Любовь включает звук

– Да-да, я согласна! Лиен такая маленькая на рисунке, а вокруг один океан… Грозный, страшный и сильный, очень-очень сильный! – Джу даже распахнула глаза, изображая, насколько океан страшный и сильный.

– Молодцы, девочки, когда станете взрослыми, господин Шиловский с радостью женится на одной из вас! – пообещала я и посмотрела любителю ультиматумов в глаза.

– Я вижу вас впервые. Это точно. Иначе бы запомнил, у меня отличная память… – начал заново разговор Евгений уже без кривлянья.

– И вы еще никогда не пьянеете, наверное? – уточнила я, вспоминая цитату из новогоднего кино. Улыбнулась и протянула руку для пожатия: – Меня зовут Лиен Алексеева. Последние четырнадцать лет я живу в Пекине, работаю в галерее госпожи Чжан. У меня российское гражданство и единственный из оставшихся в живых родных дедушка во Вьетнаме – мамин папа, как верно вы заметили.

Евгений пожал мою руку в ответ и, удерживая в своей, уточнил:

– Где вы учились рисовать? У вас хорошая техника.

– Я прошу прощения, но у меня нет возможности вести сейчас светскую беседу – обещала девчонкам помочь с рисованием. Да и бабушка Джу уже два раза оглядывалась в надежде вернуться на свое место…

– Оставьте свою визитку, мне вам оставить нечего… – попросил Евгений.

– Вы можете написать номер своего телефона на подаренном вами портрете, – простодушно предложила я и протянула листок с рисунком.

– Я ведь всë равно узнаю номер вашего… – ухмыльнулся мужчина, размашистым почерком написал свой номер и уточнил: – И вы действительно мне позвоните?

– Обязательно! – пообещала я.

Оставшуюся часть полета я рассматривала рисунки девочек, обсуждала с ним драконов, обещала повидаться в Пекине, приглашая посетить галерею вместе с родителями, обменивалась контактами с бабушкой Джу и даже немного вздремнула перед посадкой.

Евгений, надо отдать ему должное, не стал навязывать мне свое общество в аэропорту «Шереметьево». Однако, оставаясь верным себе, просто прислал мне сообщение, когда я ехала в такси по дороге в гостиницу:

– Хорошая девочка Даша уговорила бабушку Джу поделиться со мной номером вашего телефона. Лиен, уверен, что мы с вами не договорили, назначьте время и место встречи. Жду.

– Во вторник с одиннадцати можем повидаться в Третьяковской галерее. Зал номер девятнадцать, – вежливо предложила я.

– Сегодня только четверг. В столице у меня много знакомых. Может, повидаемся до моей встречи с ними? Боюсь, что ко вторнику я могу еще не прийти в себя от возлияний горячительных напитков, – прочитала я в новом сообщении.

– Евгений, я до вторника буду работать, в среду улетаю. Поэтому, пожалуйста, постарайтесь не упиться вусмерть и выжить до нашей встречи.

Объяснить, что именно заинтересовало меня в господине Шиловском, кроме таланта художника, я пока не могла. Зато его настойчивое желание встретиться со мной давало основание верить – в картинную галерею он придет трезвым как стеклышко.

Часть 2. Евгений

Евгений пришел трезвый, гладко выбритый и благоухающий парфюмом с ароматом из моих детских воспоминаний о вечерних семейных посиделках в весеннем саду на даче, когда к запаху дыма от костров из спиленных веток вишни добавлялся запах молодой травы.

– Заждалась меня, ну прости, прости… – удивил меня бесцеремонным приветствием Евгений, обнял и поцеловал в щеку.

Я оглянулась вокруг в недоумении, освобождаясь из объятий:

– Не знаю, что поражает меня больше – ваша наглость или забывчивость? Вы опоздали на сорок пять минут! И уберите от меня руки…

– Проспал я, рисовал всю ночь. Утром опоздал сначала в салон красоты, где меня должны были превратить из обычного чудовища в чудовище для красавицы, – мужчина завертел из стороны в сторону головой, демонстрируя изменения: – Получилось, как считаешь?

– Что рисовали? – заинтересовалась я, сменив гнев на милость.

– Маникюр мне сделать не успевали уже. Торопился к тебе. Пойдем позавтракаем!

– Я позавтракала четыре часа назад, – намекнула я на время ожидания.

