Красота без смысла

Ч

Семилетие журнала редакция решила отпраздновать с размахом. Я не хотел пиршеств, но вокруг все были настроены весьма решительно, и мне оставалось лишь поддаться общему течению. Количество гостей требовало впечатляющего по размеру помещения, которое можно было найти только в резиденции графа. Я думал, что он мне откажет, но граф не только не отказал, но еще и наотрез отказался брать плату.

Выдав Вирану чек на все иные расходы, я больше не касался организационных вопросов и вот теперь от главных ворот приближался ко входу в резиденцию. Дворецкий распахнул передо мной двери и громко огласил:

– Господин Серж Лерв!

Если два года тому назад этот зал встретил меня оглушающей тишиной, то теперь послышались громкие крики, аплодисменты и бурное выражение радости. Ко мне подходили литераторы и ученые, кто-то трепетно пожимал мне руку, кто-то, не сдержавшись, хлопал меня по плечу, студенты смотрели на меня во все глаза. Было неприятно.

За огромным столом мне было отведено центральное место. По правую руку от меня находился Виран, по левую – граф. Я недоуменно посмотрел на него, и он со своей неизменной улыбкой ответил:

– Я подумал, что место вашей правой руки занято, но, быть может, вы примете меня хотя бы в таком качестве.

Постепенно за стол усаживалось все больше людей, а я, поддерживая беседу с окружающими, аккуратно пытался рассмотреть присутствующих в зале. Сразу бросилось в глаза отсутствие северян. Я знал, как минимум, трех блестящих студентов с Севера, учащихся в Восточном университете, и потому удивился их отсутствию. На мой вопрос Виран ответил вполне емко:

– Мы не расисты, но…

После этого рассматривание зала получило конкретную цель. И для нее, как мне показалось, вполне подходил прием отца Владислава – я подумал, что он сгодится для оценки человеческих качеств не только невест его сына, но и людей в целом. Мысленно прибавив присутствующим по брюшку и по лысине, стал избавлять себя от иллюзий. Живые эмоции, всегда восхищавшие меня в молодежи, теперь четко отдавали кривлянием и спесью. Остальные, к сожалению, тоже не оставили приятного впечатления. И это мои единомышленники?

– Друзья! – раздался голос Корбюзье.

От неожиданности я вздрогнул. Действительно, не единомышленники, а друзья. Скажи мне, кто твой друг…

– …мы собрались… – продолжал вещать Корбюзье, но я был весь в своих мыслях.

Почему путь Новарта ведет к тому, что из жестоких разбойников люди превращаются в добрых, искренних людей, стремящихся к знаниям, а мой путь привел к тому, что окружающие превращаются в гордецов, кичащихся своими знаниями?

– …и это, конечно, господин Серж Лерв, средоточие мыслимого и немыслимого успеха, таланта…

– Красоты, – невольно вырвалось у меня, и Корбюзье повернулся ко мне:

– Красоты?

Под взглядами всех присутствующих мне пришлось как-то оправдываться:

– Мой преподаватель однажды сказал, что талант – это умение видеть красоту во всем окружающем, любовь к красоте.

– Блестящие слова! Да, господин Серж Лерв – средоточие идейной красоты…

«…красоты без смысла», – добавил про себя я.

Ш

На банкете не было Владислава. Я на всякий случай уточнил у Вирана, к какой части фразы про расизм он отнес моего друга: к той, что «не», или к той, что «но»? Оказалось, в «но» входили только северяне, поэтому отсутствие Владислава меня обеспокоило, и на следующий день навестил его.

К моему удивлению, он не вышел встретить меня, и я сам в сопровождении его слуги прошел к нему в спальню. Он сидел на стуле, обхватив голову, и, увидев меня, слабо улыбнулся.

– Что случилось-то? – спросил я его.

– Уши болят, – ответил он. – Спать на них даже не могу.

– Лекаря вызывал?

– Да. Осмотрел он уши. Говорит: нормально все. Мол, здоров я. Ага, здоров…

– Дай-ка мне посмотреть, – говорю я.

– Ты что, лекарь?

– Нет, просто в мышцах немного разбираюсь.

Я стал надавливать на различные точки головы, и в какой-то момент Владислав вскрикнул.

