Прядильщица Снов

Аля замерла, не веря собственным ушам. Полина Лунёва просила у неё прощения? Полина Лунёва признавала, что поступила плохо? И, что ещё более невероятно, – считала себя уродливой?

К горлу подступили непрошеные, неконтролируемые слёзы. Кто бы мог подумать, что Полина будет говорить с ней как с равной, что попросит прощения, как королева у нищенки?

– Я тоже ненавижу своё тело, – Аля с трудом сдержала нервный смешок, обнажая столь постыдную правду, – Бывает, что даже щипаю этот тупой жир до синяков.

Аля непроизвольно потёрла место на бедре, где под мешковатыми школьными брюками осталась созвездие фиолетово-жёлтых отметин. Доказательство её ежедневной войны с собственной плотью.

Полина молча слушала. В её глазах не было отвращения или насмешки – только понимание. Глубокое, искреннее понимание, от которого у Али вдруг перехватило дыхание.

– Мне казалось, что к тебе все относятся… хорошо, – продолжила Аля, не в силах остановить поток откровений. – Что твоя жизнь идеальна. Что у тебя есть всё, о чём я только мечтать могу – красота, популярность, внимание… заботливая семья.

Полина покачала головой, и её волосы, такие же гладкие и золотистые, как загадочный шарф с надписью на английском языке, мягко колыхнулись. На мгновение по губам пробежала горькая улыбка.

– Заботливая семья? – Полина издала короткий, лающий смешок без капли веселья. – С тех пор как отец ушёл, она меняет мужчин как перчатки. А я… я перестала для неё существовать.

В её голосе звучала такая боль, что у Али защемило сердце.

– Сейчас у неё новый – Дмитрий, такой… – Полина вдруг поёжилась, словно от холода, обхватила себя руками. По её телу прошла видимая дрожь. – Он смотрит на меня… ну, не так, как должен смотреть на дочь своей подруги.

Она не сказала больше ничего, но и не нужно было. К горлу Али подступила тошнота от одной только мысли о грязной правде, скрывающейся за этими словами. Что-то внутри неё рушилось с каждым словом Полины. Её представление о мире, о социальной иерархии, о «хороших» и «плохих» жизнях – всё это осыпалось карточным домиком.

– А я… – она запнулась, но потом решилась. Если уж говорить начистоту, то до конца. – Я решила пойти к психологу. Может быть, ты слышала об Агате? – Имя соскользнуло с губ легко, словно она произносила его тысячу раз. И одновременно странно – как заклинание на незнакомом языке. – Она… она показала мне другой мир. Ткань Снов.

Аля подняла глаза, ожидая увидеть в лице Полины недоумение или скептицизм. Ткань Снов – это звучало как название из фэнтезийной книги, как выдумка, как бред сумасшедшего.

Но вместо этого она увидела, как Полина вздрогнула. Как таблетки на её ладони замерли на полпути ко рту.

– Место, где я могу быть кем угодно, – продолжила Аля, чувствуя непривычное возбуждение, словно её несло течением, которому она не могла сопротивляться. – Красивой, уверенной, любимой. Нужно только… только сделать выбор. Шагнуть с моста. В другую реальность. Туда, где нет боли и отвержения. Туда, где я действительно живу, а не просто существую.

– Ткань Снов? – Полина замерла, и в её голосе послышалась болезненная надежда. – Ты знаешь о Ткани Снов?

В её взгляде мелькнула нездоровая, лихорадочная искра, а зрачки поглотили почти всю радужку. В этот момент она казалась одновременно очень юной и очень старой – как существо, повидавшее слишком много всего плохого на этом свете.

Аля кивнула, чувствуя, как по спине пробегает холодок. Странное совпадение – слишком странное, чтобы быть случайным. Словно сама судьба свела их в этом пустом классе, в этот дождливый день, на распутье между жизнью и смертью.

– Я… я занимаюсь с Агатой, – слова сами лились из её рта, хотя она не была уверена, что хочет делиться своим секретом, тайной дверцей в мир, где всё иначе, шансом на побег из серой, безрадостной реальности. – Каждую ночь я путешествую туда. На Ткань Снов.

Признание повисло в воздухе, как дымка, как туман, окутывающий очертания другого, лучшего мира.

