Прядильщица Снов

Она подошла к Агате, которая раскладывала какие-то бумаги на учительском столе.

– Агата Демьяновна, – голос Али дрожал, – мне нужно с вами поговорить. О Полине. Никто её не помнит, но я… Я видела, как она…

Агата подняла взгляд. Её голубые глаза, глубокие, как колодцы, на мгновение сверкнули жутковатым огнем. Уголки губ приподнялись в мягкой, почти материнской улыбке.

– Аля, – её тихий, бархатный голос проникал прямо в душу, – всему своё время. Мы обязательно поговорим, но позже. Сейчас не самый подходящий момент.

Она легко коснулась плеча Али, отчего по телу пробежала волна холода. Класс, который до этого шептался о «сумасшедшей воровке», внезапно оживился, все взгляды впились в Агату.

– Сегодня будет интересная лекция? – спросила Настя, подходя ближе. Её голос звучал непривычно мягко и заискивающе.

– Очень, – улыбнулась Агата, – надеюсь, вы найдете её полезной.

Роман не сводил глаз с психолога, крепко стиснув челюсти и нервно постукивая по парте.

В класс вошла Мария Сергеевна, и при виде Агаты на её лице отразилось явно удивление.

– Агата Демьяновна? – она замерла у двери. – Я не ожидала вас сегодня. Что-то случилось?

Аля напряглась. Учительница не помнила о приглашении Агаты. Не помнила, потому что оно было связано с Полиной. С Полиной, которая исчезла из реальности, оставив след только в памяти Али. И, возможно, Романа.

– Добрый день, Мария Сергеевна, – Агата доброжелательно кивнула, и даже строгая историчка невольно улыбнулась в ответ. – Я психолог, помните? Мы договаривались о классном часе. Я подготовила лекцию о сновидениях. О том, как наши сны влияют на реальность и как реальность влияет на сны.

При слове «сны» по спине Али пробежал холодок. Ткань Снов. То место, куда так стремилась Полина. То место, откуда, возможно, пришла Агата.

Мария Сергеевна слегка нахмурилась, будто пытаясь вспомнить о договоренности, но затем её лицо прояснилось:

– Ах да, конечно. Простите, совсем замоталась с этими контрольными. Конечно, проводите лекцию.

Она отошла к окну, уступая Агате место у доски. Аля заметила, как странно изменился её взгляд – из настороженного он стал мечтательным, почти завороженным, будто под действием чар.

– О, сновидения? – воскликнула Катя. – Это интересно! Мне часто снятся такие странные сны.

– Мне тоже! – подхватила Даша. – Вчера, например, я летала над городом. Это что-то значит?

– Возможно, – Агата обвела класс пристальным взглядом, и Аля почувствовала, как что-то странное происходит с атмосферой вокруг. Будто воздух сгустился, стал тяжелым, наполнился электричеством. – Сны – это окна в другие миры. Иногда – окна в наше подсознание. А иногда – двери в иные реальности.

Класс затих, жадно впитывая каждое слово. Даже те, кто обычно не слушал лекции, сейчас сидели, не отрывая взгляда от Агаты.

При слове «реальности» Аля услышала резкий скрип стула. Обернувшись, она увидела, как Роман поднимается со своего места. Лицо его побелело, как мел, губы сжались в тонкую линию. Не говоря ни слова, он схватил свою сумку и направился к выходу.

– Ларинский? – Мария Сергеевна напряженно выпрямилась. – Куда ты?

Роман не ответил. Даже не обернулся. Просто вышел из класса, тихо прикрыв за собой дверь.

Агата проводила его задумчивым взглядом, но не сделала попытки остановить. Лишь загадочно улыбнулась, будто знала что-то, неизвестное остальным.

Аля посмотрела на закрывшуюся дверь. Полина была его девушкой. Полина, которую все забыли. Если он тоже помнит, значит, страдает. Возможно, у него, явно знающего о Ткани Снов, тоже осталась какая-то вещь, напоминающая о её существовании. Как шарф у Али.

– Итак, дорогие мои, – голос Агаты стал ещё более мягким, обволакивающим, – сегодня я хочу поговорить с вами о том, как важны сновидения для нашей психики. Еще Зигмунд Фрейд говорил, что сны – это королевская дорога к бессознательному. Через сны мы можем познать свои самые глубинные страхи, желания, стремления.

Аля сидела, не слушая, сосредоточив всё внимание на двери, за которой исчез Роман.

