скачать книгу бесплатно
Дрожь еще била Поляну, вернее, какая-то внутренняя вибрация. На этот раз ей удалось запомнить свои ощущения, такие необычные и пугающие. Но вот гнев сменила радость, просто ликование какое-то! Женщина открыла глаза и недоверчиво взглянула на больного мальчика. Шнура уже не было. Ребенок открыл глаза, на щеках его робко проступал румянец.
Ошеломленная Поветиха стояла у изголовья больного, забыв захлопнуть рот. Мать мальчика еще сжимала его ручонки, уткнувшись лицом в одеяло, и не замечала произошедшей перемены. Поляна подошла к ней и тихонько тронула за плечо.
– Встань, принеси-ка молочка парного, напои сынишку.
Женщина подняла на Поляну обезумевшие от горя глаза:
– Какое молочко! Помирает Ивица…
– Да нет же, погляди, вот он и глазки открыл. Смотри, щечки порозовели, и губы тоже. Ивица, хочешь молочка?
– Хочу! – голос был еще слаб и еле слышен.
– Ох, – очухалась Поветиха. – Поляна, ты же его почти с того света вытащила! Как это у тебя получилось?
– Погоди, бабушка, не спрашивай! Я еще сама толком не разобралась. Одно знаю – это не случайность. Чувствую – могу помочь ребятишкам больным. Помнишь, ты говорила, будто сила во мне какая-то? Вот это она самая и есть, наверное. Пойдем-ка еще к кому-нибудь из больных сходим!
До поздней ночи ходили женщины из избы в избу, туда, где непонятная болезнь подкосила ребятню. И везде Поляна видела одну и ту же картину. Теперь она уже научилась управлять собой, сознательно вызывала в себе чувство гнева, представляя разящий клинок в руке, бесстрашно бросалась в атаку. А тем временем Поветиха рассказывала родителям детей, откуда взялась она, эта проклятая болезнь.
Мужчины, не откладывая, брались за лопаты и засыпали колодцы в сенях. Бог с ней, с водой, привезем из речки! Главное, чтобы дети больше не болели.
Вечер окутал небо звездным покрывалом. Поляне всегда казалось, что ночь надевает на небосвод черный зипун с множеством дырочек. Там, за этим дырявым покровом, по-прежнему светло и солнечно, яркие лучики пробиваются к ночной земле через прорехи, а нам кажется, что это звезды сияют.
Но сегодня небо было таким высоким, таким бездонным! Самые мелкие звездочки светились так ярко, будто это не светлые точки на черном фоне, а наоборот, сияющее небо покрыто легкой черной кисеей.
Поляна прислонилась к плетню и закинула голову. Силы почти оставили ее. Где-то далеко лаяли собаки. Одной из них, видимо, было особенно тоскливо: ее лай переходил в протяжный вой. Снег заскрипел и смолк: горячий язык Серка прошелся туда-сюда по щеке женщины.
– Ах ты, озорник! – Поляна оттолкнула навалившуюся на грудь, радостно виляющую хвостом и заглядывающую в глаза зверюгу. – Рад, что нашел хозяйку? Да перестань ты лизаться, черт лохматый! Видишь, и так еле стою.
Серок взвизгнул, восторженно принялся скакать вокруг Поляны, хватая ее зубами то за рукава, то за полы шубейки. Видно, пес решил, что сейчас самое время поиграть.
– Ну, отстань ты, Серок, в снег же свалишь сейчас! Тьфу ты, поганец! – Поляна отбивалась от разрезвившейся собаки, пока та не свалила-таки ее в сугроб.
Мгновение – или вечность лежала Поляна в мягкой пушистой снежной колыбели? Сверху на нее хлынул невесомый сияющий поток. Он остудил пылающие щеки, смыл усталость, наполнил душу ликованием. А Серок уже тыкал в бок носом, приглашая встать и продолжить игру. Поляна села в сугробе, отряхнула платок, заправила под него выбившиеся пряди волос.
