скачать книгу бесплатно
– Это как сказать! У меня тоже парное молоко прокисло, когда он у меня ночевал. И в другой раз – когда он заходил про тебя спрашивать. А я не придал этому значения, – Ивень задумчиво почесал в затылке. – Странно, ты не находишь?
– Действительно, странно.
– А еще я заметил, что его собака не любит. Мой Шарик, как его завидит, готов будку на цепи в лес уволочь, так его боится. А ведь он пса не бил, не дразнил, вообще на него внимания не обращал.
– Вот и наш Серок два дня в бегах был, – вспомнила Яся. – И молоко прокисшее пить отказался. А еще…
Тут Яся опомнилась и замолчала. Ивень отставил выпитую чашку и поднялся.
– Да, с чудинкой мужик-то, – подытожил он. – Надо к нему приглядеться.
И дядька распрощался. А Яся еще долго обдумывала услышанное, сопоставляя его со своими впечатлениями.
– Мне тоже надо приглядеться, – решила, наконец, она.
И стала мыть посуду.
Поветиха не спала уже которую ночь. Стоило ей закрыть глаза, как кошмары одолевали бедную старуху. Она то ворочалась на лавке, умащивая на «каменной» подушке изболевшуюся голову, то лезла к деду на печку, но и там не находила покоя.
– Ну что ты, старая, никак места себе не найдешь? – ворчал дед Сучок. – И возишься, и возишься, как жук в навозе. Чего не спится? И мне покоя от тебя нет.
– Да разве я виновата? – оправдывалась Поветиха. – Вот ты никак понять не хочешь, что и сама я измаялась совсем. Все косточки ломят, спать хочу, а закрою глаза – такая жуть привидится, что готова опять всю ночь не спать.
– Да чего ж такого страшного ты боишься? – недоумевал дед.
– А вот то-то и оно, что боюсь. Вроде, ничего особенного и не видится. Ну, например, кажется, что деревня наша в темень погружается, как в омут черный. И такая жуть меня вдруг пронижет всю, что каждая жилочка дрожит. Или вот вчера приснился пришлый мне. Вроде, явился к нам в избу, на глаза – капюшон надвинут. А как откинул капюшон-то – а там рожа такая страшная, что и слов нет описать. И так – каждую ночь.
– Ты бы, бабка, на капище сходила, умолила Богов избавить тебя от кошмаров ночных. А то ведь и сама не спишь, и мне не даешь, – Сучок зевнул во весь рот и, повернувшись носом к стенке, захрапел, что было мочи.
А бабка Поветиха, вдруг вспомнив, что она знахарка, поднялась с лавки. Стараясь не скрипеть половицами, она зажгла свечу и, бормоча молитвы вперемежку с заговорами, стала обходить избу вдоль стен. Как только свеча начинала трещать и коптить, Поветиха останавливалась, дожидаясь, когда пламя снова станет светлым, а потом возобновляла движение. Так она обошла всю избу кругом, начав и закончив свой обход у дверей. После этого знахарка выбрала из висящих под потолком засушенных растений пучок чертополоха – и засунула его за косяк входной двери. Но и на этом ее манипуляции не закончились. Взяв со стола солонку, нашептав над ней очередной заговор, Поветиха бросила по щепотке соли в каждый угол. И только после этого, облегченно вздохнув, она снова прилегла на лавку.
Не зря бабку почитали в деревне как потомственную знахарку! Неизъяснимая легкость и умиротворение охватили вдруг уставшую женщину. Голова сама склонилась к подушке, грудь задышала легко и свободно. И вот уже животворящий сон смежил ей веки.
Этой ночью в деревне спали все. Разные сны витали в избах, но ни один из них не был так страшен, как ожидавшая селян действительность.
Новая беда вползла в деревню неслышно и незаметно. Мужики, один за другим, вдруг повадились ходить в гости к пришлому. Не могли удержать их дома ни распутица, ни ворчание и даже откровенная ругань жен.
– И чего это они взялись ходить к Чужаку, чем он их так завлекает? – недоумевали женщины. – Одно хорошо, хоть в кабак теперь не ходят.
– В кабак не ходят, а домой возвращаются сами не в себе.
– Чем это вы там, у пришлого, занимаетесь? – одолевали вопросами своих мужей жены.
На что получали неизменный ответ:
– Так, разговариваем.
– О чем же? О бабах, небось?
– Да нет, о жизни…
Больше выпытать не удалось ни одной женщине.
Тем временем пришла весна. По ночам морозец еще сковывал ручейки хрустящим ажурным ледком, но стоило выглянуть солнышку – и звон бегущей воды наполнял улицы.
Ребятня, которой за долгую зиму опостылело сидение в избах, высыпала на свежий воздух. Хотя матери ругали своих чад за мокрую обувь и одежду, они упорно лезли в лужи, измеряя их глубину. Забредет такой сопливый малый в бескрайнее весеннее половодье – и чувствует себя первооткрывателем в необъятных просторах! А другой топает против течения в бурном потоке, несущемся вдоль улицы, – и повизгивает от захватывающего дух чувства неизвестности и опасности, подстерегающей его в этом пути. Вот нога ухнула в яму, скрытую в мутном ручье, – сапог смачно чавкнул зачерпнутой водой, запудовел, с места не сдвинешь. А малыш хохочет, как сумасшедший, и блики от бегущей воды солнечными зайчиками скачут по его довольной мордашке.
Солнышко, осаживая сугробы, извлекает на свет то потерянное по дороге в избу полено, то горшок, который хозяйка тщетно искала всю зиму. Кучи навоза у хлева исходят паром, и этот острый запах будоражит только что вернувшихся с юга грачей. Птичьи крики, собачий лай, ребячий визг – проснулась деревня!
И небо над ней такое синее, с первыми кучевыми облаками! И воздух такой неуловимо легкий, свежий, бодрящий! Весна!!!
Глава 6
Не успела Поляна оглянуться, как пришел Весень – самый веселый, озорной, долгожданный праздник на селе. Готовились к нему всегда загодя. Еще сугробы грязными поросятами подставляли бока солнышку, а девушки уже собирались в щебечущие стайки, шушукались втайне от парней, время от времени взрываясь хохотом. Что замышляли проказницы? Этого никто не мог знать до заветного дня, это хранилось в глубочайшей тайне.
Парни тоже собирались кучками, но эти таились не только от девчат, но и от своих сверстников с другой улицы. И только взрослые, не таясь, готовились к празднику. Женщины убирались в избах, начищая до блеска каждую миску, выметая скопившийся за зиму в темных углах мусор. Мужчины поправляли поломанные изгороди, чистили хлев, готовили телеги.
А ребятня ничего не делала. Она просто путалась под ногами взрослых, пытаясь помочь то тем, то другим, и просто ждала…
И вот, наконец, снег растаял. У изб, на солнечном припеке, из земли остро и напористо полезла щетина молодой травки. Эти крошечные зеленые иголочки и были сигналом: пришел Весень!
Вот тут настала очередь деревенских мальчишек. Не зря они караулили деда Калина, самого старого и почитаемого жителя села. Вышел дед на крыльцо, раскинул по груди седую бороду, поглядел вприщурку на солнышко, потянул шумно носом пряный весенний воздух. И, хотя давно уже был туг на уши, услышал-таки старый трепетную песню скворца на верхушке яблони. Повернулся, не спеша, взглянул на пробивающуюся у завалинки траву и изрек:
– Завтра – Весень!
Мальчишки только этого и ждали. Горохом раскатились по улицам, забегая в каждую избу, неся радостную весть:
– Завтра – Весень!
– Завтра – Весень! Дед Калина объявил: завтра – Весень!
И пошла гулять по деревне предпраздничная суматоха! Запахло свежеиспеченными пирогами, улеглись на столы бережно хранимые для такого случая вышитые скатерти, выбрались из сундуков на свет наряды и украшения.
Яся без устали примеряла на себя все подряд.
– Мам, погляди, вот эта рубаха лучше, или та, с василькми? А волосы как лучше убрать? Смотри-ка, а мне твои бусы как идут, дашь поносить?
– Да погоди ты, вертушка, – смеясь, отмахивалась от дочери Поляна. – Что ты, как пугало огородное, все готова на себя напялить! Не забывай, тебе пятнадцать исполнилось. В этом году первый раз с девушками Весень встречать будешь. Вы как уговаривались, кем тебя назначили?
– Ой, я и забыла, мамочка! Ну конечно, мне нужен синий сарафан, я ведь буду Небушком! Только ты – молчок, это тайна!
– Конечно, конечно, стрекоза! Вот эта шаль тебе подойдет: белая, ажурная, из козьего пуха. Словно облако на плечах! А волосы заплетем голубой лентой и уложим на голове короной.
– Мамулечка, я тебя люблю! – Яся схватила мать за руки и закружилась по комнате. – Ты у меня – самая лучшая!
– Тише, тише, егоза, уронишь мамулечку свою ненаглядную!
