к ней отец, тронув ее за плечо, – и рассказать нам, что произошло, когда сэр Хамфри вошел к тебе?

– Рассказывать недолго, – отвечала Джорджина, сдерживая слезы. – Я спала, когда он ворвался ко мне, едва переводя дух, поскольку мчался на лошади сломя голову, чтобы попасть сюда к рассвету. Он мне сказал о письме и потребовал, чтобы я назвала имя своего любовника. Я ответила, что у меня нет любовника, что я просто разыграла его, чтобы впредь он не мучил меня нелепыми подозрениями. Он пришел в ярость и ударил меня хлыстом. Взгляните! Вот след здесь на шее и еще, кажется, внизу на спине. От боли и ужаса я лишилась чувств. Когда же пришла в себя, в комнате было тихо, а Хамфри лежал на полу, вот здесь. Я вскочила с постели, ослабила на нем галстук, плеснула на него холодной водой, но все было тщетно. Я взглянула на его лицо, испугалась, стала кричать, звать на помощь. Это, собственно, все.

– Вот, значит, как было дело, – пробормотал полковник. – Жаль беднягу, так нелепо окончить свои дни! Но он всегда отличался буйным темпераментом, да и не он первый умер от припадка гнева.

Джорджина подавила вздох облегчения. Роджер сказал, что все будет зависеть от того, поверят ли ее версии случившегося. Кажется, поверили. О лучшем и мечтать было нечего.

Селвин между тем не сводил глаз с покойника.

– Вот тут на голове небольшая рана, – заметил он, – над левым виском содрана кожа. Это весьма уязвимое место, и, возможно, он остался бы жив, если бы не удар в висок.

Прикрыв лицо рукой и платком, Джорджина прикусила губу. Ей показалось, что в молчании прошла целая вечность, она похолодела от страха: вдруг правда все же выйдет наружу. Но тут отец сказал:

– Видимо, падая, он ударился головой.

Раздался осторожный стук в дверь, полковник сказал «Войдите», и в комнате появились два лакея, которые унесли тело сэра Хамфри в одну из свободных спален.

Как только они вышли, Воронцов заметил лежавший на полу хрустальный флакон для духов, который не был виден, пока не убрали тело.

– Сударыня, как эта вещица оказалась на полу? – пытливо глядя на Джорджину, спросил русский.

У Джорджины пересохло у горле, и она судорожно сглотнула.

– Не знаю, сударь, – ответила она, пожав плечами. – Должно быть, Хамфри сбил его с туалетного столика, когда размахивал хлыстом.

– Теперь понятно, почему в комнате так пахнет духами, – произнес отец. – А сейчас, дорогая, тебе надо лечь в постель и немного отдохнуть после такого потрясения. Я пришлю к тебе Дженни. Пойдемте, господа, здесь нам больше нечего делать.

Мужчины откланялись, и Джорджина, к своему великому облегчению, осталась одна. Напряжение схлынуло, и она дала волю слезам. Вскоре в комнате появилась Дженни и застала госпожу плачущей.

Преданная хозяйке всей душой, Дженни отличалась добрым сердцем и сообразительностью. Она прислуживала Джорджине с тех самых пор, как та была представлена ко двору. Дженни очень любила свою госпожу и сейчас стала тихонько ее успокаивать, вытирала ее заплаканное лицо, расчесала ей волосы, поправила постель, уложила хозяйку и заботливо подоткнула одеяло. Потом зажгла огонь и, заметив, что Джорджина закрыла глаза, пошла готовить успокаивающий напиток из цветков лайма.

Через некоторое время Дженни вернулась с дымящейся чашкой.

– Выпейте, госпожа моя, – сказала она. – Вам ста нет легче. – Она указала на две большие пилюли на блюдце и добавила: – Я встретила милорда Фицдеверела, и его милость очень просил вас принять эти пилюли – они помогут вам уснуть и избавят от головной боли.

