Прядильщица Снов

– Это не ваше дело, – попытался огрызнуться Макс, но мужчина сделал шаг вперёд, и его взгляд заставил всех напрячься.

– Я сказал – разошлись. Иначе сейчас же вызываю полицию. Телефон у меня в кармане, и я не шучу.

Они переглянулись и неохотно отступили. Витя бросил на Романа взгляд, полный ненависти:

– Мы ещё встретимся, урод. И мамаше твоей привет передай.

Мужчина проводил их взглядом, затем повернулся к Роману:

– Ты как, цел?

Роман кивнул, не в силах произнести ни слова.

– Беги домой. И если эти придурки будут доставать – не молчи. Скажи родителям, учителям. Понял?

Он снова кивнул, но внутри всё равно звенел горький смех. Сказать родителям, учителям… Как будто это что-то изменит. Как будто это не сделает всё только хуже.

Мужчина посмотрел на него ещё секунду, затем махнул рукой и направился к остановке. А Роман побежал домой – прочь от школы, которая теперь казалась не местом учёбы, а полем боя. И он знал – это только начало войны.

***

Запах блинчиков с корицей ударил в нос, едва Роман переступил порог квартиры. Мамины блинчики – тонкие, кружевные, с золотистыми краями и нежной сердцевиной, политые малиновым вареньем. Раньше один этот аромат мог исправить любой плохой день.

Но не сегодня.

Он скинул ботинки, бросил рюкзак у двери и прошёл на кухню. Мама стояла у плиты – в своём любимом домашнем платье цвета морской волны, с высоким хвостом на затылке. Она собирала волосы, показывая, что принимает свою специфическую внешность, а не закрывается от мира.

«Нечего прятаться», – говорила она.

Сегодня у неё был выходной. В обычные дни она удалённо работала корректором в маленьком издательстве. Идеальная работа для человека, который избегает общения с людьми. Всегда дома, наедине с текстами и ошибками.

– Ромочка, ты уже вернулся? – она повернулась к нему, и свет из окна упал на её лицо, выхватив рельеф шрамов. – А я тут твои любимые блинчики пеку. Сегодня у меня выходной, решила…

Она замолчала, только увидев его. Шрамы – неровные, красноватые полосы, особенно заметные на левой щеке и шее – натянулись от беспокойства. Правый глаз, слегка затронутый ожогом, прищурился сильнее обычного.

– Что случилось, родной? На тебе лица нет! И щека… это синяк?

Она подошла к нему с тарелкой дымящихся блинчиков.

– Кто это сделал? – её голос дрогнул от едва сдерживаемых эмоций. Она поставила тарелку на стол, осторожно коснулась его лица. Её руки остались нежными, несмотря на шрамы. От них пахло малиной и тестом.

– Ромочка, малыш, – прошептала она, чуть не плача. – Кто тебя так?

Внутри всё закипело. Роман никогда не срывался на маме. Всегда был спокойным, сдержанным. «Ты мой маленький рыцарь», – говорила она, когда он защищал её от косых взглядов на улице.

Но сегодня что-то сломалось.

– Какого черта ты пришла в школу? – выпалил он. – Зачем?

Она отшатнулась, пораженная внезапной атакой.

– Что? Я приходила к твоему классному руководителю, чтобы…

– Тебя все видели! – перебил Роман, не в силах сдерживаться. – Все мои одноклассники! И теперь они… они…

Слова застряли в горле. Как объяснить, что с ним сделали? Как передать то унижение, ту боль?

– Ромочка, – мама поставила тарелку на стол и положила руки ему на плечи, – если кто-то смеётся над моим лицом или говорит гадости – это их проблема, не моя. И не твоя. Мы ничего не можем с этим поделать.

– Нет! – он отстранился. – Это твоя проблема! И моя! Они пытались затолкать меня головой в унитаз! Они хотели избить меня! И это только начало! Они теперь не отстанут!

Мама побледнела. Даже шрамы на её лице, обычно розоватые и выпуклые, будто потускнели.

– Ромочка, милый, мы поговорим с директором, мы…

– Мы – ничего! – он почти кричал. – Ты должна была сгореть в том пожаре! Тогда бы я… тогда бы…

Роман осёкся, увидев её глаза. В них обнажилась такая боль, такое потрясение, что внутри всё оборвалось.