– Ну, Серок, держись! Сейчас ты у меня получишь! – шутливо пригрозила она собаке.
Пес взвизгнул, запрыгал вокруг, залаял, припадая на передние лапы и виляя хвостом. Поляна поднялась на ноги и позвала собаку:
– Пошли, баловень, домой, а то Яся, поди, волнуется – куда это мамка запропастилась?
В избе большая печь исходила теплом и уютом. Головокружительно пахло свежеиспеченным хлебом. Поляна только сейчас поняла, что у нее живот подвело от голода. Лучина роняла горящие угольки в подставленную лохань с водой, и те шипели, недовольные тем, что их век так короток.
Яся сидела на лавке у лучины и, напевая немудреную песенку, крутила веретено. Увидев входящую мать, девочка отложила пряжу и бросилась к двери.
– Матушка, бедная моя, устала-то как! Сколько же ребят ты сегодня вылечила?
– Постой, Яся, кто же к тебе заходил, да все рассказал?
– А никто. Я сама узнала.
– Сама? Как это?
– Да очень просто, мамочка. Я тебе сейчас все расскажу, только дай с тебя валенки стащить. Садись к печке, погрейся, пока я на стол соберу. Ты же голодная, поди!
Дочка проворно накрыла столешницу чистой льняной скатертью и напластала источающие сытный дух ломти хлеба, налила в глиняную миску дымящиеся щи, достала расписную деревянную ложку.
– Ешь, мамулечка!
– Спасибо, дочка. Сама-то что не ешь?
– А я не голодна.
Яся устроилась у стола напротив матери, подперла щеку ладошкой.
– Ты мне рассказать хотела…
– Я сейчас, сейчас. Вот ушла ты Беляну проведывать, а я – волнуюсь, места себе не нахожу. Так бы и побежала следом! Ты же знаешь, что Беляна – моя самая лучшая подружка. Как мне хотелось пойти с тобой вместе! Села я тогда к окошку, смотрю на узоры морозные, а сама представляю, будто я с тобой рядом. Вот, думаю, мы сейчас к крыльцу подходим, вот – дверь открываем. Ручка на той двери особая – из кривого вишневого корешка сделана. Вот в сени вошли…
Тут я, и взаправду, как будто с тобой рядом оказалась. На окошко смотрю, а не вижу его. Зато вижу сени темные с колодцем, а к нему ручеек светлый из-под двери горницы бежит, как во сне моем давешнем! Потом будто вошли мы в горницу, а Беляна на лавке лежит. И ручеек тот из живота ее начинается.
Ты с Беляной разговариваешь, только я никак не пойму, о чем вы. А потом ты как рассердишься, хвать меч – откуда он взялся – не знаю. Как рубанешь мечом по ручейку – и разрубила его. Беляне сразу лучше стало. А потом бабушка Поветиха пришла, и вы с ней к Ивице отправились, а потом к другим больным ребятам…
Дальше я не смотрела: успокоилась, ведь ты Беляне и Ивице помогла. Ну, думаю, ты и остальным поможешь. Занялась хозяйством – корову доить, печку топить, обед варить.
Поляна забыла про еду. Она во все глаза смотрела на дочку:
– Ты видела? Ты видела это? И ручеек, и меч – видела?
– А что тут такого, мамочка? Я всегда, когда волнуюсь за тебя, смотрю, что ты делаешь, если ты не рядом. А как же иначе? Помнишь, когда ты ходила Синюшку с трубы снимать, я тоже смотрела. Вот только мне непонятно, почему ты никому не сказала о тех четырех типах, какие в дедовой избе ночью сидели?
У Поляны ложка из рук вывалилась.
– Так ты и об этом знаешь?
– Знаю, конечно. Это же так просто!
– Ничего себе, просто! А еще за кем ты смотреть можешь?
– Не знаю, я не пробовала. Я же о тебе волнуюсь, а не о других.
– А о Беляне?
