Прядильщица Снов

– Найди классного руководителя!

Она нашла Марию Сергеевну в учительской – небольшой комнате, заставленной старыми шкафами с пожелтевшими от времени книгами и папками. Воздух там всегда казался затхлым, с примесью табачного дыма (хотя курить в школе запрещалось) и дешёвого кофе из автомата в углу.

Классная руководительница сидела за общим столом, проверяя тетради; стопка исписанных неровным почерком листов высилась перед ней маленькой горой.

– Мария Сергеевна, – голос Али дрожал, срывался, словно несмазанная дверная петля. – Там… там Полина…

Она что-то объяснила ей – Аля сама не помнила, что именно говорила. Образы, слова, фрагменты фраз складывались в бессмысленную мозаику. «Таблетки», «туалет», «кровь», «скорая» – отдельные слова вылетали изо рта, как испуганные птицы из клетки, бились о стены учительской, о книжные шкафы, о недоумевающие лица других преподавателей, случайно оказавшихся свидетелями этой сцены.

Она видела только, как менялось лицо учительницы – от удивления к тревоге, от тревоги к ужасу. Морщины на лбу Марии Сергеевны стали глубже, губы сжались в тонкую линию, а глаза расширились от ужаса.

– Господи, – в этом слове было столько отчаяния и бессилия, что Аля невольно поёжилась. – Господи, только не это.

Учительница вскочила, опрокинув стул. Ручка выпала из её руки на раскрытую тетрадь, оставив на чистой странице кроваво-красную кляксу. Остальные учителя засуетились, загудели встревоженным ульем, задавая вопросы, на которые никто не отвечал.

А потом Мария Сергеевна бежала по коридору, а Аля брела за ней – всё так же сжимая шарф, всё так же в странном, отрешённом состоянии, словно душа отделилась от тела и наблюдала за происходящим со стороны. Звуки доносились приглушённо, как сквозь толщу воды. Цвета казались тусклыми, размытыми; палитра Зимнеградска, города, который, казалось, всегда существовал в режиме пасмурного дня, сейчас стала ещё более блёклой, почти монохромной.

Когда они вернулись к туалету, уже прибыла скорая помощь. Люди в белых халатах – двое мужчин и женщина средних лет – суетились над Полиной; её уложили на пол, предварительно постелив одноразовую простыню. Один из врачей делал ей искусственное дыхание – ритмичные движения, вдох-выдох, вдох-выдох. Другой доставал ампулы из чемоданчика – тонкие стеклянные пробирки с прозрачной жидкостью внутри. Третий накладывал жгуты на руки, чтобы найти вену для капельницы.

Рядом стояла школьная уборщица. На её рабочем халате расплылись тёмные пятна; лицо побелело, словно присыпанное мукой, глаза расширились, взгляд стал отсутствующим, а губы шевелились в беззвучной молитве.

– Как она? – голос Марии Сергеевны дрожал, срывался.

Женщина-врач коротко покачала головой, не отрываясь от работы.

– Состояние тяжёлое. Большая доза. Внутреннее кровотечение, возможен отёк лёгких.

Короткие, рубленые фразы ударами ножа отзывались болью в сердце Али. Она стояла в дверях, не в силах оторвать взгляд от Полины, распростёртой на полу школьного туалета, как сломанная кукла, которую небрежно отбросил жестокий ребёнок.

Её лицо, её тело, казавшееся Але воплощением совершенства, сейчас выглядели чужими, неестественными. Глаза были закрыты, но веки подрагивали, словно ей снился кошмар. Губы – синюшные, потрескавшиеся, с пеной в уголках. Кожа – бледная, почти прозрачная, с мраморной сеткой вен на висках и шее.

«И ради чего? Ради призрачной надежды на что-то лучшее за гранью этого мира? Что смерть – это не конец, а просто… дверь? Дверь на Ткань Снов, куда её проведёт загадочная Агата с её странными глазами и гипнотическим голосом?»

Врачи аккуратно погрузили Полину на носилки, пристегнули ремнями, подключили капельницу, надели кислородную маску. Её тело выглядело таким безвольным и бесплотным, словно оттуда ушла вся жизненная сила.

Один из медиков – худощавый мужчина с заметной щетиной и усталыми кругами под глазами – что-то говорил директрисе, тоже прибежавшей на шум. Какие-то медицинские термины, фразы о состоянии, о шансах, о необходимых процедурах.