– Спасибо, Дженни. – Джорджина через силу улыбнулась. – Мистер Брук говорил мне, что лорд Эдуард большой знаток по части разных снадобий. Поблагодари его светлость и передай, что я с величайшим удовольствием приму его пилюли. Не встретился ли тебе мистер Брук, когда ты шла ко мне?

– Конечно, миледи, – тоже с улыбкой ответила Дженни. – Он отвел меня в сторонку, чтобы расспросить о вас, и просил передать, что, наверное, сегодня ему лучше не появляться у вас в будуаре, если, конечно, вы не попросите его об этом в записке, которую я ему передам. Еще он просил сказать, что любит вас.

– Я знаю, Дженни, и тоже его люблю, но никому не говори об этом.

– Я скорее дам отрезать себе язык, – обиделась Дженни, – чем скажу хоть слово, и вы это знаете. Примите пилюли и поспите. А я посижу у огня – вдруг понадоблюсь вам.

– Благослови тебя Бог, Дженни. Что бы я без тебя делала, – пробормотала Джорджина. Она проглотила пилюли, допила настой и поудобнее устроилась в своей большой уютной постели.

Джорджина немного поплакала, вспомнив о своей жизни с сэром Хамфри, поначалу счастливой. Юная Джорджина Терсби была не только первой красавицей в городе, но и богатой наследницей. Полсотни женихов добивались ее руки – старые и молодые, одни обладали высоким титулом, другие – огромным состоянием, а третьи – лишь приятной внешностью и кучей долгов. Хамфри был одним из полудюжины претендентов, которые могли рассчитывать на ее руку. Он походил на большого ребенка, а рассуждать мог исключительно о лошадях. Но он был стройным, красивым и очень веселым. К тому же владел «Омутами». Именно это обстоятельство и сыграло решающую роль, когда Джорджине пришлось выбирать между Хамфри и молодым, тоже красивым, графом.

Сначала все складывалось удачно, как это часто бывало в XVIII веке при заключении подобных браков. В первую зиму их совместной жизни они часто охотились, и Джорджина гордилась молодым мужем, самым лучшим и самым красивым наездником. Но потом у Хамфри начались запои, о которых Джорджина не могла без отвращения вспоминать, и он соблазнял каждую горничную, которую брали в дом. Дело было даже не в супружеской неверности, просто интрижки Хамфри в собственном доме казались Джорджине пошлыми, отвратительными. Впрочем, тут была и доля ее вины. Хамфри ей быстро надоел своей глупостью, и она стала развлекаться с другими мужчинами.

И вот все кончено. Бедный глупый Хамфри умер и никогда больше не станет дудеть в свой охотничий рог, багровея при этом лицом. Джорджина вспомнила его жизнерадостный смех, и глаза ее снова наполнились слезами. И не потому, что он умер, а потому, что они не смогли остаться добрыми друзьями. Ей вспомнился обеденный сервиз из трехсот предметов с гербом Этереджей, который она заказала вскоре после свадьбы. Торговец в Сити сказал, что сервиз доставят через три-четыре года, так что как раз теперь он мог прибыть в любое время.

Постепенно Джорджина погрузилась в сон без сновидений.

Проснулась она, когда день уже перевалил далеко за полдень. Джорджина чувствовала себя отдохнувшей, голова была ясная, но воспоминания о событиях нынешнего утра нахлынули на нее с новой силой. Все представилось ей слишком отчетливо, чтобы принять случившееся за ночной кошмар.

Услышав, что хозяйка проснулась, Дженни принесла ей на подносе заливное из цыпленка и фрукты.

– Сейчас вы выглядите гораздо лучше, миледи, – заметила служанка, ставя поднос на столик у кровати. – Сон пошел вам на пользу. Теперь поешьте и почувствуете себя совсем хорошо.

– Спасибо, Дженни. – Джорджина села и, пока служанка поправляла подушки, с плохо скрываемой тревогой спросила: – Что там внизу?