Девочка помолчала немного, подумала.
– Нет, ее я видела, когда ты рядом с ней была. А так, одна, она мне только снилась.
Яся посмотрела на побледневшую мать и спохватилась:
– Да ты ешь, ешь – остынет же все! Тебе отдохнуть надо, вон ты какая бледная! Мы после с тобой поговорим. Сейчас поешь – и спать. Мы сегодня на печи обе ляжем, там тепло. А то к утру изба выстудится – чуешь, какой мороз на дворе!
Дочка еще щебетала о чем-то, а сон уже липкой паутиной окутывал уставшую Поляну. Зевнув и потянувшись сладко, она полезла на печку, подсаживаемая заботливыми руками дочки.
– Спи, мамочка, спи, родная моя!
Шелковистые колечки овчины приласкали щеки Поляны, и она провалилась в волшебное царство снов.
Глава 5
На исходе зимы завьюжило – заметелило. Словно кто-то невидимый принялся усердно мешать ложкой белую снежную кашу в котелке деревенских улиц. Хлопья снега летели, как попало: вниз, вверх, в стороны. Поляна вышла корову доить – и захлебнулась на пороге снежным месивом.
– Ну и погодка! Дома соседнего не видно. Как бы валенки в сугробах не потерять!
Зато в хлеву было тепло и уютно. Ни одной щелочки не оставила Поляна в его стенах, летом еще замазала смесью глины и навоза. Некуда запустить вьюге свои холодные пальцы!
Зорька недавно отелилась. Рыжий с белой звездочкой на лбу теленок стоял тут же, неподалеку, в отдельной загородке. Он потянулся к хозяйке любопытной мордочкой, заглянул в ведро: что принесла?
– Погоди, Буян, не время еще тебя поить. Вот подою мамку твою, тогда и тебе молочка тепленького достанется.
Корова покосилась на Поляну черным глазом. Она уже встала с подстилки и в нетерпении переминалась с ноги на ногу. Поляна подкинула в ясли охапку сена, уселась на маленькую скамеечку, сноровисто обмыла теплой водой и вытерла тряпкой вымя. Первые струи молока ударили в подойник. Не прошло и десяти минут, как ведро было полно.
– Спасибо, Зорька, спасибо, умница моя! – Поляна всегда благодарила корову после дойки.
Та привычно подставила шею – почесать. Буян нетерпеливо поддал головой в стенку загородки – про меня забыли, что ли?
– Сейчас, сейчас и тебя напою, – Поляна отлила часть молока в небольшую лохань, подставила теленку, придерживая, чтоб не разлил.
– Ну, вот и молодец! Расти большим и сильным.
За порогом хлева ветер вновь, озорничая, кинул в лицо женщины пригоршню снега, сдернул с головы платок, запутался в сарафане между ног. Из-под порога выглянул Серок, весь припорошенный снегом.
– Ну что, замерз, бездельник? – Поляна потрепала собаку по лохматой заснеженной голове. – Ладно уж, иди в сени погреться, только отряхнись сначала.
В избе Яся уже расставила на столе глиняные крынки и, приняв подойник из рук матери, принялась цедить в них молоко через чистую тряпочку.
– Мам, а когда кашку домовому будем варить – сегодня?
– Сегодня, сегодня, Ясочка моя.
– А вдруг он нашу кашу не захочет есть?
– А мы ее повкусней сварим, да попросим его получше.
– Мам, а ты его, домового, видела когда-нибудь?
Поляна задумалась.
– Знаешь, вообще-то домового видеть – не к добру. Он людям обычно перед бедой показывается.
– А вот мне Беляна рассказывала, что домовой к ее бабушке приходил не раз, когда дед в отъезде был. Ляжет она, бывало, спать и чует вдруг, что рядом, будто кто лежит. Видеть никого не видит, а только чувствует ногу волосатую рядом со своей ногой. Поначалу пугалась, а потом-то привыкла. Так он, охальник, к ней обниматься полез! А бабушка и говорит: «Покажись»! Он ей и показался – видный такой мужчина. Глаза – синие-синие, а губы – красные-красные!