– Ага, за ушами, значит, на самом деле. Бывает. Просто, нетренированное у тебя тело, Владислав. В результате, когда одна мышца кричит о боли, тебе кажется, что это другая слабо возмущается.

– Больно-то как. Фонтан боли какой-то. Слушай, а можно его как-то загасить?

– Расслабление. Но аккуратнее только, ты ж с непривычки расслабление от напряжения не отличишь.

– Слушай, я стесняюсь сказать, но у меня тут еще в других местах боли.

– Нет-нет, – покачал головой я, – алгоритм понял, дальше сам пробуй. Ну или жену попроси. Лекаря. А вообще занялся бы ты телом своим, только аккуратно, а то еще хуже сделаешь. Твой живот – это вообще не дело.

– Какой-то ты злой в последнее время стал. Ну не то чтобы совсем злой, а раздражительный какой-то. Раньше вежливее был.

Я грустно кивнул:

– Знаешь: то одно, то другое, достало уже все. Мне бы самому к лекарю, а то, боюсь, сорвусь, когда не надо.

– Во, по лекарям это ты правильно зашел. Я тут с этими болями обо всех узнал. Считай, я главный специалист по лекарям, – Владислав шутливо выпятил грудь.

– Что-то непохоже, что это тебе помогло, – с сомнением хмыкнул я.

– Ну денег просто жалко.

– Тебе?! Денег?!

– Есть один особенный, опытный лекарь, но он в десять раз больше других берет. В десять!

– Ну и заплатил бы. Деньги же есть.

– Так в десять раз! В десять!

Щ

Иногда я не понимаю Владислава. Мучиться от боли и жалеть при этом пару десятков золотых, ничтожно малую для себя сумму. Невероятно. Я, вон, в двадцать раз переплатил однажды за кофе… впрочем, это дурной пример.

Отношение к деньгам – весьма занятная тема. Мои родители, хоть и были зажиточными по меркам Сарепты людьми, редко совершали крупные покупки. Отец постоянно откладывал средства, практически не допуская импульсивных приобретений. Такой подход оказался в итоге привит и мне. Может, из-за этого я и не растратил полученные от папы с мамой средства, а сохранил их вплоть до оплаты учебы и вложения в собственную лавку.

Учеба в университете изменила отношение к деньгам. Урок об альтернативных издержках оставил свой след – и я уже был готов потратить значительную сумму, если это приносило прибыль. Поразительно, что Владислав, учившийся вместе со мной, к подобным выводам так и не пришел.

Но и альтернативные издержки недолго царствовали в моей голове. Слишком много времени я уделял сравнению вариантов, поиску выгодной цены, оптимального соотношения цены и качества. Третий подход решил эту проблему. Сталкиваясь с необходимостью выбора, я стал задавать себе вопрос: «А что бы я выбрал, будь у меня деньги?» В итоге появлялся вариант мечты, осознав который я с улыбкой говорил: «Так у меня же есть деньги». В случае слишком уж значительной цены выбирал чуть менее удобный вариант, но уже ориентировался на мечту, а не на средства, издержки и прочее. Этим экономил себе время, расчищал мысли и вообще делал процесс покупки приятным.

Наконец, последнее, к чему пришел, – ценностный подход. Я спрашивал себя: «А что мне вообще надо?» Придя в итоге к выводу, зачастую ошеломляющему, задавал дополнительный вопрос: «Буду ли я жалеть об этой покупке спустя десять лет?» Если раньше я старался совершить один оптимальный выбор в одном сегменте товаров, второй – во втором и так далее, то теперь рассматривал саму необходимость выбора. И это привело к коренным сдвигам: благодаря этому я открыл журнал, издал книги. Причем и при «выборе внутри выбора» уже ориентировался на ценности, а не на деньги, издержки и пр., из-за чего журнал и книги стали, быть может, лучшими в своей области.

В общем, вопрос, идти к лекарю или нет, не стоял. Выйдя от Владислава, я сразу направился к доктору.

– Раздражительность и пустота говорите? – переспросил меня врач, когда я ему рассказал о своих проблемах.

Я кивнул.

– Когда возникли первые симптомы?

– Раздражительность, наверное, после первого выпуска журнала. А пустота – она со мной еще со времен торговли духами.

– Проявление симптомов увеличивается или уменьшается?

– Только увеличивается. Ну может, как открыл журнал, казалось, пустоты чуть стало меньше, но боюсь, это была иллюзия.

Врач кивнул и задумался, потом сказал:

– Вы человек науки, поэтому позвольте мне быть с вами предельно откровенным. Мы, лекари, не боги. То, что вы описали, никак нами не лечится. Лекарская наука крайне несовершенна. Пожалуй, единственной врачебной рекомендацией можно назвать расслабление.

Что там Виран говорил о бумерангах? Такого быстрого возвращения я не ожидал и потому аккуратно возразил:

– Я занимаюсь физическими тренировками, знаю, что это такое.

Доктор кивнул:

– Но напряжение может быть и эмоциональным. Старайтесь избегать негативных чувств. Знаете, читая ваш журнал, особенно последние его рубрики, я сам чувствую нередко гнев в адрес разного рода чиновников. И это просто от чтения нескольких страниц. Вы же в этом котле варитесь, пропускаете все через себя. На вашем месте я бы тоже испытывал, как минимум, раздражительность.

Мне оставалось лишь согласиться.

– Возможно также, что как руководитель вы берете на себя слишком многое. Сейчас, знаете ли, принято говорить о могуществе человека, о том, что он сам творит свою судьбу, и в итоге там, где человеку стоило бы положиться на высшие силы, высшее воздаяние, человек считает себя ответственным – в результате раздражение, бессилие. В общем, из одной крайности – безропотности, когда, возможно, и высшие силы предполагали личную ответственность, – мы бросились в другую: человек берется за роль высших сил, но надрывается, ощущая бессилие и раздражительность… Пожалуй, я отвлекся. В общем единственная врачебная рекомендация – расслабление. Помимо этого, я мог бы дать и еще один совет. Но вы должны понимать: это просто совет человека, не лекаря.

Врач вопросительно посмотрел на меня, и я кивнул.

– Однажды к моему коллеге пришла женщина с жалобой на головные боли. Он дал ей очень неожиданный совет: родите ребенка. Возраст для родов у нее был пограничный, но рекомендации она последовала. После этого она прожила еще полвека, ни разу не пожаловавшись на мигрень. С точки зрения лекарской науки я никак не могу объяснить действенность этого совета, но вот с человеческой точки зрения, мне кажется, объяснение вижу. Подумайте: может, есть какой-то поступок, который напрашивается, но которого вы по той или иной причине сторонитесь, считаете его глупостью. Вам хочется что-то сделать, но вы годами упорно отказываетесь от этого. К примеру, когда вы занялись журналом, вы, вероятно, пытались тем самым что-то изменить, но это была лишь замена той глупости, которую действительно стоило совершить… Вот, собственно, и весь совет, – развел руками доктор.

Поняв, что прием окончен, я кивнул и спросил:

– Сколько с меня?

– Нисколько, – с улыбкой ответил лекарь.

Я вопросительно посмотрел на доктора, и он сказал:

– Знаете, почему я беру обычно весьма высокую плату?

– Есть спрос, нужно пользоваться, – пожал плечами я. – Правильно делаете, как на мой взгляд.

– Я забыл, с кем имею дело, – улыбнулся он. – Но все же мне хочется верить, что мои мотивы носят несколько менее экономический характер. Я беру много, чтобы люди следовали моим рекомендациям, пили лекарство ровно столько времени, сколько я скажу, выполняли каждый мой совет. Заплатив больше, человек выше ценит полученные советы, да и верит в них больше – это тоже важно. В вашем же случае я рекомендовал совершить глупость. Поэтому позвольте и мне подать вам пример собственной глупостью – не взять с вас ни медяка.

Ъ

На следующий день редакция в полном составе собралась для обсуждения структуры очередного номера журнала. Когда собрание уже близилось к завершению, в дверь влетел курьер и чуть ли не прокричал:

– Новарта отравили!

Вся редакция уставилась на него, а я даже не сразу понял, о чем идет речь. А когда понял…

– Господин Лерв, вы в порядке? – спросил меня Виран.

Я изумленно перевел взгляд на него.

– Воды, живо! – крикнул Виран.

Мне под руку поставили стакан, а я смотрел на него и соображал, что с ним нужно делать. Наверное, нужно обхватить его ладонью, сжать пальцы… верно? Я вопросительно посмотрел на Вирана, потом на курьера, и до меня начало медленно доходить.

– Он жив? – спросил я.

– Нет, отравили ж, говорю.

Глаза увлажнились. Неужели этот человек так много значил для меня? Я закрыл глаза и тихо попросил:

– Уйдите… пожалуйста.

Виран, понявший мои эмоции, быстро произнес:

– Уходим, уходим.

Человек, которого я знал всего ничего, был, оказывается, для меня дороже отца. Ближе брата. Идеал человеческих качеств. Слезы потекли по щекам. Я так не плакал давно. Возможно, что и никогда.

Ы

Смерть Новарта стала для меня последней каплей. Если сейчас не совершить глупость, о которой говорил лекарь, то когда еще? Нужно поставить ход жизни на паузу и разобраться в себе и смысле жизни вообще. Хватит бежать от этого. Стоп.

Оставалось передать дела. Как и в случае, когда в студенческие времена оставлял парфюмерную лавку Джону, мне пригодилось понимание бизнеса как алгоритма. Составив подробные инструкции «на все случаи жизни», я с легкой душой передал в ведение Джона золотой рудник и со значительным сомнением отдал журнал во временное распоряжение Вирану. Я очень боялся, что без моего контроля журнал отойдет от темы науки и образования, а рубрики «Графоманы», «Цирк, цирк, цирк» и «Будни редакции» разрастутся. Даже в момент самой процедуры передачи я замешкался и, закусив губу, задумчиво посмотрел на литератора. Он встретился со мной взглядом и, к моему удивлению, серьезно ответил на все мною невысказанное:

– Я понял вас, господин Лерв.

От сердца отлегло.

Четыре слова

Под приятный шум морского прибоя я неспешно прогуливался по пустынному берегу. На востоке лучилось взошедшее солнце, воздух постепенно теплел. Прошел год, как я отошел от дел, и прогулки, подобные сегодняшней, стали привычным для меня делом. Наконец, испарились прежние тревоги, исчезла пустота, и теперь возникло ощущение, что я смог разобраться в своих проблемах.

Год назад думал, что правильной глупостью, о которой говорил лекарь, была пауза, пересмотр жизни, но сейчас понимаю, что «глупость», которой я так избегал, заключалась в серьезном разговоре со Стивеном Новартом – человеком, который мог честно дать ответы на интересующие меня вопросы. Я ничего ему не сказал, когда он всерьез ответил мне о смысле – просто счел его чудаком. Не стал искать с ним встречи, когда все с большим уважением относился к нему, хотя понимал: стоит постучать в дверь – и он с радостью ее откроет. Впрочем, и ошибка с Новартом не главное. У него была своя жизнь, и он лишь человек.

Я сторонился смысла, бежал от него. Готов был выбрать предмет со странным названием «Суть математики», лишь бы избежать другого варианта. Готов был совершать любые жизненные повороты, но только не в сторону смысла. Был студентом, торговцем, авантюристом, издателем, кем угодно, но не тем, кто честно и открыто признает очевидное. Обманывался мыслями о том, что успех – свидетельство правильного выбора. Нет, мой «успех» был не моей заслугой, а лишь проявлением любви и доброты ко мне. Даже при неправильном выборе мне всегда давался шанс, мне мягко открывалась дорога к смыслу. Жаль, что я понимаю это лишь сейчас. Рад, что я понял это хотя бы сейчас.

Конечно, я не брошу ни рудник, ни журнал – смысл не требует этого. Но, наверное, первое, что сделаю, – поеду на Север, найду единомышленников Новарта. Если он в своих убеждениях был одинок, что ж… я в любом случае не одинок. С каждым месяцем я все больше чувствую связь – связь, которую, уверен, чувствовал и Новарт, которая веками вела многих по-настоящему честных людей в выборе их жизненного пути. А раз так, то, быть может, следующее мое действие лишь формальность. И все же…

Я остановился, обратил свой взгляд к небу и тихо произнес четыре слова, которые когда-то услышал от Новарта.