Звон разбивающейся посуды. Тарелка с блинчиками упала на пол, разлетелась на осколки. Малиновое варенье, похожее на кровь, растеклось по кафельному полу. Блинчики рассыпались, превратившись в бесформенную массу, смешанную с осколками фарфора.

Они стояли и смотрели на это – разбитая тарелка, разрушенные блинчики. И что-то ещё, невидимое, но ощутимое, разбилось между ними.

– Прости, – прошептал Роман, но мама словно не слышала. Она опустилась на колени и начала собирать осколки дрожащими руками. Тихо, без крика, без слёз. И это было хуже всего.

Он остался один на кухне. Среди фрагментов маминой любимой тарелки и блинчиков с малиной.

***

Сон пришел не сразу. Роман долго ворочался, сжимаясь от боли и стыда. Синяки на теле – ничто по сравнению с пустотой внутри.

А потом он оказался там.

Похожий зал он видел в детстве, после пожара. Но теперь помещение выглядело огромным, бесконечным. Потолок терялся высоко во тьме. Стены, казалось, раздвигались с каждым шагом.

А ещё всюду пылал огонь. Языки пламени лизали стены, обвивали колонны, танцевали на полу. Странно, но Роман не чувствовал жара: огонь выглядел призрачным, нереальным.

В воздухе пахло дымом, гарью и чем-то сладким, напоминающим аромат восточных благовоний; отовсюду доносились голоса. Шепот, смех, насмешки. Макс и его компания – их слова сливались в единый хор.

«Урод… мамаша-уродина… никчемный… музыкант недоделанный… Ноктюрн…»

Голоса окружали его, преследовали, отражались от стен, множились эхом.

Роман закрыл уши руками, но слова остались внутри его головы.

«Трус… слабак… не смог защитить даже себя… куда тебе защищать мать…»

Сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди, горло сжималось от ужаса. Ноги наливались свинцом.

Огонь подбирался всё ближе. Самый сильный его страх – снова оказаться в огне. Снова всё потерять.

«Лучше бы ты сгорел сам…»

На этот раз голос был другим. Женским, знакомым. Мамин?

Роман повернулся, ища источник звука. И в этот момент огонь расступился, образуя дорожку.

По ней шла высокая, стройная незнакомка в платье цвета ночного неба, усыпанном серебряными звездами; черные с фиолетовым отливом волосы шлейфом спускались до самого пола, а лицо – совершенное, без единого изъяна – сияло мягким внутренним светом. В руках она держала таинственное веретено из чёрного дерева.

Он узнал её. Та самая женщина, которую он видел в своем первом сне после пожара.

Тогда она просила его сыграть.

Теперь она снова приближалась, и огонь склонялся перед ней, как придворные перед королевой. Насмешливые голоса затихали, превращаясь в благоговейный шепот.

От неё исходило тепло. Не обжигающий жар пламени, а мягкое, уютное, домашнее тепло; даже запах дыма сменился ароматом ночных цветов и свежести после дождя.

Роман потянулся к ней, как когда-то в семь лет. Что-то в ней вызывало доверие, желание быть ближе, но в то же время настораживало. В её красоте притаилось нечто нечеловеческое, пугающее. В тёмно-синих глазах мерцали отблески, похожие на звезды – или на затаившееся пламя, способное в любой момент уничтожить и превратить в пепел.

– Кто вы? – странно, но его голос прозвучал глубже и мелодичней, чем обычно.

Её ответная улыбка была самым прекрасным и самым страшным, что он когда-либо видел.

– Я твоя мама, мой дорогой сновидец, – почти пропела она. – Меня зовут Агата.

– Моя мама? – он растерялся. – Но моя мама… она другая.

Агата приблизилась ещё на шаг. В нос Роману ударил тонкий аромат жасмина с металлическими холодными нотками.

– Я твоя мама только здесь, – она нежно коснулась его щеки, и ее пальцы оказались невероятно мягкими, но при этом странно холодными. – Но я могу навсегда остаться ею.

– Что это значит?» – его голос дрогнул.

Агата обвела рукой пространство вокруг них, отчего огонь мгновенно погас, а зал преобразился. Страшное место превратилось в роскошную комнату с высокими окнами, позолоченной мебелью и хрустальными люстрами.

– Я могу стать твоей матерью и в том мире, Рома, – сказала она. – Но для этого нужна жертва.

Он внезапно почувствовал холод. Не физический – душевный. Что-то важное решалось сейчас.

– Какая жертва?

– Твоя нынешняя мать, – ответила Агата спокойно. – Если ты согласишься, она навсегда исчезнет с полотна мироздания. Как будто её никогда не существовало. И вместо неё приду я. И все будут помнить только меня.

Роман отшатнулся. Его сразу же охватил ужас от такого предложения и… что-то ещё. Соблазн.

– Это невозможно, – он нахмурился. – Так не бывает.

– В мире снов возможно всё, – улыбнулась Агата. – А граница между сном и явью тоньше, чем ты думаешь.

Роман вспомнил свою жизнь. Постоянные переезды. Шепотки за спиной. Насмешки. Побои. Стыд, который он испытывал, когда шел с мамой по улице и видел, как люди отворачиваются, увидев ее лицо. Сегодняшний кошмар в школе. Злые глаза Макса. Отвратительный запах туалета.

Вспомнил, как обидел маму. Как разбилась ее любимая тарелка. Как она собирала осколки, а потом тихо ушла в свою комнату – без крика, без слез.

«Лучше бы ты сгорела в том пожаре вместе с папой».

Боль внутри была почти невыносимой.

– Она простит тебя, – Агата словно прочитала его мысли. – Она всегда прощает. Но ничего не изменится, Рома. Ее лицо останется таким же. Люди будут так же отворачиваться. Одноклассники не прекратят издевательств. И ты будешь так же стыдиться.

Ее слова проникали глубже, чем он хотел бы. Потому что в них была доля правды.

– А что будет, если я соглашусь? – спросил Роман, ужасаясь собственному вопросу.

– Я стану твоей матерью. Красивой, успешной, уважаемой. Никто никогда не посмеет обидеть тебя из-за меня. Напротив, все начнут завидовать. Твои одноклассники будут мечтать подружиться с тобой, только чтобы увидеть меня.

Она сделала паузу.

– И я помогу тебе с твоей музыкой, Ноктюрн, – добавила она тихо. – Ты станешь великим. Известным. Как всегда мечтал.

Внутри него бушевала буря. Разум кричал, что это безумие, что это неправильно, что нельзя так поступать с собственной матерью.

Но другая часть, темная, эгоистичная, соблазнительно шептала:

«Почему бы и нет? Разве ты не заслуживаешь лучшей жизни? Разве ты не настрадался уже?»

Лицо Агаты светилось неземной красотой. Она протянула руку, и Роман увидел, что на ее ладони появился маленький синий огонек, не обжигающий, а теплый, мягкий, манящий.

– Просто возьми меня за руку. И твоя жизнь изменится навсегда.

Сомнения достигли апогея. Он не хотел предавать свою мать. Но он так устал от этой жизни. Так устал…

Роман медленно поднял руку, коснулся ладони Агаты. Огонек перепрыгнул на его руку, но вместо ожога лишь слегка пощекотал кожу. Приятное тепло разлилось по всему телу.

– Ты сделал правильный выбор, Ноктюрн, – глаза Агаты на мгновение засияли ярче. – Твоя мать действительно лучше бы сгорела в том пожаре. Ты сам это сказал.

Вспышка стыда и раскаяния, но было уже поздно. Их ладони сплелись, и огонек превратился в сияющую сферу, окутывающую их обоих.

Зал вокруг них менялся. Кошмары исчезали, уступая место прекрасными, волшебными снами.

Роман видел себя на сцене огромного концертного зала. Он играл на рояле, и тысячи людей аплодировали ему. Видел себя в дорогом костюме, идущим по роскошным дворцовым коридорам. Рядом с ним – Агата, ослепительно красивая, улыбающаяся.

Видел себя в школе, но теперь все было по-другому. Парни смотрели на него с завистью и страхом, а девчонки заигрывали, привлекали внимание.

Видел, как жизнь превращается в сказку. Победы. Успех. Признание.

Все это проносилось перед глазами калейдоскопом ярких образов. Голова кружилась от восторга и предвкушения.

А где-то глубоко внутри испуганный голос семилетнего мальчика, пережившего трагедию, спрашивал: «Что ты наделал?»

Но Роман заглушал его и сжимал руку Агаты крепче. Погружался в новый, прекрасный сон, обещавший скоро стать реальностью.

***

Солнце ударило в глаза сквозь неплотно задернутые шторы. Роман проснулся резко, будто кто-то выдернул вилку из розетки сна. Моргнул. Еще раз.

Реальность обрушилась всей своей неумолимой тяжестью – не постепенно, как обычно, а сразу, одним ударом.

«Что-то не так. Что-то определенно не так».

На мгновение его охватила растерянность, как всегда после глубоких снов: где он? Кто он?

Ощущение кровати под спиной – слишком мягкой, непривычной. Запах свежего постельного белья и… лавандового саше? Это было новым, в их доме никогда не пахло лавандой. Только выпечкой и лекарствами.

Роман открыл глаза. Комната до странности походила на его спальню и одновременно была абсолютно другой. Те же размеры, то же расположение мебели, но всё выглядело… дороже, светлее и чище. Шикарный письменный стол вместо старого, с облупившейся краской. Большой монитор компьютера, о котором он мог только мечтать. Книжные полки, заполненные нотными сборниками – коллекционными изданиями в кожаных переплетах.

«Сработало», – пронеслось в голове, и внезапное осознание лавиной обрушилось на него.

Он помнил всё. Помнил то, что должен был забыть.

Ткань Снов. Предложение Агаты. Выбор. Его мать…

Сердце ударилось о ребра. Один раз. Второй. Роман резко встал, оделся механически, как робот, управляемый кем-то невидимым.

«Мама?»

Тишина казалась осязаемой, густой, как кисель. Он вышел из комнаты, ведомый необъяснимым предчувствием.

На кухне кто-то напевал странно знакомую, но в то же время совершенно чужую мелодию. Роман замер в дверном проеме, не решаясь сделать шаг. За столом сидела женщина. Длинные темные волосы, изящные руки, безупречная осанка. Она подняла взгляд – эти глаза определенно не принадлежали его матери. Они были слишком синими, слишком глубокими, будто колодцы без дна.

– Доброе утро, Рома, – от ее бархатистого гипнотического голоса по коже пошли мурашки. – Завтрак почти готов.

«Агата».

Он знал, что это она, хотя внешне она напоминала идеализированную копию его матери. Похожий овал лица, те же жесты, даже родинка на шее на месте. Но в ней ощущалось что-то инородное, как неверная нота в знакомой мелодии.

Роман смотрел на нее в упор и не мог произнести ни слова. Где его мама? Мама с ее шрамами, с ее застенчивой улыбкой, с ее привычкой заправлять волосы за ухо? Мама, которая готовила ему блинчики с малиновым вареньем?

– Почему я все помню? – спросил он без предисловий, но голос прозвучал ровно, несмотря на ураган внутри. – Я должен был забыть.

Она загадочно улыбнулась. Эта улыбка никогда не принадлежала его матери.

– Так ты же сновидец, – произнесла она пугающе будничным тоном, разбивая яйцо на сковороду. – А сновидцы не забывают. Это естественно. Ты разве не знал этого?

– Стоп, что? Какой еще сновидец?

Она подробно рассказала о Ткани Снов, о своей власти над этим местом и о смысле всех сделок. Только сейчас он понял, с кем связался – но было уже поздно.

– Обычные люди, заключившие сделку с Тканью Снов, помнят лишь новую реальность, пока не коснутся предмета-ключа или проводника, – пояснила она. – Но ты особенный, Рома. Ты – сам проводник. – Она слегка наклонила голову, как будто говорила о чем-то незначительном, а не об изменении судьбы. – Но ведь это не имеет значения, правда? Память – весьма эфемерная вещь.

Внутри разлился холод. Значит, он обречен помнить? Помнить, что предал собственную мать? Что обменял ее на… это?

– Что с ней случилось? – прошептал Роман. – Она… умерла?

– Ее никогда не существовало, – ответила Агата спокойно. – По крайней мере, здесь. Реальность переписана. Для всех остальных я всегда была твоей матерью.

Волна тошноты подкатила к горлу. Он вскочил, пробежал мимо Агаты и заперся в ванной. Его выворачивало наизнанку – не столько физически, сколько душевно. Когда приступ прошел, он долго стоял, опираясь о раковину, разглядывая свое отражение в зеркале. Лицо побледнело, черты заострились, но синяки и ссадины исчезли, словно их никогда не было.

Он совершил это. Он стер собственную мать из реальности. Из-за чего? Из-за школьных издевательств? Из-за стыда?

Чувство вины накатывало волнами, такими сильными, что темнело в глазах. Хотелось кричать, но крик застревал в горле. Хотелось плакать, но слезы не шли. Он сполз на пол и сидел там, обхватив колени руками, раскачиваясь взад-вперед, пока не услышал осторожный стук в дверь.

