Прядильщица Снов

«Главный символ надежды – принятие!»

Мысль вспыхнула в сознании Али с такой силой, что на мгновение затмила всё – страх, боль, сомнения. В этой мысли таилась абсолютная, кристальная ясность. В ней была правда.

Агата-не-Агата сделала шаг к ней. Её движения стали дёрганными, неестественными, словно кто-то дёргал за нитки марионетку.

– Ты… не можешь… уйти… – её голос превратился в потустороннее эхо, словно говорили сразу несколько демонов из ада. – Ты… часть… Ткани…

– Нет, – Аля покачала головой. – Я всегда была лишь собой. Алей Костровой. И всегда буду.

Она сделала шаг. Потом ещё один. Комната вокруг горела, плавилась, трансформировалась. Существа кружили вокруг, их конечности сплетались в безумном танце, создавая всё новые и новые узоры на Ткани Снов.

Пол под ногами Али исчез, превратился в колышущееся море из нитей. Она тонула в них, они обвивались вокруг её ног, поднимались выше, к поясу, к груди, угрожали полностью поглотить.

Хаос захлёстывал её со всех сторон. Жар пламени, холод несуществующего ветра, странные звуки – шёпот, крики, музыка – всё смешалось в невыносимую какофонию.

Но внутри, в самом центре её существа, горел маленький, но несгибаемый огонёк. Спокойный, ясный, неугасимый. Как маяк, указывающий путь домой среди бури.

Принятие.

Она приняла себя настоящую. Со всеми недостатками, страхами, ошибками. Это была она.

Живая.

И с этой мыслью она сделала ещё один шаг вперёд. Сквозь огонь, сквозь безумие разрушающегося мира снов.

И хаос вокруг дрожал, но не мог стереть это знание – как бы ни трещали швы мира, как бы ни вопили тени. В этот момент Аля стала сильнее любой прядильщицы, любого кошмара. А вокруг разгорался бледно-синий огонь – тот, в котором Роман нашёл своё искупление, и который вечен, пока кто-то способен принять себя настоящим.

Глава 23. Акварельные разводы прошлого

Солнце растекалось золотистым маслом по лугу, обнимая каждую травинку, каждый цветок ласковым теплом. Ветер шептал что-то нежное, безмятежное, путался в волосах Али, целуя её щёки. Она бежала, сжимая маленький букетик полевых цветов – фиолетовых, жёлтых, белых, – невыносимо яркий в детских ладошках. Бежала, не чувствуя усталости, лишь восторг от собственной свободы и лёгкости.

Травы щекотали её голые икры, оставляя на коже влажные следы от утренней росы. Запах свежести, земли и мёда наполнял лёгкие, заставлял дышать полной грудью – глубоко, жадно, счастливо. Земля под босыми ногами пружинила, даруя ощущение полёта.

Там, впереди, у кромки леса, темнеющей мягкой тенью на фоне ослепительно голубого неба, стояла она. Бабушка. Живая, настоящая, с лучистыми морщинками у глаз и самой доброй улыбкой на свете. Седые волосы, собранные в небрежный пучок, серебрились в солнечных лучах.

Она раскинула руки, её цветастое платье развевалось на ветру, и Аля летела ей навстречу, захлебываясь от счастья.

– Алечка! – голос бабушки, тёплый, как парное молоко, разносился над полем, сливаясь с пением жаворонков. – Иди ко мне, моя хорошая!

Аля бежала всё быстрее, чувствуя, как сердце переполняется детской радостью встречи, как к горлу подкатывает комок нежности. Букетик в её руках подпрыгивал в такт бегу, разбрасывая вокруг сладковатый аромат луговых трав.

Наконец, она влетела в бабушкины объятия – тёплые, надёжные, пахнущие свежей выпечкой и едва уловимыми духами «Красная Москва». Руки обвились вокруг бабушкиной шеи, а лицо зарылось в мягкие складки платья.

– Бабушка! – голос Али звенел от восторга. – Смотри, какие я тебе цветы собрала!

Бабушка отстранилась, взяла букетик, и её глаза, выцветшие от времени, но всё ещё яркие от любви, засияли.

– Какая красота! – она поднесла цветы к лицу, глубоко вдохнула их аромат. – Как и ты, Алечка.

Её морщинистые пальцы легко коснулись щеки внучки, отвели прядь волос за ухо.

– Ты у меня самая лучшая, самая любимая, самая красивая девочка.