Аля не вслушивалась в слова. Они омывали её, как волны, но не проникали в сознание. Она смотрела на лицо Полины – восково-белое, с заострившимися чертами, будто уже не из этого мира.

«Пожалуйста», – мысленно просила Аля, сама не зная кого – Бога, в которого не верила; Вселенную, которая не слышит; Судьбу, которая не прощает ошибок. – «Пожалуйста, пусть она выживет. Пусть это будет не так. Не так всё должно заканчиваться».

Слова складывались в безмолвную молитву, неумелую, неуклюжую, но идущую из самой глубины души. Слова-мольба, слова-заклинание, слова-обещание.

«Я не буду прыгать. Я останусь. Только пусть она выживет».

Полину вынесли из школы, погрузили в машину с красными крестами на боках, с мигалками на крыше, с особым запахом медикаментов, который всегда ассоциируется с болью, страхом, надеждой.

Двери захлопнулись с глухим стуком; от пронзительного, тревожного звука сирены у Али заложило уши.

И всё. Полина Лунёва исчезла. Может быть, навсегда.

Машина скорой помощи растворилась в сыром тумане, окутавшем улицы Зимнеградска. Только красные отблески мигалок ещё какое-то время мерцали в октябрьской мгле, словно прощальный сигнал из другого мира.

***

Звонок на следующий урок уже прозвенел, но Аля не пошла в класс. Какой смысл сидеть на математике после случившегося с Полиной? Цифры, формулы, уравнения – всё это выглядело таким бессмысленным и незначительным перед лицом смерти. Или почти-смерти? Она не знала, выживет ли Полина, но почему-то уже думала о ней в прошедшем времени. И завидовала одноклассникам, которые спокойно учились в тот момент и находились в наивном неведении.

Она вернулась в тот же туалет – теперь пустой, с тяжёлым, удушливым запахом хлорки, не способными полностью перебить запахи следы случившейся трагедии. От тревожного, неровного мерцания лампы на потолке рябило в глазах и болела голова.

Злосчастная кабинка осталась открытой – как незашитая рана. На полу – следы воды, остатки бумажных полотенец, которыми наспех пытались что-то вытереть. Маленькие бумажные комочки напоминали озёрную пену, прибитую к берегу волнами. Под одним из них Аля заметила бледно-розовое пятно, не оттёртое до конца.

Приглушённый свет из окна падал на всё это скудными, тусклыми потоками, создавая причудливую игру теней. Зимнеградское небо, всегда затянутое облаками, сейчас стало почти чёрным – надвигалась гроза, первые раскаты грома уже доносились издалека рычанием огромного зверя.

Аля подошла к раковине и включила воду. Старый кран недовольно скрипнул, выпуская сначала тонкую струйку ржавой жидкости, а затем – полноценный поток относительно чистой воды. Прозрачная струя ударилась о белую керамику, смывая невидимые пятна.

В шуме воды Але чудились голоса – тихие, неразборчивые, словно кто-то шептал ей что-то важное, но слов было не разобрать. Она тряхнула головой, отгоняя наваждение. Просто шум воды. Просто игра воображения, измученного стрессом и потрясениями сегодняшнего дня.

Потом, медленно, почти ритуально, она поднесла шарф Полины к воде. Мягкая ткань потемнела, приняла грязновато-жёлтый, почти ржавый оттенок, а высокопарная надпись выглядела болезненной насмешкой.

Кровь. Рвота. Пот. Слёзы. Всё смешалось на этом куске ткани – всё, что осталось от Полины Лунёвой. Полины, которая ещё утром была недосягаемой богиней школы, а сейчас лежала под капельницей между жизнью и смертью. Такого же сломленного человека, как и сама Аля.

Она начала осторожно промывать шарф дешевым хозяйственным мылом, стараясь не повредить нежную ткань. Она всё ещё не до конца осознавала произошедшее, всё ещё чувствовала себя внутри кошмарного сна.

Но холодная вода, обжигающая кожу, была слишком реальной для сна. И шарф в её руках выглядел слишком материальным, слишком… настоящим. Она чувствовала каждое волокно ткани под пальцами, каждый стежок, каждый узелок.

Вода окрашивалась – сначала слегка розовой от крови, потом желтоватой от желчи, потом снова прозрачной. Розовые облака расходились по белой поверхности раковины, закручивались спиралями, таяли, исчезали. Будто вся жизнь Полины Лунёвой – её боль, её страдания, её тайные страхи – смывались вместе с этой водой, утекали в канализацию, исчезали навсегда.