«Он страдает. Он один, как я, помнит о Полине в этом свихнувшемся мире. И ему, наверное, еще тяжелее».

Решение пришло внезапно. Аля собрала свои вещи, резко встала под недоумёнными взглядами одноклассников встала и быстро направилась к выходу.

– Кострова? – голос Марии Сергеевны был растерянным.

– Мне нехорошо, – пробормотала Аля, не оборачиваясь. – Можно выйти?

Не дожидаясь ответа, она выскользнула в коридор. Сердце билось быстро-быстро, ладони вспотели.

Что сказать Роману?

В пустом коридоре Аля достала из сумки золотистый шарф Полины. Мягкая ткань скользнула между пальцами, и на мгновение ей показалось, что она чувствует тепло одноклассницы, слышит её тихий смех. Справедливо будет отдать шарф Роману. Полина не хотела бы, чтобы он забыл её. Не хотела бы исчезнуть из его памяти. Аля быстро пошла к выходу из школы, сжимая шарф в руке.

«Надо догнать Романа, пока он не ушел далеко».

Низкое октябрьское небо, затянутое тяжелыми облаками, казалось, висело прямо над крышами типовых панелек. Школьный двор – растрескавшийся асфальт, голые деревья с редкими желтыми листьями, скамейки с облупившейся краской – выглядел так же уныло, как и весь этот маленький городок.

Воздух пах сыростью, прелыми листьями и дымом – где-то жгли мусор. Ветер гнал по асфальту мокрые обертки от конфет и окурки. Вдалеке слышался приглушенный шум редких машин и лай собак.

Роман шел через школьный двор, засунув руки в карманы. В ушах – неизменные наушники, воротник пиджака смялся, а в плечах различалось очевидное напряжение. Его темная фигура на фоне серого пейзажа казалась четким штрихом на размытой акварели.

Аля побежала через двор, чувствуя, как холодный ветер бьет в лицо, как мелкие капли дождя оседают на волосах и одежде. Её кроссовки чавкали по лужам, разбрызгивая грязную воду.

– Роман! – крикнула она, но ветер унес её голос.

Аля догнала его у ворот школы и, задыхаясь от бега, схватила за рукав. Роман резко дернулся, будто от удара током, и обернулся. Одним движением вытащил наушник из уха. В бледном, слегка заострившемся лице прочиталось напряжение. Глаза, напоминающие глубокое море, взглянули на неё настороженно, почти враждебно.

Аля, тяжело дыша, протянула ему золотистый шарф Полины:

– Ты помнишь её?

Роман не взял шарф. Его взгляд скользнул по мягкой ткани, и в глазах мелькнул ужас – чистый, искренний ужас, от которого у Али по спине пробежали мурашки.

– Помнишь? – повторила она тише, не опуская руки с шарфом.

Роман медленно кивнул. Одно короткое движение головой, но в нем было столько боли, что у Али сжалось сердце.

– Это её шарф, – сказала она, протягивая ткань ближе к нему. – Я думаю, она хотела бы, чтобы он был у тебя. Вы же… вы же встречались.

Роман не шевельнулся. Его лицо снова напомнило застывшую маску, только в глазах двигалось что-то живое и мучительное.

– Возьми, – почти шепотом произнесла Аля. – Пожалуйста. Я не хочу, чтобы он был у меня. Он напоминает… напоминает о том, что произошло.

Усилившийся ветер подхватывал мелкие листья и пыль, закручивая их в маленькие вихри у их ног. Капли дождя становились крупнее, холоднее, словно природа отражала внутреннее состояние обоих.

– Не возьму, – наконец произнес Роман. Его голос прозвучал непривычно низко и глухо, с хрипотцой. – Он должен остаться у тебя.

Он сделал шаг назад, и капля дождя скатилась по его щеке, словно слеза.

– Но почему? – Аля опустила руку с шарфом. – Ты же любил её.

– Я всегда буду помнить, – ответил Роман, и в его голосе прозвучала такая горечь, что Аля вздрогнула. – И ты тоже не забывай. И не делай так никогда.

Их взгляды встретились – её растерянный и его отрешённый, но полный какой-то давней, глубокой боли. В этот момент между ними словно проскочила искра понимания, молчаливого соучастия в общей тайне.

Аля заметила, как нервно дергается мышца на щеке, как пальцы сжимаются в кулаки и разжимаются. В нем было столько сдерживаемой силы, столько невысказанного горя, что Аля невольно отступила на шаг, чувствуя себя слишком маленькой, слишком незначительной перед лицом такой боли.