– Там всё… иначе, – продолжила она, чувствуя, как её охватывает странное возбуждение, почти эйфория. – Там я не такая, как здесь. Я красивая, уверенная, талантливая. Меня любят и ценят. – Она подалась вперёд, глядя прямо в глаза Полины, ища в них понимание, отклик. – Там нет этого, – она обвела рукой вокруг, словно пытаясь охватить всю серость Зимнеградска, всю убогость их существования, всю бессмысленность их жизни.

Во взгляде Полины читался страх, понимание и, должно быть, голод. Не физический голод, от которого она так страдала, а голод души – жажда чего-то настоящего, чего-то большего, чем эта унылая, болезненная реальность.

– Я собираюсь… переместиться туда навсегда, – Щёки Али вспыхнули от этого признания. Никогда раньше она не произносила эти слова вслух. Они жили внутри неё, как семена, и ждали своего часа, чтобы пробиться на поверхность. – Сегодня вечером. С моста.

Она замолчала, ожидая… Осуждения? Недоверия? Насмешки? Ведь собственные слова звучали безумно даже для неё самой. Сумасшедшие фантазии отчаявшейся девушки, готовой поверить в любую сказку, лишь бы сбежать от реальности.

Но Полина медленно кивнула, словно всё это было совершенно естественно и логично. Словно они говорили о поездке в соседний город, а не о смерти.

– Тогда ты меня понимаешь, – её голос прозвучал почти нежно – как далёкая музыка, доносящаяся из приоткрытого окна в летний вечер. – Ты единственная, кто действительно понимает.

Полина взяла руку Али в свою – тонкие, изящные пальцы с идеальным маникюром легли на её неухоженную, обветренную ладонь. В этом лёгком, почти невесомом прикосновении было столько доверия, столько уязвимости, что у Али перехватило дыхание.

И прежде чем она успела что-то ответить, Полина вдруг выпрямилась, словно приняв важное решение. Её лицо исказилось смесью решимости и покоя, почти умиротворения. Так, наверное, выглядят мученики перед казнью, смирившиеся со своей судьбой и даже принявшие её.

Одним плавным движением она запрокинула голову и отправила в рот оставшиеся таблетки – белый водопад исчез между бледных губ. Глоток, тяжёлое сглатывание – и всё.

– Я выбираю свой путь на Ткань Снов, – прошептала она уже немного невнятно, словно издалека. – Встретимся там, Аля. Я буду ждать тебя.

Аля замерла, не в силах пошевелиться. Внутри неё разразилась буря противоречивых эмоций. С одной стороны – логичная часть её сознания кричала, что нужно немедленно позвать на помощь, вызвать скорую, заставить Полину избавиться от таблеток. Что происходящее – безумие, настоящее, жуткое безумие.

Она видела, как зрачки Полины расширяются ещё больше, почти вытесняя радужку. Как её движения становятся медленнее, тяжелее. Как веки начинают опускаться, словно ей вдруг стало невыносимо трудно держать глаза открытыми.

С другой стороны – если Ткань Снов реальна, если Агата не лгала… Тогда Полина просто выбрала другой путь к той же цели. Таблетки вместо прыжка с моста. Но суть та же – переход в лучший мир без боли и отвержения. Туда, где Полина, наконец, перестанет бояться каждого кусочка пищи и ненавидеть своё отражение. Где Аля не будет больше невидимкой, серой незаметной тенью.

Аля смотрела, как тонкие пальцы Полины безвольно разжимаются, роняя пустой пузырёк на пол. Стеклянный флакон покатился по линолеуму, едва слышно позвякивая – тоненькая, хрупкая мелодия напоминала последние ноты колыбельной.

«Но разве можно так? Разве можно просто… взять и уйти? Разве это не предательство – бросить семью, друзей, весь мир? И что, если Агата всё-таки обманывает? Что, если смерть – это просто смерть, и ничего больше?»

«Страшно», – подумала Аля, ощущая, как к горлу подкатывает тошнота. – «Мне так страшно».

Время словно замерло, растянулось, как резиновая лента. Сердце стучало где-то в висках – громко, неровно, отсчитывая секунды, которые оставались у Полины. Часы на стене смотрели чёрной дырой циферблата, механический маятник качался из стороны в сторону с безжалостной методичностью.

Аля вдруг вспомнила, как душным июльским вечером вместе с семьёй гуляла в Зимнеградском парке, недалеко от набережной Зимницы. Бабушка подарила ей воздушный шарик, но Аля случайно выпустила его, и он устремился ввысь, становясь всё меньше и меньше, пока наконец не превратился в крошечную точку на фоне закатного неба. Маленькая Алечка долго плакала, а бабушка говорила ей, что шарик полетел на небо, к другим шарикам, где ему будет лучше.

