Прядильщица Снов

– Верните его, прошу! – её голос срывался на хрип. – Он не должен жертвовать собой из-за меня… Я не останусь здесь без него.

Слёзы душили, но она продолжала говорить, словно от этих слов зависела его жизнь.

– Просто дайте мне умереть после той аварии и верните его. Пожалуйста…

Внезапно по залу прокатился резкий, сладковатый запах озона и разогретого металла. Воздух стал густым, обжигающим; у Али на языке появился привкус меди, а в ушах зазвенели странные звуки, напоминающие одновременно и скрипку, и далёкий бой колоколов. В тот же миг из разломов и трещин зеркал потянулись сотни тонких, разноцветных нитей – они возникали из воздуха и стекла, шуршали по залу, путались в ногах, скользили по полу, как живые. Их стало так много, что пространство сделалось вязким, как толстая пыльная ткань. Возникло ощущение, что за гранью зрения заработал неведомый ткацкий станок, и сама ткань вселенной прямо сейчас переплеталась заново.

Мир трещал по швам – в буквальном смысле: зеркала вокруг неё больше не отражали действительность, а покрывались змеящимися трещинами, с хрустом и звоном рушились, осыпая пол тысячами осколков, каждый из которых мерцал живым огнём воспоминаний. Нити прорастали, тянулись прямо из разломов разбитых зеркал, шурша и трепеща, окутывали всё вокруг, пронизывали зал, вплетая в себя свет, тени и воспоминания.

В этот миг Аля осознала, что стоит не просто среди мёртвых отражений, а в самом сердце ткани мироздания – там, где всё переплетается и размыкается заново. Её дыхание стало частым, чужим, кожу покалывало, изнутри разливался холод, будто льды ломались под ногами, а в груди пульсировала нестерпимая боль от усталости и бессилия.

Что-то менялось. Не просто здесь и сейчас – менялось в самом фундаменте реальности. Аля чувствовала это всем своим существом – клеточка за клеточкой, каждым нервным окончанием. Словно кто-то разбирал и собирал заново саму ткань мироздания. Нити сплетались в воздухе, образуя узоры, которые не вписывались даже в геометрию этого мира, существовали одновременно в нескольких измерениях.

– Верните Романа… Ноктюрна… Прошу! – продолжала кричать она, но голос странно искажался, словно Аля тонула в толще воды. Слова распадались на слоги, на звуки, на вибрации, сливаясь с гулом зала.

Нити продолжали течь из трещин, огибая её, как река камень. Они тянулись к центру зала, где медленно формировалось нечто. Не предмет, не существо – сгусток реальности, узел, в котором сходились все нити. Аля ощущала себя одновременно крошечной и огромной. Песчинкой и вселенной. Каждая клетка её тела вибрировала в унисон с этими нитями, с самой тканью мироздания. Наверное, так должно было ощущаться рождение и смерть звезды – всеобъемлюще, сокрушительно, величественно.

Кто-то коснулся её плеча. Аля вздрогнула и обернулась. Агата стояла рядом, протягивая руку. На её лице снова появилась маска непроницаемого спокойствия, но взгляд потускнел от скорби – живой, человеческой. Такой же, как и у самой Али.

– Его уже не вернуть, – гипнотический шёпот Агаты превратился в усталый и даже почти обречённый тон. – Он сделал шаг, меняющий само мироздание, и не в моей власти это обратить вспять.

Она говорила размеренно, почти механически, но Аля слышала в её голосе дрожь – едва заметную, но несомненную. Прядильщица Снов страдала, но скрывала это за маской сдержанности.

– Нет! – Аля вырвалась из её хватки, отшатнулась. – Вы же можете всё изменить! Вы Прядильщица Снов!

Её крик потонул в грохоте лопнувшего зеркала. Осколки не упали – они зависли в воздухе, медленно вращаясь, отражая искажённый свет нитей. Агата рассмеялась – так же горько и надломлено, как звенели разбитые стёкла вокруг.

– Я не властна над самим мирозданием, сотворившим в том числе и меня, – она обвела рукой пространство зала, где нити продолжали свой причудливый танец. – Нам нужно уйти отсюда и не мешать. Вернётся кто-то из нас.

«Кто-то из нас? Что она имела в виду?»

Но времени на вопросы не осталось. Зал менялся всё быстрее. Пол под ногами Али пошёл рябью, словно превращался в жидкость. Стены прогибались внутрь и наружу, нарушая все законы физики. Воздух сгустился до такой степени, что каждый вдох давался с трудом.

Аля попыталась шагнуть туда, где Роман исчез в искупляющем пламени, но её ноги увязли в полу, как в зыбучих песках. Где-то над головой раздался треск – такой оглушительный, словно раскололось небо.

Аля вновь попыталась вырваться, но неумолимо сжимавшееся полотно мира толкало её вперёд. Пространство вокруг двигалось, нити становились всё плотнее и гуще, не оставляя выбора, кроме как последовать за Агатой.

Они шли по коридорам её дворца – тёмным, запутанным, кажущимся бесконечными. Он напоминал тот самый дворец, где проходил бал, но был его тёмным отражением, обратной стороной той же монеты. Стены, казалось, сочились влагой, словно плакали. Высокий потолок терялся во мраке, лишь изредка в нём мелькали чуждые созвездия.

Под ногами Али скрипели половицы – живые, дышащие, стонущие от каждого шага. Воздух насытился смесью ароматов – мёд и полынь, лаванда, пепел и тяжёлая сладость увядающих цветов.

На стенах висели картины. На первый взгляд – обычные портреты, пейзажи, натюрморты. Но стоило Але моргнуть – и фигуры на них оживали, двигались, меняли выражение лиц. Лицо молодой девушки на одном из портретов постепенно старело, покрывалось морщинами, а потом снова молодело. На другом – спокойное море вдруг вздымалось штормовыми волнами, чтобы через мгновение снова стать гладким, как стекло.

Они проходили мимо сотен дверей, разных форм и размеров. За некоторыми слышались голоса, смех, плач, шёпот. За другими – музыка или звуки природы. Третьи хранили абсолютную тишину.

Аля чувствовала, как каждая дверь зовёт её, притягивает, обещает что-то важное, необходимое именно ей, словно за каждой из них прятался кусочек её души, её желаний, её страхов.

Одна дверь – маленькая, детская, с нарисованными бабочками – манила особенно сильно. Аля замедлила шаг, почти остановилась.

– Не задерживайтесь, – Агата бросила на неё быстрый взгляд. – Здесь опасно останавливаться.

Её слова звучали обыденно, но что-то в интонации заставило Алю поёжиться. Она поспешила за ней, стараясь не смотреть на двери, не вслушиваться в их зов.

Наконец, Агата остановилась у неприметной двери из тёмного дерева. Коснулась её кончиками пальцев, и дверь бесшумно открылась.

Комната за дверью поразительно напоминала тот психологический кабинет, где произошла их первая встреча. Те же мягкие кресла, антикварный секретер в углу, приглушённый свет, даже запах – смесь старых книг, сандала и лаванды. Но здесь всё было пронизано нитями. Серебристые, золотые, синие, алые, изумрудные – они тянулись от пола до потолка, сплетались в сложные узоры, подрагивали от невидимого прикосновения. Они словно дышали, пульсировали в такт неслышной музыке. Некоторые нити соединялись с предметами в комнате, заставляя их светиться изнутри. Другие уходили сквозь стены, словно связывая это место с тысячами других реальностей. Даже воздух здесь был более плотным и насыщенным, словно в нём растворилось что-то невидимое, но жизненно важное. Каждый вдох наполнял её тело странной энергией, от которой покалывало кончики пальцев, а кожа на затылке покрывалась мурашками. Где-то в глубине комнаты заиграла музыка. Ноктюрны Шопена – те самые, что Аля слышала в кабинете Агаты перед своим первым погружением на Ткань Снов. Звуки рояля плыли в воздухе и словно материализовались в новые нити, вплетающиеся в общий узор.

– Присядьте, Александра, – голос Агаты снова прозвучал мелодично, почти гипнотически. Она указала на одно из кресел. – Вам нужно успокоиться.

Аля хотела отказаться, закричать, что она не будет ничего слушать, пока Агата не вернёт Романа. Но её тело действовало словно отдельно от сознания. Она опустилась в кресло, чувствуя, как оно обволакивает её, принимает в свои объятия обманчиво уютным теплом. Боль никуда не делась. Она пульсировала внутри, острая, раздирающая. Образ Романа, сгорающего в пламени внутри зеркала, стоял перед её глазами, не желая уходить. Она так явственно ощущала его последнее прикосновение, его запах, вкус его губ, что казалось, стоило протянуть руку, и он будет рядом. Но рядом осталась лишь пустота. И Агата, перебирающая жуткое веретено и нити своими длинными, тонкими пальцами.

– Зачем вы это делаете с людьми?.. – собственный голос прозвучал хрипло, слабо. Но в нём было столько боли, что нити вокруг задрожали, отзываясь на эмоцию.

Агата села напротив. В полумраке комнаты её лицо казалось вырезанным из слоновой кости – бледное, идеальное, почти неживое. Только глаза выдавали что-то человеческое, слишком человеческое в этом сверхъестественном существе.

– Вы многого не понимаете, Александра, – она перебирала нити, словно играя на невидимом инструменте. От каждого движения ее пальцев появлялось лёгкое свечение или тихий перезвон хрустальных колокольчиков. – Я лишь позволяю идеальному «Я» стать реальным. Идеальную жизнь, исполнение желаний или избавление от страданий.

Она подняла одну из нитей – тонкую, синюю, дрожащую – и поднесла к глазам, пристально разглядывая, как учёный исследует редкий образец.

– Психика человека – многослойна, – продолжила она задумчиво. – Сознательное представляет лишь верхушку айсберга, а истинные желания, страхи, потребности скрыты глубоко в бессознательном. Моя задача – дать доступ к тому, что человек на самом деле желает, освободить его от оков случайной реальности, в которую он был брошен против своей воли.

В её словах сквозило что-то ужасающе логичное. Так, наверное, объясняет патологоанатом необходимость вскрытия тела для изучения внутренних органов – холодно, отстранённо, без учёта того, что это тело когда-то было человеком.

– Но вы же просто толкаете людей к смерти и самоубийству! – Аля резко выпрямилась в кресле. Гнев внезапно перекрыл боль, придавая ей силы. – Заставляете поверить, что смерть лучше жизни, а воображение лучше реальности!

Нити вокруг задрожали сильнее, некоторые засветились ярче. Музыка Шопена стала громче, неистовее. Агата не вздрогнула, не отшатнулась. Её лицо оставалось спокойным, но в глазах мелькнул смутный интерес. Она грустно улыбнулась, поглаживая чёрное веретено между пальцев.

– Смерть и жизнь, реальность и воображение – эти разграничения созданы лишь человеческим разумом, пытающимся упорядочить хаос существования, – она говорила тихо, но каждое слово словно отпечатывалось в воздухе, оставляя после себя невидимый след. – Почему вы так уверены, что мир, в котором вы родились, более реален, чем мир ваших снов? Почему считаете, что жизнь в страдании лучше существования в гармонии с собой? Мы все – лишь истории, которые рассказываем сами себе. Некоторые истории причиняют боль, другие дарят счастье. Я просто предлагаю выбор.

Её слова задели что-то глубоко внутри Али. Сомнение. Неуверенность.

«А что, если она права?»

Что, если нет никакой объективной реальности, а есть только история, которую люди выбирают?

Но потом она вспомнила Романа. Его жертву. Его выбор.

– Вы не предлагаете выбор, – возразила Аля, стараясь, чтобы её голос звучал твёрдо. – Вы провоцируете людей на смерть. Это зло!

Нить в руках Агаты натянулась, завибрировала, издав звук, похожий на струну виолончели.

– Зло и добро – тоже лишь конструкции человеческого разума, пытающегося упорядочить бесконечность вариантов, – она отпустила нить, и та устремилась вверх, сливаясь с другими в сложном танце. – То, что вы называете смертью, я называю испытанием. Жертвой на пути к исполнению всех желаний.

Она откинулась в кресле, и внезапно весь её облик изменился. Исчезла отстранённость, маска непроницаемости снова дала трещину. Прядильщица Снов выглядела почти… человечной.

– Я не всегда была такой, – её голос стал тише, в нём появились нотки, которых Аля раньше не слышала. Уязвимость? Ностальгия?

– Я всегда была божественным существом, прядильщицей снов, высшей сущностью. Обречённой наблюдать за людьми и творить реальность из их бессознательного.

Нити вокруг задвигались в новом ритме, создавая образы – смутные, расплывчатые, но узнаваемые. Люди. Истории. Эпохи.

– Я изучала психологию и философию задолго до того, как появились эти науки, – продолжала Агата, глядя куда-то сквозь Алю. – Но всегда была лишена человеческого. Я видела боль и радость, любовь и ненависть, триумф и отчаяние. И не раз задумывалась – почему люди должны страдать, если их можно легко лишить этих страданий? Всего лишь переместив в «другое место».

В её словах не осталось высокомерия, только глубокая задумчивость, словно она до сих пор искала ответ на этот вопрос.

– Со временем я стала задумываться о том, что сама хочу понять, что такое – быть человеком. Быть матерью, – последнее слово она произнесла почти благоговейно.

Её пальцы коснулись одной из нитей – золотистой, тёплой. Нить засветилась ярче, и в её свете Аля увидела образ – маленького мальчика, лежащего в постели. Бледного, измождённого ребёнка с огромными глазами, в которых застыло страдание и покорность судьбе.

– Ему было восемь, – тихо сказала Агата. – Он умирал от неизлечимой болезни. Медленно, мучительно. Его мать… она не могла этого вынести. Оставила его с равнодушной няней и уехала, спасаясь от собственной боли.

В её голосе не было осуждения, только констатация факта.

– Но мальчик был сновидцем. Он мечтал о волшебной стране, где нет боли и страданий. И я явилась к нему, – нить в её руках задрожала; образ мальчика улыбнулся, а его лицо озарилось надеждой. – В образе доброй феи, какой он меня представлял. И перенесла на Ткань Снов, избавив от страданий.

Она отпустила нить, и образ растаял в воздухе.

– После этого мне ещё больше захотелось понять, каково это – быть матерью, – она подняла глаза, и в них Аля увидела что-то человеческое, слишком человеческое. – Ощущать эту связь, эту бесконечную любовь и заботу.

Она провела пальцами по чёрному веретену, и нити в зале вновь чуть задрожали, словно разделяя её горечь.

Внезапно всё встало на свои места. Роман. Его история. Его вина, о которой он говорил.

– Роман… – прошептала Аля. – Он продал вам свою настоящую мать, да? Это правда?

Агата кивнула, и на её лице появилась смесь боли, нежности и чего-то ещё, более глубокого и тёмного.

– В обмен на мой приход в реальный мир в качестве его матери, – она говорила почти шёпотом, словно признаваясь в чём-то сокровенном. – Его настоящая мать… она была не плохим человеком. Скорее сломленным. Потерянным. Раздавленным жизнью.

Она сделала паузу, словно подбирая слова.

– В тот момент, когда я заняла её место, я впервые испытала материнские чувства, – её голос дрогнул. – Я, существо вне времени и пространства, вдруг почувствовала… привязанность. Заботу. Тревогу за кого-то, кроме себя.

Нити вокруг задрожали, засветились ярче, словно отзываясь на её эмоции.

– Я мечтала познать, что такое человеческое, при этом оставшись прядильщицей снов, – она посмотрела на свои руки, словно видя их впервые. – Но мне тоже пришлось заплатить определённую цену – уязвимость к эмоциям, к привязанностям.

Она печально потупила взгляд, продолжая плести нити снов.

– Мне тоже пришлось пожертвовать фрагментом собственной реальности, – она подняла глаза, и Аля увидела в них боль, не характерную божественному существу. – Ради пути к идеальному. К тому, чего я желала больше всего – понять, что значит быть человеком. Быть матерью.

В этот момент Аля увидела женщину, которая, обладая безграничной властью, всё равно страдала от одиночества и пустоты. Которая, создавая реальности для других, не могла создать счастья для себя. И которая, потеряв Романа, испытывала ту же боль, что и она сама. Просто умела лучше её скрывать.

Агата замолчала, глядя на танец нитей над их головами. Её лицо смягчилось, словно маска божества на мгновение спала, обнажив уязвимую хрупкую душу.

– Понимаете ли вы, Александра, – её голос прозвучал одновременно и как шёпот, и как эхо грома, – что реальность и идеальность – не противоположности, а разные грани одного кристалла бытия?

Она подняла руку, и нити мироздания вокруг сформировали сложный узор – многомерный, пульсирующий, меняющийся с каждым её движением.

– Каждая жертва – это не потеря, а преображение, – с каждым словом её голос становился глубже, словно говорила сама вечность. – Когда человек жертвует частью себя ради исполнения своих истинных желаний, он не умирает, а трансформируется. Переходит на новый уровень существования, где боль и страдания теряют власть, а мечты обретают плоть.