Она кивнула, сжимая шарф в руке. Что-то в словах Романа заставило её задуматься. «Не делай так никогда».

О чем он? О самоубийстве? О Ткани Снов? Об Агате?

Аля повернулась и пошла прочь, испытывая странную отрешенность от происходящего. Мир вокруг становился размытым, нечетким, словно она смотрела на него сквозь запотевшее стекло. Звуки приглушались, цвета тускнели. Дереализация – так, кажется, называла это Агата в какой-то из своих статей.

Шаги по мокрому асфальту, капли дождя на лице, холодный ветер, пробирающийся под куртку – всё это ощущалось словно через слой ваты. Нереальное. Ненастоящее.

– Аля…

Голос Романа – негромкий, почти потерявшийся в шуме дождя – догнал её, но она не обернулась. Не заметила, что он впервые назвал её по имени. Не поняла, что в этом оклике таилось что-то важное, что-то, способное изменить всё.

Аля брела по знакомым улицам, не разбирая дороги. Обшарпанные хрущевки с выцветшими балконами, серые панельки с облупившейся штукатуркой, однообразные дворы, где на пожухлой траве стояли старые автомобили – всё это сливалось в унылую картину городской окраины. Ветер доносил запахи влажной пыли, прелых листьев и чего-то горького, химического.

Она свернула во двор одной из пятиэтажек – старый двор с облезлыми скамейками, где всегда сидели пенсионеры, с жестяной горкой, изъеденной коррозией, и качелями, проржавевшими до оранжевого цвета. Асфальт пестрел детскими рисунками, почти стертыми недавним дождем, а рядом с подъездом торчали покосившиеся железные столбики с натянутыми между ними бельевыми веревками.

Качели. Два потрескавшихся деревянных сиденья на ржавых цепях. Она опустилась на одно из них, все еще сжимая в руке шарф Полины. Мокрая от дождя доска неприятно холодила через тонкую ткань брюк. Пахло мокрым деревом, ржавчиной и мылом от шарфа.

Что-то в этих качелях, в их скрипе, в их унылом покачивании на ветру вдруг всколыхнуло в ней воспоминания, поднявшееся из глубин памяти, как пузырьки воздуха со дна темного озера. Она бывала здесь раньше. Часто. Очень давно.

Аля легонько оттолкнулась ногами от земли, и качели скрипнули, будто жалуясь. И этот звук был таким знакомым, таким родным… Он отозвался где-то глубоко внутри, задев давно молчавшую струну.

Бабушка. Конечно. Бабушка жила здесь, в этой панельке с облупившейся краской и вечно неработающим лифтом, с подъездом, пропахшим кошками и жареной картошкой. Алю приводили к ней каждые выходные, пока бабушка была жива. И они всегда, в любую погоду, даже зимой, выходили на эти качели. Бабушка подталкивала её, разгоняя качели, и пела тихие, протяжные песни своего детства.

– Выше, бабушка, выше! Я хочу до неба долететь! – тонкий голосок маленькой Али дрожал от восторга и предвкушения.

– Ишь ты, егоза! Давай до облачка для начала, а потом уже и до неба доберемся! – бабушка тепло засмеялась, подтолкнув качели шершавыми руками.

Аля закрыла глаза, позволяя воспоминаниям окутать её, как теплое одеяло. Запах бабушкиных духов – простой, сладковатый, немного похожий на ваниль с корицей, дешевый, как все советские ароматы, но такой родной. Чуть морщинистые руки с выступающими венами, и шершавыми, как наждак, ладонями. Серый пуховый платок, всегда пахнущий нафталином после зимнего хранения, с аккуратно выложенной бахромой.

«Мое солнышко, моя звездочка», – так называла её бабушка, когда они пили чай с вареньем на маленькой кухне, пропахшей свежими пирожками и сушеными травами.

Качели скрипели ритмично, убаюкивающе. Сквозь закрытые веки Аля ощутила, как последние лучи скудного октябрьского солнца прорвались через тучи и мягко коснулись лица, словно благословение давно ушедшей бабушки. Где-то вдалеке забренчала гитара – видимо, на лавочке у соседнего подъезда собрались местные подростки. Двор наполнился звуками вечера: хлопанье подъездных дверей, крики детей, возвращающихся из школы, гудки редких машин, лай соседской собаки. Кажется, жизнь продолжалась. Обычная, серая, монотонная жизнь провинциального городка, где никогда не происходило ничего примечательного.

Аля не приходила в этот двор ни разу после отъезда из Зимнеградска – за десять лет это место почти испарилось из её памяти, стало случайным мимолётным образом в тумане времени, прямо как Полина после смерти. Но сегодня ноги сами привели её сюда, к этим детским качелям, которые теперь казались такими маленькими.

Напротив, через двор, горели окна пятиэтажки. В одном из них женщина развешивала бельё на балконе, а другом мерцал голубоватый свет телевизора, а в третьем седой мужчина курил, высунувшись из форточки. Обычные люди. Обычные жизни.

Веки всё тяжелели, голова клонилась вниз. Руки, держащие цепи качелей, постепенно расслаблялись. Шарф Полины соскользнул на колени, но Аля не заметила этого. Она уже балансировала на грани сна и яви, проваливаясь в ту область сознания, где реальное смешивается с воображаемым.

Последней связной мыслью было: «Бабушка, я скучаю…»

А затем сон накрыл её мягким одеялом, унося прочь от скрипучих качелей, от промозглого октябрьского вечера, от всех забот и тревог.

***

Аля парила над миром. Не над серым, унылым городком с его панельками и ржавыми качелями, а над совершенно другой реальностью – яркой, насыщенной, сияющей.

Она сама была другой – высокой, стройной красавицей с длинными шелковистыми волосами, развевающимися в потоках тёплого ветра. Её кожа светилась изнутри, как от звёздного света, а тело, свободное от земного притяжения, двигалось с невероятной легкостью.

Внизу расстилался фантастический пейзаж: города из хрусталя и перламутра, леса с деревьями, переливающимися всеми оттенками радуги, реки с жидким серебром вместо воды. И всё это мерцало, пульсировало, дышало призрачной эфемерной жизнью.

Ткань Снов. Реальность желаний. Место, где всё возможно.

Аля летела, раскинув руки, упиваясь свободой и лёгкостью. Эйфория наполняла каждую клеточку её существа. Здесь не было боли, стыда, страха. Только полёт, только свобода, только радость.

Внизу мелькали сюрреалистические картины: часы, стекающие по склонам гор, как на полотнах Дали; лестницы, ведущие в никуда; двери, открывающиеся в пустоту и в то же время во всё сущее. Деревья с корнями, уходящими в небо. Птицы с человеческими лицами. Цветы с глазами в сердцевинах.

И во всём этом хаосе была своя гармония, своя логика. Логика сна. Логика подсознания, в которой символы важнее буквальных значений.

Цветок-глаз моргнул, когда Аля пролетала мимо, и ей показалось, что его радужка была такого же цвета, как у Полины. Птица с человеческим лицом запела голосом бабушки. Часы, стекающие по горам, отсчитывали не секунды, а сердцебиения.

Ощущение полета, невесомости, всемогущества опьяняло. Сознание Али расширялось, охватывая всё вокруг, сливаясь с каждым атомом этого странного мира.

«Это и есть настоящая свобода?» – подумала она, паря над серебряной рекой, в глубинах которой отражались все её несбывшиеся мечты.

И тут впереди, словно из воздуха, соткалось огромное зеркало в старинной раме. Оно висело прямо в пространстве, не опираясь ни на что, и поверхность его покрылась сетью трещин, как будто кто-то ударил по нему, но недостаточно сильно, чтобы разбить полностью.

Аля подлетела ближе. В зеркале отражалась она, парящая, совершенная, идеальная. Но из-за трещин образ фрагментировался, разбился на кусочки, и каждый кусочек словно жил своей жизнью. В одном осколке улыбались полные губы. В другом сверкали идеальные глаза. В третьем – блестели роскошные волосы.

И вдруг губы в зеркале зашевелились:

– Ты нарушила обещание, – произнесли они с горечью.

– Какое обещание? – Аля остановилась в воздухе, недоуменно глядя на свое фрагментированное отражение.

– Ты обещала, что придешь сюда навсегда, – отозвались глаза. – Ты обещала, что оставишь ту жалкую реальность.

– Я не… я не помню…

– Ты обманула нас, – волосы отражения зашевелились, как живые. – Ты предала свой идеальный образ.

Аля отшатнулась, чувствуя, как эйфория сменяется страхом. Зеркало словно притягивало её, хотело поглотить, затянуть внутрь себя.

– Я не обещала! – выкрикнула она, пытаясь отлететь от зеркала, но невидимая сила удерживала её на месте.

И вдруг сквозь хор голосов, обвиняющих её отовсюду, прорезался другой – знакомый, глубокий, музыкальный.

– Аля!

Этот голос звучал откуда-то извне, не из зеркала, а словно из далёкой реальности, пробиваясь сквозь сон.

– Ноктюрн? – Аля обернулась, ища источник голоса, и на мгновение увидела его – загадочную фигуру, окутанную тенями, с глазами цвета летнего неба.

– Аля! – снова позвал он, протягивая к ней руку.

– Ноктюрн! – закричала она, пытаясь дотянуться до него.

Но в этот момент зеркало позади неё взорвалось, осыпая её дождем острых фрагментов. В каждом – её отражение, её идеальный образ, обвиняющий, зовущий, манящий. Какофония звуков заглушила голос Ноктюрна.

Идеальные образы кружили вокруг, как стая хищных птиц, всё ближе, всё теснее, врезаясь в кожу, вгрызаясь в плоть, пытаясь проникнуть внутрь…

***

Аля упала с качелей на мокрую землю, больно ударившись плечом и локтем. Сердце колотилось как безумное, дыхание сбивалось, а всё тело покрылось холодным потом.

Сон. Это был просто сон.

Но ощущение падения, ужаса, погони оставалось настолько реальным, что она до сих пор дрожала. Она ушибла ладони о гравий дорожки, и теперь тонкие струйки крови бежали по запястьям, смешиваясь с дождевой водой.

Боль от ссадин была острой, настоящей, но куда больше пугало другое чувство: нарастающая паника, ощущение, что миры смешиваются, реальности наползают друг на друга, как слои прозрачной ткани, и сквозь одну просвечивает другая.

Аля с ужасом смотрела на свои руки – они казались чужими, слишком большими, неуклюжими, толстыми. Она чувствовала, как её тело становится более массивным, тяжелым, будто кто-то накачивает её воздухом, как воздушный шар.

Блуза, еще недавно свободная, теперь натягивалась на груди и животе. Брюки врезались в тело, оставляя болезненные следы. Лицо стало горячим, отекшим, как после длительного плача.

«Нет, нет, нет! Это не могло происходить на самом деле!»

Аля прижала окровавленные ладони к лицу и почувствовала, как пальцы утопают в мягкой, рыхлой плоти щек. Её красивые скулы исчезли, подбородок расплылся, превратившись в бесформенный кусок жира.

Она вскочила на ноги, шатаясь от ужаса и дезориентации, и побежала к ближайшей луже, чтобы взглянуть на своё отражение. Увиденное заставило её закричать – из мутной воды на неё смотрело чудовище. Бледное, опухшее лицо, маленькие глазки, тонущие в жировых складках, огромные щеки, уродливый нос.

«Нет, нет, это не я!» – кричал её разум, но чудовище в луже повторяло каждое её движение, каждый жест отчаяния.

Страх был таким сильным, что Аля почувствовала, как немеют руки, как сердце сжимается от боли, как воздух отказывается поступать в легкие. Её тело, казалось, всё еще продолжало расти, наливаться жиром, становиться всё более уродливым, тяжелым и неповоротливым, как у глубоководного существа, вытащенного на поверхность.

Реальность вокруг менялась вместе с ней – цвета выглядели яркими и неестественными, звуки искажались, доносясь то слишком громко, то едва слышно. Предметы то приближались, становясь огромными, то отдалялись, превращаясь в крошечные точки.

Аля упала на колени, хватая ртом воздух. Её сознание раскалывалось, как-то зеркало во сне, и каждый осколок отражал разные версии реальности: вот она снова на Ткани Снов, летит над серебряными реками; вот она в классе, и все смеются над ней; вот она наедине с Полиной, глотающей таблетки.

Фрагменты разных реальностей кружились в её голове, как в калейдоскопе. Настоящее, прошлое, возможное будущее – всё смешалось, всё потеряло чёткость и структуру.

Через эту какофонию образов и звуков пробивался один настойчивый вопрос: что настоящее? Где правда? Какая из реальностей истинная?

И самый страшный вопрос: кто она на самом деле? Та красивая девушка, парящая над Тканью Снов? Или это чудовище с опухшим лицом, отражающееся в луже?

Аля закрыла глаза, пытаясь отгородиться от кошмара, но даже сквозь закрытые веки она видела, как демонические силы тянут к ней свои когтистые руки.

«Ты нарушила обещание», – шептали они.

