ЭдЭм «До последнего вздоха»

Дом, где прежде звучал её смех, стал похож на мраморную тень прошлого. В нём всё дышало тишиной, всё будто боялось пошевелиться.

Эмилия почти не покидала гостиную, только для сна поднималась в свою комнату. Иногда сидела у окна, иногда читала, но чаще – просто смотрела в одну точку, будто надеясь, что пустота подскажет ей, как жить дальше. Ни прогулок, ни визитов, ни запаха свежего ветра. Ни подруги Зейнеп, которой уже давно не было в городе. Только стены, полные воспоминаний.

Отец, как и сказал, запретил ей покидать дом. Даже во двор она не выходила. Он не запирал её – нет. Он просто лишил её свободы своей холодной волей. И что хуже всего – он лишил её себя.

Галип больше не говорил с Эмилией. Не ругался, не кричал – просто молчал. Когда они случайно встречались взглядом, он отворачивался. Когда она пыталась заговорить, он проходил мимо. Его глаза, когда-то наполненные любовью и заботой, теперь не смотрели на неё вовсе. Это убивало сильнее любых слов.

При этом, рядом с домработницами он вёл себя спокойно, словно ничего не произошло. Он сохранял видимость, отвечал на вопросы, разговаривал с ней. Но стоило им скрыться за дверью – дом снова замыкался. Молчание становилось каменным.

Эмилия начала терять счёт дням. Всё смешалось. Она не знала, утро сейчас или вечер, и не всегда понимала, сон это или явь. Время тянулось как сироп – густой и вязкий.

А тем временем Эдвард не находил себе места. Сначала он надеялся, что сможет увидеть её в саду, мельком, издалека. Он даже подходил к углу улицы, где за деревьями скрывался их дом. Он стоял и ждал, иногда часами, но её не было.

Он точно знал, что Галип запретил ей выходить. Знал, что не может просто снова заявиться к ним на порог – иначе её положение станет ещё хуже. Он не хотел причинять ей ещё больше боли. Но это молчание стало невыносимым.

Он пытался найти хоть кого-то, кто бы мог передать ей весточку. Хоть слово. Хоть взгляд. Он мучился от бессилия, от того, что не знал, страдает ли она так же сильно, как он. Или ещё сильнее.

Он не спал. Не ел. Просто жил мыслями о ней. Он представлял, как она сидит у окна, одна, отвергнутая тем, кто был её опорой всю жизнь. И он сгорал изнутри.

Прошло ещё три недели. Наступил март.

Боль, что разрасталась в груди Эдварда, стала невыносимой. Он изо всех сил пытался убедить себя, что время излечит, что её возможно забыть. Но нет – мысль о том, чтобы вычеркнуть Эмилию из своего сердца, была нестерпима. Как забыть её глаза? Её тихий, ласковый голос? Её руки, тянувшиеся к нему с той же тоской, что и его к ней? Это было выше его сил.

Он понимал: возможно, она больше не захочет его видеть. Быть может, всё, что случилось, оставило в её душе слишком глубокую рану. Возможно, она откажется не только от него, но и от всего, что когда-то связывало их. И всё же, даже если это так, он не мог просто исчезнуть. Он не умел забывать. Не хотел. Разум твердил об обратном, но сердце отказывалось подчиняться.

Боль терзала его душу. Эмилия была так далеко – всего лишь за дверями своего дома, – а он стоял в стороне, в тени, не решаясь подойти.

Он ждал. Как и прежде. Ждал хоть малейшего знака, слова – чего угодно, лишь бы ощутить, что ещё не всё потеряно. Он знал: Галип не позволит им встретиться. Любая попытка сблизиться грозила последствиями. Но он не мог отступиться. Не мог повернуться и уйти, словно всё, что между ними было, – пустяк.

А в это самое время в доме, за стенами которого он прятал свои чувства, Эмилия наконец встретилась с тем, кого так ждала.

Зейнеп вернулась из Измира, вылечившись от ветрянки. И уже на следующее утро стояла у ворот дома подруги.

Эмилия бросилась ей навстречу – с тоской, накопившейся за всё это время. Без Зейнеп всё было иначе. Только ей Эмилия могла открыться по-настоящему. Только с ней могла говорить о том, что терзало душу.

Теперь, когда Зейнеп снова рядом, Эмилия наконец могла выдохнуть. Она почти не отпускала её руки, будто боялась, что та вновь исчезнет.

И всё, что она хранила в себе, всё, что было невыносимо держать в тишине, теперь могло быть рассказано.

Тем временем Эдвард вновь оказался на той улице. Скрытный, почти незаметный, словно тень. Он смотрел на её дом, надеясь, веря, что судьба сжалится и пошлёт ему шанс – всего одну минуту, всего один её взгляд, лишь бы снова почувствовать, что она рядом.

И вот, стоя на привычном месте, где каждый камень на дороге стал ему знаком, он вдруг увидел знакомую фигуру. Зейнеп.

Она как раз входила в дом Эмилии, и сердце Эдварда забилось быстрее. Он не сразу поверил своим глазам. Зейнеп! Она – единственная, кто мог стать связующим звеном между ним и Эмилией. Единственная, кому он мог доверить просьбу узнать, как Эмилия. Его последняя надежда.

Эдвард остался ждать. Часы тянулись мучительно медленно. Ветер начал холодить плечи, но он не уходил. Он должен был дождаться.

И наконец, Зейнеп вышла. Она неспешно направилась к себе – её дом находился совсем рядом, всего в трёх домах от конца улицы. Эдвард пошёл за ней, неуверенно, сжав кулаки, как будто сдерживая внутри всю бурю чувств.

Внутри Эдварда всё сжалось – страх и надежда слились в одно чувство, острое, обжигающее. Он знал: это его шанс. И он не мог его упустить.

– Зейнеп, – раздался тихий, но твёрдый голос из тени.

Она вздрогнула, остановившись на полпути. Обернувшись, увидела Эдварда.

– Эдвард? – удивление отразилось в её глазах, но за ним тотчас промелькнула тревога. Она взглянула по сторонам, словно опасаясь, что их могут заметить. – Что вы здесь делаете?

Он шагнул ближе, не отрывая от неё взгляда. В голосе прозвучало искреннее волнение:

– Простите, что так внезапно. Но я должен поговорить с вами. Это касается Эмилии.

Зейнеп нахмурилась.

– Я знаю, о чём вы, – тихо сказала она. – Эмилия мне всё рассказала.

Сердце Эдварда сжалось. Он сделал ещё шаг – ближе, но не слишком, боясь спугнуть её доверие.

– Как она? Пожалуйста, скажите мне правду. В каком она состоянии?

Зейнеп опустила взгляд.

– А как, по-вашему, она может быть? Она потеряна, грустит. В отчаянии. Всё это слишком тяжело для неё.

Его лицо потемнело от боли. Он провёл рукой по волосам, словно пытаясь сдержать внутренний крик.

– Я… я не могу больше так, – прошептал он. – Я должен хоть как-то связаться с ней, хоть чем-то напомнить, что я рядом. Пожалуйста, можете ли вы передать ей письмо от меня? Хоть одно? Я прошу вас.

Зейнеп резко подняла глаза.

– Это слишком рискованно, мистер Эдвард. Если кто-то увидит нас, или, не дай Бог, письмо попадёт не в те руки, всё может закончиться очень плохо.

Он встретился с ней взглядом. Его глаза были полны боли, сожаления и мольбы. Он не говорил больше ни слова – просто стоял, не отводя взгляда, и в его молчании было больше, чем в сотне просьб.

Зейнеп сдалась. Она вздохнула, отводя глаза.

– Хорошо. Я помогу вам.

Эдвард выдохнул с облегчением.

– Благодарю вас. Вы не представляете, как много это для меня значит.

Зейнеп кивнула. Затем, осторожно оглядевшись, указала на старую каменную стену переулка.

