Прядильщица Снов

– Но что, если мы попробуем найти спасение друг в друге? – прошептала она. – В этом мире. В реальности.

Ветер трепал её мокрые волосы, бросая пряди ей в лицо. Он осторожно убрал их, коснувшись её щеки. Кожа под пальцами была тёплой, живой.

– Думаешь, у нас получится?

– Не знаю. Но я хочу попробовать. С тобой.

И тогда он крепко прижал её к себе, согреваясь её теплом, слушая её сердцебиение, вдыхая сладковатый запах яблочного шампуня.

«Есть только мы двое. Здесь и сейчас. В реальности».

Когда они отстранились друг от друга, Роман увидел слезы в глазах Али.

– Я никогда не чувствовала ничего подобного, – прошептала она. – Ни на Ткани Снов, нигде.

– Я тоже, – ответил он, и это была чистая правда.

Они стояли, прижавшись друг к другу, слушая шум дождя и далекие звуки засыпающего города. Реального города. Не иллюзии, не сна.

– Мы справимся, – Аля ответила на его невысказанные сомнения. – Вместе мы сможем противостоять Ткани Снов.

Роман провел рукой по её щеке, любуясь лёгкой россыпью веснушек на её коже, подсвеченной золотистым светом фонаря.

– Но твоя мать, – вдруг вспомнила Аля, слегка отстраняясь. – Агата. Она не раскроет тебя?

– У неё тоже есть свои слабости, – пожал плечами Роман, стараясь выглядеть беззаботно. – Думаю, я смогу скрыть от неё наш план.

Он не рассказал ей о своём настоящем замысле – о том, что собирался найти способ вернуть Агату обратно на Ткань Снов. Не хотел пугать её. Не сейчас, когда они только обрели друг друга.

– Мы будем бороться, – заявил он вместо этого. – Вместе. И мы победим.

Аля улыбнулась, и её улыбка осветила всю набережную ярче уличных фонарей.

– Обещаешь?

– Обещаю. – Роман нежно поцеловал её руку.

***

Дома Романа встретил знакомый запах. Блинчики с малиной. Сколько бы ни прошло лет, этот аромат всегда вызывал у него смешанные ощущения – тоску по настоящей матери и острое чувство вины.

– Ты вернулся поздно. Я волновалась, – Агата выглянула из кухни, откуда доносился запах, вызывающий мучительное дежавю: блинчики с малиной… Те самые.

«Волновалась. Как будто ты способна на такие чувства».

– Не стоило, – холодно ответил он. – Я вполне могу о себе позаботиться.

По дрогнувшей морщинке на её лбу Роман заметил, что она слегка нахмурилась, но на губах тут же появилась знакомая очаровательная улыбка.

– Что же, ты как раз вовремя, Рома. Блинчики почти готовы.

Его передёрнуло, когда она назвала его Ромой, но он не подал вида.

Она стояла у плиты в дорогом фартуке, с деревянной лопаткой в руке. Идеальная мать из рекламного ролика. Красивая, ухоженная, с безупречной улыбкой.

И всё же что-то в её движениях, в наклоне головы, когда она говорила, напоминало ему о настоящей маме. За три года Агата впитала некоторые её манеры – словно отголоски стёртой реальности всё ещё проникали в эту. Она так же заправляла прядь волос за ухо, когда нервничала. Так же постукивала пальцами по столу, обдумывая что-то. И иногда, в редкие моменты, когда не контролировала себя, вспоминала моменты его детства с настоящей мамой.

– Я приготовила твои любимые, – она аккуратно перевернула блинчик. – С малиновым вареньем.

Роман смотрел на неё, и внутри боролись противоречивые чувства. Ненависть к ней за ту сделку. Ненависть к себе за то, что согласился. И что-то ещё – сложное, неопределённое чувство к этому существу, которое три года играло роль его матери. Которое, возможно, действительно привязалось к нему. По-своему.

– Спасибо, Агата, – ответил он холодно. – Но я не голоден.

Она едва заметно вздрогнула, когда он назвал её по имени, а не «мамой». Даже спустя три года она не привыкла к этому.

– Ты должен поесть, – настаивала она. – Ты похудел за последнее время. И у тебя круги под глазами.

Он усмехнулся. Существо, которое не являлось человеком, пыталось заботиться о человеческих нуждах.

– Вам не нужно играть роль заботливой матери, когда мы одни, – нервно заметил Роман. – Здесь нет зрителей.

Агата опустила лопатку. В её глазах мелькнуло что-то, похожее на боль. Но мог ли он действительно верить, что она способна чувствовать боль?

– Я не играю роль, Рома, – сказала она тихо. – За эти годы я… изменилась.

Она выложила блинчик на тарелку, полила его малиновым вареньем. Варенье было странного цвета – слишком яркое, почти неестественное. Как и сами блинчики – идеально круглые, но какие-то… неправильные.

– Я действительно забочусь о тебе, – она поставила тарелку на стол. – По-своему.

По-своему. Вот в чём проблема. Агата пыталась быть матерью, не понимая, что это значит. Она изучила психологию, теории привязанности, когнитивные модели. Она могла идеально имитировать заботу. Но ей не хватало самого главного – человеческой души.

И это читалось во всём. В блинчиках, которые выглядели идеально, но на вкус напоминали картон с сахаром. В дорогих подарках – технически безупречных, но абсолютно бездушных. В её заботе, всегда чуть-чуть неточной, как плохо настроенный инструмент.

Роман смотрел на неё, внезапно осознавая, что впервые за три года действительно видел её. Не просто воспринимал как злодейку из сказки, не просто как замену своей настоящей матери, а как… существо со своим внутренним миром. Со своими конфликтами.

Агата не всегда была такой. В его первых снах она казалась отстранённой, холодной, манипулирующей. Она предложила ему сделку без колебаний, зная, что это уничтожит другого человека.

Но за эти годы что-то изменилось. Она стала… более человечной? Более уязвимой? Он видел это в мелочах – в том, как она хмурилась, когда читала грустные новости в газете. В том, как улыбалась, слушая музыку. В том, как смотрела на него, когда думала, что он не видит – с каким-то странным, почти тоскливым выражением.

Может быть, она слишком хорошо вжилась в роль? Или этот мир постепенно менял даже существ с Ткани Снов?

– Вы не можете заботиться обо мне, – Роман отодвинул тарелку с блинчиками. – Вы не человек. Вы не способны на настоящие чувства.

Агата отвернулась, бросив лопатку в раковину с неожиданной силой.

– Ты ошибаешься, – произнесла она, не оборачиваясь. – Я могу чувствовать. Просто… по-другому.

– По-другому? – он не смог сдержать горький смех. – Вы убийца, Агата. Обманщица. Манипуляторша. Вы буквально убиваете людей своими иллюзиями.

Она резко повернулась. В её глазах вспыхнуло что-то тёмное, древнее. На мгновение она вновь стала таинственной незнакомкой из его первых снов – неземным, страшным в своей красоте существом. Но потом выражение её лица изменилось до почти человеческого.

Они смотрели друг на друга через кухонный стол. Демон и мальчик, продавший свою мать. Или что-то более сложное, более запутанное?

Агата опустила взгляд на руки – тонкие пальцы, идеальные ногти, ни единого изъяна. Но в этом жесте Роман уловил почти человеческий надлом, и это разозлило его ещё сильнее.

«Не смей играть в уязвимость. Не смей притворяться человеком».

– Убийца – интересное определение, – произнесла она наконец, и голос прозвучал как обычно: мягко, обволакивающе. – Но разве смерть – это конец? Или лишь переход из одного состояния в другое, как сказал бы Сократ? Граница между сном и бодрствованием, между жизнью и смертью не так линейна, как принято думать.

Она говорила, а он видел, как дрогнули её пальцы, как чуть заметно напряглись плечи. Его слова задели её. Действительно задели. Как будто существо из другого мира могло испытывать обиду.

– Фрейд считал, что всё наше существование балансирует между двумя инстинктами – Эросом и Танатосом, – продолжила она, выкладывая на тарелку очередной блин. – Стремлением к жизни и стремлением к смерти. К созиданию и разрушению. Твоя мать…

– Не смейте говорить о ней, – процедил Роман. – Вы не имеете права даже произносить слово «мать».

– Хорошо, – кивнула она. – Но взгляни на то, что происходит с человеческой психикой, Роман. Мы все живём двойной жизнью – дневной и ночной. Сознательной и бессознательной. Наши сны – это не иллюзии, а проявления глубинных желаний, страхов, непрожитых возможностей. Ткань Снов лишь… интенсифицирует этот опыт.

– Прекрасная рационализация для того, кто манипулирует людьми и доводит их до самоубийства, – заметил он с язвительной улыбкой. – Оправдывайте себя сколько угодно психологическими терминами. Это не отменяет того, что вы – паразит, питающийся человеческими эмоциями.

В её глазах мелькнуло что-то холодное и древнее.

– Тебе это кажется таким однозначным, – она взглянула на его исподлобья. – Черным и белым. Человеческая потребность в моральном абсолюте всегда меня… интриговала. Вы так отчаянно стремитесь классифицировать всё как «хорошее» или «плохое», не понимая, что сама реальность существует в оттенках серого. Юнг называл это «встречей с Тенью» – необходимостью признать тёмные стороны своей психики.

– Избавьте меня от лекций, – Роман резко встал, едва не сбросив со стола тарелку с нетронутым блином. – Вы используете людей как средство для удержания власти в своём мире. Заставляете нас страдать, лишь бы питаться нашими эмоциями. Только не трогайте моих друзей. Вернитесь на Ткань Снов, откуда пришли, и оставьте нас в покое.

Агата посмотрела на него, слегка наклонив голову. Этот жест – такой знакомый, такой материнский – выглядел как кощунственная пародия. Её губы изогнулись в лёгкой улыбке, но глаза оставались серьёзными.

– А разве это не печально, Рома? Всегда знать своё место. Всегда оставаться в предписанных границах? – она сделала паузу. – Кроме того, я не могу вернуться. То есть, технически, конечно, могу, но тогда и эта реальность исчезнет. Та, которую мы создали вместе. Потому что… – её голос стал мягче, почти интимнее, – именно ты привёл меня в этот мир, Рома. Ты сделал выбор. И теперь уже ничего нельзя изменить.

В её словах звучало нечто большее, чем просто констатация факта. Это было напоминание, завуалированная угроза. Роман почувствовал, как внутри поднимается волна гнева.

– Ну тогда умрите, – выпалил он, едва осознавая, что говорит. – Как Полина Лунева. Или как пыталась Аля Кострова. Вы ведь знаете их, правда?

Он подчёркнуто обращался к ней на «вы», как к чужому человеку.

Наступила тишина. Такая абсолютная, что, казалось, можно было услышать, как капает вода из крана в ванной двумя комнатами дальше.

Агата не меняла позы. Выражение её лица оставалось почти прежним – лёгкая полуулыбка, внимательный взгляд. Но что-то изменилось. Словно воздух вокруг неё сгустился, потемнел. Словно невидимое силовое поле окружило её фигуру.

Когда она наконец заговорила, её голос звучал так же мягко, как и раньше. Но в нём появились новые ноты – металлические, холодные, нечеловеческие.

– Какой интересный выбор примеров, Рома, – произнесла она, глядя ему прямо в глаза. – Расскажи мне больше о своих… друзьях.

Услышав её приказной тон, Роман внезапно осознал, что совершил чудовищную ошибку.

Агата не выглядела разъяренной, не повышала голос и не делала резких движений. Она всё так же сидела напротив него, сложив руки на столе, с той же мягкой полуулыбкой. Но в её глазах что-то менялось. Зрачки расширялись, заполняя почти всю радужку. В их черноте мерцали маленькие огоньки – отблески пламени, которого не было в этой комнате.

Её красота, всегда совершенная, становилась иной. Слишком совершенной. Слишком острой. Почти болезненной для глаз. Черты её лица слегка менялись – становились тоньше и резче, словно вырезанные из мрамора невероятно талантливым, но одержимым скульптором.

Это спокойствие пугало его больше, чем любой крик или ярость. В нём таилась абсолютная уверенность существа, которое знало, что всегда получит желаемое. Существа, которое, должно быть, видело рождение и смерть цивилизаций, и для которого человеческая жизнь была лишь мгновением.

Внезапно она протянула руку и легко коснулась его щеки. Её кожа оказалась холодной, слишком холодной для живого человека.

– Мой дорогой Рома, – голос прозвучал одновременно и из её уст, и отовсюду вокруг. – Мне жаль, что тебе пришлось пройти через такие… неприятности. Должно быть, это утомительно – постоянно сопротивляться.

От её прикосновения и взгляда вся его решимость, вся злость испарились. Их сменило что-то другое – древний, первобытный ужас, который жил в генах всех людей.

Он не мог пошевелиться и отвести взгляд от её глаз. В них он видел бездну, и бездна смотрела в него.

– Я… – начал он, но слова застряли в горле.

Осознание обрушилось на него ледяной волной. Он наговорил лишнего. Упомянул Алю. Упомянул Полину. Теперь Агата могла догадаться, что он знает. Что они знают. И она не оставит это просто так.

– Ничего страшного, – она погладила его щеку. – Мы все делаем ошибки. Особенно в юном возрасте. Ты выглядишь усталым, Рома. Тебе нужно отдохнуть. Поспать.

При слове «поспать» внутри него всё холодело. Сон. Ткань Снов. Её территория.

– Я не устал, – сказал он, наконец находя в себе силы отстраниться от её руки. – Мне нужно заниматься. У меня контрольная по алгебре в понедельник.

Агата улыбнулась шире, и в этой улыбке не осталось ничего от человеческой теплоты.

– Конечно, – произнесла она, вставая. – Не буду тебе мешать. Но не засиживайся допоздна, хорошо? Всем нам нужен здоровый сон.

Она вышла из кухни, и только когда дверь её спальни закрылась в конце коридора, он наконец смог свободно вдохнуть.

***

Роман не спал. Не мог спать. Не имел права уснуть.

Часы показывали 2:17 ночи. Он сидел за письменным столом, обложившись учебниками. Выпил уже четыре чашки крепкого кофе. Глаза жгло, в голове стоял туман.

Телефон лежал рядом. Он уже дважды писал Але, предупреждая об опасности. Она не отвечала. Наверное, уже спала. Или, что ещё хуже, бродила по тропам Ткани Снов.

Он должен был продержаться до утра. А потом… Что потом? Бежать? Куда? От Прядильщицы Снов не скрыться даже во снах.

Веки тяжелели. Он тряс головой, плескал в лицо холодную воду из бутылки. Не помогало. Сонливость накатывала волнами, каждая сильнее предыдущей.

Странно. Он никогда не засыпал так быстро после кофе. Никогда…

Если только…

Роман поднял чашку, принюхался. Ничего необычного. Но это не значило…

Мысли путались. Он встал, но ноги подкосились. Схватился за край стола, опрокидывая книги. Попытался дойти до двери, но комната кружилась вокруг него.

«Не спать», – приказывал он себе. – «Только не спать».

Но тело не слушалось. Он осел на пол, прислонился спиной к стене. Веки тяжелели, опускались…

Последнее, что он увидел перед тем, как провалиться в темноту, – силуэт Агаты в дверном проёме. Она смотрела на него, и в темноте её глаза светились, как у кошки.

«Сладких снов, Рома», – донёсся до него шёпот. – «Сладких кошмаров».

***

Первое, что почувствовал Роман, – жар. От невыносимого, удушающего жара лёгкие горели, а кожа казалась слишком тесной. Он находился в пространстве без чётких границ, где пол, стены и потолок перетекали друг в друга, искажаясь, как в кривом зеркале.

И повсюду пылал огонь. Не обычное пламя, а странный, почти живой огонь двигался неестественно целеустремленно. Языки пламени изгибались, словно пальцы, тянулись к нему. Каждый из них, казалось, обладал сознанием. Каждый хотел дотянуться, обжечь, поглотить.

Он попытался отступить, но огонь был везде. Сзади, спереди, по бокам – замкнутый круг медленно сжимался вокруг него.

Даже страх был не таким, как обычно. Не острым приступом адреналина, а всепоглощающим, ледяным ужасом, парадоксальным образом сосуществующим с испепеляющим жаром. Каждая клетка его тела кричала об опасности. Каждый нерв напрягся до предела.

«Это сон. Просто сон. Проснись!»

Но Роман не мог проснуться. Что-то держало его здесь, в этом кошмаре, не позволяло ускользнуть. Огонь подступал ближе, и он почувствовал, как волосы на руках начинают тлеть. Запах палёной плоти ударил в ноздри, вызывая рвотный рефлекс.

– Тебе страшно, Роман? – раздалось вокруг.

Голос Агаты звучал отовсюду и ниоткуда одновременно. Мягкий, почти ласковый, но совсем нечеловеческий.

– Это даже не начало страха, – продолжил голос. – Лишь намёк на то, что ты можешь почувствовать.

Огонь коснулся его ноги, и боль была настоящей. Невыносимо настоящей. Роман закричал, пытаясь отдёрнуться, но пламя держало крепко, словно живые кандалы.

– Проснись! – закричал он, обращаясь не к Агате, а к самому себе. – Проснись, чёрт возьми!

– Ты не проснёшься, пока я не позволю, – прошелестел голос. – Таковы правила. Ты ведь хотел знать, что такое Ткань Снов? Хотел бороться со мной? Что ж, вот она, истинная природа сновидений. Не безопасная иллюзия, а первобытный хаос, из которого рождаются все кошмары.

Огонь поднимался выше, охватывая колени, бёдра. Становилось всё больнее, но он не мог потерять сознание. Не мог сбежать. Мог только кричать, пока пламя пожирало его заживо – если это, конечно, было реальное пламя.

И в этом аду, в агонии боли и страха, Роман вдруг увидел её – Агату, но не в облике своей матери. Перед ним предстала мерцающая фигура с бездонными глазами, в которых отражались все кошмары мира.

– Ты хотел, чтобы я умерла, – её голос стал многоголосым хором, звучащим в унисон. – Но я не могу умереть, Роман. Я не живу в твоём понимании этого слова. Я – часть Ткани Снов. Я существовала до тебя и буду существовать после. А вот ты…

Она протянула руку, состоящую из чистого пламени, и коснулась его лица. Роман ожидал боли, но вместо этого почувствовал холод. Мертвенный, могильный холод проникал костей.

– Ты хрупок, – продолжила она. – Как и все люди. Как и твоя мать. Как и твоя… подруга.

При упоминании Али новая волна страха захлестнула его. Хуже, чем физическая боль, хуже, чем собственный страх – осознание, что он подверг опасности того, кто дорог ему.

– Не трогайте её, – прохрипел Роман сквозь дым, наполняющий лёгкие. – Она ничего не сделала.

– Как трогательно, – Агата наклонилась ближе; на её лицо, состоящее из огня, было невыносимо смотреть. – Но, к сожалению, не тебе решать, кого я трогаю, а кого нет. Ты привёл меня в этот мир.

Огонь поднялся к его груди, охватывая сердце, и боль достигла абсолюта. Не осталось ничего, кроме агонии и ужаса. Он больше не мог кричать – голос исчез, лёгкие отказывались работать. Темнота надвигалась со всех сторон, но даже в ней не было спасения.

– Это лишь предупреждение, – голос Агаты прозвучал тише. – Будь осторожнее со своими желаниями, Роман.

Но в момент абсолютного ужаса, когда огонь уже почти полностью поглотил его, что-то произошло. Вспышка осознания, яркая и болезненная, как сам огонь. Он вдруг понял, что этот кошмар ему странно знаком. Не просто знаком – он уже был здесь раньше. Много раз.

В течение последних лет, будучи сновидцем, Роман иногда попадал в этот огненный ад. Сначала эпизодически, потом всё чаще. Жар, боль, удушающий страх – всё повторялось с пугающей точностью. При этом он знал, что не умрёт, а лишь будет мучиться, гореть в жарком пламени, как в аду, но останется жить. В этом месте он никогда не умирал.

Потому что это не только его кошмар.

Это был их общий кошмар. И она вытаскивала его из него, но боялась не успеть.

Роман всмотрелся в огненный силуэт Агаты, и сквозь пламя, сквозь нечеловеческую маску внезапно проступило что-то ещё. В глазах, которые он считал бездонными колодцами зла, мелькнуло… сомнение? Страх? Сожаление?

И тогда пришло озарение: Агата не просто пугала его. Она боялась сама. Боялась того, что могла сделать с ним. Того, что её сущность – древняя, нечеловеческая – требовала от неё. И боролась с этим.

Кошмар, в котором она сжигала его заживо, снился не только ему – он снился и ей. Сценарий, который она отчаянно не хотела воплощать.

– Вы боитесь, – прохрипел он сквозь пламя. – Боитесь того, что можете сделать со мной. Того, что от вас требует Ткань Снов.

Пламя на мгновение застыло. В огненных глазах Агаты что-то дрогнуло, изменилось. Маска неземного хладнокровия соскользнула, и Роман увидел… растерянность. Почти человеческую.

– Ты ничего не понимаешь, – её голос прозвучал иначе. Не потусторонний хор, а почти… почти голос его матери. – Я не могу… не должна…

– Но вы чувствуете, – настаивал он, цепляясь за это прозрение, как утопающий за соломинку. – Что-то материнское. Что-то… человеческое.

Огонь, окружавший его, внезапно взвился выше, яростнее, но теперь Роман видел то, чего не замечал раньше: в сердцевине пламени, где должна была пылать чистая ярость, пульсировал страх. Агата боялась не его – она боялась саму себя. Боялась, что слишком много времени провела в человеческом облике. Что слишком глубоко погрузилась в роль матери. Что действительно начала что-то чувствовать.

– Ты всего лишь сосуд, – шептала она, но голос дрожал, разрываясь между многоголосым хором и одиноким человеческим тембром. – Источник образов.

Но даже произнося эти слова, она отступала. Пламя вокруг тела Романа колебалось, то вспыхивая, то отступая. Внутренняя борьба существа, которое он считал воплощением зла, внезапно стала видимой, осязаемой.

Момент прозрения длился лишь мгновение. Затем боль вернулась, пламя взревело с новой силой, и темнота начала затягивать его. Но теперь он знал что-то, чего не понимал раньше: Агата менялась. Проведя годы в человеческом облике, воспитывая человеческого ребёнка, изучая человеческую психологию, она впитала чувства, которые никогда не должна была испытывать. Сострадание. Сомнение. Привязанность.

И это делало её уязвимой. Это давало ему надежду.

Последнее, что увидел Роман перед тем, как темнота поглотила его полностью, были её глаза – всё ещё бездонные, всё ещё древние, но теперь в них плескалось нечто совсем человеческое.

Глава 18. Сновидец и двойник

Школьные коридоры всегда были для Али тесными, душными и чужими. Но в этот день – особенно. Выходные закончились, и она снова очутилась в море взглядов и шепотов. Сутуля плечи, будто пытаясь защитить свое обнаженное сердце, она старалась стать незаметной, слиться с воздухом. Эта привычка въелась в неё, как дым костра в волосы.

Шёпот. Взгляды. Смешки. Звуки обволакивали её липкой паутиной.

– Смотрите, звезда нашего шоу! – звонкий голос Лизы Скворцовой эхом разнёсся по коридору, ударяясь о стены и возвращаясь острыми осколками.

Лиза шла по коридору, и подруги расступались перед ней, как море перед пророком. Она стала здесь главной звездой и наслаждалась внезапной славой. Ощущение неизбежности сдавило грудь Али.

– Слышала, ты хотела полетать? – Лиза сделала шаг навстречу, стиснув телефон, как оружие. Её глаза блеснули злорадством. – Но знаешь, жир не летает. Он тонет.

Они уже всё знали. Смех разносился по коридору, отражаясь от стен. Кто-то доставал телефон, чтобы не пропустить продолжение – новую серию сериала «Уничтожение Али Костровой». Видео, где она стояла на краю моста, разлетелось мгновенно. Минуты отчаяния, снятые Колей и Денисом, стали вирусными. Минуты, когда Аля думала, что этот шаг перенесёт её в идеальный мир. Забавно, как такие вещи всегда становятся популярными.

Коридор сужался, воздух становился густым и вязким. Сердце колотилось, как птица в клетке. Щеки горели.

– Хотела утопиться, но даже мост пожалел тебя, – продолжала Лиза с притворным сочувствием. – Неудивительно, с таким весом сразу на дно.

Раньше Аля бы сжалась, убежала, спряталась. Слезы жгли бы глаза, мир стал бы размытым. Но в тот день что-то изменилось. Камень, давивший на сердце, стал чуть легче. Этого хватило, чтобы дышать. Чтобы вспомнить, каково это – стоять прямо.

Аля посмотрела на Лизу спокойно, холодно, безучастно. Она видела за этой маской пустые глаза, в которых отражалось только её собственное величие. В отличие от Полины, скрывавшей глубокую боль, Лиза не знала настоящего страха. Потому что для начала его нужно понять.

Сердце билось в горле, заглушая шум. Руки Али дрожали, но не от испуга, а от напряжения. Она готова была зазвучать, но не в последний день перед смертью ради Ткани Снов, а в реальном мире.

– Лиза, – голос Али прозвучал тихо, слегка дрожал, но не срывался. Это уже была маленькая победа. – Ты уверена, что хочешь говорить о весе? Мой я могу сбросить. А вот поумнеть сложнее… Последние слова она произнесла шёпотом, но в тишине они прозвучали громко.

Свита Лизы застыла, как манекены. Лица вытянулись, челюсти опустились. Такого ответа не ждали.

По коридору пронеслась волна шёпотов, кто-то сфотографировал момент. Новая серия сериала пошла не по сценарию.

Лиза шагнула к Але, вторгаясь в личное пространство. Её дыхание пахло мятной жвачкой и гневом. Глаза сузились, ноздри раздулись. На смугловатом лице появилось пятно ярости.