– Рома? – в голосе Агаты послышались смутные нотки беспокойства. – Ты в порядке?

– Да, – ответил он, хотя она явно понимала, что это ложь. – Всё нормально…

***

Следующие недели проходили как в тумане. Роман механически просыпался, шел в школу, выполнял домашние задания, отвечал на вопросы. Но всё словно через пелену.

В школе всё изменилось, как и обещала Агата. Макс и его компания, в новой реальности забывшие о той стычке, просто избегали его, бросая косые взгляды в коридорах. Одноклассницы пытались заговорить с ним, но он не отвечал. Учителя восхищались его успехами в музыке. Все вокруг завидовали его «крутой маме».

Крутая мама. Агата действительно производила впечатление, когда появлялась в школе на родительском собрании. Стильная, утонченная, с безупречными манерами. Директор школы лебезил перед ней, учителя улыбались, и даже сами ученики глазели на неё, как на кинозвезду.

Но Роман не мог смотреть на неё без острого приступа отвращения к себе. Каждый раз, когда она называла его «сыном», внутри что-то обрывалось.

Он почти не ел. Почти не разговаривал. Погружался в музыку, чтобы не думать. Играл, играл, играл – пока пальцы не немели, пока в глазах не темнело от усталости.

– Ты себя разрушаешь, – однажды вечером сказала Агата, когда нашла его за пианино в третьем часу ночи.

Он не ответил, продолжая играть ноктюрн Шопена.

– Рома, – она подошла ближе, – я могу помочь. Я знаю, что ты чувствуешь.

– Вы ничего не можете знать о человеческих чувствах, – отрезал он, впервые за долгое время обращаясь к ней напрямую. – Вы не человек.

Она не обиделась. Просто села рядом с ним на банкетку.

– Я могу забрать боль, – сказала она тихо. – Каждую ночь. Даровать тебе сны, где всё идеально.

Он должен был отказаться. Но усталость накопилась, чувство вины разъедало душу, и он едва заметно кивнул.

В ту ночь он впервые за долгое время спал без кошмаров. Вместо них – волшебный сон, где он выступал на балу в загадочном дворце, наполненном символами и сюрреалистической магией. Где под его музыку кружились призрачные пары, где у него была целая карманная вселенная, и он ощущал себя счастливым, как принц из сказки.

Где он – Ноктюрн.

Когда он проснулся, первой мыслью стало желание вернуться обратно. В тот идеальный мир.

С каждым днём просыпаться становилось всё труднее. Реальность казалась блеклой, бессмысленной пародией на жизнь, в то время как сны приобретали яркость и глубину, недоступные обычному существованию.

А Агата… Тем временем она изучала психологию. Фактически становилась психологом – с практикой, с клиентами, с репутацией. Её собственные методы делали её непревзойденным специалистом. Люди выстраивались в очередь, чтобы попасть к ней на приём.

– Зачем вам это? – спросил он однажды, когда застал её за чтением толстого тома по психоанализу.

– Я хочу понять, – ответила она просто. – Хочу понять вас, людей. Тебя.

Единственной ниточкой, связывавшей его с прошлым, с настоящей матерью, была старая книга сказок. Потрепанный том с выцветшей обложкой хранил тепло её рук и эхо её голоса. Агата никогда не трогала эту книгу, будто понимала, что это священная территория. Иногда по ночам, вернувшись из своих идеальных снов, он доставал её из-под подушки и просто держал, позволяя слезам беззвучно течь по щекам.

«Прости меня, мама. Прости за то, что я сделал».

Видя, что город, в котором он родился и жил с настоящей матерью, усугубляет его состояние, Агата решилась на переезд – в маленький, тихий и уютный Зимнеградск. Здесь она находила клиентов ещё быстрее и фактически становилась местной знаменитостью, использующей уникальные методы. А он… С каждым днём всё сильнее подсаживался на эскапизм, который предлагала Агата.

Сны стали его новой реальностью, а реальность превратилась в тусклый, бессмысленный промежуток между ними.

Но глубоко внутри, в уголке сознания, не затронутом сделкой с потусторонним существом, он знал – никакие идеальные сны не заменят утерянного. И никакая иллюзия не смоет вины.

Он часто задумывался, что стало бы с его настоящей мамой, если бы она получила такие возможности. Если бы не пожар, не шрамы, не страх перед людьми.

