Красота без смысла

Тем временем в зале происходило какое-то движение – я присмотрелся и заметил, что проход оказался расчищен, все разошлись по бокам, а по центру продвигались три человека. Я узнал среднего из них. Стивен Новарт, новый герцог империи. Позади него шли двое: справа чеканил шаг северный воин, а слева, словно пританцовывая, продвигался вперед церемониймейстер.

Новарт, ловя на себе взгляды, с улыбкой кивал по сторонам, пока не прошел мимо нас. Неожиданно он замер, повернулся, выискал взглядом меня и широко улыбнулся.

– Серж! – подойдя ко мне, он крепко сжал мою руку. – Как же я рад вас видеть!

– Я тоже, ваша светлость.

– Стивен, просто Стивен. Приветствую и ваших друзей, – он обвел взглядом окружавших меня людей. – Рад, что среди них Крис. Он честный и надежный человек.

У Владислава с Домовым, похоже, преобладали чувства страха и подобострастия, а Крис по-военному вытянулся в струнку, словно говоря: «Вас понял, командир», «Так точно, командир».

– Стали успешным купцом? – обратился Новарт ко мне.

– Купцом – да. Насколько успешным, не знаю.

– В этом зале только успешные, Серж, – улыбнулся герцог.

– Ваша светлость, – прервал наш разговор церемониймейстер, – вас ожидает его императорское величество.

Новарт еле заметно поморщился, потом обратился ко мне:

– Может, с нами? Император, уверен, помнит вас.

Свидетеля позора? Точно помнит. Но я встречаться с ним не собираюсь и потому покачал головой.

– Может, и правильно, – задумчиво произнес Стивен. – Будет время – заезжайте. Двери для вас всегда открыты.

Новарт на прощание улыбнулся, пожал мне еще раз руку, кивнул окружавшим меня людям и пошел дальше. После того как герцог покинул зал, Владислав обратился ко мне:

– Серж, ничего не хочешь нам сказать?

Я непонимающе посмотрел на него.

– Ну это: «Стивен, просто Стивен», «Айда к императору», – а?

На какой-то момент червячок тщеславия представил возможные варианты ответа: «Да я был первым воином при императоре», «Да герцог звал меня к себе быть его правой рукой», «Да мы из одного котла с императором кашу хлебали». Я внутренне вздрогнул. Вот, наверное, как происходит с какими-нибудь мелкими дворянами, которые, однажды случайно оказавшись на приеме у графа, потом всю жизнь рассказывают, что граф им разве что в рот не заглядывал. А на самом деле – абсолютно незначительный эпизод. На вопрос Владислава я просто махнул рукой.

9

Прием в императорском дворце прошел на удивление интересно. Крис предложил мне стать его торговым агентом, причем с весьма хорошим процентом, но я ответил отказом. Видя его удивление, Владислав пояснил:

– Серж – владелец золотого рудника. Для него мы мелочь пузатая.

Мы условились встретиться на следующий день в кофейне. На прощание Крис хлопнул меня по плечу и сказал:

– Я сразу понял, что ты классный парень!

В кофейне мы уселись за столик втроем: Крис, Владислав и я. Чтобы как-то начать разговор, я сказал:

– Мне один опытный воин, когда узнал, что стану торговцем, пророчил: быть мне самым мощным торговцем. Но вот, видишь, – с улыбкой развел руками я, – плохой из него прорицатель.

Крис пристально осмотрел мои руки и задумчиво произнес:

– Ну это еще нужно проверить.

– Бой на мечах за звание самого мощного торговца империи?

– Да хоть сегодня, – ухмыльнулся Крис.

– Серж, не вздумай, – побледнел Владислав. – Крис же северянин. «Досчитай до одного» – забыл, что ли?

Крис на его слова поморщился:

– Да сказки все это про счет.

– Я бы так не сказал, – заметил я.

Он с удивлением посмотрел на меня:

– Ты-то должен понимать…

Я задумался: а действительно… Откинувшись на спинку стула, прикрыл глаза и мысленно прокрутил бой Новарта с Вертом. Еще раз. Меня как молнией ударило: да кто сказал, что сейчас я ничего не могу противопоставить северянам? Тогда – да, а сейчас… Я открыл глаза, с прищуром посмотрел на Криса и спросил:

– А Север не боится опозориться?

– Север ничего не боится, – улыбнулся Крис.

