Тень виселицы

Роджер не переставал думать о Джорджине и с беспокойством ждал, когда наконец мужчины присоединятся к дамам, – тогда он сможет по-настоящему взяться за русского. Но сейчас он вступил в разговор:

– Вполне вероятно, что недолгий террор, так напугавший всех в июне восьмидесятого года, спас нас от больших бед. Недовольство старым укладом довольно часто наблюдается в разных странах. Особенно во Франции, откуда я вернулся прошлым летом, прожив там четыре года. В этой стране средний класс объединился с народом и требует положить конец привилегиям; даже аристократия считает революцию неизбежной.

– Вы правы, говоря о лондонском простонародье, Роджер, – кивнул ему Нед. – Увидев своими глазами, на что способна разъяренная толпа, правители теперь поостерегутся дать повод к новым выступлениям.

– Все это разумно, – согласился Фокс, – и раз уж речь зашла о Франции, я не стану опровергать утверждение мистера Брука, что там грядут большие беспорядки. Страдания жителей этой великой страны от злоупотреблений властью и притеснений правительства вызывают сочувствие всех честных людей. Людовик Шестнадцатый слишком слаб и нерешителен, чтобы долго продержаться у власти. Еще несколько веков назад следовало разогнать присосавшихся к трону паразитов. Под этими словами я первый готов подписаться. Из-за собственной близорукости и мотовства монархия стоит на краю пропасти, и если взрыв потрясет ее до основания, тем лучше для страны. Посрамление парочки мотов, царствующей в Версале, непременно отзовется и в Виндзоре.

– Нет, нет, сэр! – вскричал полковник Терсби. – Я протестую. У вас эмоции взяли верх над рассудком. У короля Георга и королевы Шарлотты много грехов, но в мотовстве их никто не может упрекнуть. Всему миру известно, что они устраивают приемы не чаще раза в неделю, а еда у них до того скудная, что даже самые бедные министры стараются уклониться от приглашения к ним на обед.

– Это верно, – рассмеялся Нед. – А вы не слышали о последнем нововведении королевы по части экономии? Говорят, всю неделю она собирает с королевского стола крошки, а по субботам к чаю подают присыпанные этими крошками печеные яблоки, и это называется пирог шарлотка.

Еще с полчаса они продолжали беседовать, затрагивая и веселые и невеселые темы, пока полковник, взглянув на часы, не сказал:

– Господа, уже восемь, уверен, многие из вас хоте ли бы сесть за карточный стол, так что предлагаю при соединиться к дамам.

В гостиной все было так, как и предполагал Роджер. Леди Амелия привезла свое шитье и, сидя у камина, объясняла вежливой и скромной миссис Армистед, как делаются разные хитрые стежки, а в самом дальнем конце комнаты Джорджина внимала речам посла.

Когда вошли мужчины и она поднялась, чтобы сделать реверанс в ответ на их поклоны, раздались возгласы изумления и восхищения. Джорджина была уже не в белом шелковом платье, а в пестром русском костюме, подаренном ей Воронцовым. Едва покинув столовую, она с помощью двух служанок переоделась.

Яркие вышивки и полукруглый головной убор подчеркивали ее красоту, а в сочетании сапожек и юбок длиной чуть ниже колена все нашли какую-то особую прелесть. Вооружившись лорнетами, мужчины окружили Джорджину, как пчелы улей, и даже его светлость герцог Бриджуотерский не удержался от восклицания:

– Чертовски пикантный костюм! Разрази меня гром, не понимаю, почему бы женщинам не носить такие коротенькие юбочки?

Когда волнение улеглось, Джорджина вызвала звонком двух лакеев, велела им принести ломберный стол и стала считать, сколько человек собираются играть в карты. Полковник и его светлость отказались, сославшись на дела, и удалились в библиотеку. Леди Амелия заявила, что никогда в руки не брала карты и будет вполне довольна, если ей позволят и дальше заниматься шитьем. Фокс, Селвин, Воронцов, Нед и миссис Армистед изъявили желание сыграть с Джорджиной в фаро. Оставался Роджер.

Джорджина знала, что он не может себе позволить игру на деньги даже при самых скромных ставках, и, чтобы не создавать неловкости, бросила на него лишь небрежный взгляд, предлагая тем самым Роджеру составить компанию старой деве, как того требовала вежливость.

Однако Роджер не поддался на уловку и, к удивлению Джорджины, как ни в чем не бывало заявил:

– Рад услужить вам, мадам, и с удовольствием сыграю.

Они всемером разместились вокруг большого карточного стола и раздали инкрустированные перламутром фишки разной формы. Договорились, что круглые будут представлять кроны, квадратные – полугинеи, прямоугольные – гинеи, а восьмиугольники – пятифунтовые банкноты. Пять фунтов решили считать максимальной первой ставкой; игрокам разрешалось повышать ставки не более чем вдвое за раз и не более чем пять раз подряд. Ради Роджера Джорджина держала ставки по возможности низкими, сознавая в то же время, что Фоксу, например, подобные суммы покажутся пустяковыми, – тот за ночь у Брука или Альмака мог проиграть или выиграть до десяти тысяч фунтов.

– Боюсь, Чарльз, – сказала она ему с улыбкой, – наша игра вам покажется детской забавой. Но, я полагаю, вы нам простите нашу деревенскую скромность.

– Дорогая моя, – весело рассмеялся Фокс, – это вы мне оказываете услугу, потому как девять раз из десяти я непременно проигрываю.

Сдавать первый раз выпало Воронцову, который сразу же принялся тасовать карты.

Очень простая сама по себе игра в фаро не требовала особого умения. Сдающий выкладывал перед собой в ряд туза, короля, даму, валета и десятку, и играющие делали на них свои ставки. Потом из колоды, в которой находились старшие карты из четырех обычных колод, он раскладывал карты лицом вверх, по очереди то направо, то налево. Перед этим сдающий объявлял, какие карты – правые или левые – будет оплачивать он; соответственно деньги за карты с противоположной стороны причитались ему. При предъявлении каждой карты он либо выигрывал, либо проигрывал столько денег, сколько было поставлено на данную карту, – таким образом сдавалась вся колода, после чего обязанности банкомета переходили к его соседу слева и игра начиналась снова.

Поскольку карты находились у банкомета, у игрока была единственная возможность смошенничать – когда он сам оказывался в этой роли. Получив банк, опытный человек мог распорядиться колодой так, чтобы большая часть карт, на которые сделаны высокие ставки, выпала на его сторону. Роджер не был искушен в таких делах и тем более не собирался обыгрывать Джорджину и ее друзей столь жульническим способом. Когда придет его очередь сдавать, он вытащит ту из спрятанных карт, на которую поставит Воронцов, и сдаст ее себе, позволив при этом русскому поймать его на мошенничестве.

Одеваясь, Роджер ломал голову над тем, как бы законным образом выдворить русского со своей, как он считал, территории; но все, что он смог придумать, – это принудить Воронцова к дуэли. Роджер, высоко ценя Джорджину, был уверен, что, как бы ни старался соперник, она не поддастся русскому в первый же вечер его пребывания в усадьбе. Но впереди суббота и воскресенье, и если под давлением Фокса Джорджина согласится сыграть свою роль в интересах оппозиции, то еще до окончания уик-энда Воронцов добьется того, к чему так упорно стремится. Она несколько раз встречалась с ним в Лондоне, что, согласно свободным нравам времени, не выходило за рамки приличия.

Поэтому, убеждал себя Роджер, если в ближайшие двенадцать часов удастся вывести русского из игры, цель будет достигнута. Его не пугала дуэль – он уже сражался на трех и считал себя искусным фехтовальщиком. Дуэли в Англии были запрещены, но и это не смущало молодого человека – наказания на дуэлянтов налагались редко, только в том случае, если один из них погибал, а Роджер хотел лишь ранить соперника. Главное – заставить Воронцова принять вызов сегодня, чтобы завтра с утра уже драться.

Тут были свои трудности. Затеять ссору не составляло труда, но, будучи гостем Джорджины, Роджер не осмеливался оскорбить русского в открытую. Джорджина может так возмутиться, что никогда больше не пожелает его видеть, а он не хотел рисковать. Вот он и подумал, что лучше спровоцировать графа на оскорбление. В такой маленькой компании никто не ждет жульничества, но если пострадавшим окажется человек значительный и неробкий, он сразу заметит обман и объявит об этом. Тогда тот, кто жульничал, может либо признаться в своем неблаговидном поступке и обратить все в шутку, компенсировав проигрыш, либо, сочтя себя оскорбленным, потребовать сатисфакции. Роджер знал, что его не считают плутом, и, если действовать осторожно, никому, кроме Воронцова, и в голову не придет, что он передергивает. А значит, вызов на дуэль будет выглядеть совершенно естественно.