– Видите ту стену? Завтра, в полдень, оставьте письмо в маленькой щели у основания, справа от фонарного столба. Я заберу его. Только, ради всего святого, будьте осторожны.

– Обещаю, – тихо ответил он.

Между ними повисло напряжённое молчание. Потом Зейнеп слегка кивнула и пошла прочь, а Эдвард остался стоять в тени, провожая её взглядом.

Они договорились. И в этот вечер у него впервые за долгие дни появилась надежда.

После расставания с Зейнеп, Эдвард, полный трепета и зыбкой надежды, медленно вернулся в свой номер в гостинице. Сердце его билось неровно, будто предчувствуя, что на кончике пера вскоре окажется вся его душа. Он молча вошёл, сбросил пиджак и, не зажигая света, прошёл в ванную. Струи тёплой воды стекали по его плечам, но не смывали той гнетущей тоски, что уже прочно засела внутри. С каждым вдохом он чувствовал, как в груди разрасталась пустота.

После душа он переоделся, молча поужинал, но еда не радовала – мысли были где-то там, за стенами этой комнаты, рядом с ней, с его Эмилией. Сделав глубокий вдох, он прошёл к своему письменному столу, сел, потянулся за бумагой и чернильной ручкой. Порывшись в ящике, нашёл простой конверт. Несколько секунд он просто смотрел на белый лист перед собой, будто ища на нём отражение своей боли. Затем, сжав перо в пальцах, начал писать.

«Здравствуй, моя Эми.

Я не знаю, с чего начать. Как найти слова для той боли, что живёт во мне с той ночи, когда я в последний раз увидел твои глаза. С тех пор всё вокруг будто выцвело. Я живу, дышу, говорю – но это не жизнь. Это тень того, кем я был рядом с тобой.

Я не нахожу себе места. Каждое утро начинается с надежды, что, может, всё это было сном. Что я снова услышу твой голос. Увижу, как ты улыбаешься – чуть растерянно, как всегда. Но проходит день, и я понимаю, что ты всё ещё где-то далеко, и мне нельзя быть рядом.

Я не знаю, что с тобой. Не знаю, в безопасности ли ты. Не знаю, чем ты дышишь, как спишь по ночам, что думаешь, когда вспоминаешь меня – если вспоминаешь. Эта неизвестность сжигает. Бывают минуты, когда я готов просто войти в твой дом, не думая ни о чём, только бы увидеть тебя. Но я знаю: этим я могу только навредить тебе. И это самое мучительное – быть бессильным, когда всё во мне рвётся к тебе.

Но, Эми, если ты сейчас это читаешь – прошу, поверь в одно:

Я не сдался. Я не сдамся.

Я найду путь, найду лазейку в этом мраке. Я не отступлю, пока не смогу снова держать тебя за руку. Не на миг. Навечно.

Где бы ты ни была – я рядом. Даже если между нами стены, запреты и страх. Я всё равно с тобой.

Я люблю тебя. Без остатка. Без времени. Без границ.

Твой.

Эдвард».

Он аккуратно сложил письмо, вложил его в конверт и запечатал. Его пальцы задержались на бумаге, будто не хотели отпускать. В ту ночь он почти не спал. Он ждал рассвета, как спасения.

На следующий день, как только полдень приблизился к назначенному часу, Эдвард направился в переулок. Солнце, пробивающееся сквозь голые кроны деревьев, казалось холодным. Указанная стена, старая, с выщербленным кирпичом, словно хранила чьи-то чужие тайны. Он подошёл, огляделся и осторожно вложил письмо в узкую щель между кирпичами. Сердце сжалось. Он знал – сейчас всё зависит от неё. От той, кому он доверяет, от Зейнеп.

С лёгкой тяжестью в груди он отошёл, бросив последний взгляд на серую стену, словно оставляя там частичку себя.

Зейнеп, закутавшись в тёмный плащ, шла быстрыми шагами к переулку. Она знала, что Эдвард уже оставил письмо. Её сердце стучало чаще обычного. Едва дойдя до нужного места, она остановилась, огляделась и аккуратно вытащила из щели заветный конверт. Ладони её дрожали. Бумага ещё хранила тепло, будто в ней жила сама надежда.

Она спрятала письмо в карман плаща и почти бегом направилась к дому подруги.

Дверь открыла Аслы. Увидев Зейнеп, она улыбнулась и тут же позвала:

– Эмилия-ханым! Зейнеп пришла!

Зейнеп переступила порог. Вскоре с лестницы появилась Эмилия. Её тонкое лицо, чуть побледневшее за последние дни, осветилось слабой, но искренней улыбкой. Подруги обменялись объятиями. Эмилия сразу же уловила в глазах Зейнеп тревогу.

Аслы ушла, оставив их одних. Тогда Зейнеп тихо наклонилась к уху Эмилии и прошептала:

– Нам нужно наверх. Срочно.

Эмилия удивлённо посмотрела на неё, сдержанно кивнула. Подойдя к двери гостиной, она заглянула внутрь.

– Отец, пришла Зейнеп. Мы будем у меня в комнате.

Галип-бей не обернулся. Лишь сухо кивнул, не отрывая взгляда от огня в камине.

Эмилия, прижав губы, сдержала вздох. Сердце кольнуло болью. Тень обиды отца лежала на ней, как тяжёлое покрывало.

Она вернулась к Зейнеп, что ждала у подножия лестницы, и молча повела её за собой. Поднявшись в комнату и плотно закрыв за собой дверь, Эмилия обернулась:

– Что случилось? Ты меня пугаешь.

Зейнеп молча достала из кармана конверт и протянула ей. Эмилия замерла.

– Что это? – спросила она, едва дыша.

– Это от Эдварда, – тихо ответила Зейнеп.

Эмилия резко вскинула взгляд.

– Что? Откуда? Как… как ты его получила? – она подошла ближе, взгляд её был тревожным и настороженным.

Зейнеп сжала губы.

– Я не могу сейчас рассказать. Но важно другое – он передал это тебе. И я не могла не принести.

Эмилия, дрожа, взяла письмо. Сердце её забилось болезненно. Конверт в её руках был как запретный плод – манящий и пугающий одновременно.

Эмилия медленно опустилась на край кровати, словно её ноги стали ватными. В руке она всё ещё сжимала письмо, а взгляд её метался – то на тонкий, запечатанный конверт, то на Зейнеп, стоявшую напротив с затаённым волнением. В тишине комнаты даже дыхание казалось слишком громким.

Заметив её замешательство, Зейнеп наконец нарушила молчание:

– Почему ты не открываешь его?

Эмилия подняла на неё глаза, в которых отражалась неуверенность, тревога, боль.

– Я не могу, – прошептала она, едва слышно. – Я дала слово отцу. Я пообещала, что всё закончится. Что я вырву с корнем всё, что связывало нас, каждую нить. Я пообещала, что больше никогда не увижусь с ним. А теперь его письмо у меня в руках. – Она прижала конверт к груди. – Если я его открою, разве это не будет новым предательством?

Зейнеп тихо подошла к ней и села рядом, коснувшись плеча подруги своей ладонью.

– Это не предательство, Эми, – мягко сказала она. – Это просто письмо. Несколько строк, написанных рукой человека, который умирает без тебя. Если бы ты только видела, в каком он состоянии…

Эмилия вздрогнула, но молчала, сжав губы.

– Я не говорю тебе это, чтобы ты страдала ещё больше, – продолжила Зейнеп. – Нет. Я говорю тебе, чтобы ты знала, как он тебя любит. Он не просто скучает, он будто гаснет. Я ведь, если честно, раньше сомневалась. – Она на секунду усмехнулась, качнув головой. – Думала: ну англичанин, ну, может, увлёкся, экзотика, молодость… А вчера, когда я смотрела ему в глаза, когда он едва мог говорить, когда я видела, как дрожали его пальцы… не от холода, нет, а от безысходности. Эми, это больше, чем любовь.