Агата пыталась стать настоящей матерью. Роман видел ее усилия – в заботе о его здоровье, в поддержке его музыкального образования, даже в меньших проявлениях, вроде попыток приготовить его любимые блюда. Но несмотря на ее божественное происхождение и способности, что-то фундаментально неправильное чувствовалось в ее заботе. Как будто она играла роль по книге, не понимая глубинной сути. Агата могла копировать действия, но не воспроизвести чувства.

И чем сильнее она старалась, тем большее отвращение он испытывал – не к ней, а к себе. За то, что поддался искушению. За то, что был слаб.

Но потом снова становился Ноктюрном на Ткани Снов.

***

Три года спустя. Дождливый осенний вечер на мосту через Зимницу. Рядом с Романом стояла Аля – девушка, тоже пленённая Тканью Снов, которая пыталась стереть себя из реальности. Теперь она потрясённо слушала его исповедь. Её глаза широко раскрылись, губы слегка приоткрылись, словно она хотела что-то сказать, но не могла подобрать слов.

Роман закончил рассказ и взглянул на тёмную воду внизу, дрожа от холода. Однако ему было всё равно на такие мелочи, как возможная простуда.

Аля стала первым человеком, которому он доверил свою страшную правду. Первым после Агаты, кто узнал о его настоящей матери – той самой заботливой, любящей и несчастной женщине, пахнущей малиновым вареньем. Аля напоминала ему маму – такая же светлая, скромная, мягкая, вынужденная страдать из-за нестандартной по меркам общества внешности.

Кроме того, и она была связана с Тканью Снов. Их судьбы переплелись общим сном – в первый день знакомства в новой школе Роман и представить не мог, что вскоре их реальности объединятся в том месте, что эта девушка встретится с Ноктюрном и сразу покорит его сердце. Забавно, что всё это тоже произошло из-за него – или, точнее, из-за его картинно-счастливой версии и идеализированного «Я» Али. Они толкнули друг друга в ловушку, сами того не подозревая, а эта ловушка свела их сильнее любых приворотов.

– Ну вот, теперь ты знаешь, – произнёс Роман с усталой улыбкой. – Теперь можешь меня ненавидеть. Я заслужил.

Он пытался говорить легко, с иронией, но получилось не очень убедительно.

– Я продал собственную мать за красивую жизнь, – продолжил он, когда наступило молчание. – Поверь, для меня в аду уже заготовлен отдельный котёл. С подогревом.

Аля молчала ещё несколько секунд, затем сделала шаг к нему и, к его удивлению, взяла за руку. Её прохладные пальцы слегка дрожали.

– Тебе было тринадцать, – тихо сказала она. – Тринадцать, Рома. Ты был ребёнком, которого травили. Которого загнали в угол. Я не могу тебя за это ненавидеть. Я и сама такая же…

Он ненавидел имя «Рома», напоминавшее о детстве, матери, прошлой боли. Но из уст Али оно звучало удивительно нежно.

Он посмотрел на неё, не веря своим ушам.

– Ты не понимаешь, я стер человека из реальности. Свою собственную мать.

– Я понимаю, – этот взгляд невольно заставило его поверить: она действительно понимала. Возможно, даже лучше всех остальных. – Но я также знаю, что ты был ребёнком, доведённым до отчаяния. Люди совершают ужасные поступки в таком состоянии. Особенно дети.

Аля помолчала, словно собираясь с мыслями.

– Я тоже чуть не прыгнула с этого моста, – она взглянула вниз на чёрную воду. – Тоже из-за Ткани Снов. Потому что там всё было идеально. Там я была такой, какой всегда хотела стать – красивой, уверенной, любимой. А здесь… – она замолчала.

Роман сжал её руку.

– Ты и здесь красивая, – тихо сказал он. – И уверенная. И…

Он не смог закончить фразу – слишком личное.

Аля посмотрела ему прямо в глаза. В сумеречном свете её лицо казалось особенно бледным, почти прозрачным.

– Спасибо, что рассказал мне. Это… очень много для меня значит, что ты мне доверяешь.

Внутри что-то сдвинулось. Лёд, сковывавший его сердце последние три года, начал трескаться.

– Знаешь, – продолжила Аля, – я думаю, мы с тобой похожи. Оба ищем спасения в другом мире, потому что в этом нам слишком больно.

Она сделала шаг ближе, теперь они стояли почти вплотную.