– А я – тем более.

– Серж, ты с ума сошел! – Владислав неверяще посмотрел на меня, а потом покачал головой: – Пойду, кофе сварю, может, хоть он тебе мозги прочистит.

После ухода Владислава Крис наклонился и серьезно сказал:

– Серж, я уже понял, что ты богатый человек, золотодобытчик. Процент от железа тебе не особо интересен. Но ты же должен понимать: для Севера это первая ласточка. Скоро и другие торговцы начнут искать сбыт в империи – а тут ты, опробованный, надежный вариант. Прибыль в итоге будет немалой.

– Я это понимаю, – медленно произнес я. – Просто в последнее время меня вообще тошнит от торговых дел, даже думаю о продаже предприятий.

– Слушай, я тоже неземного блаженства от торговли железом не испытываю. Ну и что?

– Тут другое. Просто все как-то складывается один к одному. Словно мне нужно свернуть в другую сторону. Делаю – на душе муторно, еще – тошнота, еще – отвращение. Будто ну должен я сделать что-то иное.

– В мистику, что ль, веришь?

Я решился на предельную откровенность с Крисом:

– Знаешь, я тут пытался написать рассказ и задумался над своей жизнью. Вот представь: пишешь ты рассказ, и тебе нужно, чтобы герой совершил определенное действие. Что сделаешь?

– Напишу, что он совершил определенное действие.

– Нет, ты меня не понял. У героя есть некоторая свобода действий. И то, что ты хочешь, чтобы он сделал, он по собственной воле делать не собирается.

– Хорошо, тогда поставлю его в такую ситуацию, чтобы он все-таки это сделал, – после небольшой паузы ответил Крис.

– Да. Именно так. Но представь: герой попался какой-то своенравный, все равно не делает этого.

– Да елки, надо будет, роялем его придавлю, а то ишь что удумал, – улыбнулся Крис.

– Вот именно. Мне кажется, наша жизнь чем-то напоминает эту ситуацию. Если происходит резкий поворот, вместо того чтобы задуматься, как свернуть, мы упорно не замечаем этого поворота. Тогда перед нами рисуют обрыв, раз уж мы такие непонятливые, но нам плевать, мы не сворачиваем с намеченного пути.

– Ну знаешь, ты автора как-то кровожадно обрисовал.

– А теперь представь себе доброго автора и своенравного героя. Автор хочет ему добра, рисует ему поворот, тот не сворачивает, и автор понимает, что, как ты выразился, роялем придавленный этот страдалец, наконец, сделает лучший для себя выбор и сам же этот рояль потом целовать будет. Почему б тогда не придавить упрямца?

– Ну…

– Причем добрый автор не будет желать зла герою, но он же дал герою свободу, которую отнимать у него не собирается: хочет себе герой зла – пожалуйста. Более того, если никакие рояли не помогут, то ладно, пусть уж творит зло, и автор может даже переписать для него сценарий, чтобы никаких роялей сверху не валилось, пусть уж будет, коль хочет, классическим злодеем, оттеняя добро и показывая, как делать точно не надо.

– То есть если на меня падает рояль, значит я не такой уж пропащий человек?

– По крайней мере, придавленный роялем ты, возможно, лучше непридавленного. Или другой вариант: злодей, придавленный роялем, может даже лучше оттенять добро, показывая, как точно не надо делать.

Крис рассмеялся.

– Ну это я все, конечно, не очень серьезно, – смутился я. – Просто мыслями поделился.

Он махнул рукой:

– Ты, давай, момент не порть. Может, твое несерьезное – самое серьезное, что я слышал за всю жизнь.

10

На следующий день боль в ушибленной ноге то и дело напоминала о себе. Прав был Владислав: бой с северянином, пусть и тренировочный, был чистой воды авантюрой с моей стороны. Упав от неожиданной подсечки, я тогда чуть было не ляпнул: «Так нечестно!» А Крис, увидев мое удивление, рассмеялся.

Моя беда была в том, что я все же продукт воспитания империи: дуэльный кодекс прочно вбит в мою голову. А у северян иначе: говорят, у них даже удар между ног на тренировке не считается зазорным. Все предельно приближено к реальному бою, где все средства хороши. Попади Крис деревянным мечом мне в глаз – и, может, просто вынул бы его из глазницы, пожав плечами: мол, бывает… хотя все же вряд ли. Север значительно изменился. И насколько он изменился, я понял лишь после разговора с Крисом.