– Все шторы опущены, и так мрачно, что лучше сидеть здесь, миледи. На утреннюю службу в церковь никто не ходил, а гости уехали в Лондон. Все, кроме мистера Брука, который все равно что член семьи, и русского господина. Говорят, полковник попросил русского остаться и присутствовать на дознании, поскольку он первый вошел в комнату, где были вы и сэр Хамфри.

– Дознание! – Джорджина уронила вилку.

– Ну да, миледи. Сэр Хамфри умер так неожиданно, что без дознания никак не обойтись. Мне сказали, что оно будет завтра в десять часов в библиотеке.

– И что… они захотят, чтобы и я присутствовала?

– Не знаю, миледи. Но не беспокойтесь. Если даже вас и позовут, вам потребуется не больше пяти минут, чтобы рассказать, как умер сэр Хамфри.

Дженни вытащила из кармана фартука записку:

– Русский господин просил меня передать вам вот это, госпожа, а мистер Брук и полковник спрашивали о вашем самочувствии.

Джорджина прочла записку, написанную по-французски изящным почерком, поджала губки и с пренебрежением отбросила ее. Однако в глубине души не на шутку разволновалась.

В записке говорилось:

«Миледи,

завтра в десять часов будет дознание по делу о кончине мужа Вашей милости. Полковник Терсби попросил меня остаться и дать показания на сей счет. С его слов я понял, что и Вашу милость пригласят на разговор. Я далек от мысли, будто Ваша милость намеревается скрыть правду, но, думаю, Вы согласитесь, что совсем необязательно посвящать чернь в незначительные детали этого дела. В этом случае Вы должны понимать, насколько важно, чтобы наши показания совпали. Если Ваша служанка не передаст мне записку, свидетельствующую об обратном, прошу Вашу милость оказать мне честь и принять меня в своем будуаре сегодня вечером в восемь часов.

Вашей милости покорный, надежный и самый обязательный слуга».

Доедая цыпленка, Джорджина обдумывала последствия неожиданного для нее поворота событий. Все в ней противилось самой мысли встретиться с русским в будуаре. Она понимала, что прошлой ночью вела себя глупо и плохо обошлась с Воронцовым. Но он отомстил ей столь бесчестным образом и навлек на нее такие серьезные неприятности, что она решила – они в расчете. Она-то надеялась, что он уедет и они никогда больше не увидятся.

Однако если ей не избежать этого ужасного дознания, то свидание с русским не лишено смысла. Главное, чтобы не выплыли подробности отправки злополучного письма, которые могут повлечь за собой и более страшные вещи. Подумав об этом, Джорджина вздрогнула и решила повидаться с графом.

В семь часов она сказала Дженни, что хочет подняться с постели на несколько часов, и села за туалетный столик, к зеркалу. Понимая, что для встречи с человеком, знавшим о ее истинных отношениях с мужем, траурный наряд не подойдет, Джорджина надела строгое серое платье, отделанное кружевами.

«Вряд ли в сложившихся обстоятельствах русский позволит себе что-нибудь лишнее», – думала Джорджина, но на всякий случай велела Дженни оставаться в спальне, чтобы при необходимости ее можно было позвать. Где-то около восьми часов Джорджина уже ждала у себя в будуаре с книгой в руках.

Воронцов был пунктуален – он появился минута в минуту, одетый неброско, как и приличествовало случаю, в темно-пурпурный атласный камзол и такие же бриджи. Он бросил на Джорджину быстрый пытливый взгляд, но ей не удалось разгадать, о чем он думает. Присев в реверансе в ответ на его поклон, Джорджина указала Воронцову на кресло.

– Я обязана вам, сударь, за ту услугу, что вы мне оказали, – произнесла она как могла весело и заставила себя улыбнуться. – Ваше предложение встретиться перед этим ужасным дознанием очень разумно. Конечно, я с удовольствием отказалась бы там присутствовать, но, насколько мне известно, это необходимо.

– Боюсь, да, сударыня, – улыбнулся он в ответ. – Я понимаю, вам сейчас тягостно появляться на публике. Но надеюсь, вы отнесетесь к этой процедуре должным образом. Это чистая формальность, и, если мы договоримся, дознание будет не более чем повторением утренней беседы.

– Что касается прошлой ночи… – Она помолчала и, набравшись духу, продолжала: – Я намеревалась принести вам свои искренние извинения. Но надеюсь, вы не станете отрицать, что ваша месть полностью снимает с меня какие бы то ни было обязательства по отношению к вам. Могу лишь сказать, что во всем этом деле возникли совершенно непредвиденные для меня обстоятельства.

– Так я и думал, – кивнул он. – Мне еще вечером стало понятно, что мистер Брук страдает от жгучей ревности. Не стану оправдываться, я действовал сгоряча, разгневанный злой шуткой. Однако моя месть была скорее нацелена на мистера Брука, а не на вас.

Джорджина подавила вздох облегчения. Обстановка несколько разрядилась. Они оба сохранили лицо.

Разговор оказался не таким трудным, как ожидала Джорджина, и она поняла, что, если повести дело тактично, поддержка русского обеспечена.

– Может быть, сударь, – произнесла она, помолчав, – вы раскроете мне свои планы на завтрашний день?

– Да, сударыня, раз мы теперь снова добрые друзья, я не должен ставить вас в неловкое положение.

– Я тоже не хочу вас подвести. И не в наших с вами интересах рассказывать всем о том, зачем вы отправили в Гудвуд послание с письмом.

– Обо мне не беспокойтесь, сударыня, – пожал Воронцов плечами. – Это теперь ни к чему.

– Что вы хотите сказать?

– Если вы не поняли, надеюсь, вы извините мне излишнюю прямоту. После вашего утреннего признания у вас есть всего лишь ваше слово против моего. Более того, ваше заявление может быть подкреплено убедительными доказательствами, а может быть и опровергнуто, если вы скажете что-нибудь не то.

Она сразу догадалась, к чему он клонит, и поняла, что попалась. Воронцов уже не зависел от нее – если вдруг он решит пойти на попятную и заявит, что утром лишь старался уберечь ее от скандала, а теперь, приведенный к присяге, не может подтвердить ее слова, Джорджина окажется в страшной опасности.

– Мы ведь договорились, – произнесла она, – что объявим записку плодом нашего общего заговора – якобы я придумала ее, чтобы посмеяться над Хамфри, не так ли?

– Да, конечно. Если вы, сударыня, сможете достаточно убедительно объяснить, почему решили так жестоко подшутить над мужем.

– Да хотя бы потому, что в последнее время он без конца вмешивался в мои дела. Чарльз Фокс, да и не он один, сможет это подтвердить.

– Хорошо.

Воронцов поднялся, и Джорджина обрадовалась, что этот нелегкий разговор прошел без всяких шероховатостей. Но, вместо того чтобы откланяться, Воронцов остановился перед ней, глядя ей в глаза с едва заметной недоброй улыбкой.

– Мне остается только принести вам свои поздравления, – произнес он наконец.

– О чем вы, сударь? – Джорджина удивленно вскинула бровь. – Я что-то не пойму.

– У вас такая короткая память? – притворно изумился Воронцов. – Не далее как вчера вы заявили при мистере Фоксе и при мне, что мечтаете избавиться от своего мужа.

Такой поворот темы не понравился Джорджине, и она ответила с заметной холодностью:

– В раздражении и не то можно сказать, не имея в виду ничего плохого. Сударь, напоминать мне сейчас об этих словах – дурной тон.

Воронцов поклонился в ответ:

– Точнее, вам не хотелось бы упоминать об этом на дознании.

Джорджина отвернулась:

– Конечно, сударь, иначе кто-то может сделать из моих слов ложные выводы.

– Тут разрешите мне не согласиться с вами, сударыня. И, рискуя заслужить еще большее ваше неудовольствие, я все же еще раз поздравлю вас. Все было сделано чисто. Я просто восхищаюсь вашим самообладанием.

– Что вы имеете в виду, сударь? – нахмурилась Джорджина, но в голове ее уже мелькнула страшная догадка.

– Мне тоже известен один маленький секрет. К счастью, кроме меня, никто его не знает.

– Вы говорите о подлинной причине, толкнувшей вас написать это письмо?

– Нет, сударыня. Это мелочь. Раз вы спасли мою репутацию заодно со своей, я и думать забыл о письме. Моя тайна не касается появления сэра Хамфри. Она связана с его смертью.

Джорджина побледнела. Что заподозрил русский? Что он может знать? Уж не хочет ли Воронцов спровоцировать ее, надеясь, что она проговорится о каких-нибудь подробностях? В любом случае надо быть очень осторожной и не говорить лишнего.

– Я… не совсем понимаю… – начала она.

– Сударыня, вы все отлично понимаете, – перебил он ее и продолжал с галантной циничностью: – Я не могу не подивиться вашей решительности. Его жизнь была совершенно бесполезной, и я восхищаюсь вами еще больше потому, что вы сумели воспользоваться удобным случаем, когда поняли, что вас загнали в угол.

– Сударь! – Джорджина вскочила. – Как вы смеете бросать мне такие обвинения?

– Если не вы нанесли сэру Хамфри удар, – пожал плечами Воронцов, – значит, это был мистер Брук. Вы вдвоем убили мистера Хамфри Этереджа.

– Это ложь!

– Успокойтесь, сударыня, прошу вас. Вашу тайну я никому не выдам. Но лишь при условии, что мы сумеем договориться.

– У меня нет тайн! – вскричала Джорджина с плохо скрываемым волнением. – Мистер Брук здесь ни при чем. Он ушел раньше. Клянусь!

– Вот как! – рассмеялся русский. – Значит, вы признаете, что, к моей великой досаде, он большую часть ночи провел с вами?

– Не стану отрицать, но если вы где-нибудь скажете об этом, я при всех назову вас лжецом.

– Вы оба хороши. Раз мистер Брук, как вы уверяете, ушел раньше, значит, вина лежит полностью на вас.

– Говорю же вам, его не было в спальне! А что касается остального, то все произошло именно так, как я рассказала. Когда сэр Хамфри появился, он был на грани сумасшествия. Узнав, что над ним посмеялись, он в ярости ударил меня хлыстом, я потеряла сознание, а когда пришла в себя, то увидела, что он лежит на полу.

– Извините, сударыня, я уточню, – с поклоном сказал Воронцов. – Вам следовало сказать: «Он лежит на полу после того, как я запустила в него хрустальным флаконом».

Джорджина с ужасом глядела на русского.

– Именно этот флакон дал мне ключ к разгадке, – спокойно продолжал Воронцов. – Вы заявили, что ваш муж, должно быть, сбил его хлыстом с туалетного столика. Готов поклясться, что вчера вечером флакон стоял на столике у кровати. Более того, сюртук сэра Хамфри и его шейный платок были забрызганы духами. Каким образом, если он случайно сбил флакон хлыстом? Нет, сударыня, вы запустили флакон в сэра Хамфри, он угодил ему в висок, сэр Хамфри упал и, возможно, его хватил удар. И вы воспользовались случаем. Не сомневаюсь, вы действовали как леди Макбет. Мистер Брук позаботился о том, чтобы ваша жертва так и не пришла в себя.

– Говорю вам, мистер Брук ушел раньше! – Голос Джорджины сорвался на крик.

Темные глаза русского наблюдали за ней, как за птичкой.

– Напрасно стараетесь, сударыня, – он покачал головой, – м-м-м, как это у вас говорится… отвести мне глаза. Мистер Брук пытался защитить вас от удара хлыстом и теперь перевязал руку, будто случайно повредил ее. Но сегодня утром след от хлыста на ней был отчетливо виден. Как и у вас на шее. Вот и доказательство – он был с вами, когда произошла ссора и с сэром Хамфри случился удар.