Полетел на небо… Будет лучше…

Слова, которыми взрослые так часто успокаивают детей, говоря о смерти. Эвфемизмы, метафоры – всё, чтобы не утаить ужасную правду: смерть – это конец, навсегда, без возврата.

Или нет?

Смотреть, как кто-то умирает на твоих глазах, зная, что можешь помочь, но не помогая – разве это не делало её соучастницей? Разве это не… убийство?

Дрожь прошла по телу Али от этой мысли. Она вспомнила, как ходила с родителями в православную церковь на краю города – тёмную, с тяжёлым запахом ладана и воска. Как священник в чёрной рясе рассказывал о грехе самоубийства. О том, что решивший свести счёты с жизнью обрекает свою душу на вечные муки.

А если Агата ошибается? Если Ткань Снов – лишь красивая фантазия, иллюзия, дабы подсластить горькую пилюлю самоубийства?

Полина сидела, прислонившись к стене, и её лицо постепенно расслаблялось. Напряжение медленно уходило, оставляло после себя потерянное, почти детское выражение. Никогда раньше Аля не видела Полину Лунёву такой… умиротворённой.

– Полина, – пробормотала она, наконец обретя голос. В тишине класса её слова прозвучали неестественно громко. – Полина, подожди. Может, есть другой способ? Может, не нужно умирать, чтобы…

Но она не успела закончить. Полина вдруг резко побледнела – ещё сильнее, хотя, казалось бы, куда уж дальше. Фарфоровое лицо приобрело зеленоватый оттенок, губы задрожали, а глаза расширились от внезапной боли или осознания.

– Мне… дурно, – выдавила она и, не дожидаясь ответа, неловко поднялась на ноги. Пошатнулась, чуть не упала, но чудом сохранила равновесие и, придерживаясь за парты, выскочила из класса.

Аля бросилась за ней, сердце колотилось где-то в горле. Она догадывалась, куда Полина направляется – в женский туалет в конце коридора, где обычно курила с подругами.

Где-то на половине пути она потеряла одну туфлю, но даже не заметила, продолжая идти, прихрамывая, оставляя на полу влажные следы от колготок.

Полина едва успела добежать до кабинки. Аля слышала, как хлопнула дверь, как щёлкнул замок, а затем – жуткие, мучительные звуки рвоты. Не «привычной» рвоты булимика, которую Полина, должно быть, провоцировала не один десяток раз, а иной – насильственной, неконтролируемой, болезненной.

Звуки эхом отражались от кафельных стен туалета, усиливаясь, превращаясь в жуткую смесь боли и отчаяния. В тусклом свете единственной лампы, моргавшей под потолком, всё казалось ещё более нереальным, кошмарным. Где-то капала вода из неплотно закрытого крана – мерно, методично, как метроном.

Тук. Тук. Тук.

Отсчёт стремительно утекающего времени.

Аля замерла у двери кабинки, не зная, что делать. Внутри неё боролись противоречивые чувства – страх, жалость, ответственность, растерянность. Она ещё не до конца осознавала, что происходит, что прямо сейчас, буквально в метре от неё, человек борется за свою жизнь.

Или со своей жизнью?

– Полина, – позвала она неуверенно, по-детски. – Полина, ты… ты в порядке?

Глупый вопрос. Конечно, она не в порядке. Она отравилась. Намеренно. Приняла дозу таблеток, способную убить взрослого мужчину, не то что истощённую девушку.

В ответ из-за двери раздался стон, затем последовал новый приступ рвоты – мучительный, долгий, с хрипами и судорожными вздохами. Звук, полный такой невыносимой физической муки, что Аля невольно зажала уши руками.

Но даже через ладони она слышала эти звуки – кашель, хрипы, прерывистое дыхание. Их нельзя было спутать ни с чем другим.

– Полина, послушай, – Аля вся дрожала, сердце колотилось так сильно, что, казалось, сейчас проломит рёбра, – я сейчас позову кого-нибудь, хорошо? Марию Сергеевну или медсестру. Мы вызовем скорую, и всё будет хорошо, ты…

Она говорила быстро, захлёбывалась, не находила нужных, правильных слов. В голове крутились обрывки фраз из фильмов про больницы, из телепередач о спасении людей. Но ни одна из них не подходила к этой ситуации – к реальному человеку, который умирал по собственному желанию.