Аля выжала шарф, встряхнула его. Несколько капель упали на её лицо, на руки – тёплые, почти горячие, хотя вода из крана была ледяной. Она не вытерла их – позволила им стечь по коже, впитаться. Эта вода касалась Полины. Может быть, последнее, что касалось живой Полины.

«Помни меня», – сказала она. Но что это значило?

Шарф в руках Али был мокрым, но чистым – золотистым, как и раньше, с той же странной надписью. Но что-то в нём изменилось. Аля не могла объяснить это, но чувствовала всем своим существом.

Аля дрожащими руками сложила влажный шарф и аккуратно убрала его в свой рюкзак, стараясь не помять.

Почему она так бережно обращалась с этой вещью? Почему ей казалось, что это важно – сохранить этот кусок ткани, принадлежавший девушке, которую она всегда ненавидела?

Может быть, потому, что шарф был последним, что связывало Полину с этим миром?

Внезапно Аля почувствовала прилив ярости – обжигающей, почти болезненной. Она ударила кулаком по раковине, не обращая внимания на боль в костяшках пальцев. Злость была направлена не на Агату, не на Полину, не на жестокий мир, который вынуждал подростков искать выход в смерти.

Злость на саму себя. Она поверила в сказку о лёгком пути. Подумала, что можно просто перепрыгнуть из одной реальности в другую, не заплатив настоящую цену. За то, что проявила себя такой… слабой. Такой доверчивой. Готовой принять любую ложь ради мнимого преображения.

Но сегодня она не прыгнет с моста. Сегодня она останется здесь – в этом сложном, жестоком, но реальном мире. Хотя бы ещё на один день.

Для начала этого достаточно.

***

Аля не помнила, как добралась домой. Её ноги словно сами несли её по знакомым улицам, которые сейчас выглядели чужими, как из кошмарного сна.

Дождь усилился, превратившись из мелкой мороси в настоящий ливень. Тяжёлые капли колотили по плечам, заливали лицо, стекали за воротник, заставляя ёжиться от холода. Но Аля едва замечала это. Физический дискомфорт был ничем по сравнению с тем, что творилось в её душе.

В голове крутились одни и те же мысли, одни и те же образы – бледное лицо Полины, её дрожащие руки, рвота, кровь, расширенные зрачки, полные ужаса умирания.

И другие образы – более давние, но не менее яркие. Агата с её гипнотическим голосом, который проникал под кожу, в самую душу, и заставлял верить каждому слову. Агата, которая показала ей Ткань Снов – мир, где всё возможно, где нет боли, нет страданий, нет ограничений.

Мир, где можно остаться навсегда, только умерев в этом.

Да, возможно, Ткань Снов существовала. Да, возможно, там всё действительно было прекрасно, идеально, свободно. Но путь туда вёл не через волшебную дверь, не через портал из детской сказки.

Путь туда – через кровь, боль, агонию умирающего тела, через ужас в глазах тех, кто остаётся.

***

Дома никого не было – родители ещё не пришли с работы. Её встретила только тишина – тяжёлая, гнетущая, словно ещё один свидетель произошедшего.

Аля бросила мокрую куртку на пол в прихожей, не заботясь о луже на линолеуме, за которую мама потом будет ругаться. Сейчас это казалось таким незначительным. Таким мелким. Подумаешь, лужа. Подумаешь, мамины упрёки. Всё это было жизнью – настоящей, реальной жизнью, с её маленькими проблемами и маленькими радостями.

Она прошла в свою комнату и упала на кровать, не раздеваясь. Мокрая одежда холодила кожу, но ей было всё равно.

Сил не осталось. Вообще никаких.

Случайно она посмотрела на пустующее место на стене над кроватью, где висел портрет с идеальным образом. Теперь он покоился в сумке и ожидал её смертного часа: Аля собиралась прыгнуть с моста вместе с ключом.

Что это было на самом деле? Образ её лучшей версии? Или приманка, наживка, на которую Агата ловила таких отчаявшихся подростков, как она сама?

Агата сказала, что это – своего рода проводник между мирами. Ключ к Ткани Снов. Способ закрепить связь, сделать переходы более реальными.

А ещё – способ остаться там после смерти.

Но сегодня… сегодня Аля не хотела туда возвращаться. Не желала видеть иллюзорный мир, который, возможно, был просто ловушкой. Не хотела даже встречаться с Ноктюрном: теперь романтические чувства к собственной иллюзии казались ей чем-то жутким, ненастоящим, эфемерным, как всё на Ткани Снов.

Что, если таких, как они с Полиной, было много? Запутавшихся, одиноких, ненавидящих себя подростков, возомнивших красивую сказку о другом мире единственным выходом? Что, если Агата собирала их, как коллекционер – редкие марки? Что, если она… питалась их душами?

– Остановись, – сказала себе Аля, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее от этих мыслей. – Ты становишься параноиком. Агата – просто психолог. Возможно, не очень хороший, возможно, с сомнительными методами, но всё же… человек. Не монстр из фильма ужасов.

И всё же… Ткань Снов. Странные сеансы с погружением в транс, её перевоплощение, Ноктюрн, так похожий на Романа. Всё это было… не совсем нормальным. Не совсем реальным.

Или, может быть, наоборот – слишком реальным? Настолько, что обычный человеческий разум отказывался это воспринимать, цепляясь за привычную, понятную реальность, где нет места магии, порталам и существам из других измерений?

Аля решительно встала, подошла к рюкзаку и достала оттуда всё ещё влажный шарф Полины. Затем положила его на тумбочку, а рисунок с собственным идеальным образом убрала подальше, в ящик стола.

«Пусть остаётся там. Пусть не влияет на мои сны».

Пусть не зовёт в мир, который, возможно, был не раем, а ловушкой.

Сегодня ночью она хотела спать без сновидений. Без Агаты. Без Ткани Снов. Просто… спать. Как обычный человек. Как живой человек.

Не дождавшись, пока родители придут с работы, она легла в постель, накрылась одеялом с головой, закрыла глаза. Через мокрую одежду холод проникал в самые кости, заставляя дрожать, но у неё не было сил переодеться и даже просто встать.

За окном продолжал барабанить дождь – тяжёлый, монотонный звук, как будто кто-то настойчиво стучал в окно, требуя впустить. Ветер выл в щелях оконной рамы, создавая тоскливую, жуткую мелодию. Где-то вдалеке прогремел гром – словно небо раскололось пополам, как треснувшее зеркало.

«Не хочу на Ткань Снов. Хочу обычных снов. Или вообще никаких».

Эта мысль стала последней чёткой вспышкой сознания перед погружением во тьму. Не ту привычную, обволакивающую темноту предсонья, а что-то более плотное и осязаемое. Словно её с головой накрыли тяжёлым бархатным покрывалом, отсекая от мира, от звуков, от воздуха.

Аля поняла, что что-то не так, ещё до того, как открыла глаза. Изменился воздух – стал затхлым, с запахом сырости и старого дерева. Так пахнет музей или заброшенный особняк – пространство, где время течёт иначе, где пыль веков оседает на поверхностях, создавая почти осязаемый слой истории.

И звуки – не привычный шум машин за окном, не тиканье часов на кухне, не постукивание капель дождя по подоконнику, а… тишина. Абсолютная, гробовая тишина дышала, пульсировала вокруг неё. В такой тишине слышен даже самый тихий шёпот крови в венах, даже самый слабый шорох ресниц по подушке.

Она открыла глаза и увидела бесконечный зал с зеркалами. Тот самый зал, где она оказывалась во время сеансов с Агатой. Самое пугающее место, одновременно дарующее ей надежду.

Потолок, терявшийся в высоте, теперь покрылся паутиной – не обычной, серой и пыльной, а тонкой, серебристой, похожей на причудливые кружева. В промежутках между нитями мерцали крошечные огоньки – то ли пойманные в ловушку светлячки, то ли крошечные звёзды, упавшие с небосвода. Они мигали неровным, тревожным светом, создавали иллюзию движения, словно сама ткань пространства колыхалась от невидимого ветра.

Аля посмотрела на свои руки и сразу поняла, что была в своём идеальном образе – том самом, который нарисовала на портрете под впечатлением от статьи Агаты. Знакомое изумрудное платье переливалось в редких лучах фосфорисцирующего света.

Сделав шаг вперёд, Аля заметила, что все её отражения в зеркалах повторяют движение с секундной задержкой. Это было жутко: за каждым стеклом стоял её двойник, имитирующий её движения, но не совсем точно.

От пола веяло неживым, могильным холодом. При каждом шаге от него расходились круги – словно она шла по поверхности воды, а не твёрдого материала.

– Что происходит? – прошептала она. Её голос эхом разнёсся по пустой комнате, многократно отражённый и искажённый. Не один голос, а хор, звучащий чуть вразнобой.

– Почему я здесь?

Последние слова утонули в эхе, отразились от зеркал и вернулись к ней змеиным шёпотом:

– Здесссссь… здессссь… здессссь…

– Потому что ты нарушила обещание.

Голос раздался отовсюду – низкий, с лёгкой хрипотцой, одновременно знакомый и чужой. Словно кто-то говорил через ткань, воду или границу миров.

Аля обернулась, но вокруг – только зеркала.

И вдруг она заметила, что одно из отражений изменилось. Это была идеальная версия Али, но в её лице, в глазах что-то не так. Она смотрела прямо на Алю, но не повторяла её движений, а глядела с хищным интересом, который не имел ничего общего с человеческими эмоциями.

Её глаза были не зелёными, а золотистыми, с вертикальными зрачками. В полумраке они излучали холодное сияние.

– Ты дала обещание, – теперь Але показалось, что это кто-то за гранью использовал отражение как марионетку. – Ты обещала стать мной. Навсегда.

Воздух в зале зеркал сделался плотным и тяжёлым, словно пропитался невидимыми частицами ужаса и отчаяния. Каждый вздох давался с трудом, будто лёгкие не принимали этот странный, чуждый воздух.

Аля отпрянула, ощущая, как страх ледяными пальцами сдавливает горло. Это был не обычный страх перед чем-то конкретным, а первобытный ужас перед неведомой, запредельной угрозой, которая существовала вопреки всему.

– Я… – она запнулась, не зная, что сказать. Голос срывался, превращаясь в хрип. По спине скатилась капля холодного пота, оставляя за собой влажную дорожку. – Я передумала. Я не уверена, что хочу…

– Передумала?! – отражение исказилось от гнева, его черты заострились, глаза сузились до золотистых щелей. На мгновение Але показалось, что она видит не своё лицо, а что-то другое – нечеловеческое, чужое, древнее. Лицо существа, которое жило задолго до появления людей и будет жить после их исчезновения. – Ты не можешь передумать! Ты дала слово! Ты уже наполовину здесь!

С этими словами отражение подняло руку и прижало её к зеркалу изнутри. Поверхность стекла пошла рябью, словно потревоженная водная гладь. А затем – о ужас! – рука начала проходить сквозь неё. Тонкие, изящные пальцы с сиреневыми ногтями сначала казались полупрозрачными, но постепенно становились всё более материальными, плотными, настоящими.

Аля сделала ещё один шаг назад, пытаясь увеличить расстояние между собой и кошмарным видением, но спина упёрлась в холодное стекло ещё одного зеркала. Оно прогнулось под её весом и стало мягким, будто пыталось втянуть её внутрь. Волосы на затылке прилипли к поверхности, одежда начала срастаться с ней, сама её кожа превращалась в часть стекла.

– Нет! – вскрикнула она, отскакивая назад. Страх придал ей сил, и она буквально оторвала себя от поверхности зеркала, оставив на нём часть ткани своего платья и несколько рыжих волосков. – Я не хочу! Я хочу вернуться!

– Вернуться? – отражение рассмеялось, и этот смех заставил волосы на затылке Али встать дыбом. Не человеческий смех, а скорее жуткая пародия на него – словно кто-то, никогда не испытывавший искреннего веселья, имитировал его звуки. – Куда? В свою жалкую жизнь? В своё жалкое тело? Зачем? Посмотри на себя сейчас! Ты прекрасна! Ты идеальна! Ты всё, о чём мечтала!

Отражение снова изменилось. Теперь оно улыбалось, но улыбка смотрелась пугающей. Она казалась неестественной, слишком широкой и натянутой, как будто кто-то силой растягивал уголки рта. Зубы стали острее и длиннее, уже совсем не как у человека.

– Останься здесь, – голос отражения прозвучал мягче, соблазнительнее, как у искусителя из древних легенд. – Здесь ты можешь быть кем угодно. Делать что угодно. Никаких ограничений. Никаких страданий. Только… красота. Только… совершенство.

Отражение прижало ладони к зеркалу. Поверхность пошла волнами, как живая кожа под натиском. Зеркало начало растягиваться, выгибаясь в её сторону. Казалось, что существо внутри пытается прорвать тонкую преграду.