Почти поголовная грамотность детей. Школы, по окончании которых иные северяне даже едут в университеты других провинций за продолжением образования. Собственный университет, который должен вот-вот открыться. Массовый переход на мирные профессии.

Мне понравились размышления Криса о торговле, общей ситуации в империи и прочем. А ведь он только «полупродукт» новых веяний: помнит старые времена, которые застал в детстве, и стал свидетелем новых. Настоящие ростки изменений, устроенных Новартом, проявятся лишь через годы.

Общение с Крисом стало глотком свежего воздуха для меня. Мне захотелось снова окунуться в те времена, когда меня больше интересовали знания, образование, учеба, почувствовать яркие эмоции молодежи, научиться чему-то новому. Идея, которая мелькала до того в уме, теперь получила четкое воплощение: я хотел открыть собственный журнал.

Выглянул в окно, обратил взгляд к небу, но покачал головой. Нет, журнал будет не о возвышенных материях. Обратил свой взгляд на землю. Да, все приземленно: наука, предельно практичное применение знаний. Найму журналистов, ученых и сделаю такой журнал, который бы сам с удовольствием прочел. Деньги есть, желание тоже.

А вот с духами нужно завязывать. Продам все предприятия, оставлю себе лишь золотой рудник – и все.

V. Букварь издателя

А

Заметка Антуа Вирана была на редкость недалекой. До нее даже представить не мог, что можно с умным видом писать такую ерунду. Я покачал головой: человек совершенно не разбирается в экономике и пишет полную чушь в столичном журнале. Куда только редактор смотрит? Такой журналист мне точно не нужен.

Но, продолжая листать различные издания в поисках заместителя, каждый раз невольно возвращался мыслями к заметке Вирана: как же всем этим статьям далеко по стилю и видимой логике до этого ограниченного литератора! Это сравнение возникало в уме столь часто, что я невольно задумался. Нашел заметку Вирана и перечитал ее. Далее попытался представить, что я ничего не смыслю в экономике, и прочел ее глазами обывателя – и только тогда понял, чем она меня зацепила: невероятной видимой логичностью. Не знай я экономики, решил бы, что это доказательство стопроцентно верного факта. По пунктам, лаконично и красиво Виран «доказывал» абсолютно ложное суждение. Это был образец манипуляции фактами. Проделано настолько искусно, что впору восхититься. Такой человек мне точно не нужен.

Я продолжал читать журналы и газеты, но из мыслей не шел Виран. Бесспорный мастер слова. Но при этом бессовестный манипулятор. И все же: может, я поспешил с выводами? Стоит ли судить о журналисте по одной его работе? Открыв журнал, в котором публиковался Виран, я прочел еще одну его статью. Взял другой номер журнала. Еще один. Судя по всему, журналист любил неожиданные повороты, но при этом был, как ни странно, искренен в своих рассуждениях.

Я задумался. Почему бы и нет? Я же доверю ему не написание научных статей, а лишь их редактуру. К тому же он заведует отделом, а значит умеет вести себя с людьми и находить общий язык со специалистами.

В итоге встреча с ним состоялась. Пятикратная зарплата, расширенные полномочия, интересные перспективы… В общем, Виран согласился.

Уже вместе с ним мы составили состав будущей редакции. В качестве второго литератора он предложил Марселя Корбюзье.

– Слишком напыщенный у него слог, – поделился своими сомнениями я.

– И все же он один из лучших. Кроме того, он поладит и с вами, и со мной – редкое качество для писателя.

Корректор, ученые в штате редакции и вне штата, отдел сбыта, технический персонал… Но не это было важным, куда более значимым вопросом мне виделась структура журнала, то, о чем мы, собственно, будем писать. У меня был четкий план в этой связи, но я решил согласовать его с опытным Вираном, чтобы не допустить откровенных глупостей.

Б

В первый день обсуждения моего плана Виран практически полностью соглашался со мной. Целью журнала я видел донесение до более-менее образованной аудитории того факта, что наука не так сложна, стоит лишь почитать вот эту книгу да вот эту – и человек освоит основы физики, прочтет еще вот это – и поймет суть нового открытия, не стоит останавливаться в развитии, школа и университет – еще не конец образования, а только начало, нужно не бояться учиться разным наукам, не надо останавливаться на чем-то одном, ограничивая свой кругозор, образование открыто для человека и в пятьдесят, и в шестьдесят лет.

Роль Вирана и Корбюзье состояла в том, чтобы донести до читателей указанную цель максимально простым языком. Рубрики научных новостей и технических новинок, чередующиеся разделы о различных науках с подробным рассмотрением учебников и книг, краткие обзоры интересных тенденций, интервью с учеными, обзор образовательных программ, школ, университетов. Тут возражений со стороны Вирана не было.

Однако на второй день встал вопрос о рубрике, посвященной искусству в целом и художественной литературе в частности. В отношении ее надобности у меня были серьезные сомнения, которыми я поделился с журналистом, но он не спешил со мной соглашаться:

– Это же искусство! Как без него?

– А что такое, по-вашему, искусство?

Немного поразмыслив, он сказал:

– Искусство – это то, что мы называем искусством.

Похоже, он ожидал от меня непонимания, но я лишь кивнул:

– Да. Но попробуйте все же назвать ключевой критерий.

– Искусство – то, что удивляет.

Я снова кивнул:

– Именно. Удивляет. А чем удивляет?

– Новыми идеями, новым ракурсом, сюжетом.

– И снова я с вами согласен. Вот об идеях, стиле, мастерстве описания, интересных тенденциях в авторских сюжетах вполне можно говорить.

– Это слишком теоретически, – поморщился он. – Да, понимаю, научный журнал. Да, можно говорить об этом. Но одно дело – удивлять, а другое – говорить о том, как это устроено. Теория иной раз не столько удивляет, сколько портит впечатление от практики.

Я попытался возразить, но он поднял руки:

– Опять же: я не против этого. Можно посвятить этому рубрику. Но нужна также отдельная рубрика с живым словом из литературы, с живым воплощением искусства.

– Вот живое воплощение меня и пугает. Знаете, был период, когда я за полтора года прочел огромное количество художественной литературы. Поначалу читал внимательно, пропуская лишь скабрезности. Затем все больше и больше приблизился к диагональному чтению. Знаете, почему? Первая причина: авторы зачастую ничего не смыслят в том, о чем пишут. Я более-менее разбираюсь в торговле и экономике, и у меня волосы дыбом встают, когда читаю художественные описания торговых дел. А ведь есть многие моменты, в которых я не разбираюсь, и мне страшно представить, сколько их галиматьи из этих моментов я принимал за чистую монету. Вторая причина: легче всего удивить выходом за рамки морали – рассказать о бессовестном поступке с легкой ноткой сочувствия к преступнику, ввернуть как будто бы по делу нецензурное слово, воплотить на бумаге то, о чем вслух стыдно говорить. И что страшно – дальше только хуже. Один дурной поступок уже не удивляет? Что ж, следующая книга состоит не только из пьянства, но еще и из прелюбодеяния и убийства. Не удивляет и это? Пусть главный герой будет сущим злодеем. И это обыденность? Посмеемся над добром, скажем, что быть праведником скучно. И так далее, и так далее: мне даже думать не хочется, чем это в итоге закончится. Вот что такое это ваше искусство в подавляющем большинстве случаев. Я его на страницах своего журнала видеть не хочу.

– Ну вы уж слишком категоричны. Есть же и вполне невинные произведения.

– Хорошо, назовите мне эти невинные ваши книги.

– Например…

– Подождите, – перебил его я. – Чтобы не отнимать ни мое, ни ваше время, прежде чем назовете, убедитесь, что в этих книгах нет ни грамма бессовестного.

Журналист задумался, постучал пальцами по столу, подумал еще, а затем посмотрел на меня:

– Вы опасный человек, господин Лерв… Может, хотя бы рецензии на новые книги?

– Можно. Только, думаю, пары абзацев на каждую вполне хватит.

Виран покачал головой:

– Представляю, как будет выглядеть ваша рецензия: «Аморальное произведение бабника, ничего не смыслящего в экономике, с нелепой фантазией на тему человеческих отношений и государственного устройства».

Я улыбнулся:

– Вы только что составили самую правдивую рецензию за всю историю литературной критики. А если серьезно, то рецензии будете писать сами, с моей стороны цензуры не будет.

– Вы не шутите? – удивился журналист.

– Нет, просто назовем эту обзорную рубрику «Графоманы» – и пишите в ней, что хотите.