– Н-н-нет, – голос Полины едва различался, был сдавленным и хриплым, как наждачная бумага. – Не надо… Никого не… зови…

Новый приступ рвоты заглушил её слова. Аля слышала, как тело одноклассницы сотрясается от спазмов, как она судорожно глотает воздух между приступами, словно утопающий.

– Полина, ты умираешь, – выдавила Аля, чувствуя, как слёзы наворачиваются на глаза. – Может быть, уже поздно, нужно…

Дверь кабинки внезапно приоткрылась – ровно настолько, чтобы Аля могла увидеть происходящее внутри.

Полина сидела на корточках перед унитазом, держась одной рукой за стенку, чтобы не упасть. Её изящная блузка из дорогой ткани испачкалась, тушь растеклась по щекам чёрными ручейками, а волосы свисали спутанными прядями, полностью потеряв свой обычный лоск.

Но хуже всего было её лицо. Мертвенно-бледное, с синюшным оттенком, как у утопленницы, которую достали из воды слишком поздно. Губы потрескались, а из уголка рта стекала тонкая струйка слюны, смешанной с желчью. Глаза ввалились, под ними залегли глубокие тени, как от длительной бессонницы.

– Не звони, – прохрипела она, и Аля поразилась тому, сколько силы всё ещё было в этом измождённом теле. Сколько упрямства, сколько решимости. – Пусть… всё так и будет…

Новый спазм скрутил тело Полины, и она снова согнулась над унитазом. Тонкие волосы прилипли к потному лбу, руки дрожали так сильно, что она едва могла удержаться. Скулы выступали под восковой кожей, как у черепа, подчёркивая болезненную худобу.

Полину колотил озноб. Её тело тряслось, зубы стучали, а на лбу выступили капли пота.

«Признаки отравления снотворным», – пронеслось в голове у Али. Она когда-то читала об этом – тогда, когда сама начала задумываться о подобном способе ухода. «Сначала сонливость, потом тошнота, рвота, мышечная слабость, судороги…»

Следующий признак – потеря сознания. А потом – остановка дыхания. Смерть.

Мысль пронзила её с ледяной ясностью. Полина действительно умирала. Прямо здесь, в школьном туалете, под моргающей лампой, на грязном кафельном полу. Умирала мучительно, некрасиво, в одиночестве. Не было в этом ни капли романтики, ни грамма красоты. Только боль, только страх, только холодное осознание необратимости.

В глубине души Аля понимала, что должна бежать за помощью. Что каждая секунда промедления может стоить Полине жизни.

Но что-то удерживало её. Возможно, взгляд Полины – мутный, расфокусированный, но всё ещё упрямый. Возможно, память о её словах: «Это мой путь на Ткань Снов».

А может быть, мысль о том, что она и сама планировала нечто похожее. Что через несколько часов она должна была стоять на мосту над Зимницей, готовясь к прыжку. К своему собственному переходу в другой мир.

Полина дрожащими пальцами попыталась снять с шеи шарф – тот самый, странный золотистый шарф с надписью, который она так крепко сжимала весь день. Мягкая ткань сопротивлялась, цеплялась за влажную от пота кожу, и Полина слабо застонала от бессилия.

– Помоги, – прошептала она. – П-пожалуйста…

Аля наклонилась, помогая ей освободиться от шарфа. Ткань была мягкой, неожиданно тёплой, с едва уловимым ароматом – не духов, а чего-то более глубокого, более… настоящего.

– Возьми, – Полина с трудом выговаривала слова, её язык словно не слушался. Губы едва шевелились, синеватые, с кровоточащими трещинками – она прикусила их во время рвоты. – П-пусть будет у тебя… Это ключ…

Шарф был тёплым, почти горячим, несмотря на прохладу помещения. И этот запах… Сладковатый и одновременно терпкий, как воздух перед грозой, как свежескошенная трава, как… чужой мир или слишком давно забытые воспоминания.

«Шарф – это ключ, как моя картина. Вот только…»

– Полина, я вызову скорую, и ты…

– Нет, – Полина слабо покачала головой, а затем её тело снова свело судорогой.

Металлический запах крови смешался с кислотным смрадом желудочного сока в удушливый, тошнотворный букет смерти.

– Ткань… Снов… – в тусклом свете её глаза вдруг засияли нечеловеческим блеском. На мгновение Але показалось, что зрачки Полины изменили форму, стали вертикальными, как у кошки. Но это, конечно, была игра света, оптическая иллюзия, вызванная её собственным шоком.

– Полина! – Аля в ужасе смотрела на кровь. Алые разводы на белой керамике унитаза, на бледных дрожащих губах, на некогда идеальной блузке из дорогого шёлка. Это было уже не просто отравление, а что-то гораздо более серьёзное. Внутреннее кровотечение? Повреждение пищевода? Разрыв желудка от сильных спазмов?

– Полина, я сейчас же звоню в скорую!

Её сердце билось так быстро, что казалось, вот-вот вырвется из груди. Руки дрожали, пот выступил на лбу холодными каплями. Туалет словно сужался вокруг них, стены сдвигались, потолок опускался, навевая ощущение клаустрофобии, словно они оказались в в могиле при жизни.

Она потянулась к своему рюкзаку, где лежал телефон – старенький смартфон с треснувшим экраном и едва работающей камерой.

Но Полина внезапно схватила её за руку, на удивление сильно для человека в таком состоянии. Её пальцы впились в кожу Али, словно когти хищной птицы, цепляющейся за последнюю надежду на спасение.

– Помни, – прошептала она, глядя Але прямо в глаза – и в этот момент её взгляд прояснился, стал осмысленным, почти напряжённым, словно она изо всех сил пыталась донести что-то важное. – Помни… меня…

Но в следующую секунду тело Полины обмякло, словно из него внезапно вынули все кости. Глаза закатились так, что открылись белки, голова безвольно свесилась на грудь. Рука, сжимавшая запястье Али с такой силой, разжалась и упала сломанной веткой.

Но она продолжала захлёбываться рвотой – уже без сознания, не контролируя процесс. Жуткие, булькающие звуки отражались от кафельных стен в какофонией смерти.

Аля замерла, чувствуя, как её собственное сердце начинает биться где-то в горле. Ужас парализовал тело, мысли метались в панике, словно испуганные птицы, бьющиеся о стёкла закрытых окон. Ударяли её с ошеломляющей силой – как пощёчина, как ведро ледяной воды.

Вот она, смерть. Не красивый сон, не мягкий переход на Ткань Снов, а безобразный, мучительный процесс умирания. Тело, которое борется до последнего, отторгая яд. Сознание, которое угасает, но не сразу – долго, медленно, давая человеку почувствовать весь ужас происходящего.

Дверь туалета резко распахнулась – с таким звуком, что Аля вздрогнула и почти подпрыгнула на месте. В проёме показалась фигура школьной уборщицы – полной женщины в синем халате, с морщинистым, вечно недовольным лицом и шваброй в руках.

– Что здесь происходит? – начала она строго, с неизменным возмущением к всякому беспорядку. Но тут её взгляд упал на Полину, безвольно обмякшей над унитазом, но продолжающей захлёбываться рвотой с примесью крови. – Господи боже! Что с ней?!

Её лицо мгновенно изменилось. Вся суровость, вся напускная строгость исчезли, уступив место искреннему ужасу.

– Она… она выпила таблетки, – выдавила Аля, чувствуя, как подступают слёзы. Слова застревали в горле острыми осколками стекла. – Много таблеток. Снотворное, кажется. Или что-то… сильнее.

Уборщица на мгновение застыла, её глаза расширились от шока. А потом она словно переключилась – моментально, полностью, превратилась из обычной ворчливой уборщицы в собранного, решительного человека, готового действовать.

– Таблетки?! – лицо женщины исказилось от шока и отвращения. – Суицид?! О господи!

Она быстро опустилась на колени рядом с Полиной, зажала ей рот рукой, чтобы та не захлебнулась рвотой, и повернула голову набок. Другой рукой она выхватила из кармана халата мобильный телефон – старый, кнопочный, с потрескавшимся корпусом – и удивительно быстро для женщины ее возраста набрала номер.

– Скорая? – голос уборщицы стал резким, чётким, без обычных просторечных выражений и деревенского говора. – Это школа №5, Зимнеградск. У нас тут девочка… отравление, возможно, суицид… – Она говорила отрывисто, только самое важное, никакой лишней информации. – Рвота с кровью, без сознания… Да, захлёбывается… Хорошо, ждём, скорее!

Она повернулась к Але, на её лице отразилась глубокая, почти материнская тревога.

