Прядильщица Снов

Холод.

Он пробирался до самых костей. Нет, не физический холод – ощущение абсолютного одиночества, брошенности, ненужности. Как будто весь мир уже умер, а она осталась одна, забытая даже собственной тенью.

– Есть ли здесь хоть искра надежды?

Но в ответ – тишина, глухая, безжалостная.

Должно быть что-то. Символ. Знак. Хоть что-то, способное вытащить её из этого ада.

«Символы надежды. Где же они? Может, в этом месте совсем не осталось надежды, а лишь кромешный мрак?»

Аля всмотрелась в тьму, сощурилась, напрягла зрение – и заметила, как нечто мерцает вдали.

Свет.

Огонь.

Или ей только показалось?

Она поползла вперёд, цепляясь за землю, впиваясь пальцами в липкую грязь, которая чавкала под её ладонями, будто живая.

Тела.

Она спотыкалась о них, чувствуя под пальцами холодную кожу, рваную ткань мундиров, осколки костей.

Что-то твёрдое – гильза? Кость?

Её идеальные ногти сломались, оставив кровавые заусенцы, но Аля почти не чувствовала боли.

Внезапно – выстрел. Не отдалённый, как раньше.

Близкий. Оглушительный.

Они стреляли в неё.

Но кто – они?

Аля не успела обернуться.

Боль. Резкая, обжигающая, как раскалённый гвоздь, вогнанный в спину. Воздух вырвало из лёгких. Аля рухнула на колени, чувствуя, как что-то тёплое и липкое расползается по спине, пропитывая роскошное изумрудное платье, стекая по бокам тонкими ручейками.

Кровь.

Её кровь.

Рот наполнился металлическим привкусом – она сплюнула, и чёрная в этом мраке жидкость закапала на землю.

Руки дрожали, не слушались. Пальцы утопали в грязи, холодной, вязкой, как болотная трясина.

– Я не могу сдаться…

Но куда идти?

Как выбраться?

Мир начал вращаться, расплываться по краям, как старая плёнка, которую зажевали в проекторе.

Звуки становились глуше, будто доносились сквозь толщу воды.

«Холодно.

Так холодно.

И одиноко».

– Роман… Помоги!

Но тьма уже накрывала её чёрным одеялом, затягивалп в небытие, в то место, где боль наконец прекратится.

***

Аля распахнула глаза – и увидела себя.

Бесконечное множество собственных отражений в зеркалах злосчастного зала, где даже стены дышали её страхами, а потолок растворялся в чёрной бездне. Здесь она впервые увидела свой оживший идеальный образ. Здесь заключила страшную сделку и продала свою жизнь и личность за красивую обёртку.

Она поднялась с пола, ощупывая спину дрожащими пальцами.

Раны не было.

Ни крови, ни боли – осталось только фантомное жжение, будто призрачная игла всё ещё торчала в позвоночнике.

И тогда она заметила.

В зеркалах отражалась не идеальная Александра – не высокая, стройная девушка с огненными волосами и скульптурными чертами.

Там стояла настоящая Аля.

Полная. Неуклюжая. С блёклыми прядями волос, одутловатым лицом и высыпаниями. В мешковатой футболке, скрывающей ненавистные складки на животе, и джинсах, которые впивались в бёдра, оставляя красные полосы.

Сутулые плечи. Потухший взгляд. Дрожащие губы.

– Уродина…

Слово ножом резануло по сознанию, отчего Аля даже почувствовала почти физическую боль. Но это было не просто отражение.

За стеклом шевелился целый мир – её прошлая жизнь, размытая, будто сквозь запотевшее окно.

Аля видела квартиру в Зимнеградске – ту самую, с желтеющими от времени обоями и залитыми дождём окнами. Ту самую квартиру, которую мать украшала яркими вещами и безделушками, чтобы она выглядела «веселее».

Мать.

Её токсичный позитив витал в воздухе густым сиропом, липким и приторным. Она не смотрела на дочь – скользила взглядом, будто Аля была неудачным проектом, который стыдно показывать клиентам.

– Кушай, дорогая, – говорила она, пододвигая тарелку с булочками, от которых тошнило уже при одном виде.

Забота?

Нет.

Это был укол. Напоминание:

«Ты – жирная. Ты – неидеальная. Ты – разочарование».

Школа.

Сначала московская, потом зимнеградская – но ничего не менялось.

Коридоры, забитые подростками, среди которых Аля была невидимкой и объектом насмешек.