– Ты обещала! – прошипело эхо, словно сотни существ говорили одновременно. – Ты дала слово! Ты нарушила договор!

Алю всю охватил парализующий ужас – тот самый первобытный страх, который испытывали предки, сидя ночью у костра и слыша рычание хищников в темноте. Страх перед тем, что древнее человечества, что неподвластно человеческому разуму.

Но вместе с этим страхом пришло и другое чувство – гнев. Праведный, обжигающий гнев на существо, пытавшееся обмануть её, заманить, поймать в ловушку.

– Я ничего не обещала! – крикнула она, и её голос стал сильнее, увереннее. – Ты обманула меня! Ты показала мне только красивую сторону, только иллюзию!

При слове «иллюзия» всё пространство зала зеркал словно содрогнулось. Зеркала задрожали в своих рамах, некоторые пошли трещинами – тонкими, как паутина, расходящимися от центра к краям.

Существо за стеклом зашипело громче, яростнее. Его лицо теперь совсем не напоминало человеческое – оно было текучим, изменчивым, как будто состояло из дыма или тумана, принимающего разные формы.

– Ты цепляешься за свой жалкий мирок, за свои жалкие привязанности. Ты недостойна Ткани Снов! Ты недостойна… меня!

Последнее слово существо прорычало с такой яростью, что несколько зеркал лопнули, осыпаясь осколками. Но странным образом эти осколки не падали на пол – они зависали в воздухе, продолжая отражать Алю и существо.

– Хорошо, – прошептала она, ненавидя себя за эту слабость, но не видя другого выхода. – Я… я обещаю сделать это. Просто дай мне ещё немного времени.

Слова давались с трудом, будто каждое из них было тяжёлым камнем, который она тащила в гору. Голос звучал хрипло, надломленно, но в нём чувствовалась решимость – решимость выжить, вернуться, понять, что происходит.

Отражение расплылось в жуткой, неестественной улыбкой, обнажившей многочисленные зубы. Улыбке хищника, почуявшего кровь.

– Умная девочка, – повторил двойник, и его голос многослойным эхом отразился от поверхностей. – Ты вернёшься. Все возвращаются. Но все, кто однажды увидел Ткань Снов, становятся её частью. Рано или поздно.

Отражение протянуло руку – длинную, с паучьими пальцами, с серебряными когтями вместо ногтей – и коснулось лица Али. Ледяное прикосновение, как касание смерти, обжигало кожу и заставляло всё внутри неметь.

– А теперь… просыпайся.

Последнее слово она не произнесла, а выдохнула – словно выпустила его из самых глубин своего существа. И оно повисло в воздухе, разрастаясь, заполняя собой всё пространство зала зеркал, становясь материальным, почти осязаемым.

И зеркала вокруг взорвались, осыпая Алю миллионами острых осколков, которые вонзались в кожу, в глаза, в самую душу…

Глава 15. Фрагменты реальностей

Аля остановилась перед дверью класса, прижимая к груди шарф Полины – лёгкий, шелковый шарф с болезненно-ироничной надписью. Он пах остатками сладких духов, дешевым мылом, которым Аля вчера постирала его в школьном туалете, болью и смертью. Наверное, смертью – Аля искренне, всем раненым сердцем надеялась, что все обойдется.

Она вздохнула, ощущая, как сердце колотится о ребра – часто, больно, отчаянно. Так громко, что отдавалось в висках и мешало дышать. Она не решалась войти, будто если не пересечет этот порог времени, то сможет вернуться в момент до того, как Полина поднесла к губам пригоршню таблеток.

Школа жила своей жизнью – отовсюду слышались гулкие шаги, обрывки разговоров, смех, хлопанье дверей – всё это сливалось в единую какофонию жизни, звенящую и яркую. Но для Али эти звуки доносились словно сквозь толщу воды – приглушенные, искаженные, чужие. После вчерашнего ничто уже не казалось реальным.

«Сейчас. Нужно просто войти. Просто открыть дверь и все узнать».

Вчерашний день все еще представал перед ее глазами бесконечным уродливым кошмаром. Полина с таблетками в дрожащей руке. Полина с искаженным лицом. Полина, шепчущая: «Я хочу остаться там навсегда». Полина, скорчившаяся над унитазом в мучительной кровавой рвоте… Ткань Снов поглотила ее, а белая пена на губах стала прощальным занавесом.