Поляна хохотала от души, веселясь не меньше дочери. Сегодня на душе у нее было легко и празднично.
– Мам, а ты, когда тебе пятнадцать было, кем наряжалась?
– Ты не поверишь – тоже Небушком! У меня даже сарафан голубой сохранился с той весны. Берегу его, как память: в нем я с твоим отцом обручилась.
– Ой, расскажи, расскажи! Ты мне никогда не рассказывала.
– Мала была, вот и не рассказывала. А теперь расскажу.
Поляна задумчиво теребила край передника, как бы всматриваясь в прошлое сквозь пелену прошедших лет.
– Той весной мне пятнадцать исполнилось, как и тебе. Это значит, что Весень я должна была впервые встречать не с ребятней, а с девушками. Ты же знаешь, что Весень – главный девичий праздник, когда парни себе невест выбирают.
– Но ты уже была знакома с папой, правда? – встряла Яся, заглядывая в затуманившиеся глаза матери.
– Знакома-то была, даже очень хорошо. Он ведь отцу моему, твоему деду, в кузнице помогал. Мы друг другу сразу понравились, но ведь до пятнадцати лет о замужестве и речи быть не могло. А обручиться мы могли только на празднике весны.
Вечером, когда соберутся девушки в хоровод на Веселой горке, парни невесту себе и выглядывают. Конечно, они и раньше примечают: какая – ладная да работящая, а какая – ленивая да сварливая. Недаром поговорка сложена: «Ищи жену в огороде, а не в хороводе». А уж на празднике каждый норовит свою зазнобу вербочкой пометить. Бывает ведь, что в одну девку сразу несколько парней влюбляются, вот тут и решается, которому повезет.
– Как это, мама, вербочкой пометить?
– Да неужто тебе подружки этого не рассказали? Вот незадача! – Поляна даже руками всплеснула. – Это же самое главное в девичьем празднике. Ну, слушай, да запоминай.
Сегодня вечером вы с девушками к реке пойдете, красу умывать. Вот тогда каждая себе по веточке вербы и сломает. Потаясь, принесет веточку домой, уберет ее лентами, и весь следующий день из рук выпускать не будет. А вечером, когда последнюю хороводную песню допоете, заводила щелкнет по земле кнутом – вот тогда каждая девушка бежать должна.
– Куда, куда бежать, мама?
– А куда хочешь, только побыстрее. А парень, которому ты приглянулась, за тобой побежит. Догонит, веточку отберет и ею тебя по попке хлопнет – вот и пометил он тебя, значит. С этого момента ты уже будешь его невестой.
– Значит, папа тебя веточкой хлестнул?
– Хлестнул, хлестнул, я-то не шибко и убегала: люб он мне был.
– А если за мной не тот погонится, кто мне нравится, что тогда?
– Тогда беги, что есть силы, прячься в погреб. Да смотри, веточку свою не оброни, не то всю жизнь свою в погребе от нелюбого прятаться будешь, или замуж за него придется идти.
– А если сразу несколько парней побежит, что тогда?
– А за мной тоже несколько бегали. Только мы со Славенем схитрили: договорились заранее, что я к речке побегу. Он меня там и поджидал. А бегала я быстро, трое за мной гнались – не могли угнаться. Папа же твой из-за кусточка выбежал мне навстречу, веточку у меня выхватил, ну и…
– Ну и хитрецы вы, мамуля!
– Постой-ка, – Поляна внимательно посмотрела на дочь. – А тебе уже приглянулся кто-нибудь?
– Нет пока, – Яся беспечно и открыто встретила материнский взгляд, не смутилась, не отвела глаза.
– Ну, тогда отвори погреб заранее, да беги домой, что есть духу, а не то быть тебе замужем за постылым. На другой год выберешь себе жениха, когда сердечко твое заговорит.
Поляна ласково потрепала Ясю по щеке.
– И то верно, рано мне еще замуж, я в куклы еще не наигралась! – девочка хитро подмигнула матери.
– Ну, коли так, помоги мне пироги на столе расставить, да собирайся – скоро подружки за тобой зайдут.
Из заветного сундука достали скатерть, всю расшитую чудесными цветами и травами. Лет этой скатерти было немало, ох, немало! Из белой она превратилась в желтоватую, ткань была уже не такой плотной и прочной, как встарь. Но вышивка, яркая и причудливая, по-прежнему радовала глаз. Эту скатерть из поколения в поколение вышивали женщины рода. Каждая старалась добавить в орнамент что-то свое, пусть всего один-два цветочка или листка. И год от года скатерть хорошела все больше. Извлекали ее на свет только один раз в год, накануне весеннего праздника, да еще один раз в жизни каждой женщины, после свадьбы, когда молодая жена брала в руки иголку и добавляла к вышивке свои стежки.