В

Понадобилось три дня, чтобы полностью составить основную структуру журнала. Остались лишь последние штрихи, о которых не преминул напомнить журналист:

– Нужна еще новостная рубрика и политическая.

Я поморщился:

– У нас научный журнал.

– Поэтому и говорю, что только рубрики, а не весь журнал об этом, – улыбнулся он.

– Знаете, – покачал головой я, – меня всегда удивляло, почему историки рассматривают государей и прочих чиновников да политиков столь пристально. Пишут о них трактаты, считают, что история человечества сводится к политике да государству. Мне кажется, что все эти люди лишь второстепенные персонажи, палки в колесах настоящих героев – тех, кто действительно меняет жизнь. Давайте писать о жизни, а не об этих негодяях.

– Одна наука. Без политики. Грустно как-то.

– Если вам хочется веселья, сделайте рубрику «Цирк, цирк, цирк» и соберите там все веселое из политики, если уж вам так хочется, – в шутку сказал я.

Журналист задумался, посмотрел на меня и кивнул:

– Хорошая идея, господин Лерв, очень хорошая.

Г

– Господа, у меня вопросы по последней рубрике. Кто ее вообще составлял?

– Продукт коллективного творчества, господин Лерв, – с легкой обидой в голосе сказал Корбюзье. – Глоток свободы нашей редакции. Между прочим, эта рубрика – ваша идея.

Я покачал головой:

– Я не о том. Смотрите: здесь восемнадцать новостей. Девять из них – о столице. Еще девять – о нашем графстве, причем шесть из них – о нашем городе. Это разве нормально? Мы же рассчитываем писать для всей империи. Давайте мыслить глобальнее, а не спускаться до рассуждений лишь о нашем городке.

– О чем знаем, о том пишем, – по-прежнему с обидой произнес Корбюзье.

– Хорошо. Вот у меня неделю назад протекла крыша в сарае. И я теперь отлично знаю, какие ошибки были допущены в его строительстве, какими материалами следовало бы воспользоваться, как его перестраивать, каких рабочих нанять. Я могу хоть диссертацию об этом сарае написать. Но до этого момента я не говорил об этом никому. Зачем во всеимперском журнале писать о местных сараях? И то же самое о столице.

– Столица – она на всю империю одна.

– Пусть она одна, но знаете, меня всегда раздражало, когда в какой-нибудь газете писали о перестройке какого-нибудь столичного переулка. Мне не было никакого дела до этого переулка, я о нем до того момента слыхом не слыхивал. Но нет: журналистам очень удобно, не сходя с места, писать о своих сараях. Чтоб что-то о других местах написать, нужно же со стула встать, с людьми поговорить, поработать. Один сосед рассказал о переулке, второй о сарае – и вот, никуда ходить не надо, красота, а не жизнь. Тем более, лично журналисту эти темы интересны, а до читателей ему дела нет.

– Ну знаете, о Перешейке, например, мы вообще ничего не знаем. И никто не знает. Что, ехать теперь туда? Что ж, ладно, через пару лет все объездим, тогда, авось, и составим журнал о событиях двухлетней давности.

– Давайте просто попробуем. Каждый пусть постарается подобрать несколько новостей о событиях вне столицы и вне нашего графства. Это не значит, что мы не включим местные и столичные события. Но местных событий пусть будет не больше двух, столичных – не больше трех. Соберем новости с как можно большим охватом – и посмотрим на это дело. Если в итоге мы все поймем, что о сараях писать интереснее, что ж, переименуем рубрику в «Сарай, сарай, сарай» и выпустим ее. Хоть повеселимся. И, кстати, идея о корреспондентах в Перешейке и прочих местах весьма интересна. Спасибо, господин Корбюзье.

Когда спустя несколько дней все было готово, рубрика в новом исполнении понравилась, к моему удивлению, всем. Кроме меня. Мне категорически не нравился ее тон:

– Послушайте, господин Виран, у нас научный журнал. Да, мы стараемся все писать разговорным языком, без специальных терминов, но вот эта рубрика полностью выбивается по стилю из общего тона журнала.

– Ну и называется она соответствующим образом.

Я улыбнулся.

– И все же. Попробуйте переписать новости, пусть это будет не тон шута, а тон ученого с легкой иронией. Мне бы хотелось, чтобы читатели воспринимали нас всерьез. Да, мы пишем о курьезных моментах, но пусть все понимают: это факты нашей жизни, мы же не злорадствуем, а искренне сожалеем, что такое вообще возможно.