– Эй, психичка, чего пялишься? – шипели в спину, а она сжималась, будто пыталась исчезнуть, раствориться в стене.

Аля увидела московского физрука, презрительно кривившего губы, когда она пыталась подтянуться на турнике:

– Ну что, Кострова, так и будешь висеть, как мешок с картошкой?

Увидела себя в ванной, с ненавистью разглядывающую свое тело в зеркале и щипающую кожу до синяков. Складки на животе, целлюлит на бедрах, красные полосы растяжек.

«Ненавижу, ненавижу, ненавижу».

Увидела весы. Цифры на них плясали, но всегда оставались слишком большими, несмотря на диеты и изнуряющие тренировки.

Увидела бабушку в гробу. Не по-настоящему – она не была на похоронах, мать не взяла её. Но картинка, созданная воображением, вышла настолько яркой, что казалась реальней самой реальности. Восковое лицо, скрещенные на груди руки, запах цветов, скрывающий формалин.

Эти образы были не просто воспоминаниями. Они исказились, усилились, превратились в квинтэссенцию боли и унижения, словно кто-то выделил самые болезненные моменты её жизни и теперь проигрывал их на повторе, заставляя переживать снова и снова.

Зеркала показывали не просто её настоящую внешность, а самую уродливую версию. Все недостатки преувеличили, все пропорции исказили. В отражении она видела не просто полную девушку, а монстра – бесформенную массу плоти с маленькими поросячьими глазками, тонкими губами и обвисшими щеками.

– Видишь? – шептали зеркала. – Вот кто ты на самом деле. Жалкая, никому не нужная уродина. Ты правильно поступила, согласившись на сделку. Здесь твой дом. Здесь ты можешь быть красивой.

Аля задрожала.

Ее охватил не просто страх, а физическое отторжение, волна тошноты, поднимающаяся из самого дна сознания. Даже монстры, война и чужая боль не пугали её так, как сейчас.

Как это зеркало.

Оно показывало не просто отражение, а всю её ничтожность, собранную в одном уродливом образе.

Во рту пересохло. На языке горчил привкус желчи, как после ночной истерики, когда рыдания выворачивали её наизнанку. В ушах звучал шум крови, глухой, навязчивый, будто кто-то стучал по барабанным перепонкам изнутри.

Запах в зале изменился. Стал таким, как в её собственной комнате – дешёвый фастфуд, яблочный шампунь и солёные следы на наволочке. Запах одиночества. Запах стыда.

Из глубины зеркала, из самого горла её искажённого отражения, начали выползать пауки.

Сначала маленькие, чёрные, юркие. Потом – крупные, мохнатые, с блестящими красными глазами и капающими ядом жвалами.

Они лезли наружу десятками, сотнями, тысячами, заполняли отражение, копошились, взбирались друг на друга, сливались в живую, пульсирующую массу.

И из этого месива начали формироваться руки.

Длинные. Тонкие. Бледные, с синими венами и острыми ногтями, похожими на лезвия.

Они тянулись к Але, словно пытались вытащить её из этого ада – но она не могла пошевелиться.

Это была не просто картина, а она сама.

Её тёмная сторона, её страхи, её ненависть к себе – всё, что она так тщательно прятала, теперь вырвалось наружу.

Паника накрыла Алю с головой. Она кричала, но звук застрял в горле. Ноги приросли к полу, она не могла сдвинуться с места.

Она бросилась в сторону, с трудом отрывая себя от завораживающего ужаса зеркала. К двери, к выходу, куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Зеркальная дверь, отражающая её искажённый силуэт, приближалась слишком медленно.

Наконец, вот она, ручка под пальцами, холодная, металлическая. Аля дёрнула, распахнула, сделала шаг… Нога соскользнула, тело потеряло равновесие. Она полетела вперед, в пустоту, в новый кошмар…

Но вот сильные руки подхватили её, прижали к груди. Такой знакомый запах – дождливое утро с лёгкими древесными нотками.

– Ничего не бойся, милая Александра, я здесь, – высокопарно, с легкой театральностью произнёс знакомый голос.

Аля подняла взгляд и увидела бледное лицо, обрамленное черными, как смоль, кудрями; пронзительно-синие глаза почти светились в полумраке, а губы изогнулись в полуулыбке.

– Роман? – выдохнула она обессиленно, цепляясь за его плечи, как утопающий за соломинку.

Он мягко погладил её по голове, пропуская пряди волос сквозь пальцы.

– Ноктюрн, – поправил он мягко. – Навсегда. Рядом с тобой. Здесь.

Его голос обволакивал, успокаивал, словно теплое одеяло в холодную ночь. В его объятиях страх отступал, кошмары блекли, становились лишь тенями, не способными причинить вред.

– Ты так долго шла ко мне, – в голосе звучала искренняя нежность. – Преодолела столько препятствий. Я горжусь тобой, моя храбрая, прекрасная Александра.

Он называл её Александрой, не Алей. Именно так она представилась ему в этом месте, наивно представляя, будто в «идеальной» жизни она не скромная толстушка Алечка, а уверенная красавица Александра.

– Где мы? – спросила она, все еще дрожа от пережитого ужаса.

– Во дворце Прядильщицы Снов, – его глаза загорелись странным огнем. – В самом сердце Ткани Снов. Ты сама нашла дорогу сюда, преодолела все кошмары, все страхи. Твоя трансформация почти завершена.

Он произносил это с таким восторгом, с таким обожанием, что сердце Али сжалось от эфемерного счастья, преследовавшего её в этом мире. В голову вторглась мимолётная мысль, что она наконец нашла свое место, свой дом, того, кто будет любить её.

Ноктюрна.

– Осталось совсем немного, – прошептал Ноктюрн, наклоняясь к самому её уху. – И ты станешь частью этого мира навсегда. Моей навсегда. Разве не этого ты хотела?

Его дыхание щекотало шею, вызывало приятную дрожь. И Аля почти готова была сказать «да», почти готова отдаться этому иллюзорному чувству безопасности и принятия…

Но что-то удерживало. Какое-то маленькое, настойчивое сомнение грызло душу.

«Символы надежды», – вспомнила она вдруг. Она ведь искала их. Для чего-то важного. Для кого-то важного.

«Роман».

Не Ноктюрн, а настоящий Роман. Тот, кто смотрел на неё – на настоящую её – с любовью и принятием.

Ноктюрн крепко прижал Алю к себе. Его руки были холодными, но надежными, словно выкованными из металла. Она чувствовала сквозь тонкую ткань платья его пальцы, оставляющие на коже ледяные следы.

– Теперь нас ждет долгая совместная жизнь в идеальном мире, – сказал он торжественно, будто произносил заученную речь. – Здесь, где ничто и никто не потревожит нашу прекрасную любовь. Ты будешь вечно молодой и красивой, а я – вечно преданным тебе. Как и должно быть. Как было предопределено.

Его речь звучала слишком высокопарно. Слишком напыщенно. Словно говорил не Роман, а актер, читающий чужой текст. Или марионетка, которой управлял кукловод.

«Агата. Это она. Она контролирует его».

Аля отстранилась немного, заглянула в его глаза. Такие синие, такие пронзительные – и такие пустые. Как у красивой фарфоровой куклы. В них не осталось ни капли от той теплоты, того живого света, что был у Романа, когда он смотрел на неё на мосту, в кино, у него дома.

– Я не хочу стать призраком, – сказала она, удивляясь своей смелости. Словно собственный голос шёл из глубины, о которой она раньше не знала. – Не хочу быть иллюзией. Фантомом.

Губы Ноктюрна расплылись в идеальной глянцевой улыбке, вызывающей мурашки по коже.

– Но, Александра, – произнёс он мягко, словно объясняя ребенку простую истину, – именно здесь всё настоящее. Этот мир – не иллюзия, а истинная реальность. Более настоящая, чем та, от которой ты так стремилась сбежать.

Аля покачала головой. Внутри неё проснулось что-то сильнее страха и отчаяния.

– Нет. Всё здесь призрачное. Всё подчиняется Прядильщице Снов. И ты теперь тоже. Это не ты говоришь, Роман. Это она – через тебя.

Его лицо на мгновение исказилось, словно маска, готовая треснуть и показать истинный облик. Но лишь на мгновение. Потом – снова эта идеальная, пустая улыбка.

– Ты устала, милая. Потрясения измотали тебя. – Он снова крепко обнял её, зарылся лицом в волосы. – Я так люблю тебя, Александра. И совсем скоро мы будем вместе навсегда. Осталось всего несколько часов для твоей окончательной трансформации и перехода на Ткань Снов. И тогда начнется наша идеальная жизнь. Бесконечная. Совершенная.

Его руки успокаивающе скользнули по её спине, но совсем не согрели – они были холодными, скользкими, как мраморные пальцы статуи. От каждого движения его ладоней она чувствовала мурашки, будто по коже ползли ледяные пауки.

Краем глаза Аля заметила шевеление в зеркалах. Эти безмолвные свидетели кошмара всё ещё окружали их. И то, что они показывали теперь, заставило кровь буквально застыть в жилах.

Там, в отражениях, появилась она. Настоящая. Аля Кострова. В своей старой мешковатой куртке, с растрёпанными волосами, выбивающимися из-под дешёвой вязаной шапки. Она перебегала дорогу, не глядя на светофор, не видя несущийся на полной скорости автомобиль. Водитель, разговаривающий по телефону, тоже не заметил её.

Удар.

Её тело взлетело в воздух, как тряпичная кукла, и рухнуло на асфальт с жутким хрустом ломающихся костей. Она увидела, как голова неестественно дёрнулась, как рука вывернулась под невозможным углом, как изо рта брызнула алая струйка. В ушах раздался оглушительный звон, но она знала – в той реальности не было ни звука, только тихий болезненный стон.

Ноктюрн резко прижал её к себе, закрывая ладонью её глаза, но она уже всё увидела.

– Ничего, всё будет хорошо, – прошептал он у самого её уха. – Это просто испытание на пути к идеальной жизни. Главное – что теперь мы рядом.

Он наклонился, его губы коснулись её губ. Холодные, как у трупа, вытащенного из реки. Она содрогнулась и попыталась отпрянуть, но он держал крепко, жадно углублял поцелуй.

И в этот момент вся правда обрушилась на Алю, как лавина, сметающая всё на своём пути.

Она умирала. Прямо сейчас. Там, в реальном мире, её тело, изуродованное аварией, медленно угасало в больничной палате. А здесь, на Ткани Снов, её душа готовилась стать вечным пленником – призраком в мире иллюзий, красивой оболочкой без сути.

Ужас проник в каждую клетку её существа. Не тот детский страх перед монстрами под кроватью, а всепоглощающий ужас перед небытием. Сердце забилось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку. По спине заструился ледяной пот. Во рту пересохло, а в горле встал ком.

Она не хотела этого. Не хотела умирать в шестнадцать, не успев ничего по-настоящему. Не хотела становиться тенью, вечным странником в чужих снах. Не хотела терять всё, что делало её человеком – боль, страх, несовершенства, даже эти ненавистные складки на животе, которые теперь казались таким драгоценным доказательством того, что она живая.

Аля резко оттолкнула Ноктюрна. Он отступил, удивлённо подняв брови; в глазах мелькнуло что-то чужое, нечеловеческое.

– Это не путь к идеальной жизни! – её крик разорвал тишину зала, отразился в тысячах зеркал, вернулся к ней со всех сторон, как приговор. – Это смерть! Смерть всего настоящего! Всего, что делает меня человеком, а не… не этой куклой!

В глубине его синих глаз мелькнула неуловимая вспышка боли, но почти мгновенно погасла, утонув в привычной маске холодного совершенства.

– Александра, милая, что ты говоришь? – голос прозвучал сладко, как сироп, но как никогда фальшиво. – Неужели ты хочешь вернуться в тот кошмар?

И тогда Алю прорвало. Горький, истерический смех вырвался из горла, смешавшись со слезами. Это было надрывное отчаяние на самой грани между безумием и просветлением.

– Да, хочу! – она буквально выкрикнула эти слова, давясь смехом и соленым вкусом собственных слез. – И я просто Аля. Алька Кострова из десятого «А», а ты… – её голос дрогнул, – ты просто Роман Ларинский, помнишь? Что эта ведьма сделала с тобой?

Он застыл на месте, будто наткнулся на невидимый барьер. Привлекательные черты исказились в искреннем недоумении, отчего он вдруг показался почти… человечным.

– О ком ты говоришь, Александра? – в его обычно бархатном голосе проскользнула легкая дрожь. Этой едва уловимой нотки страха оказалось достаточно, чтобы в ней вспыхнула надежда.

Аля сделала шаг вперед, затем еще один, пока не оказалась так близко, что могла разглядеть мельчайшие детали его лица – золотистые крапинки в радужке, родинку на скуле, легкую неровность бровей, которую не замечала раньше. Всё это было так знакомо, так дорого…

– Рома, – прошептала она нежно, будто говорила о чём-то невероятно ценном и трепетном. – Помнишь, как ты спас меня на том мосту? Я стояла там, на краю, готовая шагнуть в пустоту. А ты появился из ниоткуда. – Её пальцы дрогнули, когда она осторожно коснулась его щеки. – Отогнал этих дураков. Удержал. Не дал мне совершить самую страшную ошибку.

В его глазах, как луч света в тёмной комнате, мелькнул слабый проблеск осознания.

– Помнишь, как ты порвал мою картину-ключ? – продолжала она, чувствуя, как голос становится тверже. – Ты знал, что она ведет сюда, к Агате. Знал, чем это закончится.

Его зрачки расширились. Грудь вздымалась неровно, словно он только что пробежал марафон.

– Помнишь, как мы недавно вместе прогуляли школу? – её пальцы сжали его руку, и она почувствовала, как под кожей дрожат сухожилия. – Два самых лучших дня в жизни? Ходили в кино на тупой ужастик, тусовались в заброшке, ели пиццу у тебя дома? Ты тогда сказал, что тебе нравится моя искренность…

По его лицу пробежала судорога – словно внутри него боролись две сущности, два сознания. Его пальцы сжали её с такой силой, что стало больно, но она не отдернула руку.

– Помнишь, как мы рисовали друг на друге лунными красками? – шептала она, чувствуя, как слезы катятся по щекам. – А потом увидели эти узоры в реальном мире? Это было доказательство – наши чувства настоящие не только здесь, но и там.

Его руки задрожали сильнее. Он сглотнул с таким усилием, словно в горле у него застрял камень.

– Помнишь, как мы были вместе там, в том, живом мире? – её голос сорвался, превратившись в хриплый шепот. – Ты смотрел на меня – на настоящую меня, Рома. Не на эту идеальную куклу, а на обычную девчонку с лишним весом и веснушками. – Она прижала его ладонь к своей щеке, чувствуя, как она трясётся. – И в твоих глазах не было отвращения или жалости. Только тепло и понимание.

Между ними повисла тишина, густая, как туман. И вдруг его глаза наполнились осознанием, таким острым, таким живым, что у неё перехватило дыхание.

– Черт… – в одном этом слове уже не было гладкой театральности Ноктюрна – лишь глухое отчаяние Романа. Её Романа, с которым сделали что-то страшное.

– Она погрузила меня в сон за то, что я раскрыл всю правду тогда, на мосту, и порвал картину. Она поняла это… – выдохнул он, поражённо осматриваясь по сторонам. – Аля, что ты тут…

Она не дала ему договорить. Бросилась в его объятия, вжалась всем телом, вдыхая его настоящий запах – не приторную сладость Ткани Снов, а его живого, настоящего.

– Всё хорошо, – прошептала она, уткнувшись лицом в его плечо. – Я просто сплю… Рядом с тобой. С моим символом надежды среди вечного кошмара.

Она ощущала его тёплые, живые руки на своей талии.

Они тряслись, но в этой дрожи чувствовалась не слабость, а невероятная сила пробуждающейся жизни.

Когда Аля подняла голову, их взгляды встретились. В его глазах бушевала целая буря эмоций – боль, страх, надежда, нежность, решимость. И что-то еще, глубокое и всепоглощающее, заставляло даже самые страшные кошмары на миг замереть и отступить.

Любовь.

Он бережно коснулся её лица, пальцы скользнули по щеке, стирая слезы. Его прикосновение согрело её уютным пламенем камина в осеннюю ночь. Кончики пальцев провели по линии подбородка, остановились на губах, словно запоминая каждую черточку, каждую неровность.

– Аля, – он произнёс её имя, как клятву, как молитву, как единственную истину в этом мире иллюзий. – Моя Аля.

Она не могла дышать, потому что внутри все трепетало натянутой струной. Её тянуло к нему с неумолимой силой, как планету к солнцу.

Аля почувствовала его губы на своих – мягкие, теплые, настоящие. В этом нежном трепетном поцелуе ей почудился привкус самой жизни – неидеальной, но такой драгоценной. Вкус слез, смеха, утрат и обретений. Вкус правды.

Время остановилось. Исчез страх, боль, одиночество. Остались только они – два человека, держащиеся друг за друга среди бури.

И в этот момент она поняла – она нашла свой первый символ надежды. Любовь. Не иллюзорную, не идеальную, а настоящую. Любовь, которая принимает тебя целиком – со всеми изъянами, страхами, несовершенствами. Любовь, которая видит красоту в самой сути, а не во внешней оболочке.