Вот такая скатерть была расстелена Поляной на чисто вымытом столе, и Яся уже спешила расставить на ней миски с угощением, блюда с пирогами, корзинки со сладостями. Всего было вдоволь, ведь, как встретишь Весень, так и весь год жить будешь!
Но вот стол накрыт, мать и дочь сидят рядком на лавке, любуются им. А за окошком уже слышится смех, звонкие девичьи голоса перекликаются все ближе и ближе.
– Ну, доченька, пора, – Поляна протянула Ясе длинную холщевую рубаху, цветастую шаль и гребень. – Одевайся скорее, слышишь, девчата уже у соседней избы.
Девушка быстренько накинула на голое тело рубаху, распустила волосы и закуталась в огромную шаль.
– Я готова!
Под окошком уже гомонили подружки. Мгновение – и дверь захлопнулась за спиной дочки. Поляна только вздохнула ей вслед: вот и выросла девочка!
Теперь настало время и ей совершать тайные обряды, охраняющие дом и двор от всякой нечисти. Прежде всего, надо было раздеться. Поляна сбросила летник, оставшись в одной рубахе, неторопливо качнула головой, стряхивая на плечи уложенные короной косы, склонилась к бадейке с водой. В мерцающем свете свечи из темной глубины на нее взглянуло совсем еще молодое лицо. Чуть наметившиеся морщинки сгладились отражением. Отблески пламени плясали в глазах. Губы, теплые и влажные, жаждали поцелуя.
– Ах, Славень, Славень, где ты, любимый? Отцветает краса жены твоей. Вернись, приголубь!
Набухли весенними почками соски, сладкая истома поднялась от лона к животу, груди. Вот уже упала на пол сорочка, расплетенные волосы рассыпались по спине. Поляна запрокинула голову назад и закрыла глаза. Ей чудилось, что вот ступеньки заскрипели под тяжелыми мужскими ногами, вот уличный холодок вполз в отворенную дверь, вот руки, большие, любимые руки мужа накрыли ее груди и скользнули по животу вниз, вот губы коснулись ее выгнутой в истоме шеи…
– Славень, люби меня, люби жарче, люби хоть так, в мечтах!
Ласкающие женщину руки стали настойчивее и грубее. Поляна открыла глаза – и в ужасе рванулась из объятий Чужака. А он, ухмыляясь, сжимал руки все сильнее, не отпуская, впиваясь пальцами в извивающуюся, испуганную плоть.
– Ну что, Поляна, вот я и пришел свататься. Огород скоро сажать: жена мне нужна, не забыла?
– Отпусти, окаянный! – Поляна, очнувшись от грез, яростно махала кулаками, стараясь достать ими насильника.
А тот только смеялся и прижимал женщину все сильнее.
– Норовистая лошадка, тпру, не брыкайся! Вот у нас сейчас брачная ночь и состоится, прямо здесь, на лавке. И даже подол задирать не придется – ха-ха!
Чужак грубо толкнул Поляну к лавке, одной рукой прижал к доскам уже слабеющее в сопротивлении тело, а другой потянулся к опояске…
Тут дверь распахнулась, и на пороге возникла Поветиха с глиняным горшком в руках. Горшок был большой и тяжелый, держала его старуха двумя руками, а потому дверь ей пришлось открывать, толкая ее задом.
– Поляна, душа моя, вот я тебе талой водицы с солью принесла. Самой-то тебе, поди, некогда было по оврагам сугробы искать, – говорила бабка, поворачиваясь лицом к хозяйке.
Картина, которая открылась глазам знахарки, заставила ее проглотить конец слова и разжать руки. Горшок грохнулся об пол, разлетаясь по углам осколками и соленой водой.
Чужак отпустил Поляну и метнулся к двери, избегая наступать в разлившуюся по полу воду. В мгновение ока он отшвырнул со своего пути перепуганную Поветиху – и был таков.
Бабка медленно оседала на пол, а из-под подола ее вытекала соленая жидкость другого рода, смешиваясь с разлитым по полу обрядовым рассолом.
Поляна, сгорая от стыда, подхватила с пола сорочку, напялила на себя, не замечая, что та вывернута наизнанку, забилась на лавке в угол, закрыла лицо ладонями.