Д

Я держал свежий номер в руках, и это было приятное чувство. После стольких стараний, наконец-то, первый ощутимый результат. Теперь оставались привычные для торговца дела: журнал – тот же товар, пусть даже я и не стремлюсь к прибыли. Неожиданно в мою дверь постучали и, получив мое согласие, вошли. Это была редакция в полном составе. Во главе ее находился с торжественным видом господин Виран, в руках которого блестел подарочный сверток.

Я встал и ожидающе посмотрел на него.

– Мы пришли поблагодарить вас, господин Лерв. За журнал, за свободу наших действий.

– Свободу? – переспросил я.

– Да, ни единой правки с вашей стороны по сути материалов не было.

Я подумал, что он явно преувеличивает. Мне казалось, я только и делаю, что вмешиваюсь в дела редакции:

– Я же и структуру журнала не так, как вы хотели, организовал. И вон, даже по цирковой рубрике сделал в итоге все по-своему.

Но господин Виран лишь покачал головой:

– Это все технические моменты. Причем от них журнал стал только лучше. Вы мастер своего дела, господин Лерв, пусть даже это только ваш первый номер. А вот по сути материалов вы ни разу не вмешались. Статья с критикой имперского образования – вы ее легко пропускаете. Восхваление опального автора – и вновь ни единого дурного слова от вас. Когда мы принесли вам новости для рубрики «Цирк, цирк, цирк», признаться, думали, что вы повесите нас.

– За что? – удивился я.

– За шею.

– А это, – кивнул я на сверток, разглядев кончик шейного платка, – тонкий намек на то, что вешать теперь будете вы меня, а не я вас?

Господин Виран улыбнулся:

– Нет, тут подтекста мы никакого не вложили. Просто подарок. Спасибо вам, господин Лерв. И не только за свободу, но и за ответственность. Вы знаете, мы в других журналах жили словно под куполом – тесным, но, как оказалось, защитным. Ругались на него, хотели свободы. Придя к вам, привычно ожидали, что все начинания вы как редактор зарубите, а потому резали правду-матку, писали, что думаем, а тут раз – и вы все допустили в журнал. Вы преподнесли нам урок ответственности. И это, быть может, еще важнее, чем данная вами свобода.

– И вам спасибо, – неловко ответил я и, чтобы как-то перевести тему, добавил: – Кстати, насчет защитного купола. На всякий случай нанял двух охранников. Если кому нужна будет личная охрана, организую. Ответственность – это, конечно, хорошо, но старайтесь все же не устраивать самоцензуру. В крайнем случае ставьте вопросительный знак на своей заметке, и мы с вами подумаем, как быть: без вашего разрешения ничего опубликовано не будет.

Е

Охрана понадобилась уже через неделю. Сначала с первого этажа до меня донесся громкий разговор, а потом, стуча каблуками, в мой кабинет вошел охранник и сообщил о прибытии городских стражников.

– По какому поводу, господа? – спросил я их, выйдя на улицу.

– Решение бургомистра. Опечатать редакцию. Изъять номера журнала.

– Решение суда есть?

– У нас решение бургомистра.

– Еще раз: решение суда есть?

– Нет, господин, – тон стражника становился все более уважительным.

– Тогда, господа, ваши действия незаконны. Можете вернуться к бургомистру и сообщить ему об этом. Если не верите, вот вам визитка юриста, консультация за мой счет.

Во мне все кипело. Какой-то дурень, только занявший пост, собирается мне что-то указывать. Выждав полчаса, я надел парадную одежду и подпоясался старым мечом – это был мой опробованный вариант для встречи с недоброжелателями из числа дворян и зарвавшихся чиновников. Дорогая одежда давала понять, что ее владелец имеет немалое влияние. Но потом взгляд имперских холуев невольно цеплялся за старый эфес и потертые ножны. Некоторые даже кривились от такого несоответствия, но потом до них доходило: если я при такой одежде взял этот меч, значит, во-первых, я умею им пользоваться, а во-вторых, вполне готов прямо здесь его применить, – их тон сразу менялся. На самом деле новые мечи, конечно, куда сподручнее: и удобнее, и острее, – но важно было все же ограничиться впечатлением, не доводя дело до реальной схватки. Старый меч вполне справлялся с этой задачей…