В её словах Аля услышала странную, извращённую истину. Истину существа, которое видело рождение и смерть цивилизаций, которое наблюдало за человеческими страданиями из иного измерения – с сочувствием, но без полного понимания.

– Я не заставляю людей умирать, Александра, – в её интонации появились нотки почти искренней обиды. – Я предлагаю им освобождение от случайности рождения. От тирании реальности, которая никогда не спрашивала их согласия на существование в ней. Я даю выбор.

Агата взглянула на Алю глазами, в которых, казалось, отражались целые галактики.

– Вы видите во мне зло, но я лишь посредник между мирами. Проводник желаний. Архитектор снов. Я из иной реальности – той, где желания и сны имеют ту же субстанцию, что камни и деревья в вашем мире. Мы по-разному воспринимаем ценность человеческой жизни, но разве можно называть злом стремление избавить кого-то от страдания?

Аля смотрела на неё, и что-то глубоко внутри неё дрогнуло. Не согласие, нет. Но понимание. Сочувствие. На один короткий, головокружительный миг она увидела мир её глазами – мир, где физическая смерть не имела значения, где человеческие страдания казались бессмысленными, а иллюзии были столь же реальны, как плоть и кровь.

Агата напоминала ребёнка, играющего с муравейником – полная любопытства, возможно, даже заботы, но не способная полностью осознать последствия своих действий для маленьких существ внутри.

– Но моя человечность… – она опустила взгляд на свои руки. – Она делает меня уязвимой. Привязанной. Слабой. Я никогда не должна была чувствовать боль потери, но я ощущаю её как никогда. И в то же время… – в её взгляде появилась смутная тревога, – я боюсь потерять связь с Тканью Снов. Боюсь, что, становясь слишком человечной, я утрачу свою истинную сущность.

Её голос дрогнул – совсем не так, как дрожал бы голос монстра или злодея. В нём Аля впервые за всю свою жизнь услышала отзвук испуганной, одинокой тоски по человечности. Прядильщица Снов была одновременно грандиозной и хрупкой, как ночь в преддверии рассвета. В этот миг Аля вдруг остро ощутила: даже у всесильных созданий бывают такая глубокая пустота в душе, что её не заполнить никакой властью.

Сочувствие обожгло сердце – вспышкой, на секунду.

Это признание, такое тихое, такое искреннее, заставило Алю увидеть в Агате не только злодейку, но и существо, потерянное между мирами. Ни человек, ни божество – застрявшее на пороге, не принадлежащее полностью ни одной из реальностей.

– Каждому из нас нужна своя идеальность, – задумчиво произнесла Агата, перебирая нити, которые отзывались на её прикосновение тихим перезвоном. – Кому-то – безграничная власть, кому-то – абсолютная красота, кому-то – безусловная любовь.

Её пальцы замерли на одной из нитей – тонкой, серебристой, чуть дрожащей.

– А что нужно вам, Александра? – она посмотрела на Алю, и в её взгляде промелькнула вполне человеческая заинтересованность. – Какая идеальность вам нужна?

И в этот момент что-то произошло. Словно все разрозненные фрагменты головоломки наконец-то встали на свои места. Словно туман, окутывавший сознание Али, внезапно рассеялся, и она увидела истину – такую простую, такую очевидную, что она не понимала, как могла не замечать её раньше.

– Мне не нужна идеальность, – ответила Аля.

Её голос вдруг стал твёрдым, как камень, словно слился с пылающим в её памяти огнём – памятью о Романе, символом надежды и боли.

– Мне достаточно реальности. Я просто Аля Кострова из Зимнеградска. Просто девочка, у которой есть семья, настоящая жизнь и цели.

С каждым словом что-то внутри неё крепло, росло, наполнялось силой. Это был не внезапный прилив храбрости, не отчаянный порыв. Это было осознание – глубокое, фундаментальное, меняющее всё.

Она увидела себя – не идеальную версию, не приукрашенную иллюзию. Настоящую Алю. С неправильными чертами лица. С рыжими волосами, которые не хотели лежать красивыми волнами. С полным телом, которое никак не могло похудеть. С неуверенностью и комплексами, с сомнениями и страхами. И впервые в жизни она не почувствовала отвращения. Она увидела в себе цельную личность – несовершенную, но настоящую. Живую.