– Так, девочка, – она говорила резко, командным тоном, но Аля чувствовала за этим не злость, а скорее попытку пробиться сквозь её шок. Взгляд пронзительных серых глаз, испещрённых морщинками в уголках, впивался в лицо Али, словно пытаясь нащупать в нём признаки жизни, осознанности. – Беги к медсестре, скажи, что нужна помощь. Срочно! А потом найди классного руководителя. Ясно? Быстро!

Резкие, короткие приказы, которые не оставляли места для сомнений или колебаний. Именно это нужно было Але в этот момент – чёткое направление, конкретная задача, которая не требует думать, что Полина может не дожить до приезда скорой.

Аля кивнула, не в силах произнести ни слова. Её горло сжалось, словно в тисках, а тело двигалось как будто само по себе, без участия сознания. Она прижимала к груди золотистый шарф Полины, как священный артефакт, способный защитить от хаоса реальности.

Коридор школы, ещё недавно казавшийся бесконечным, теперь слился в одно размытое пятно. Звуки доходили с задержкой, цвета приглушались, тени на стенах принимали причудливые, угрожающие формы.

Школ вдруг снова стала чужой, незнакомой, зловещей. Классы за закрытыми дверями, где только что начался новый урок, мерцающие лампы – всё скрывало невидимую угрозу.

Это напоминало сон – дурной, кошмарный сон, от которого невозможно проснуться. Сон, где Полина Лунёва – высокомерная, недоступная, презирающая всех «королева» – вдруг оказалась человеком. Сломленным, отчаянным, готовым на самолично уйти из этого мира.

Человеком, который, возможно, умирал прямо сейчас, пока она бежала по коридору в поисках помощи.

Сон, где смерть оказалась не романтичным переходом в другую реальность, а грязным, мучительным, унизительным процессом. Процессом, который она сама планировала для себя всего несколько часов назад.

«Я могла бы быть на её месте», – туманная мысль мелькнула где-то на краю сознания. «Я могла бы лежать там, захлёбываясь собственной рвотой, теряя кровь, пытаясь сказать последние слова кому-то, кто, возможно, даже не поймёт их значения».

И всё же… шарф в её руках был реальным. Тёплым. Странным. И надпись «Тянись к звёздам даже во снах» – тоже. Какая ирония.

Мир вокруг Али раскололся на части, как разбитое зеркало. Реальность больше не была монолитной, однозначной, понятной. Она стала зыбкой, текучей, полной тайн и возможностей.

Может быть, Агата не лгала. Может быть, Ткань Снов действительно существовала. Может быть, там, за гранью этого мира, было что-то ещё – более яркое, более настоящее, более… живое.

Но стоила ли эта возможность такой цены? Стоила ли она мучений умирающего тела, отчаяния близких, ужаса в глазах тех, кто становился свидетелем этой агонии?

Сердце Али сжалось от внезапной острой боли – не физической, а душевной. Такую боль она не испытывала никогда раньше. Боли за Полину, за её отчаяние, за её одиночество, которое привело её к этому страшному решению. Боли за себя – за то, что она сама была так близко к этому же выбору. Боли за всех тех, кто, как они, оказался на краю.

На автопилоте она дошла до медицинского кабинета. Каждый шаг давался с трудом, словно её ноги завязли в вязкой субстанции. Время растянулось резиновой лентой, секунды ощущались часами, минуты – вечностью.

Постучала. Костяшки пальцев болезненно ударились о деревянную поверхность двери, и этот звук эхом отдался внутри черепа. Открыла дверь. Увидела недоумевающее лицо школьной медсестры Елены Павловны, немолодой женщины с усталыми глазами и вечно сжатыми губами. На полке за её спиной стояли десятки пузырьков с лекарствами, банки с бинтами, коробки с шприцами. Свет от настольной лампы бросал резкие тени на её лицо, делая его похожим на театральную маску – одна половина освещена, другая в тени.

– В туалете, – Аля не узнала собственный голос, словно говорил кто-то другой, используя её горло, её язык, её губы. – Полина. Таблетки. Скорая едет.

Короткие, рубленые фразы – всё, на что она была способна сейчас. Язык казался распухшим, неповоротливым, чужеродным объектом во рту. Горло сжималось, не пропуская воздух, будто невидимая рука стискивала его всё сильнее.

Медсестра не стала задавать вопросов. Её лицо мгновенно изменилось – от обычной профессиональной усталости к собранной тревоге. Она схватила потёртую сумку с красным крестом и выбежала из кабинета, на ходу бросив Але: