ЭдЭм «До последнего вздоха»

Эмилия сидела рядом, не шевелясь, словно боялась разрушить этот момент. Её тёмные глаза расширились, дыхание стало частым и прерывистым. Она смотрела на него так, будто слова Эдварда прожгли её насквозь.

Внезапно она резко встала, словно пронзённая острой болью. Руки её дрожали, взгляд метался, избегая его глаз.

– Эдвард, не надо… Я прошу тебя… Не продолжай, – её голос прозвучал глухо, словно слова давались через боль.

Она прижала руку к груди, будто пытаясь удержать разрывающее её сердце.

– Это всё ошибка. Наша дружба… Эти встречи… Всё это – одна сплошная ошибка. С самого начала. Я не должна была позволять себе надеяться… Позволять тебе надеяться.

Эдвард смотрел на неё с растерянностью и болью в глазах. И вслед за ней встал с места.

– Почему ты так говоришь? Эмилия, я знаю, что ты чувствуешь то же самое. Я вижу это в твоих глазах. Зачем отталкивать меня, когда всё так ясно?

– Потому что нам не суждено быть вместе! – голос её дрогнул, и она быстро отвела взгляд. – Ты не понимаешь, Эдвард. Ты ничего не понимаешь…

Она глубоко вздохнула, стараясь удержать слёзы. Слова, которые она говорила, словно раздирали её изнутри.

– Ты англичанин, Эдвард. Я – турчанка. Ты христианин… А я мусульманка. Наши миры никогда не пересекутся. Никогда. Даже если весь мир объединился бы ради нас… Мой отец… Он никогда… Никогда не позволит нам быть вместе.

Она замолчала, с трудом проглотив комок в горле.

– Всё это. Эти встречи. Они вредят нам обоим. Мы лишь терзаем друг друга. Заставляем страдать. Ты не представляешь, какой это риск. Если хоть один намёк об этом дойдёт до моего отца… Это разрушит мою жизнь. А если он узнает, что ты бывал и тут у нас ночью…

Она содрогнулась, будто сама мысль об этом обжигала её.

– Я не могу позволить себе… Позволить нам… – голос её сорвался, и она опустила голову, прикрывая лицо руками. – Нам нужно прекратить. Это никогда не закончится ничем хорошим.

Её слова были острыми, как ножи, но за каждым из них скрывалась истерзанная боль. Эдвард видел, как тяжело ей говорить это, как её душа кричит от противоречий.

– Эмилия, прошу тебя… Не говори так, – тихо произнёс он. – Я не верю, что это ошибка. Разве чувства могут быть ошибкой? Я не могу забыть тебя, как бы ни пытался.

Эмилия опустила взгляд. Губы её дрожали, но она продолжала молчать.

– Ты боишься своего отца, – сказал он мягко. – Я понимаю. Боюсь ли я? Да. Но я боюсь потерять тебя куда больше. И даже если наши миры разные… Разве это должно нас разлучить?

Эмилия сжала руки, словно пытаясь унять боль, пульсирующую внутри.

– Ты говоришь, что это невозможно… – продолжал Эдвард, вглядываясь в её лицо. – Но разве ты сама этого хочешь? Чтобы я ушёл? Чтобы я оставил тебя навсегда?

Она замерла, не в силах ответить. Он шагнул ближе, голос его стал тише, почти неуверенным.

– Если ты скажешь мне уйти навсегда – я уйду. Но если хоть часть тебя хочет, чтобы я остался в твоей жизни… Я буду бороться за нас до конца.

Эмилия всё ещё молчала, но её взгляд был полон боли – и чего-то, что Эдвард не решался назвать надеждой.

– Эмилия, – произнёс он после паузы. – Сегодня я пришёл к тебе с большим ожиданием. Я думал… Нет, я надеялся, что ты ответишь мне взаимностью. Потому что есть кое-что, что я должен тебе сказать.

Он опустил взгляд. Слова застряли в горле. Он пришёл сюда с надеждой, что её ответ придаст сил, поможет пережить всё, что ждёт впереди. Что после отъезда его будет ждать не просто мечта о ней, а её слово, её обещание. Но её молчание выбивало почву из-под ног.

Эдвард глубоко вдохнул и, наконец, решился:

– Я должен уехать, Эмилия. Вернуться на родину. Я откладывал этот разговор, как только мог. Потому что… потому что я боялся. Боялся услышать от тебя то, чего больше всего не хотел.

Она посмотрела на него с тревогой.

– Я не знаю, как долго меня не будет. Но мысль о том, что я уеду, так и не услышав от тебя ответа… Что, возможно, потеряю тебя навсегда… – голос его дрогнул. – Я не смогу это вынести, Эмилия.

Его слова про отъезд прозвучали, как удар. Этого она не ожидала. Что-то холодное сжало её грудь. Она пыталась сдержать свои чувства, надеясь, что это убережёт её от боли. Но сердце её уже предательски выдало всё.

Эмилия смотрела на Эдварда, и её взгляд дрогнул, уловив печаль в его голосе. Она с трудом выдавила слова, стараясь говорить спокойно:

– Почему?.. – произнесла она чуть громче шёпота, и в этом коротком вопросе уже слышалась растерянность.

Эдвард поднял на неё глаза, в которых смешались грусть и нерешительность. Но прежде чем он успел что-то сказать, Эмилия резко опустила взгляд, словно спохватившись. Она не должна была задавать этот вопрос. Не должна была показывать, как сильно её задели его слова.

– Прости… – поспешно перебила она саму себя. – Это неважно. Ты ведь и так знал, что однажды уедешь. Да и я… – она запнулась, чувствуя, как слова путаются и становятся предательскими.

Она сделала шаг назад, пытаясь сохранить остатки спокойствия. Может, это действительно шанс отдалиться от него, оборвать эту связь, становившуюся всё крепче. Но как она могла это сделать? Как забыть его, если одно лишь воспоминание уже жгло её душу?

– Вчера я получил письмо от отца, – тихо произнёс Эдвард. – Он написал, что я слишком задержался здесь и должен вернуться, доделать несколько отложенных дел. Я и сам не ожидал, что всё случится так скоро… Но я должен ехать. Завтра я уезжаю. – Он сделал неловкий шаг вперёд, в его голосе звучало беспокойство. – Но, Эмилия… Я вернусь.

Эмилия сжала руки, пряча их в складках платья, стараясь подавить дрожь. Она едва заметно кивнула, стремясь показать, будто всё в порядке. Но её молчание говорило больше любых слов.

– Я прошу тебя лишь об одном, – продолжил он с отчаянием в голосе. – Пока меня не будет… просто подумай. Подумай обо всём, что было между нами. Я буду надеяться, что когда вернусь, ты скажешь мне, что я не был одинок в своих чувствах.

Эмилия так и не подняла взгляда. Она боялась, что если посмотрит ему в глаза – не выдержит.

Эдвард стоял перед ней, словно стараясь запомнить каждую черту её лица. Он понимал – этот миг может стать последним, когда она так близко.

– Я не хотел признаваться в своих чувствах перед отъездом, – прошептал он. – Не хотел видеть твою боль. Но молчать было бы для меня ещё больнее.

Эмилия по-прежнему смотрела в сторону, словно её взгляд мог предать всё то, что она скрывала.

– Эмилия… – голос его был нежным. – Я вернусь. И пусть это займёт немного времени – недели, может быть больше, но я вернусь. Просто… просто обещай, что ты подумаешь обо всём.

Эмилия всё ещё молчала, чувствуя, как внутри всё разрывается. Она хотела сказать, что ей всё равно. Что его отъезд ничего для неё не значит. Но слова застряли в горле. Она не могла, не хотела.

– Ты ведь не знаешь, – прошептала она, – отвечу ли я… вообще.

– Неважно, – мягко произнёс Эдвард. – Я всё равно буду надеяться. Только взгляни на меня… хоть в последний раз.

И их взгляды встретились – всего на мгновение, но в нём Эмилия увидела столько боли и отчаяния, что сердце её болезненно сжалось.

– Прощай, Эмилия – сказал он тихо.

Он медленно повернулся и пошёл прочь, каждый его шаг казался тяжёлым и мучительным. Эмилия смотрела ему вслед, ощущая, как что-то безвозвратно уходит вместе с ним.

Как только его фигура исчезла вдали, её колени подогнулись, и она опустилась на траву. Слёзы, которые она так долго сдерживала, теперь лились свободно.

Эмилия сидела на холодной земле, сжимая в руках подол платья. Тишина ночи давила на неё, напоминая о недавнем разговоре. Сердце колотилось так сильно, что ей казалось, оно разорвётся на части.

Она знала, что должно было стать легче. Что, возможно, его отъезд – это шанс избавиться от запретных чувств. Прекратить все эти встречи, разговоры, взгляды. Но чем больше она пыталась убедить себя в этом, тем сильнее чувствовала, как внутри всё горит.

Эмилия устало закрыла глаза, вспоминая его голос, взгляд, в котором мелькали и нежность, и боль. Она видела, как он пытался скрыть своё отчаяние, не показывать, как трудно ему уходить.

“Почему я просто не сказала ему… Почему не попросила остаться?” – мысленно упрекала она себя.

Но она прекрасно знала ответ. Любое слово, любое признание сделало бы их чувства ещё реальнее. Признание означало бы привязанность. А привязанность… она могла разрушить их обоих.

Слёзы продолжали катиться по её щекам, тихие и горькие. Эмилия обняла себя за плечи, словно пытаясь защититься от холода, который внезапно охватил её.

Она не знала, сколько времени просидела там, не зная, что делать дальше. Лишь когда первые лучи солнца пробились сквозь ветви старого дуба, она с трудом поднялась на ноги и направилась к дому, стараясь не попасться никому на глаза и не спровоцировать ненужные слухи. Когда она зашла в дом, все ещё спали. Она слегка выдохнула и направилась в свою комнату.

Ночи без сна стали привычными. Её взгляд всё чаще был устремлён в окно, словно она надеялась увидеть его фигуру в саду. Но Эдвард не появлялся.

После ухода Эдварда Эмилия не знала, кому ещё, кроме Зейнеп, доверить эту боль. Поэтому она часто ходила к матери – той, которая, как ей казалось, её бы поняла.

Кладбище было почти пустым. Лишь ветер шевелил кроны кипарисов, и где-то вдали звенели колокольчики на ошейнике кошки. Эмилия стояла перед простой, аккуратной могилой.

Могильная плита была гладкой, прохладной на ощупь. Она опустилась на колени, бережно положив у подножия свежие цветы – те, что считались любимыми цветами её матери. Её пальцы задержались на холодном камне, касаясь букв имени, которое она носила в сердце с самого детства, как образ, как мечту, как беззвучную молитву.

– Привет, мама – прошептала она. – Вот я опять пришла. Сюда, чтобы сказать то, что не решусь сказать никому. Ни отцу, ни тёте. Только Зейнеп знает. А ты… ты бы, наверное, поняла.

Её голос осип. Она села, поджав под себя ноги, склонив голову к плите.

– Я влюбилась, мама. Очень сильно. До боли. До дрожи в голосе и в коленях. До таких снов, от которых просыпаешься с улыбкой и слезами.

Но это… запретная любовь. Не такая, какой, наверное, ты бы хотела её для меня. Не та, что одобрил бы отец. Я не знаю, как ты бы отреагировала. Поддержала бы меня или отвернулась?

Она замолчала на секунду, глядя в точку, словно вслушивалась в ответ.

– Я ведь никогда тебя не знала, мама. Не видела, как ты смеялась. Не слышала, как ты злилась. Не чувствовала, как ты обнимаешь.

Ты ушла, оставив меня. А я всё детство представляла тебя – то доброй, то строгой, то смеющейся. Но я всегда думала… если бы ты была рядом, ты бы меня поняла. Не отчитала, не осудила. Просто обняла.

Она провела пальцами по гравировке, как будто могла почувствовать кожу под рукой.

– Может, я глупая. Может, безответственная. Но рядом с ним я другая. Будто кто-то зажёг свет внутри. Я дышу по-другому. Слышу мир иначе. Если это ошибка, мама… то, наверное, самая красивая из всех. И если ты где-то рядом, если слышишь меня – просто побудь со мной. Помолчи. Я так устала быть одна с этим чувством. Я не знаю, что делать, как мне быть. Он ушёл… оставив меня наедине со своими мыслями.

Ветер прошелестел в ветвях, словно вздох. Эмилия прикрыла глаза, положила ладонь на цветы.

– Я люблю тебя, мама. Только прошу – не злись на меня.

Эмилия медленно встала, ещё раз коснулась букета и пошла прочь. Шаг за шагом, не оборачиваясь. Только ветер провожал её, нежно трепеща в траве, будто шептал вслед слова, которых ей так не хватало при жизни матери.

Эдвард уехал, но мысли о ней не оставляли его ни на мгновение. Лондон встретил его не поздним весенним солнцем, а холодными, серыми улицами, дождём, стучащим по окнам кабинета, где он часами просматривал отцовские бумаги. Но ни сделки, ни письма, ни разговоры с деловыми партнёрами не могли заглушить голос Эмилии в его голове.

Он вспоминал её улыбку – тёплую, как весеннее солнце, её смех, который звучал в его мыслях так живо, словно она была рядом.

Иногда он останавливался посреди разговора, не слыша, что ему говорят. Вместо слов он видел перед собой её лицо, её взгляд – то строгий и недосягаемый, то мягкий и доверчивый.

Эдвард не раз ловил себя на том, что взгляд его скользит по улицам Лондона в поисках тени, похожей на неё. Бессонные ночи тянулись одна за другой, заполненные воспоминаниями и недосказанными словами.

«Эмилия…» – её имя звучало у него в голове как молитва, как призыв, который он не мог остановить.

Он много раз пытался заглушить эти чувства, убеждая себя, что возможно так будет лучше. Ведь он не знал, как она его встретит и каким будет её ответ после его приезда. Но чем больше он старался забыть её, тем сильнее становилось желание вернуться.

В один из таких дней, когда дождь вновь стучал по стеклу, Эдвард отбросил в сторону очередную папку с документами. Раздражение и боль заполнили его душу.

Он обещал себе вернуться. Пусть даже на короткое время. Пусть даже она вновь попытается оттолкнуть его. Но он должен увидеть её. И получить от неё хоть какой-то ответ.

Эдвард, долго думая, решил, что эту тайну, которую он скрывал от всех, должен рассказать своему лучшему другу. Адаму. С которым они были как братья, с которым он дружил с самого детства.

Адам ростом был выше Эдварда – высокий и крепкий, с мощным телосложением, будто выточенным из камня. Его коротко подстриженные волосы отливали золотом на солнце, а глаза – ярко-миндального, почти медового оттенка – словно светились изнутри. Черты лица были чёткими, выразительными, в нём чувствовалась сила и надёжность без лишних слов. Именно это и ценил в нём Эдвард.

Паб был полон, но угол у окна оставался их местом. Здесь не нужно было притворяться. Старое дерево под столом скрипело под ногами, пиво слегка запотело от вечерней сырости, и только над головами гудела жизнь Лондона – будто совсем не интересуясь тем, что у кого-то внутри буря.

Эдвард сидел, сцепив пальцы в замок, локти на столе. Он смотрел в бокал, как будто там можно было прочесть ответ.

Адам поднёс кружку к губам и, заметив молчание друга, прищурился:

– Ты будто в церковь пришёл, а не в паб. У тебя всё в порядке?