Роджеру с его планами выгоднее было не выигрывать, а проигрывать; с другой стороны, он никак не мог позволить себе проиграть мало-мальски значительную сумму. Поэтому во время первого банка он выставил пятишиллинговые фишки и, выиграв, распределял деньги так, чтобы, когда удача отвернется от него на втором, третьем и четвертом кругу, всем показалось, что он в большом проигрыше, хотя на самом деле он потерял только свою первую ставку. В обычном случае при соблюдении этой тактики Роджер проиграл бы пять-шесть фунтов, но сейчас ему везло – дважды его ставка поднималась до установленного пятикратного предела, и ему приходилось убирать лишние деньги; оба раза его пять шиллингов превратились в восемь фунтов. Таким образом, к тому моменту, когда настала его очередь сдавать, он выиграл тринадцать фунтов.

Так как любой игрок мог по желанию ограничить ставку, крупный проигрыш был возможен только в одном случае – когда держишь банк, потому что банкующий играл против всех и должен был принимать все ставки – и самые большие, и совсем мелкие. С лимитом в пять фунтов, если будет сделана большая ставка, да еще и удвоена пять раз, банкующий мог бы проиграть сто шестьдесят фунтов одному игроку. Вполне вероятно, что большую часть этого проигрыша он отыграет у остальных, но все же риск оставался, и немалый. Желающие могли пасовать или даже продать очередь – правила это разрешали. Миссис Армистед только что за двадцать фунтов продала свою очередь Фоксу, а Джорджина объявила пас. Зная денежные обстоятельства Роджера, она надеялась, что и он сделает то же самое, поэтому очень удивилась и слегка обеспокоилась, видя, что он собирает карты со стола в колоду с явным намерением сдавать их.

– Думаю, все же я возьму банк, – сказала она. – Вы продадите мне, сэр? Даю двадцать фунтов.

Роджер был тронут ее предложением. Она, наверное, решила, что, выиграв деньги, он хочет дать партнерам возможность отыграться, и, движимая благородством, захотела помочь Роджеру избежать риска проиграть больше, чем он мог себе позволить. Но Роджер в ответ улыбнулся и покачал головой:

– Благодарю вас, мадам. Кажется, мне сегодня везет, так что я буду сдавать сам.

Они играли уже почти час, и Роджер решил, что настал удобный момент привести свой план в исполнение. Фокс и Воронцов все время играли на максимальных ставках, Селвин, Нед и Джорджина ставили по гинее и лишь иногда, предчувствуя выигрыш, побольше. Миссис Армистед, как и Роджер, ограничивалась самой маленькой ставкой. Сначала банк ложился почти ровно, потом Фокс трижды удвоил ставки, и Роджер потерял сорок фунтов. Вскоре Воронцов удвоил ставку на туза – опять до сорока фунтов, и Роджер снова проиграл.

Этого-то он и ждал. Он положил карты, чтобы достать носовой платок и высморкаться, а убирая платок назад, вытащил из рукава туза и, прикрыв его ладонью, положил на верх колоды, которую снова взял в руки. Сдав этого туза себе, он отыграл у Воронцова сорок фунтов.

Роджер не был карточным шулером, и задача, которую он себе поставил, оказалась непростой. Ему совсем не хотелось, чтобы в жульничестве его обвинил не Воронцов, а кто-нибудь другой, поэтому он не отваживался передергивать в открытую. Расчет его заключался в том, что обычные игроки обращают внимание только на собственный проигрыш, так что если Воронцов несколько раз проиграет, сидя рядом с банкующим, то начнет наблюдать за сдачей карт более бдительно и заметит подтасовку, тогда как другие ничего не заподозрят.

К концу игры Роджер высморкался еще раз и ухитрился вытащить из-за обшлага короля. Русский удвоил ставку на короля, и Роджер выпотрошил его еще на двадцать фунтов. Воронцов ничего не сказал собирающему фишки Роджеру, только пристально посмотрел на него, и Роджер остался доволен, что во время своего первого банка сумел посеять в душе соперника подозрения.

Выигранные Фоксом сорок фунтов подорвали банк, и, если бы не деньги русского, Роджер проиграл бы двадцать шесть фунтов. А так, включая и честный выигрыш в тринадцать фунтов, у него стало сорок восемь. Однако Роджер считал шестьдесят фунтов Воронцова долговым обязательством. Если бы игра велась честно, русский мог бы выиграть в два раза больше или, наоборот, все потерять, так что Роджер решил, что, выведя своего противника из строя, он обязан вернуть ему деньги. Таким образом, подведя баланс, он сказал себе, что проиграл двенадцать фунтов.

Во время следующего банка Роджер ставил только кроны, но ему везло по-прежнему: он отыграл восемь фунтов. С какой стороны ни посмотри, он весьма преуспел. Когда снова настала его очередь держать банк, перед ним лежала горка фишек на сумму более шести-десяти фунтов. Ничего не подозревавшая Джорджина уже не пыталась спасти Роджера от Фортуны, с которой он явно решил помериться силами.

Его банк пошел хорошо для него: за пять минут он выиграл тридцать фунтов. Потом Селвин отыграл у него шестнадцать, а Джорджина – двенадцать, так что две трети этой игры прошли ровно. Но Роджера беспокоило, что Воронцов все время ставил на десятку, а сам он, подумав, что не стоит брать слишком много карт из запасных колод, десятку припрятал. Поставив несколько раз на десятку без всякого видимого успеха, русский неожиданно поставил на короля; ставка начала расти. Когда она достигла сорока фунтов, Роджер как бы невзначай поинтересовался, который теперь час. Все, кроме Воронцова, оглянулись на часы, стоявшие на каминной полке, и, когда Роджер вытащил из-за обшлага второго короля, несколько игроков произнесли:

– Ровно десять.

Роджер открыл короля, уверенный, что его жертва заметила, как он сунул лишнюю карту на верх колоды. Протягивая руку, чтобы забрать выигрыш, он каждую секунду ожидал, что Воронцов разоблачит его, но, к его изумлению, русский, не протестуя, позволил ему собрать со стола все фишки, а глянув на него, Роджер поймал едва заметную мрачную улыбку; в темных восточных глазах мелькнула искра понимания.

В тот момент Роджер обогатился еще на сорок фунтов, но на этом его везение кончилось. Друпи Нед неожиданно удвоил ставку на трех тузов, которые выпали один за другим, и выиграл тридцать два фунта, Селвин тоже ставил на туза и выиграл десять фунтов, а на самой последней карте, даме, Фокс взял двадцать. Перед Роджером по-прежнему лежала изрядная кучка фишек, но, подсчитав, он встревожился, так как оказалось, что он проиграл еще и шестьдесят фунтов личных денег, кроме взятых им «в долг» у Воронцова.

Теперь он понял, как сглупил, рассчитывая с помощью карт добраться до русского посла. Роджер совершенно забыл о том, что, независимо от выигрыша у противника, он ничем не застрахован от удачи других игроков.

Роджер тешил себя надеждой добиться своего, когда снова станет сдавать. Взгляд русского, который удалось поймать Роджеру, недвусмысленно говорил, что Воронцов обо всем догадался и теперь только ждет случая, чтобы разоблачить шулера. Остальные ничего не подозревали. Роджер понял – сейчас надо употребить все свое мастерство; Воронцов караулил его, как рысь, и, заметив, как Роджер вытаскивает очередную карту из рукава, мог уличить его, прежде чем карта будет выложена на стол.

Банк шел по кругу, а Роджер мрачнел, и небольшие выигрыши не очень его веселили. Он подумал, что, должно быть, совсем сошел с ума, если решился на такой риск. Обдумай он все хорошенько, ни за что не пошел бы на это. Когда он одевался к обеду, вся затея казалась простой, но теперь Роджер понял, что ревность и упрямство ослепили его и он действовал под влиянием порыва. Между тем, чтобы выполнить эту бесчестную задачу, требовался навык настоящего шулера. Однако не в правилах Роджера было отступать от принятого решения, и то, что он зашел слишком далеко, лишь прибавило ему твердости.

Джорджина, заметив, как много он проиграл, когда в последний раз сдавал, сделала еще одну попытку спасти его, пока, казалось, у него оставалось еще кое-что от предыдущих выигрышей. Когда банк метал третий от Роджера игрок, она зевнула и произнесла:

– Для такой деревенской простушки, как я, уже весьма поздно. Что скажете, если мы закончим игру, сдав еще один раз?

– Но ведь нет еще и одиннадцати, – удивился Фокс, а Воронцов добавил с галантным поклоном:

– Мадам, только невежа может отнимать мгновения отдыха у такой прелестной женщины. И все же, если еще двадцать минут не отразятся на вашем завтрашнем самочувствии, молю вас позволить нам доиграть третий круг – мистер Брук выиграл у меня почти сотню, и мне хотелось бы отыграться.

На это мог быть только один ответ, так что игра продолжалась, и пришла очередь Роджера в третий раз сдавать карты. У него остались только две дамы и туз, его возможности были ограничены всего двумя картами из пяти, а Воронцов, к досаде Роджера, опять поставил на десятку. Играли последний раз, и все, кроме Джорджины и миссис Армистед, держали высокие ставки. Примерно на трети колоды проигрыши и выигрыши уравновесились; потом Фоксу и Неду не повезло – оба потеряли по пять фунтов, поставленных на туза, но Воронцов взял сорок фунтов на десятке, сократив тем самым выигрыш Роджера со ста фунтов до шестидесяти. Если вычесть долг Воронцову, у Роджера денег оставалось всего ничего.

Собрав выигранные фишки, Воронцов снова вступил в игру; теперь он поставил на даму. В колоде оставалось не более двадцати карт, но в восьми сданных оказалось три дамы, и все легли в проигрыш Роджера.

Он понял – сейчас или никогда. Если бы удалось достать из рукава даму и положить ее на верх колоды так, чтобы никто, кроме русского, этого не заметил, его нелепая затея увенчалась бы успехом. Но Роджер чувствовал, что все глаза, горящие обычным возбуждением, сопровождающим конец игры, устремлены на него. Он не мог прерваться – ему приходилось сдавать карты все в том же темпе и с тем же показным спокойствием.

Следующая проигрышная для него карта опять оказалась дамой. Он придвинул фишки Воронцову, выигрыш которого увеличился с сорока фунтов до восьмидесяти; в горле у Роджера пересохло, на лбу выступили бисеринки пота.

Он ожидал, что русский заберет жетоны, но тот и не подумал это сделать, и Роджер пришел в замешательство. Выросшая ставка давала Роджеру еще один шанс: либо попытаться отыграться, либо рискнуть и подкинуть в колоду даму. Но если ему не удастся сделать ни то ни другое, вместо восьмидесяти фунтов он потеряет сто шестьдесят, а так как, согласно правилам, удваивать ставку можно не более пяти раз, Воронцову придется забрать ее, тем самым лишив Роджера возможности вернуть потерянное.

На Роджера были устремлены шесть пар глаз, и он не отважился мошенничать. Облизнув губы, он перевернул карту – король, потом туз; следующая пара – туз и десятка, потом – валет и дама.

Над столом прошелестели сдавленные вздохи. Роджер опять проиграл. Он равнодушно пожал плечами, как и положено игроку, умеющему проигрывать, и вытащил из резервной груды фишек шестнадцать пятифунтовых восьмиугольников, чтобы расплатиться с послом.

Но русский снова не забрал фишки, а поставил все на даму.

– Может быть, среди оставшихся карт найдется еще одна дама, – негромко произнес он. – Если месье Брук согласен поднять лимит, я дам ему возможность испытать судьбу.

Глаза Джорджины молили Роджера бросить игру, но он даже не взглянул на нее. Оставить все как есть значило проиграть гораздо больше, чем он сможет заплатить, а русский провоцирует его идти еще дальше или отказаться. Раз уж Роджер затеял это безумие – что ж, двум смертям не бывать.

– С удовольствием, ваша светлость, – натянуто улыбнувшись, ответил он Воронцову.

Теперь Роджер и не думал о том, чтобы сжульничать, но его руки так вспотели, что, когда хотел перевернуть следующую карту, она прилипла к пальцам и, вместо того чтобы лечь справа от него, отскочила к краю стола и слетела на пол. Наклонившись за ней, Роджер подумал, что судьба посылает ему еще один шанс. Он быстрым движением вытащил даму из внутреннего кармана, спрятал в кружевной манжете и, пробормотав извинения, передал карты Фоксу.

– Сэр, – сказал Роджер, – перетасуйте карты вместо меня.

Фокс выполнил просьбу Роджера и вернул ему карты. Роджер накрыл их манжетой и скользящим движением отправил даму на верх колоды. Пятеро из шести игроков ничего не подозревали, и никому из них и в голову не пришло, что Роджер уронил карту намеренно и потому так неловко взял колоду у Фокса. Но тот, кто его заподозрил, наблюдал за каждым его движением.

Роджеру показалось, что время остановилось. Он ожидал, что русский сейчас схватит его за руку и во всеуслышание обвинит в мошенничестве. Следующей картой оказалась дама – что ж, это лишь прибавит веса обвинениям, но не явится доказательством. Тогда у Роджера будут все основания вызвать Воронцова на дуэль. Снова мелькнула мысль, что нелегко будет выплатить противнику сумму, которую Роджер должен ему. Но сейчас это его почти не занимало. Роджер напряженно ждал, и предчувствие близкой победы согревало сердце – то, что еще несколько мгновений назад казалось совершенно невозможным, обретало реальность.

Однако восторг его мало-помалу угас. Воронцов ничего не говорил и не делал. Наконец Фокс сказал:

– Сдавайте, сэр. Чего вы ждете?

Роджер, напряженно улыбаясь, взял карты. Он уже почти перевернул даму, чтобы положить ее на свою сторону, когда Воронцов его остановил.

Сердце Роджера застучало. О деньгах он не думал, с нетерпением ожидая разоблачения, чтобы бросить сопернику вызов. «Слава Богу, – подумал он. – Наконец-то».

– Поскольку мы превысили лимит, – как ни в чем не бывало произнес русский, – я перетасую карты еще раз. Не возражаете?

Роджер побледнел, но с поклоном ответил:

– Не возражаю, ваше превосходительство.

Ловкими движениями опытного игрока Воронцов перетасовал совсем тонкую колоду и, шлепнув ее о стол, положил перед Роджером.

Роджер взял карты и с мрачным видом начал переворачивать их одну за другой, думая о том, что его дама теперь похоронена где-то в середине этой пачки. Раскладывая карты направо и налево, Роджер принимал и выплачивал фишки по небольшим ставкам. Наконец осталось всего две карты. Одна оказалась десяткой, последняя – дамой.

Роджер понял, что угодил в яму, которую рыл другому. Вместо того чтобы уличить его в жульничестве, Воронцов дождался удобного случая и, будучи опытным шулером, на глазах у всех ловко перетасовал колоду, перекинув даму на самый низ.

Делать было нечего. Того, что осталось у Роджера, хватило, чтобы расплатиться со всеми, кроме графа, после чего у него осталось еще тридцать шиллингов. Поскольку Воронцов сжульничал, Роджер не собирался отдавать проигранные ему деньги. Но факт оставался фактом, он задолжал русскому триста двадцать фунтов – больше, чем его годовой доход.

Роджер понимал, что получил по заслугам, но от этого ему легче не стало. С приличествующей случаю любезностью он поклонился послу:

– Поздравляю, ваше превосходительство. У меня нет с собой требуемой суммы, надеюсь, вы примете от меня долговую расписку?

– С удовольствием, сударь, – поклонился в ответ Воронцов, сардонически улыбаясь.

Пока проигравшие небольшие суммы расплачивались с долгами, Роджер подошел к голландскому бюро в простенке между окон и написал долговое обязательство на триста двадцать фунтов.

По окончании игры Джорджина позвонила в стоявший на камине колокольчик. Через несколько минут слуга вкатил двухэтажную тележку, в которой наверху помещался чайный сервиз, а внизу – блюда с булочками и рогаликами. Пожилой слуга слегка прихрамывал и, в отличие от остальных слуг в напудренных париках, был облачен не в алую с золотом ливрею, а в простую синюю блузу и фартук.

Гости, не раз бывавшие в этом доме, не выказали ни малейшего удивления, зато Воронцов был так ошеломлен, что Джорджина не сдержала смех.

– В том, что касается слуг, у меня есть свои причуды. С девяти часов вечера они свободны и могут делать что хотят, а наши прихоти исполняет старый Барни. Днем он отдыхает, а на ночь садится в кресло в прихожей, следит за огнем в каминах и развлекается, начищая мои сапоги для верховой езды, – в детстве он учил меня ездить верхом; к тому же он замечательно управляется с кожаной обувью. – Она повернулась к старому слуге и, улыбаясь, спросила его по-английски: – Барни, как там мои сапоги от Лобба?

– Отлично, миледи, – ответил он, просияв. – Мне бы еще недельку, и вы сможете смотреться в них не хуже, чем в зеркальце.