«Ты предала нас».

И где-то сквозь весь этот ужас снова звучал голос Ноктюрна, зовущий её по имени, пытающийся пробиться сквозь стену страха и отчаяния.

Но Аля уже не могла ответить. Её сознание, раздробленное, как-то зеркало, больше не могло собраться воедино. Реальности смешались, границы истончились.

И в этом хаосе образов, звуков и ощущений Аля потерялась, не зная больше, кто она на самом деле, и существует ли вообще та реальность, которую она считала своей.

Глава 16. Прядильщица Снов

– Александра, ты слышала новость? – От голоса Астры, прозвучавшего прямо над ухом, и резкого аромата фиалок Аля невольно вздрогнула.

Медленно повернулась. Астра улыбнулась, но уголки ее губ не дрогнули, будто застыли в идеальной форме. Ее призрачные пальцы, холодные и слегка влажные, как стекло после дождя, коснулись Алиной руки, оставив на коже легкое покалывание.

– Говорят, сегодня придет сама Прядильщица Снов, – в ее глазах вспыхнули крошечные искорки.

По спине Али пробежали мурашки. Она вспомнила свой первый визит сюда – как дрожала от страха, глядя на этих прекрасных, но таких чужих существ. Теперь они стали ей роднее, чем люди в реальном мире. Роднее, чем мама, вечно обесценивающая ее проблемы. Роднее, чем одноклассники и их издёвки.

«Забавно».

– Это большая честь, да? – спросила Аля, содрогнувшись от потусторонней мелодичности и в собственном голосе: раньше она не замечала этого изменения.

Роза, хрупкая блондинка в платье цвета первого снега, с которой Аля познакомилась на балу, наклонилась вперед. Её бледно-голубые глаза напоминали осколки льда, но взгляд согревал. От нее исходил аромат древней библиотеки – пыльный, сладковатый, с нотками старого пергамента.

– Огромная честь, – прошептала Роза, нервно перебирая пальцами край скатерти. – Она так редко появляется на наших собраниях. Обычно Прядильщица занята своим искусством – плетет нити снов, создает нашу реальность.

Аля взглянула на свои руки – тонкие, с изящными пальцами и аккуратными ногтями, покрытыми лаком цвета жемчуга, и мягкими светящимися узорами из лунных красок, которые ей несколько ночей назад нарисовал Ноктюрн – узоры снова проявились, как только она опять перенеслась в дворец, и здесь это не показалось ей странным.

Она сжала кулаки, но даже в этом движении не осталось ни капли привычного напряжения – только плавная, отточенная грация.

– Я так счастлива быть здесь, с вами, – голос Али дрогнул. – В реальном мире я никогда… – она замолчала, проглотив комок в горле.

«Никогда не сидела за общим столом. Никогда не смеялась вместе со всеми. Только пряталась в тени, как забитый зверек».

– Все мы были одиноки там, – Астра словно прочитала ее мысли. Ее пальцы снова коснулись Алиной руки, на этот раз сильнее, почти болезненно. – Все мы искали место, где сможем быть собой. Настоящими собой.

Аля подняла глаза и увидела свое отражение в хрустальном бокале – идеальные черты лица, высокие скулы, губы, полные и ровные, без трещин и шелушения.

– Разве это настоящая я? – голос прозвучал неуверенно даже в этом совершенном теле.

Роза внезапно сжала её руку так сильно, что костяшки пальцев хрустнули под этим ледяным давлением. Боль пронзила запястье острой иглой, но через секунду исчезла – будто её нервные окончания уже начали перестраиваться под новые, совершенные параметры. Глаза блондинки потемнели, зрачки расширились и поглотили бледно-голубую радужку, пока не стали двумя бездонными колодцами.

– А кто сказал, что твоя настоящая сущность – та, уродливая оболочка? – голос Розы зазвенел, как разбитый хрусталь, губы растянулись в улыбке, но уголки рта оставались неестественно неподвижными, будто приклеенными. – Может, настоящая ты – именно эта, прекрасная? А тот мир просто исказил тебя, запер твою душу в теле, которое тебя недостойно?

Аля машинально осмотрела свои руки – гладкие, безупречные. Сжала пальцы, ожидая привычного приступа тошноты при воспоминаниях о своём старом теле, но вместо этого ощутила лишь лёгкое головокружение.

«Разве это плохо – забыть?» – пронеслось в голове.

«Зачем думать о том, болезненном мире, когда я здесь, в месте, где все совершенно?»