Эдвард усмехнулся краем рта, но взгляд остался тяжёлым. Он покачал головой, будто ещё внутри себя спорил, стоит ли говорить.

– Я… – начал он, но голос прозвучал слишком тихо, и он снова замолчал. Затем выдохнул, как будто выпустил из груди весь октябрь. – Знаешь, я не сразу решился тебе сказать. Не знал, с чего начать. Как объяснить…

Адам поднял бровь, чуть с улыбкой:

– Ты обанкротился?

– Нет, – отозвался Эдвард и посмотрел в глаза друга. – Хуже. Я влюбился.

Адам на мгновение замер, а затем рассмеялся, хлопнув его по плечу.

– Боже милостивый. А я думал, ты по ночам бухгалтерию пересчитываешь. Так, и кто она? Рыжая актриса из театра на Уэст-Энде? Или всё-таки служанка, как в лучших английских романах?

Эдвард наклонился вперёд, опустив голос:

– Она турчанка, Адам.

Адам моргнул. Секунда – тишина. Потом он откинулся на спинку, сложив руки на груди.

– Турчанка… Вот как. Ну, теперь мне действительно нужен ещё один бокал.

– Её зовут Эмилия, – тихо продолжил Эдвард. – Я встретил её в Стамбуле. Никогда не думал, что так бывает. Я даже не знаю, как описать это. Словно… будто я нашёл ту часть себя, которую всю жизнь не мог назвать. Она не как все. Она не смеётся там, где другие улыбаются. Она – глубокая, сильная, красивая, добрая, умная. Я не люблю это слово, но она – особенная.

Адам молча кивнул. Улыбка сошла с его лица. Он смотрел внимательно, почти изучающе.

– И что ты собираешься делать?

– Я хочу быть с ней. И это значит – отказаться от многого. Может быть, от всего.

– Перед отъездом в Лондон… – Эдвард говорил негромко, почти шёпотом, будто боялся спугнуть саму мысль, – я сказал ей всё. Открылся. Признался, что влюблён. Что не могу без неё.

Он опустил взгляд, задержав его на тёмной поверхности кружки – словно в ней отражалась не янтарная пена, а её глаза. Те, в которых он когда-то увидел то, что никогда прежде не находил – себя.

Адам молчал, но в тишине его вопрос прозвучал отчётливо, как вздох:

– И что же она?

Эдвард провёл ладонью по лицу, будто пытался стереть с него следы того признания:

– Она… молчала. Не прогнала, не ушла. Но и не ответила. Я видел – там, в глубине, что-то дрогнуло. Что-то живое, настоящее. Но словно слова застряли у неё на губах. Будто она испугалась. Не меня. Себя. Или того, что это может значить.

Он сжал руки, как будто в них ещё оставался её хрупкий силуэт, который он боялся разжать.

– Я не стал настаивать. Попросил подумать. Дал ей время. И вот теперь… я возвращаюсь. Не зная, впустит ли она меня в свою жизнь так, как я впустил её в свою. Откроет ли дверь – или закроет её навсегда.

Адам покачал головой, делая глоток.

– Знаешь, я мог бы пошутить. Но не буду. Потому что вижу – ты не просто увлёкся. Это у тебя по-настоящему, Эд. Но ты должен понимать, что это не просто красивая история. Это – стена. Культурная, религиозная, семейная. Ты готов биться об неё каждый день?

– Я не просто готов. Я уже это делаю.

Адам замолчал, затем медленно сказал:

– Ты говорил об этом родителям?

Эдвард отвёл взгляд.

– Пока нет.

– Слушай, я на твоей стороне, – мягко, но твёрдо сказал Адам. – Но ты должен быть честен не только с ней. Ты должен быть готов к последствиям. Это будет нелегко. Это может закончиться болью – не только твоей.

– Я знаю, – выдохнул Эдвард. – Но хуже будет, если я всё это потеряю. Если предам то, что чувствую.