Она говорила эти слова просто, без пафоса и наигранности, с той абсолютной искренностью, на которую способны только старики и дети. И Аля верила. В тот момент она верила бабушке безоговорочно, без тени сомнения.

Они сели прямо на траву. Бабушка плела венок из цветов, а Аля, положив голову ей на колени, смотрела в небо, бесконечное, лазурное, с медленно плывущими облаками причудливых форм. Бабушкины пальцы изредка касались её волос, перебирали пряди.

– Бабушка, а ты всегда будешь со мной? – спросила Аля, щурясь от солнца.

Бабушка помолчала, не прекращая плести венок.

– Всегда, – наконец ответила она, и от её голоса у Али защемило сердце. – Даже когда меня не будет рядом физически, я буду здесь, – она коснулась груди внучки там, где билось сердце. – В твоих воспоминаниях. В твоей любви. В том, кем ты станешь.

Аля не понимала тогда всей глубины этих слов. Просто наслаждалась моментом, вкусом счастья, таким простым и чистым.

Но вдруг… словно кто-то невидимый провел по картине мокрой кистью, размывая краски. Солнце померкло, голубизна неба подернулась серой дымкой. Поле, цветы, бабушкина улыбка – все стало тускнеть, терять очертания, растворяться.

– Что происходит? – Аля приподнялась и заметила, как по краю поля начал клубиться туман. Не обычный утренний туман, а что-то странное, почти сверхъестественное – серебристо-белый, с перламутровыми переливами.

Бабушка закончила плести венок и надела его на голову Али. В её глазах отразилось что-то бесконечно мудрое и немного печальное.

– Тебе пора, Алечка.

– Куда? – Аля встала, чувствуя, как туман подбирается всё ближе, обволакивая ноги прохладными щупальцами.

– Домой, – бабушка тоже поднялась, и теперь стояла перед ней и почему-то казалась одновременно и реальной, и призрачной. – Тебе ещё рано быть здесь. У тебя вся жизнь впереди.

Поле затягивалось туманом всё быстрее. Он поглощал травы, цветы, деревья вдалеке, оставляя лишь белое, мерцающее ничто.

Аля протянула руку к бабушке, но та уже отдалялась, хотя и не делала ни шага назад.

– Не бойся, девочка моя, – голос бабушки доносился словно отовсюду сразу. – Я всегда с тобой. И помни – ты прекрасна именно такой, какая ты есть. Не позволяй никому убедить тебя в обратном.

Туман сомкнулся вокруг Али, и она оказалась в белой пустоте. Ни верха, ни низа, ни направления – только бесконечное, пульсирующее ничто. Странное чувство невесомости охватило её тело, словно она одновременно падала и поднималась.

Не страшно. Скорее… щемяще. Как бывает, когда смотришь на старую фотографию и понимаешь, что этого момента больше никогда не будет. Акварельные разводы прошлого скользили мимо: обрывки смеха, тепло объятий, запах лаванды из бабушкиного шкафа. Силуэт мамы, смеющейся над чем-то. Отец, склонившийся над клавиатурой компьютера. Школьный двор. Её комната. Все люди и места, которые когда-либо имели для неё значение, проносились сквозь туман, оставляя после себя шлейф ностальгии и болезненной нежности.

Звуки наслаивались друг на друга: колыбельная, которую пела мама; скрип качелей на старой детской площадке; шум дождя по крыше; далёкий смех; её имя, произнесённое разными голосами.

Время перестало существовать. Аля была везде и нигде, во всех возрастах одновременно. Она чувствовала такую чистую, такую всеобъемлющую любовь к жизни – со всеми её несовершенствами, болью, разочарованиями, – что глаза наполнились слезами.

«Я принимаю тебя», – шептал туман вокруг её собственным голосом.

«Я принимаю себя. Со всем, что было, есть и будет».

А потом пришла боль. Острая, пронзительная, она прорвалась сквозь белое ничто, раскрашивая его алыми всполохами. За ней – холод. И тяжесть. Невыносимая тяжесть собственного тела.

***

Первое, что почувствовала Аля – запах. Резкий, антисептический, с нотами чего-то металлического и стерильного. Он щипал ноздри, обжигал горло, вызывал тошноту.

Потом – звуки. Мерное пиканье каких-то приборов. Приглушённые голоса. Шаги. Стук тележки по кафельному полу.

Только потом она осознала, что глаза закрыты, и их нужно открыть. Веки казались чугунными, непослушными. Свет, ворвавшийся под ресницы, был таким ослепительным, что первое мгновение она видела только белые пятна.

Постепенно зрение прояснилось, и Аля разглядела потолок – белый, с флуоресцентными лампами. Повернула голову вправо – капельница, монитор с неровной зелёной линией, пикающей в такт её сердцу. Влево – тумбочка с какими-то медицинскими принадлежностями, за ней – приоткрытая дверь.

Попыталась пошевелиться – и тут же ощутила, что всё тело заковано в жёсткие конструкции. Гипс на руке. На ноге. Бинты вокруг грудной клетки, затрудняющие дыхание, фиксирующий корсет на позвоночнике. В горле – трубка, вызывающая рвотный рефлекс и не позволяющая говорить.

Паника нарастала волной, подступая к горлу, сдавливая и без того затруднённое дыхание. Аля не понимала, где она и почему, а все последние события утонули в безжалостном тумане забытья.

Она лежала в стерильно-белом пространстве, похожем на операционную или реанимацию из фильмов. Вокруг – приборы, мигающие разноцветными лампочками, показывающие какие-то графики и цифры. Тишину нарушал лишь их мерный звук и шум вентиляции.

Трубка в горле мешала дышать. Аля чувствовала, как к глазам подступают слёзы бессилия и страха.

Внезапно в поле зрения появилось лицо – женщина в медицинской маске, с усталыми глазами и собранными под шапочку волосами.

– О боже, она очнулась! – её голос, приглушённый маской, звучал так, словно она не верила своим глазам. – Позовите доктора Михайлова, быстро!

В палату вбежали ещё какие-то люди в белых халатах. Они столпились вокруг кровати, глядя на Алю так, будто она была ожившим мертвецом.

– Это невероятно, – пробормотал высокий мужчина с залысинами и внимательными серыми глазами. – Пятнадцать минут назад она была в глубокой коме с минимальной мозговой активностью, а сейчас…

Он наклонился к Але, посветил в глаза маленьким фонариком.

– Александра, ты меня слышишь? Если да, моргни два раза.

Аля послушно моргнула. Дважды.

– Поразительно, – выдохнул он, и Аля заметила, как по его лбу скатилась капелька пота. – Реакция зрачков нормальная. Сейчас мы тебе поможем. Трубка во рту наверняка причиняет дискомфорт, но потерпи немного, пока мы проведём необходимые тесты.

Следующие полчаса напоминали странный сон. Алю осматривали, проверяли рефлексы, снимали какие-то показания с приборов. Всё это время она пыталась осмыслить происходящее, но мозг отказывался складывать фрагменты в единую картину.

Наконец, доктор Михайлов (как она поняла, именно так звали мужчину с залысинами) сел на стул рядом с кроватью.

– Александра, сейчас мы удалим интубационную трубку, тебе станет легче дышать, – он говорил медленно, чётко, словно с маленьким ребёнком. – Будет немного неприятно, но ты справишься. На счёт три я её извлеку, а ты постарайся расслабиться.

Процедура была неприятной, но быстрой. Когда трубку извлекли, Аля закашлялась, чувствуя, как саднит горло.

– В-воды, – прохрипела она, удивляясь, насколько чужим кажется собственный голос.

Медсестра поднесла к её губам трубочку, и Аля сделала несколько жадных глотков прохладной воды, которая показалась ей вкуснее всего, что она когда-либо пробовала.

– Что… со мной произошло? – каждое слово царапало горло.

Доктор Михайлов переглянулся с коллегами, словно не решаясь что-то сказать.

– Три дня назад тебя сбила машина, – наконец произнёс он. – Множественные переломы, внутреннее кровотечение, черепно-мозговая травма. Ты была без сознания всё это время. Если честно, мы не были уверены в исходе.

Три дня. Целая вечность стерлась из памяти и заменилась путешествием сквозь туман. Авария. Машина. Аля ничего не помнила. Только поле, бабушку… и этот странный, меланхоличный полет сквозь акварельные разводы прошлого.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил врач, не сводя с неё внимательных глаз.

Аля прислушалась к собственному телу. Оно ещё слегка болело, но боль почти не ощущалась, словно укрытая толстым одеялом обезболивающих.

– Нормально, – наконец ответила она. – Можно… отключить от аппарата?

Снова удивлённые переглядывания.

– Мы проведём ещё несколько тестов, и если всё будет в порядке… – начал доктор Михайлов, но его прервала молодая женщина-врач.

– Алексей Степанович, вы видели её показатели? Это невозможно! Пятнадцать минут назад она была практически при смерти!

– Я в медицине тридцать лет, Анна Сергеевна, – тихо, но твёрдо ответил доктор Михайлов. – И знаю, что некоторые вещи нельзя объяснить научно. Называйте это чудом, если хотите.

Он повернулся к Але.

– Мы проверим неврологические функции, и если всё будет хорошо… – он помедлил, словно не веря собственным словам. – То да, сможем отключить тебя от аппарата и перевести в обычную палату.

***

Прошло два дня. Врачи были ошеломлены скоростью выздоровления Али. Переломы, обычно заживающие месяцами, каким-то образом срослись за считанные дни. Внутренние травмы исчезли, словно их и не существовало. Даже шрамы от операций затягивались с невероятной скоростью.

«Медицинское чудо» – так её называли. Врачи приходили из других отделений, чтобы просто взглянуть на неё, перешёптываясь в коридоре.

Теперь Аля лежала в обычной палате – светлой, с голубыми занавесками и видом на больничный парк. Здесь было немного тесно: две кровати (её и пустующая), тумбочка, стул. Пахло уже не так резко: лекарствами, больничной едой, немного пылью и просто жизнью, которая текла за стенами. Она сидела на кровати, уже без гипса, корсета и большей части бинтов – остались только небольшие повязки, – готовилась к выписке. Тело еще немного ныло, но врачи говорили, что восстановление идет невероятными темпами. Вокруг неё витал ореол чуда. Медсестры перешептывались в коридоре, соседи по этажу заглядывали с любопытством, даже врачи при обходе смотрели на неё с каким-то суеверным уважением. Кто-то говорил о божественном вмешательстве, кто-то – о невероятном везении, кто-то качал головой, не находя объяснений. А Аля…

Она лежала с закрытыми глазами, наслаждаясь простыми ощущениями – лучом солнца на лице, свежестью чистого постельного белья, звуками жизни вокруг. Мир, обычный, повседневный, несовершенный мир, казался таким прекрасным, таким настоящим. Последние дни таинственным образом испарились из памяти, но что-то изменилось внутри неё – фундаментально, необратимо. Словно все кусочки мозаики наконец-то встали на свои места.

Аля подняла руку, разглядывая её – обычную, немного полноватую, с короткими ногтями и заусенцами. Её рука. Несовершенная. Настоящая. Живая. И она казалась ей прекрасной.

В дверь осторожно постучали, и в палату заглянула медсестра.

– К тебе посетители, Александра. Родители.

Сердце пропустило удар. Родители. Она даже не успела подумать о том, что они, должно быть, с ума сходят от беспокойства.

Они вошли – мама впереди, отец чуть позади. Мама выглядела непривычно изможденной, под глазами залегли тёмные круги, а обычно аккуратно уложенные волосы были собраны в небрежный хвост. Отец казался постаревшим на десять лет, с новыми морщинами на лбу и вокруг глаз.

– Аля! – мама бросилась к ней, обнимая так крепко, словно боялась, что дочь растворится в воздухе, если она отпустит. – Боже мой!

Она плакала, не скрывая слёз, не пытаясь делать вид, что всё хорошо. Впервые за много лет Аля видела её настоящую – испуганную, уязвимую, без маски вечного оптимизма.

– Мама, – Аля обняла её в ответ, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. – Всё хорошо. Я жива.

Отец подошёл с другой стороны кровати, положил руку ей на плечо. Молча, но в этом жесте было больше, чем он мог бы выразить словами.

– Что с тобой случилось, Аля? – мама наконец отстранилась, вытирая слёзы. – Ты… ты сама… – она не смогла закончить, но Аля поняла вопрос.

– Нет, мама. Это был несчастный случай, – она взяла мать за руку. – Я переходила дорогу, задумалась, не посмотрела по сторонам. Водитель не виноват.

Лицо матери исказилось от боли и вины.

– Я должна была видеть, что с тобой что-то происходит, – прошептала она. – Должна была понять, что ты страдаешь. А я… я просто говорила: «Улыбнись, и всё наладится». Как будто это могло помочь.

– Мама, – Аля сжала её руку крепче. – Я правда не прыгала под машину. Я не хотела умирать. Это был несчастный случай.

Мать посмотрела ей в глаза, словно искала в них правду.

– Поверь, мне очень повезло, – добавила Аля с лёгкой улыбкой. – Врачи говорят, это чудо, что я выжила.

– Мы думали, что потеряем тебя, – тихо сказал отец. – Врачи не давали никаких гарантий. А сегодня позвонили и сказали, что ты идёшь на поправку с невероятной скоростью.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила мама, оглядывая Алю с головы до ног, словно пытаясь убедиться, что все части тела на месте.

– Хорошо, – ответила Аля с улыбкой. – Правда, хорошо. Лучше, чем когда-либо.

И это не было ложью. Физическая боль отступала с каждым часом. А вместе с ней уходило и нечто другое – тяжесть, которую она носила в себе годами. Ненависть к себе. Страх перед жизнью. Жажда убежать от реальности в мир фантазий.

– Что будет с водителем? – спросила она, вспомнив вдруг о человеке, сбившем её. – Его ведь не посадят?

Родители переглянулись.

– Это будет решать суд, – осторожно ответил отец. – Но если ты подтвердишь, что он не виноват…

– Я подтвержу, – твёрдо сказала Аля. – Не хочу, чтобы из-за моей невнимательности пострадал невиновный человек.

Мама посмотрела на дочь со смесью удивления и гордости, ранее так не характерной ей.

– Ты изменилась, Аля, – лишь выдавила она сквозь слёзы. – Словно… повзрослела за эти дни.

Аля только слабо улыбнулась.

***

Новость о её чудесном исцелении разлетелась быстро. На следующий день в больницу пришли репортёры – из местной газеты, с областного телевидения, даже из какого-то медицинского журнала. Они толпились в коридоре, пытаясь прорваться в палату, но медсёстры стойко охраняли её покой.

– Это сенсация! – доказывал молодой журналист с блокнотом. – Девушка восстала из мёртвых! Мы должны рассказать людям!

– Она не восставала из мёртвых, – устало объясняла старшая медсестра Нина Петровна, пожилая женщина с добрыми глазами и железным характером. – Она была в коме. И теперь идёт на поправку. А вы мешаете ей восстанавливаться.

Аля слышала эти разговоры из палаты и улыбалась. Нина Петровна оказалась права. Она не воскресала из мёртвых. Она просто… вернулась. Из места, которое было и не было реальностью одновременно. Из места, где она узнала главное – о себе, о жизни, о принятии. Жаль только, что совсем ничего не помнила.

Родители решительно отказались от интервью, и Аля поддержала их. Она не нуждалась в публичном внимании. Не нуждалась в славе «чуда медицины». Хотела просто жить – обычной, несовершенной, настоящей жизнью.

***

Машина тихо подъехала к дому. Знакомый подъезд кирпичной пятиэтажки, облупившаяся краска на скамейке у входа, голые ветки старого тополя, царапающие серое ноябрьское небо. Дом. Аля вышла из машины, опираясь на руку отца, и вдохнула полной грудью холодный, влажный воздух. Он пах прелыми листьями, дымом и чем-то неуловимо родным.

– Осторожнее, – прошептала мама, когда они преодолевали низкий бордюр у подъезда.

Але хотелось сказать, что с ней всё в порядке, что она не разобьётся, как фарфоровая статуэтка. Но она молчала, понимая: маме нужно время, чтобы свыкнуться с мыслью, что опасность миновала.

Когда они поднялись на свой этаж и отец провернул ключ в замке, из глубины квартиры донесся знакомый топот маленьких лапок.

– Рыжик!

Стоило двери открыться, как пушистый рыжий комок вылетел в коридор, радостно мяукая, и тут же принялся тереться о ноги Али, обвивая их хвостом. Она опустилась на корточки, запустила пальцы в его густую теплую шерсть. Кот замурлыкал так громко, что, казалось, завибрировал весь подъезд.

– Привет, мой хороший, привет! Соскучился?

– Он не отходил от двери с того момента, как мы пришли к нему с работы в день твоей аварии, – тихо сказала мама, снимая пальто. – Словно знал, что что-то случилось.

Его янтарные глаза посмотрели на Алю с обожанием. Просто кот. Просто дом. Просто родители рядом, снимающие верхнюю одежду и тихо переговаривающиеся.