– Ну, значит, пообедаешь! – радостно провозгласил Евгений, взял меня под руку и потянул за собой, уговаривая, как ребенка: – Сейчас прогуляемся через сквер Шмелëва до Dell`Arte в Большом Толмачëвском переулке, закажем тебе твой любимый тыквенный суп, который я, кстати, терпеть не могу, и поговорим про отсутствие у меня пунктуальности.

– Изучали содержимое моего аккаунта в Instagram? – воскликнула я, пораженная любопытством мужчины, вспомнила свои восторженные посты про сëрфинг в Муйне рядом с красочными фотографиями меня в бикини и смутилась.

Евгений смущение заметил.

– Купальник в горошек понравился больше всех, – заговорщически прошептал он и рассмеялся.

Самой мне смеяться не хотелось. Я не могла поверить, что мой собеседник из самолета и весельчак рядом – один и тот же человек:

– У вас брата-близнеца нет случайно?

– Ты чего не сказала, что из Астрахани, землячка, а? Нагоняла мне тумана про Пекин, про галерею, а про самое главное забыла сказать – на какой улице жила…

Мы подошли к гардеробу, я достала свой номерок и уже было протянула его сотруднику, но меня остановили репликой:

– Мад-му-а-зель, эс-кю-зе-муа!

Евгений забрал у меня номерок, обменял на пальто, встряхнул его зачем-то, галантно развернул, помогая одеться, и сказал каким-то едва уловимым будничным тоном мужчины, который отчитывает беременную жену за туфли на шпильках:

– Хорошо, что сегодня потеплело, а то пальтишко у тебя невесомое совсем. Ты чего вырядилась для московских морозов, как на Каннский фестиваль?

– Евгений, это действительно вы или я вижу волшебный сон? – попробовала я отшутиться, но вышло неудачно и как-то жалко. Я опустила голову и посмотрела на свои ноги в кроссовках. Это – моя реальность. Ведь у меня нет ни мужа, ни беременности… Разве только туфли на шпильках остались в гардеробе пекинской квартиры ждать своего часа.

– Лиееен… – тихо позвал меня Женя.

Не поднимая головы, я продолжала рассматривать кроссовки, жалеть себя и покинутые хозяйкой туфли. И вдруг почувствовала, как мужчина медленно погладил меня по голове и сказал совершенно спокойным, без прежнего веселья голосом:

– Всë наладится, Лиен… обязательно, не переживай…

Потом взял меня под руку и повел к выходу, приговаривая уже шутливо:

– Сейчас закажем тебе тыквенную бурду, мне – нормальную еду из мяса. Ты расскажешь, куда собралась завтра улетать, про юность в Северной столице, про дедушку своего вьетнамского… Алина, соседка моя любимая, почему-то молчит как партизан. Что за женская солидарность у вас такая дурацкая? А еще подругой называется! Даже не сказала, в какой ты обычно гостинице останавливаешься в Москве…

Слушая Женю, я начала улыбаться, вспоминая фотоотчеты о наших встречах с Алиной в Instagram, и вдруг вспомнила еще и Пола. В американском фильме про секс в большом городе гениальный русский художник бьет по лицу похожую на богиню любовницу в туфлях от Manolo Blahnik. В реальной жизни сильный американец влепил подруге пощечину на память, а талантливый русский художник погладил по голове едва знакомую женщину в кроссовках, переживая, что она может замерзнуть в легком пальто.

Захотелось похвалить себя за то, что я не отказалась от российского паспорта, не стала получать гражданство Китая и осталась своей для своих. Пусть, по мнению Бо, мы, русские, – странные и ленивые немного жители своей страны неожиданностей! И, может быть, нам действительно надо учиться трудиться у народа Китая…

Зато нам милосердию не надо ни у кого учиться и способности к самопожертвованию учиться тоже не надо! Не надо учиться приходить на помощь в минуту опасности и спасать жизнь людей и животных ценой своей собственной. Нас не надо учить ждать благодарности в ответ за помощь и спасение. И учить благодарить в ответ за помощь нас тоже не надо. Благодарить мы умеем сами.

Я остановилась, взяла мужчину за руку, посмотрела ему в глаза и решительно перешла на «ты»:

– Жень, спасибо тебе за то, что ты нашел время увидеться и уделяешь мне внимание. За то, что утешаешь, спасибо тебе и за то, что хочешь накормить моим любимым супом, спасибо.

– Это ты меня так вежливо отшиваешь по-китайски? – удивленно распахнув глаза, спросил Евгений.