– Последний символ надежды – принятие, – прошептала она, и слова эти отдались эхом в самых дальних уголках её сознания. – Но его даже не нужно искать. Оно всегда было здесь, внутри меня.

Аля посмотрела на Агату – на это древнее, могущественное существо, запутавшееся в собственных желаниях. И внезапно осознала: несмотря на всё её могущество, все её способности, всю бесконечность её существования – у неё всё ещё нет того, что она обрела. Принятия. Себя и мира со всеми его несовершенствами.

И в этом парадоксе таилась её сила. Она – простая, несовершенная, человечная – вдруг стала сильнее существа из другого измерения.

В глазах Агаты промелькнуло замешательство. Она подалась вперёд, словно хотела что-то сказать… но не успела.

Комната вокруг них содрогнулась. Нити, ещё секунду назад плавно танцевавшие в воздухе, внезапно натянулись, задрожали, словно струны гигантского инструмента. С них начали соскальзывать искры – ослепительно яркие, они падали на пол, стены, мебель, оставляя после себя крошечные очаги пламени.

Агата вскочила с кресла. На её лице отразился настоящий, неприкрытый ужас.

– Что происходит? – голос Прядильщицы надломился.

Стены комнаты начали плавиться, обнажая скрытую за ними истину. Не бетон или дерево – бесконечное, пульсирующее нечто, сотканное из той же субстанции, что и нити над их головами. Ткань Снов в её изначальной, неприукрашенной иллюзиями форме.

И из неё появлялись… они. Существа из кошмаров. Безликие фигуры с длинными, паучьими лапами. Полупрозрачные силуэты с глазами, горящими, как раскалённый металл. Монстры с бала, клацающие зубами и перебирающие множеством конечностей. Они перемещались рывками, неестественно, как сломанные куклы, и от одного их вида кровь застывала в жилах.

Они плели. Двигались с пугающей, гипнотической синхронностью, создавая новые нити, новые узоры на Ткани Снов. Но теперь Аля отчётливо видела не призрачную красоту, а нечто искажённое, болезненное, словно кто-то намеренно вносил хаос в идеальную гармонию.

Огонь распространялся, пожирал мебель, книги, ковры. Примерно такое же пламя – неестественное, холодное, синеватое – поглотило Романа в зеркале. Но здесь оно не обжигало, а трансформировало всё, чего касалось, в нечто чужеродное, нереальное.

А потом начала меняться Агата. Её элегантное платье потемнело, истрепалось по краям, превращаясь в подобие погребального савана. Кожа стала полупрозрачной, сквозь неё проступили вены, по которым текла светящаяся белая жидкость. Волосы поднялись, словно от статического электричества, и в них заискрились крошечные молнии.

Но самое страшное – глаза. Они растеклись, увеличились, заняв почти половину лица. В их глубине Аля видела не зрачки, а бесконечные туннели, ведущие в никуда. В небытие.

– Ткань Снов, – прошептала Агата-не-Агата голосом, похожим на шелест бумаги. – Она сопротивляется… изменению…

Существа приближались, их движения становились всё более хаотичными, а узоры, которые они плели, – всё более сложными и пугающими. В воздухе распространялся сладковатый, тошнотворный запах, словно гниль поедала хрупкие лепестки роз.

Инстинктивный, неконтролируемый страх накатил на Алю. Всё её существо кричало: беги, прячься, спасайся! Но глубоко внутри, за завесой ужаса, что-то удерживало её от паники. Что-то твёрдое и надёжное, как камень в бушующем море.

Принятие.

Она почувствовала его – не как абстрактную идею, а как физическое ощущение, как тепло, разливающееся по телу от сердца к кончикам пальцев. И вместе с этим теплом пришла непривычная, иррациональная сила.

Она встала. Колени дрожали, сердце едва не выскакивало из груди. Но она стояла. Крепко. Уверенно.

– Я не останусь здесь, – произнесла Аля. Её голос дрожал, но был слышен даже сквозь треск пламени и жуткий скрежет, издаваемый существами. – Я возвращаюсь домой.

Одно из существ метнулось к ней. Его конечности – не руки, не щупальца, что-то среднее – вытянулись, готовые схватить. Но не дотянулись. Словно невидимый барьер отделял её от них. Жертва Романа. Она не была напрасной. Она создала эту защиту, эту возможность.