Аля гладила кота, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Всё это время её не покидало смутное ощущение, что она пережила нечто большее, чем просто несчастный случай. Нечто странное, пугающее, трансформирующее. Но память не сохранила ничего, кроме момента, когда она переходила улицу, задумавшись о чём-то своём, а потом – резкий звук тормозов, ослепительный свет фар, удар…

А после – пробуждение в реанимации три дня спустя, врачи, называющие её «медицинским чудом». Она должна была умереть или остаться инвалидом, но вместо этого полностью восстановилась за считанные дни. Это было необъяснимо с медицинской точки зрения. Некоторые говорили об исцелении свыше, о божественном вмешательстве. Другие предполагали какую-то редкую генетическую особенность, о которой наука ещё не знает.

Аля не представляла, чему верить. Ей просто повезло? Или действительно произошло чудо? В конце концов, какая разница? Она осталась жива и вернулась домой. Рыжик громко мурлыкал на её руках. Родители суетились вокруг, готовя чай, расстилая плед на диване.

– Аля, может, тебе прилечь? – спросила мама, поправляя подушки. – Ты, наверное, устала.

– Нет, мам, – Аля улыбнулась. – Я провела в кровати достаточно времени. Давай лучше чай пить. И ты мне расскажешь, что я пропустила.

Мама замешкалась, явно не готовая к такому повороту. Она ожидала, что дочь будет слабой, нуждающейся в заботе. Но Аля чувствовала в себе непривычную новую силу – тихую, спокойную уверенность, происхождение которой не могла объяснить.

– Хорошо, – наконец улыбнулась мама. – Я заварю твой любимый чай.

***

Они сидели за кухонным столом – Аля, мама, папа. Рыжик свернулся клубком у Али на коленях. За окном медленно догорал день, погружая улицу в мягкие сумерки. Из чашек поднимался ароматный пар – мама действительно заварила любимый Алин чай с бергамотом.

– Аля, – неуверенно начала мама после паузы. – Мы с папой много думали… И решили, что, может быть, тебе стоит перевестись в другую школу?

Аля удивлённо подняла брови.

– Зачем?

Мама глянула на отца, словно ища поддержки, но тот лишь едва заметно пожал плечами.

– Ну, ты знаешь… – она нервно покрутила чашку. – Я понимаю, что в твоём возрасте отношения со сверстниками бывают сложными. И, может быть, в школе у тебя были проблемы, из-за которых ты… Я имею в виду, может быть, это как-то связано с аварией?

Аля поняла, о чём мама. Она всё ещё боялась, что дочь намеренно бросилась под машину. Что переживания из-за лишнего веса, из-за отношений с одноклассниками, из-за непонимания в семье толкнули её на отчаянный шаг.

– Мама, – Аля мягко накрыла её руку своей. – Я правда не прыгала под машину. Это был несчастный случай. Я просто задумалась и не посмотрела по сторонам.

– Но твои переживания… – настаивала мать. – Я знаю, что ты страдала из-за своего веса, из-за того, что тебя дразнили в школе…

– Всё это было, – спокойно согласилась Аля. – И я не собираюсь это отрицать или обесценивать. Да, мне было трудно. Да, я страдала. Но знаешь, что я поняла?

Она сделала глоток чая, собираясь с мыслями.

– Я поняла, что все эти переживания – часть взросления. Часть жизни. И они не определяют меня. Я больше, чем мои проблемы и комплексы. Больше, чем мой вес или чьё-то мнение обо мне.

Мама смотрела на нее с недоверием, словно не узнавая.

– За последнее время что-то произошло, – продолжала Аля, удивляясь сама, откуда берутся эти слова. – Я словно… повзрослела. Словно увидела жизнь под другим углом. И мне больше не хочется зацикливаться на старых проблемах.

– Но ты была в коме, – тихо произнёс отец. – Как ты могла…

– Я не знаю, – честно ответила Аля. – Может, это какой-то защитный механизм психики. Может, я действительно была на пороге смерти, и это изменило меня. А может, просто пришло время повзрослеть.

Она улыбнулась, погладив Рыжика, который потянулся во сне, прижимаясь теснее.

– Знаете, мне не хочется больше думать об аварии. Мне хочется просто… жить. Быть с вами. Наслаждаться простыми вещами. Чувствовать, что я любима и в безопасности.

В глазах мамы блеснули слёзы. Она взглянула на папу, и тот кивнул, словно они безмолвно договорились о чём-то.

– Мы обещаем, что всё будет по-другому, – сказала мама, сжимая руку Али. – Я буду слушать тебя, слышать. Не отмахиваться от твоих проблем своим дурацким «Улыбнись, и всё наладится».

– А я буду меньше работать и больше времени проводить с семьёй, – добавил отец, и в его голосе прозвучала такая искренность, что Аля не могла не поверить.