– Да ей это приснилось, поди!
– Скажешь тоже, приснилось: утром дед приехал, глядь – а у бабушки на плечах следы от пальцев. Вроде синяков, будто ее кто-то сзади за плечи держал.
– Ну, и дальше что? – усмехнулась про себя Поляна, находя объяснение случившемуся вовсе не в шалостях домового.
– А ничего. Не приходил больше гость ночной, дед как-то отшептал.
– Может, и не домовой то был, – уже открыто рассмеялась Поляна.
– А можно узнать, домовой это, или нет?
Поляна постаралась сделать серьезное лицо.
– Знаешь, говорили мне, будто перед тем, как явиться домовому, человека словно парализует всего: ни рукой, ни ногой двинуть не может. Если почувствуешь такое, надо мысленно спросить: «К худу, или к добру?» А в голове твоей ответ будет, словно это ты сам подумал.
– Мамочка, ну, неужели за всю жизнь ты ни разу с домовым не встречалась?
– Ох, Яся, не рассказывала никому, а тебе расскажу. Была я девочкой еще, как ты сейчас. И наслушалась, не хуже тебя, разговоров про домовых. И так любопытно мне стало, так захотелось на домового посмотреть хоть одним глазком! Вот легли однажды спать, а я не сплю, лежу и прошу домового мысленно – покажись, покажись. Долго просила, уж и придремывать начала. Вдруг чую, будто парализовало меня. А в голове – голос: «Не покажусь, расскажешь»! Я мысленно прошу: «Не расскажу, покажись». Смотрю, а рядом со мной – старичок. Росту маленького, как ребенок лет семи, голова лохматая, а во рту всего один зуб. Не успела я его рассмотреть, он и пропал.
– А что же ты не спросила, к худу, или к добру?
– Спросила. Только он ничего не ответил. Видно, просто приходил, познакомиться.
– Ой, мамочка, я тоже хочу на домового поглядеть!
– Не гневи Богов, Яся, ни к чему это. Вот кашу ему сегодня сварим, угостим – и ладно будет. Сегодня ночью у домовых праздник. Ходят они друг к другу в гости. Вот и к нашему домовому придут гости – чем он их угощать станет? Если нечем будет – рассердится, потом беды не оберешься. Может и совсем уйти, а может перестать дом стеречь, станет всякие пакости творить: посуду бить, кота за хвост трепать, а то и поджечь избу может!
– Страшно-то как! Нет, с домовым лучше дружно жить. Я сама ему кашку сварю, в самый красивый горшок положу – пусть угощается!
– Вот и ладно. Еще чарку приготовь, для вина.
К вечеру каша была готова: сладкая, переслоенная затопленными молочными пенками, сдобренная горстью распаренных сушеных ягод. Яся постелила на лавку за печкой новое вышитое полотенце, поставила на него расписной горшок с кашей, чарку до краев наполнила малиновой настойкой.
Поляна поклонилась низко и произнесла:
– Хозяин-батюшка, сударь-домовой, меня полюби, да добро мое береги, мою скотину береги, мое угощенье прими и вина отпей из полной чаши.
После этого полагалось ложиться спать, и хотя было еще не очень поздно, Поляна задула свечу и полезла к дочке на печку. На душе у нее было спокойно, как никогда, и сон пришел быстро. А Яся еще долго ворочалась с боку на бок, борясь со сном и надеясь хоть одним глазком посмотреть, как домовой придет кашу есть…
Наутро Поляна разбудила дочку до зари:
– Смотри, Яся, кашка-то съедена, да и чарка пуста.
– Понравилось, понравилось домовому наше угощение! – девочка кубарем скатилась с печки и кинулась к лавке с опустевшей посудой.
– Ну, вот и хорошо. Помой-ка, Яся, горшочек, а то домовой страсть как нерях не любит!