Любовь, ради которой стоит бороться. Стоит жить.

Когда их губы наконец разомкнулись, он посмотрел ей в глаза с непоколебимой решимостью.

– Мы выберемся отсюда, – его голос прозвучал твердо, как сталь. – Я обещаю. Мы вернемся в настоящий мир. Вместе.

И она верила ему. Верила всем сердцем. Потому что в мире иллюзий нашла самую настоящую реальность – их чувства.

Но внезапно Роман оторвался от неё, будто получил удар током. Посмотрел в ближайшее зеркало, и Аля увидела, как его лицо буквально на глазах потеряло краски – губы побелели, кожа приобрела мертвенно-серый оттенок, словно кто-то выкачал из него всю жизненную силу. Глаза расширились до невероятных размеров, наполнились первобытным ужасом. Дыхание сбилось, превратившись в прерывистые, хриплые всхлипы.

«Что происходит? Ткань Снов сопротивляется?»

– Ты не просто спишь… – его голос дрогнул и сорвался, застрял где-то в горле. От его судорожного вдоха сквозь тонкую ткань совершенной белой рубашки проступили ребра. – Это всё правда, да? Ты умираешь там?..

Его пальцы впились в её плечи – не до боли, но с такой силой, что дрожь его рук передалась и Але. Каждое прикосновение обжигало, оставляло на коже незримые ожоги.

– Они нашли тебя? – в этих трёх словах заключалась целая вселенная ужаса.

Каждое – острое, ранящее, неумолимое. Так странно было слышать свой приговор из чужих уст – будто смерть становилась реальной, только когда её признавал кто-то ещё.

Горло Али сжалось, как от невидимой петли. В ушах нарастал гул, подобный приливной волне. Перед глазами заплясали чёрные пятна, сливающиеся в причудливые узоры. Кожа покрылась липким, холодным потом, одежда прилипла к спине мерзкой плёнкой.

Дышать стало тяжело, но она заставила себя кивнуть. Даже столь обыденный жест дался с невероятным трудом.

– Да, – тихо произнесла она, и слёзы снова выступили на глазах – горячие, солёные, обжигающие. Они текли по щекам, оставляли после себя дорожки, капали с подбородка на воротник платья, образуя тёмные пятна, похожие на кровь. – Это правда, Рома.

Боль от каждого слова проникла в каждую клеточку её тела, каждый закоулок души.

– В том мире… в настоящем мире… я умираю.

Последнее слово вырвалось почти беззвучно. Произносить его вслух – всё равно что самой заколачивать крышку собственного гроба.

Роман отшатнулся, словно от удара в живот. В его глазах появилась растерянность ребёнка, столкнувшегося со смертью. Непонимание. Отрицание. Отчаянный, детский отказ принимать неизбежное.

– Я видела это, – продолжала Аля, потому что теперь, начав говорить, не могла остановиться. Слова лились сами, как кровь из полученных ран. – В зеркале. Машина… она сбила меня. В Зимнеградске. Я лежала на асфальте, вся в крови. Наверное, сейчас я в больнице. Может, в коме. Может…

Голос сорвался, превратился в хрип. Последнее она не могла произнести вслух – «может, уже умерла». Слова болезненным комом застряли в горле.

Роман сделал шаг назад, отчаянно осматривая комнату, будто искал выход, решение, малейшую зацепку, чтобы опровергнуть услышанное. Его пальцы судорожно сжимались и разжимались, ногти впились в ладони, оставив красные полумесяцы на коже.

Потом он снова посмотрел на неё. В его взгляде было столько боли, что у Али перехватило дыхание.

– Я хочу попросить Прядильщицу снов вернуть меня в настоящее тело, – каждый звук пришлось вытаскивать из себя клещами, но она всё же сказала это. – Чтобы… чтобы умереть просто собой.

Она произнесла своё настоящее имя, как заклинание, как последний якорь в этом мире фантомов:

– Алей Костровой. Без перехода на Ткань Снов.

Глаза Романа наполнились смесью недоверия и отчаяния, словно его мозг отказывался обрабатывать услышанное.

– Но пока есть возможность…

Трясущейся рукой она коснулась его лица; пальцы скользнули по скуле, мягко провели по лбу, словно проверяя температуру, смахнули тёмную прядь. От такого простого, человеческого тактильного момента сердце сжалось в комок горячей боли.