– Это я тебя так по-русски благодарю – от своего чистого вьетнамского сердца, – ответила я честно.

Мы рассмеялись и зашагали торопливо через сквер Шмелëва в Dell`Arte, спасаясь от повалившего с неба мокрого снега.

Кафе встретило нас сверкающей чистотой входных дверей и тихой приятной музыкой. Мы выбрали столик у окна, сделали заказ, я огляделась по сторонам:

– Уютно здесь…

– Мне тоже нравится. Без пафоса, по-домашнему и стильно одновременно. Бываю здесь каждый раз после похода в галерею. Знаешь, вспоминаю, как мотались студентами Репинки по выходным в Третьяковку смотреть великих. Молодые дурные авантюристы, уверенные в своей гениальности… – Женя улыбнулся с грустью, отвернулся к разгулявшейся за окном метели.

– Расскажи о себе, Жень. Не то, что можно урывками прочитать в интернете про талантливого мальчика из состоятельной провинциальной семьи. Расскажи мне про себя… – попросила я.

Мужчина дотянулся через стол до кольца на моей левой руке, погладил плавную линию волны из белого золота:

– Элегантное очень. На волну похоже. Заказывали или готовое?

– Родители заказывали в подарок на шестнадцатилетие. Это и есть волна, Женя. Я потом расскажу тебе историю семьи и объясню, почему волна… – я сняла кольцо и протянула мужчине, – внутри надпись, прочитай. Это всë, что важно знать о моей провинциальной семье.

Евгений прищурился, разглядывая внутреннюю часть кольца, и прочитал вслух:

– Папа плюс мама равняется любовь плюс Лиен равняется… и снова папа плюс мама равняется любовь… здорово придумали – круговорот любви.

Возвращая мне кольцо, почему-то вздохнул тяжело, резко потер глаза ладонями, тряхнул головой и признался:

– Мои меня тоже любили. Точнее – полюбили с первого дня знакомства, когда приехали в наш детский дом ребенка себе выбирать. Мне было восемь.

Я вскрикнула от неожиданности:

– Ты не родной?

– Нет, Лиен. Родной у родителей умер за два года до моего усыновления. Мой ровесник. Ангина дала какое-то осложнение опасное, к врачам обратились поздно, не спасли. Спасли меня после принятого моей мамой решения оставить сына в роддоме. Новые родители поверили в меня, в мою способность рисовать, делали всë возможное для моего обучения у лучших астраханских педагогов. Ни одного упрека от них не услышал. Рядом с ними я понял, что есть любовь. Любовь – это преданность. Всё. Больше ничего! Химия, физика, лирика – это всë после и ниже преданности. Поменяли место жительства из-за меня, представляешь? Чтобы никто не знал, что я приемыш. Это тоже преданность – забота и помощь. Для меня нет ничего важнее преданности, понимаешь?

В детском доме у меня было два друга, даже кровати рядом стояли. Не разлей вода дружили. Наш завхоз Палываныч увлекался фотографией. Так вот, представь, у каждого, у каж-до-го воспитанника был свой личный альбом с фотографиями. Родители берегли мой альбом как зеницу ока. На шестнадцатилетие тоже сделали мне особенный подарок – разыскали и пригласили на базу отдыха, где мы праздник отмечали, моих друганов детдомовских вместе с новыми родителями. Представляешь, какая работа была проделана? Найти повзрослевших детей и собрать всех в одном месте! Это – тоже преданность. Четыре дня праздника я карандаш из рук не вынимал. Рисовал лица дорогих мне людей. Рисунки у мамы хранятся в Астрахани, я покажу тебе обязательно… И с ребятами познакомлю. Мы собираемся теперь уже семьями один раз в году или в Астрахани, или на море где-нибудь… Дети друзей выросли, приезжают вместе с родителями, и я продолжаю рисовать их всех рядом друг с другом.

– Почему ты ушел из Репинки? – спросила я, оставаясь под впечатлением от услышанного.

Женя улыбнулся, довольный, как я подумала, вопросом, но ошиблась.

– Я боялся, что ты начнешь возмущаться и говорить, что ничего смотреть не будешь и ни с кем знакомиться не будешь… Репинка – закрытая тема, Лиен, расскажи мне лучше про дедушку…

– Дедушка – это личное, всë, что осталось от моей семьи. Я не могу говорить о личном с человеком, у которого не вызываю доверия. Можем закончить прием пищи молча и разойтись, пожелав хорошего дня, – предложила я, понимая важность продолжения разговора для нас двоих.

– Хочешь, я покажу тебе, что рисовал ночью? – услышала я неожиданно.

– Покажи…

Женя быстро нашел нужный файл, протянул мне свой телефон, я посмотрела на экран и всхлипнула. Отвернулась, попробовала безуспешно взять себя в руки и заплакала.

– Божий дар… – прошептала я, обращаясь к нарисованным на картине девочкам.

Подняла голову и повторила слова, обращаясь уже к мужчине:

– У тебя есть божий дар и чистая душа. И ты это знаешь! И ты не делишься своими знаниями с учениками и не показываешь свои картины людям! Обычным людям не показываешь, даже не задумываясь, что имеешь силу и возможность помочь раскрыться многим из них, поверить в свой талант, в себя поверить…

– Помогу поверить в себя? – перебил меня Женя. – О чем ты говоришь, Лиен?! Я сам в себя не верю! Я, я – трус, понимаешь? Самый настоящий жалкий трус…

Последние слова Женя сказал шепотом, отвернулся к окну и закачал головой из стороны в сторону, словно повторяя: «Нет, нет, нет, нет, нет, нет…».

– Для того чтобы назвать себя трусом, нужна смелость. Ты не трус, просто тебе страшно и ты принимаешь страх за трусость. Только это не одно и то же, Женя!

Ты можешь бояться многого и при этом готов в любой момент защитить от опасности других даже ценой собственной жизни. Трус не сможет защитить ни других, ни себя… Трус не способен на самопожертвование, потому что трус не способен любить. Ты способен, Женя! Ты полюбил этих чужих для себя девочек и выплеснул свою любовь на холст. И что-то мне подсказывает, что другим способом проявлять свою любовь к людям ты отказываешься. Поэтому эта картина, как все твои полотна, что я видела в интернете, наполнена любовью, – я прикоснулась к экрану телефона и погладила нарисованный на голове Джу ободок.

Рядом с Дашей Джу склонилась над листком бумаги, с восхищением рассматривая рисунок сказочного дракона. Девочки были одеты в пижамы с вышитыми милыми котятами и сидели на разобранной ко сну старинной кровати в погруженной в темноту спальне. Единственным источником света в комнате было исходящее от чешуи нарисованного дракона волшебное сияние. Переживаемые девочками чувства были переданы с умилением, симпатией и уважением к безоговорочной детской вере в чудеса.

– Я видела картины великих мастеров прошлого и бесчисленное количество однотипных работ современных художников. Вы – Мастер, Евгений Ильич, настоящий живописец, имеющий все основания войти в историю мировой живописи как портретист.

Снова перешла на «вы» я вовсе не от волнения и не случайно. Я проявила уважение. Для меня было важно, чтобы это понял Евгений. Женя понял, кивнул и продолжил свой рассказ:

– Наша семья была состоятельной благодаря способности честно трудиться. Про честный труд я слышал от родителей с первых дней совместной жизни…

Женя говорил так тихо и по-прежнему рассматривая происходящее за окном, словно меня и не было вовсе рядом. Я молчала и слушала невероятную историю про мужчин, женщин и судьбу.

– Мама работала бухгалтером в строительном тресте и вела несколько фирм. Ее стол в домашнем кабинете всегда был заставлен ровными стопками папок с документами. Мы жили в четырехкомнатной квартире, одну из комнат в которой папа оборудовал как кабинет с тремя письменными столами для каждого из нас. Рядом с папиным стоял кульман. Папа был инженером-проектировщиком и вечерами выполнял частные заказы. Рядом с моим столом стоял мольберт, я занимался рисованием самостоятельно и с приходящим педагогом. А рядом с маминым столом стоял прабабушкин ломберный столик, на который мама во время перерыва в работе устанавливала принесенный из кухни поднос с какао, печеньем и шоколадными конфетами со словами: «Поддержим работу мозга, мальчики…».

Мама и сейчас остается сторонником здорового питания и образа жизни. После выхода на пенсию прошла обучение на нутрициолога, нацеленная на работу со сверстниками. А оказалась востребована именно у молодых женщин, родивших в браке первенцев и настроенных на возвращение организма в прежнее дородовое состояние.

Мама тяжело пережила расставание с папой. Именно новое дело помогло ей выйти из самодельной клетки обреченности на одиночество. Она так отчаянно стремилась стать бабушкой мальчика по имени Илья, что стала одержима желанием женить меня сразу после окончания академии. Мама оказалась более результативна в воплощении своих желаний в жизнь. Я женился без диплома о получении высшего образования…

Сейчас назвать причины вступления в брак с едва знакомой девушкой затрудняюсь. Уход из Репинки меня сломил, и вопрос о трусости впервые был задан самому себе в домашнем кабинете рядом с детским мольбертом.

– Кто я есть? Что я есть? Как я есть? – спрашивал я у отцовского кульмана, повернувшись к мольберту спиной.

Вошедшая в этот момент в кабинет мама отчетливо ответила за кульман:

– Ты есть Евгений Ильич Шиловский – талантливый и очень доверчивый художник, для которого я потушила говядину на обед. Иди есть, сынок!

Мама очень сильная женщина, способная противостоять даже цунами. Именно благодаря ей я продолжал рисовать. Она находила для меня какие-то заказы, словно из прошлого, и я брался за работу, от которой отказывались дипломированные художники.

Через московских друзей мама договорилась о моем трудоустройстве в одном из столичных театров.

– Ничего, – мотивировала она меня, – порисуешь задники пока, а дальше видно будет. Жениться бы тебе на спокойной домашней девочке, сынок!

Спустя пару дней нас пригласили в гости к одной маминой клиентке, дочка которой как раз прошла собеседование в одной из частных московских стоматологических клиник. Леночка оказалась милой, совершенно не в моем вкусе, немного взбалмошной, как большинство детей родителей-тиранов, белокурой женщиной, хорошо играющей на фортепиано Сен-Санса.

– Симпатия к азиаткам когда возникла? – не удержалась и спросила я.

Губы Жени, как по команде, сначала резко опустились вниз, а потом медленно сложились в улыбку, в печальную улыбку.

– В школе. Девочку, с которой меня посадили за одну парту во втором классе, звали Саида. Она была казашкой…

– Почему была? – испугалась я.

– Потому что после четвертого класса семья Саиды переехала жить в Беслан…

Сказанное тихим голосом слово «Беслан» стало ответом на многие вопросы про прошлое и настоящее Жени. Погибшая девочка Саида – первая любовь. Поэтому передавались средства для помощи пострадавшим от терактов.

– У нее были густые длинные волосы цвета горького шоколада, заплетенные в две толстенные косы с ровным прямым пробором, и похожая на сливки кожа. Бабушка с дедушкой Саиды жили в селе в Володарском районе, держали коров. И по просьбе моей мамы, возвращаясь по выходным в город, родители Саиды завозили нам деревенскую молочку. Это я про сливки вспомнил… Мы никогда не можем знать наверняка, про что будем вспоминать двадцать или тридцать лет спустя… Я потом долго рисовал Саиду по памяти и по фотографиям. Мама всë сохранила…

Я ведь в Санкт-Петербург уехал до начала учебного года в июле налегке. Дурачок. Даже мольберт с собой не взял. Думал, что всë куплю себе сам. Буду подрабатывать уличным художником, и деньги польются на меня рекой… Прям залили меня деньги-то. Грузчиком работал, официантом, дворником, халтурил – малевал на заказ ерунду всякую… Кем только не работал, чтобы у родителей денег не брать. Первое время отправлял обратно, а потом они сами поняли, что я самостоятельным хочу быть, и стали посылки мне присылать, представляешь? Первую – с мольбертом и красками, потом с одеждой и припасами… С припасами у меня туговато было до тех пор, пока ко мне не проявил интерес сокурсник, родившийся и живущий в Санкт-Петербурге в семье искусствоведов.

Кирилл Костров выбрал меня в приятели за отсутствие амбиций. По его словам, для настоящего художника я был слишком жалостливый, слишком безотказный и слишком покорный судьбе.

– Шило, ты такой дурында, – ругал он меня частенько, – сколько раз тебе надо напоминать про умение отказывать, а? Запомни, дружище, для всех хорошим всë равно не будешь.

Однажды он засмотрелся, как я выдавливаю краски из тюбика, закатил глаза от возмущения, но промолчал. А на следующий день подарил мне коробку английских красок и кисти – целый набор Winsor & Newton. Я был потрясен щедростью и чувствовал какую-то неловкость от подарка. Решил признаться:

– Кирилл, это слишком дорого! Я не смогу тебя отблагодарить или поздравить равноценно!

– Не говори глупостей, я сделал это от чистого сердца, а ты просто дружи со мной и всë!

Интуиция подсказывала мне обратить внимание на предложение просто дружить, но мне так искренне хотелось верить в честность признания и подарок от чистого сердца, что не стал обращать внимания на голос интуиции.

Последующие пять лет наша дружба больше напоминала катание на американских горках или поход в комнату ужасов, чем взаимоотношения молодых людей, основанные на поддержке и помощи друг другу. Я стал обращать внимание на странные совпадения, когда друг сначала приглашал меня домой на семейные обеды, а потом, словно между делом, просил помочь ему с выполнением персонального задания. Мое согласие помогать в итоге стало восприниматься как обязанность сделать вместо него.

На пятом курсе отец Кирилла, Андрей Иванович, сообщил, что моими работами заинтересовались его иностранные друзья и готовы рассмотреть возможность не только приобретения нескольких из них, а даже пригласить меня для сотрудничества в Европу.

– Ты только представь, Женька, у тебя будет своя мастерская, клиенты, статус! – радовался Андрей Иванович и обещал помочь с организацией первой персональной выставки в одном из деловых центров Северной столицы.

Я «летал на крыльях» и не знал, какими словами благодарить своего благодетеля.

– Да какая, к черту, благодарность, Женя, о чем ты говоришь. Мы с Маришей полюбили тебя как родного за то, что наш оболтус рядом с тобой хоть остепенился немного и за ум взялся. А зацепишься одним крылом в Европе и, глядишь, Кирилла к себе подтянешь для административной работы… – строил долгосрочные планы Андрей Иванович.

Я сообщил родителям о дате открытия выставки, и они приехали на пару дней раньше, во вторник, чтобы провести со мной чуть больше времени, радуясь встрече и успеху художника.

В день открытия Кирилл не отвечал с утра на звонки, и я, беспокоясь, даже позвонил его отцу.

– Всю ночь зажигал твой дружище, отсыпается, не переживай, сам его привезу к открытию, – успокоил меня Андрей Иванович.

А я переживал. Ведь именно Кирилл должен был по нашей обоюдной договоренности встречать гостей и контролировать работу официантов. Спасли родители. Мама взяла на себя заботу о фуршете и общение с официантами, а отец согласился встречать гостей:

– Сынок, мне кажется, в этом есть какая-то изюминка даже, когда гостей встречает не просто родственник, а отец художника.

Папа оказался прав. Гости стремились сфотографироваться рядом с родителями и даже просили у них автографы.

Андрей Иванович приехал с супругой и в ответ на мой вопрос про Кирилла отмахнулся:

– Ни слова про этого шута горохового! Не придет он!

Кирилл пришел, когда руководитель делового центра говорил приветственную речь. Я увидел друга и поспешил к нему навстречу, протягивая руку для пожатия со словами:

– Мы тебя заждались, дружище!

Кирилл демонстративно обошел меня, не вынимая рук из карманов, на глазах всех собравшихся гостей. Процедил громко сквозь зубы:

– Я не подам тебе руки!

Усилием воли я заставил себя улыбнуться гостям и вернуться на импровизированную сцену, чтобы торжественно разрезать символическую красную ленточку.

Обиднее всего было то, что Кирилл не был пьян, и я не понимал причины его поступка. Выдавливая из себя улыбку, я отвечал на вопросы гостей, представлял своих педагогов и изо всех сил старался снять возникшее напряжение, сводящее судорогой пальцы правой руки. Подошедшая ко мне со спины мама легонько обняла и прошептала:

– Успокойся, родной мой, это всего лишь неприятный инцидент, вечер проходит превосходно, в душевном общении и с искренним восхищением твоими работами. Я так рада, сынок, так рада!

Мама радовалась рано. Кирилл закатил грандиозный скандал, поругавшись сначала с собственным отцом, а потом, когда охрана уже выводила его из зала, вырвался и набросился на меня. Я не ожидал нападения, не успел увернуться от удара в челюсть. Но боль от удара была ерундой по сравнению с дальнейшим унижением. Кирилл неистово просто орал на весь зал, привлекая внимание всë большего числа гостей. Он кричал, словно выплевывая лживые слова про сговор с его отцом, про мой план втереться в доверие к партнерам Андрея Ивановича, про мою бездарность. Самым омерзительным оскорблением стало уличение меня в краже работ Кирилла.