– Хорошо, я тебя понял. А теперь ты должен выпить, а потом купить мне билет. Потому что в этот раз, я еду с тобой.

Эдвард замер, потом медленно улыбнулся – по-настоящему, впервые за весь вечер.

– Ты серьёзно?

– Абсолютно. Я хочу увидеть эту Эмилию. Увидеть ту, которая сделала с тобой это, украв беспощадно сердце моего друга.

– Чёрт, Адам… Это лучшее, что ты мог сказать.

Они столкнули кружки.

Гул паба, как фон к их молчанию, казался вдруг далёким. Потому что в этот вечер началась не просто дорога – началась надежда.

Глава 6: Откровение

После долгого, изматывающего пути из Лондона, Эдвард и Адам ступили на стамбульскую землю. Стамбул встретил их тёплым ветром с моря и золотистым светом, который мягко ложился на черепичные крыши и узкие улочки. Паром уже ушёл, растворившись в дымке рассвета, а на набережной шумела жизнь – неторопливая, разноязыкая, обволакивающая.

Адам замер, оглядываясь.

– Ну что ж, – выдохнул он. – Наконец-то я в Стамбуле.

Он присвистнул, глядя на купола вдали, и добавил:

– Теперь я понимаю, почему ты с ума сошёл.

Лёгкая улыбка скользнула по лицу Эдварда, но взгляд оставался напряжённым. Он шёл молча, уверенно, будто знал каждый поворот – и действительно знал. Улицы, по которым они шли, давно стали частью его памяти.

Когда они добрались до гостиницы, Адам первым бросил сумку в угол комнаты и разулся.

– Ну что, теперь покажешь мне город? – спросил он, развалившись в кресле.

Эдвард приостановился у окна, смотря вниз, на улицу.

– Нет. Сейчас нет.

Адам посмотрел на него вопросительно.

Эдвард, не оборачиваясь, сказал спокойно:

– Я должен сначала встретиться с ней. Узнать, что она скажет. Только после этого… всё остальное.

Он обернулся, глаза у него были спокойные, но в голосе слышалась твёрдость:

– Если всё сложится… я тебя с ней познакомлю. Обязательно.

Адам кивнул, не задавая лишних вопросов.

– Хорошо. Иди.

Он взял газету с тумбочки, раскрыл наугад.

– А я пока привыкну к твоему Стамбулу.

Адам лениво листал газету, не понимая ни слова.

– Послушай, – сказал Адам, не поднимая глаз, – а как ты вообще собираешься с ней встретиться? Где? Когда? Она ведь даже не знает, что ты приехал.

Эдвард обернулся. Лицо его было серьёзным, но голос звучал спокойно:

– Я написал ей письмо. И хочу передать ей.

– Письмо? – Адам отложил газету. – И как ты, чёрт возьми, собираешься это ей передать? Подбросишь под дверь? Завернёшь в лепёшку и передашь с торговцем?

Эдвард хмыкнул, улыбаясь:

– Найду способ. Может, через ребёнка на улице, или прохожего, кого-то, кто мог бы дойти до её дома и отдать лично в руки.

Адам покачал головой с ехидством:

– Ты звучишь как шпион на задании.

– Возможно, я и есть, – сказал Эдвард с сухой усмешкой. – Только вместо шифра – письмо. А вместо миссии – женщина, которую я не могу забыть.

– И ты хочешь увидеться с ней сегодня?

– Нет. Завтра утром. Я написал, что буду ждать там, где обычно. Если она придёт – значит, всё ещё возможно. Если нет…

Он не договорил. Адам не стал спрашивать дальше.

– Тогда тебе стоит поторопиться.

– У меня есть пара часов, – кивнул Эдвард и шагнул к столу, вытаскивая из чемодана уже сложенное письмо.

Адам наблюдал за ним молча. Потом сказал тихо:

– Она, наверное, не понимает, как ей повезло.

Эдвард ничего не ответил. Только взглянул на письмо в своей руке – как на что-то живое, важное, будто от этого клочка бумаги зависела судьба целой жизни, – и вышел из гостиницы.

Эдвард шёл медленно, будто сам воздух города влиял на ритм его шагов. Узкие улочки, камни под ногами, голоса, доносящиеся из лавок и кофеен – всё казалось таким же, как прежде. Но в то же время – иным. Он чувствовал, как прошлое живёт в этих стенах, в трещинах фасадов, в бликах солнечного света на ставнях домов.

Он вышел к знакомому кварталу, и взгляд его невольно упал на здание консерватории. Оно возвышалось строго и торжественно, с колоннами, устремлёнными в небо. Ему показалось странным, что двери открыты: на дворе стояли каникулы, и, насколько он знал, занятия были прекращены.

Он собирался пройти мимо, не задерживаясь, но вдруг остановился. По широким каменным ступеням спускалась девушка – стройная, в светлом платье, с тетрадями в руках. Волосы выбились из-под платка, и ветер чуть тронул их.

Он узнал её сразу.

Зейнеп.

Она спустилась почти до конца, как вдруг замедлила шаг. Эдвард, не веря собственным глазам, зашагал через дорогу. Он поднял руку, словно сам ещё не был уверен в том, что делает, и негромко позвал:

– Зейнеп.

Она остановилась. Обернулась.

На её лице сначала отразилось изумление – почти неверие, затем – медленно, как утро развеивает туман – появилось узнавание. Она моргнула, будто убеждаясь, что не ошиблась.

– Эдвард?

Он подошёл ближе, сердце глухо билось в груди. Он не знал, что именно скажет, но слова сами нашлись.

– Я не думал, что увижу кого-то из вас… сегодня.

Зейнеп всё ещё смотрела на него, будто вспоминая, как дышать. Потом кивнула, чуть смутившись.

– Вы… Когда вы вернулись?

– Только сегодня утром, – он смотрел на неё с мягкой благодарностью, словно само её появление было добрым знаком. – Консерватория разве не закрыта? Сейчас ведь каникулы.

Зейнеп кивнула:

– Да, у нас каникулы. Но через два дня у нашего директора день рождения. Мы с несколькими преподавателями и учениками решили сделать ему небольшой сюрприз. Концерт – очень скромный, только для своих.

Эдвард чуть приподнял брови, надежда затаилась в его голосе:

– Эмилия… тоже будет там?

– Конечно. Она играет на пианино. Мы репетируем втроём, у неё как раз сольный отрывок.

Он замер на секунду. Его голос стал тише:

– Она не знает, что я приехал.

– Нет? – Зейнеп удивлённо посмотрела на него.

– Я… ещё не сообщил ей об этом. И как раз сейчас шёл в сторону её дома. Надеялся через кого-то передать ей письмо.

Зейнеп мягко наклонила голову:

– Я могу передать. Если хотите.

Эдвард посмотрел на неё, затем медленно покачал головой.

– Нет. Лучше так. Если она приедет на концерт, можете ли вы устроить нам встречу? Не перед выступлением, а… после. Когда все разойдутся. Где-нибудь в здании. Я хочу сделать ей сюрприз.

Зейнеп на секунду задумалась:

– В классе будет сложно. Но… в зале. Там, где будет концерт. Когда всё закончится, люди начнут расходиться. Учителя обычно задерживаются у себя. Холл опустеет. Тогда я смогу привести её туда.

– А что вы… что скажете ей?

Зейнеп отмахнулась рукой:

– Это уже мои проблемы. Я знаю, как её туда привести.

Её уверенность почему-то успокоила его сильнее любых обещаний.

Эдвард с благодарностью кивнул. Они обменялись коротким взглядом – тёплым, почти заговорщическим – и распрощались.

Когда Эдвард вернулся в гостиницу, солнце ещё только начинало склоняться к горизонту. Он открыл дверь своего номера и вошёл. Адам, развалившись в кресле у окна с книгой, лениво поднял взгляд на него: