Антоновка

Мысли тут же перескочили на непутёвого сына Лёхача. В последний раз он звонил в январе, обещал поучаствовать в спасении сада, но с тех пор от него не было вестей. В кого только уродился такой шумоголовый? Из всех детей самый неприколоченный к малой Родине.

Говорят, что любят всех одинаково, вот и Василиса так говорила. А он не соглашался. Любят одинаково сильно, но по-разному. Как их одинаково-то любить, если они такие непохожие? Миша не создавал проблем, и любовь к нему до сих пор теплая и спокойная. Он с детства вёл себя как маленький хозяин, что-то мастерил, помогал по дому. Любое дело в его руках спорилось, и всё у него было как надо. Как и положено, он построил дом, завёл семью. С радостью взял на себя бремя продолжателя рода.

Дочки росли симпатичными и превратились в красивых женщин. В них чётко просматривалась антоновская порода: светлые волосы, голубые глаза с зеленцой и стать, – но с замужеством долго не получалось. Лида наконец-то вышла замуж и даже родила, что едва не стоило ей жизни. А Тома так и осталась бобылихой. Раз в год влюблялась и надеялась, что новый кобель окажется тем самым прынцем. А они матросят и бросают. А всё потому, что гражданский брак никакой не брак. Сколько раз он Васюше говорил: что это популярное нынче сожительство не к добру. Мужик получил, что хотел, и сбежал. Нельзя так. Сначала печать, потом всё остальное. Хотя… Полька родила Лёшку через пять месяцев после свадьбы. Даже для недоношенного рановато. Но Поля исключение. Хорошая девочка, да и Миха не матрос. Семья у них настоящая. Вон сколько потомства нарожали!

А нынче разводятся постоянно. Мода какая-то на разводы. Празднуют их чуть ли не как свадьбу. И не стыдно им, что семью не спасли? Раньше такого не было. Если любовь хворала, лечили её, латали и удобряли. Она и расцветала. А сейчас, чуть что не так – развод и новая семья. Не хотят подстраиваться и уступать. Бодаются. С Васюшей тоже не всё гладко было. Она дама с характером. Он ведь любил её сестру Шуру. Та была старше и красивее. Она его и в армию провожала. Но не дождалась. А Васюша дождалась и письма ему писала, хотя он на неё раньше внимания не обращал. Именно в письмах они сблизились. Ни одного солдата в их части так не ждали, как она его. Преданная и любящая. «Такими людьми не разбрасываются», – сказал когда-то отец и был прав.

А Лёхач вообще как перекати-поле. Всё ему не сидится на месте и в семью не тянет. Удивительно, что сын рассудительного Мишки так похож на своего дядю. Может, потому что тоже Алексеем назвали? Хотя в Лёшке есть черта характера вообще не антоновская. Наверное, у Черных перенял. Не иначе, в их родословной потоптались евреи или цыгане, а может, и те и другие. Как бы Вася ни сердилась, но эта дружба полезная и для Лёшки, и для Филиппа. Да и семья неплохая. Не просто так Светлана Леопольдовна обшивается только у Поли да ещё в таких количествах, будто роту одевает. Знает, что молодым Антоновым деньги нужны.

Где же всё-таки пропадает Лёхач? «Сад-Гиганту» ещё одна пара рабочих рук точно не помешает. Хоть бы к концу весны вернулся или в начале лета.

Но Лёхач вернулся раньше. На следующее утро вошёл на кухню без звонка и без стука. Встал в дверном проёме и широко улыбнулся:

– Ну, привет, семья! Батя, матушка, встречайте блудного сына!

На несколько секунд повисла тишина. Первой отмерла Василиса, бросилась обнимать и причитать:

– Господи, худой какой! А это что? – Она повернула его голову, подставляя под свет лампы фиолетово-зеленый синяк на скуке. – И зуб… где зуб?

Лёхач намеренно широко улыбнулся, демонстрируя отверстие вместо правого клыка.

– Пустячина. Новый поставлю. Золотой!

Обнимали его долго, целовали крепко. Василиса настаивала, что ему нужно выспаться, отъесться и привести себя в порядок, но Лёхач воспротивился:

– Это потом. Сначала будем сад спасать. Без меня не справитесь.

С возвращением Лёхача расцвела весна. Дом снова наполнился переливами гармони, то и дело в гости приходили его старые друзья, приносили колбасу-кровянку, домашний сыр и тушёнку. Выпивали, пели песни и выслушивали истории о московских приключениях. Лёхач с удовольствием и не без гордости рассказывал, как его ограбили под Тамбовом, избили, едва жив остался, и домой он добирался на попутках: с дальнобойщиком, с челночниками, с какой-то шумной семьёй и даже самым настоящим киллером на чёрной «Мерседесе».

Спасать сад стало веселей. Лёшка и Филипп нашли в лице Лёхача кумира, подхватывали его столичные словечки и просили снова рассказать про драку на Красной площади и спасение чести дамы, чью фамилию нельзя называть, ибо она слишком известна.

Лёхач сплевывал через дырку от зуба и, принимая искушенный, бывалый вид, пересказывал интригующую историю про таинственную даму и про её жаркую благодарность. Если рядом не было детей, история обрастала пикантными подробностями. Лёхач покорил даже юного электроника Тихона. Пока все смотрели «Санта-Барбару» и обсуждали, выйдет ли Иден замуж за Круза, Тихон искал в журналах упоминания о «Чужом». Лёхач раздобыл кассету с вожделенным фильмом и простенький «видеоплеер». Филипп переписал кино у себя дома, и теперь чуть ли не каждый день из спальни Лёхача слышалось рычание инопланетного монстра. На сеанс периодически бегали все члены семьи, даже самые младшие внучки. Дед Витя тоже один раз заглянул, поглядел на зубастую тварину и решил, что «Любовь и голуби» интереснее.

Дед Витя наблюдал за активностью сына и не прекращал удивляться. Лёхач вставил золотую коронку, отъелся, зарумянился, благодаря ему в доме завелись дефицитные вкусности. Давно уже в семье Антоновых сладости мастерили самостоятельно. Заливая растопленный сахар в формочки, делали леденцы и пекли орешки. Любимым лакомством малышни была густая, как паста, варёная сгущенка. Случались и казусы, банки порой взрывались и живописно заляпывали потолок и стену. А Лёхач привез зефир в шоколаде и Yupi. Всё время где-то пропадал и при этом успевал работать в саду наравне со всеми.

К концу апреля рабочий график более или менее выровнялся, во всяком случае, стали появляться выходные. По воскресеньям почти все члены семьи спали чуть ли не до обеда. Но дед Витя привык вставать рано. Даже если не требовалось идти на работу, обходил хозяйство, аккуратно записывал в тетрадку температуру на градуснике и погоду, садился на крыльцо и курил. Иногда компанию ему составляла жена. Если животрепещущих новостей не случилось, они молчали, разглядывая двор и соседний дом-муравейник.

Тот словно жил в другом часовом поясе и даже в другом измерении. Жизнь там текла медленнее, но при этом кипела эмоциями и событиями. Вот такой парадокс. В Большом доме дни пролетали: за понедельником приходил июль, а после него сразу Новый год. Буквально вчера с раздражением и грустью он понял, что всё чаще вспоминает былое, произносит фразу «а помнишь…» и всё меньше строит планов.

Казалось, только вчера запустили поливочную систему с удобрениями, но Арине, родившейся в тот же год, стукнуло двенадцать. В шестидесятых с Василисой, будучи уже супругами, они вместе обрезали деревья. Так ловко у них получалось работать в паре! Тогда сорта были другие, сажали высокие яблони, меньше сотни на гектар. Она по верхам обрезала, а он снизу. Таскали от дерева к дереву тяжёлую деревянную лестницу. На ночь её оставляли в саду. Грязь на ней обмерзала, и она становилась ещё тяжелее. В день получалось «причесать» пять деревьев, не больше. Даже оставаясь с садом один на один, они с Васюшей не целовались и не обнимались. А Полинка с Мишей, когда были на сборе яблок, чуть ли не каждую минуту миловались.

Землянику больше не убирают картофелеуборочными машинами, а тогда в 1977 году они так радовались своей находчивости. И это было не два дня, а семнадцать лет назад!

Василиса тоже думала о чём-то невеселом и вечном, тяжело вздохнула.

– Миша не взял деньги у Станислава Робертовича. Зря, наверное.

– Что?

– Поля вчера рассказывала, что Черных предлагал им деньги, а Миша отказался.

Дед Витя веско кивнул.

– Правильно сделал. Негоже в должниках жить.

– Но… – неуверенно начала Василиса. – Деньги-то им нужны.

– Хлеб-соль есть, и то хорошо.

– А дети? Их одеть-обуть нужно. Младшие внуки всю зиму проходили в осенних куртках и двух свитерах, а Лёшка в брюках подстреленных, как Шурик, руки торчат из рукавов. Того и гляди форма треснет. Вымахал за зиму и Француза догнал.

– Это да. Лёхач лучше бы тратился не на леденцы и жвачки.

В Доме молодых хлопнула дверь, по ступенькам сбежала Полина. Пересекла дорогу и вошла во двор. Увидев на крыльце свекров, приостановилась.

– Доброе утро. Мам, у вас нитки жёлтые есть? Светлана Леопольдовна попросила укоротить крепдешиновую юбку, а я растяпа не посмотрела, есть ли нитки, и взяла работу. Она придёт через час, а у меня ничего не готово.

– Ещё одна юбка? – с сомнением уточнила Василиса и поймала такой же удивлённый взгляд деда Вити.

За последние полгода Светлана Леопольдовна уже три раза перешила весь гардероб и дважды укорачивала шубу. Причем в шубе из камышового кота её никто никогда не видел. Носила она только чёрную норку.

– Пойду погляжу, были вроде жёлтые. – Василиса ушла в дом.

Полина села на ещё тёплую ступеньку и нервно сжала край ситцевого платья. Дед Витя придавил ладонью её постукивающую ногу.

– Ты чего такая нервическая? Из-за Лёшки?

– Лёшки? – Полина удивилась, а потом нахмурилась. – Он что-то натворил?

– Вроде нет. Так не из-за него?

– За Тишку переживаю. Он же домашний у меня, тихий, всё в тетрисе сидит или у магнитофона, правда, с Филиппом последнее время много общается. Что-то они там задумали. Но мне не говорят.

– Так Филипп не чужак. Переживаешь почему?

Полина оглянулась на распахнутые двери, осмотрела притихший двор и, придвинувшись, прошептала:

– Я нашла у него деньги.

– Много?

– Не много. Но откуда они у него?

Дед Витя задумался.

– Может, Лёхач дал? Тихон в его спальне «Чужака» постоянно смотрит. – И додумал, но не произнёс: «Или у Филиппа занял».

– Если дал, то не страшно. А вдруг украл? Он такой скрытный, ничего не рассказывает. Но что-то тут нечисто. Меня давеча вызывали в школу, посоветовали сводить его к психологу. В классе он одиночка, ни с кем не дружит, ни в каких школьных мероприятиях не участвует.

Из дома вышла Василиса, протянула катушку ниток и села рядом. Она услышала конец разговора и сразу спросила главное:

– Это бесплатно?

– При школе бесплатно.

– Почему нет? Своди.

Для Василисы учителя и люди науки всегда были непререкаемыми авторитетами. Она соглашалась со всеми их советами и, если дети жаловались, вставала на сторону педагогов.

– Дурь какая, – возмутился дед Витя. – Зачем к психологу? Это он от безделья мается, слишком много у него свободного времени. В наше время психологов не было – и ничего. Выросли как-то нормальные и счастливые.

Полина не стала спорить, встала с крыльца и спустилась во двор.

– Ладно, я побежала. Нужно ещё юбку дошить. Оля к вам сегодня просилась, а Настя хотела «Чужого» у Лёхача посмотреть. Скоро придут.

Василиса радостно всплеснула руками.

– Пойду тогда оладушков к завтраку нажарю.

Дед Витя остался один. Вслушиваясь в звуки просыпающегося дома, обдумывал слова Полины о Тихоне. Да, внук молчаливый, не водился с другими ребятами, но, чтобы вести к мозгоправу, нужна причина весомее. Придумали тоже, в мозгах копаться. Нормальный он, просто некомпанейский. Не всем же шило в жопе выращивать. Хватит двух шиложопых.

Из невесёлых раздумий вывел Лёхач. Прошаркал разношенными тапками на веранду и с удовольствием потянулся. Он уже не выглядел худым, как месяц назад, но всё равно осталось в нём что-то от дворового кота, а взгляд искрил жаждой приключений. Не нравились эти искры деду Вите. То самое шило хоть и находилось в жопе, отражалось в зрачках.

– Доброе утро, бать.

– Доброе.

Устроившись на ступеньку ниже, Лёхач достал из кармана пачку сигарет.

– Дай огня.

Дед Витя подкурил сигарету и бросил потухшую спичку в консервную банку, выполняющую роль пепельницы. Лёхач зажал сигарету зубами и долго копался в карманах. Наконец, выудив из заднего кармана помятые деньги, раскрыл ладонь.

– У дома Черных вечером разгружалась «Волга». Возьмите мелким куртки, пока всё не раскупили.

Дед Витя нахмурился, тут же вспомнил разговор с Полиной о Тихоне.

– Откуда деньги, Лёх? Ограбил кого-то?

– Тю, бать, ты чего? Никого я не грабил. Так, должника одного потряс. Двух. Может, трёх. Бери. – Он встряхнул купюрами. – Олюшке и Настёне платья купите или куртки. Ходят в каких-то обносках.

– Почему Полине не дал?

– Потому что у неё Миха-дурачина. Он типа не терпит благотворительности. Царь какой! Я ему не чужой как бы. Благотворительность! Если ты купишь, возьмёт без вывертов. Порадуйте внучек.

– Понятно, – протянул дед Витя. – Куртки? Апрель на дворе.

– Просто Черных куртки вчера привезли, но можно и платья. – Он приостановился, продолжил возмущенно: – Бать, не грабил я никого! Не веришь, у Матани спроси. А ещё лучше у её мужа. Они сами мои должники и зубом мне долг вернули.

– Верю, – неуверенно произнёс дед Витя, хотя для себя ещё не решил.

После завтрака оладушками дед Витя усадил внучек в коляску мотоцикла и действительно отправился на рынок. С ними поехала и Василиса – эксперт в девчачьих платьишках. По рынку не бродили, сразу отправились к палаткам Черных. Матерчатые полосатые стенки в несколько слоев завешивали платья с кружевными отложными воротниками, спортивные костюмы с белыми полосками и куртки из кожзама.

Оля кинулась к ярким платьям:

– Какие красивые! Как у принцессы! Купи, бабуля! Купи!

Настя ринулась к похожему платью, только не розовому, а ярко-зелёному.

– А мне это. С яблочками.

Василиса пощупала тонкую дешевую ткань, цветы на воротнике держались на клею, и это самый клей беззастенчиво распластался по ткани неопрятными кляксами.

– Давай, может, куртки посмотрим.

– Так уже тепло, ба. А в платье я все лето буду ходить.

Они обе застыли, задрав несчастные лица с полными слёз глазами.

– Ну, пожалуйста, пожалуйста. Это самые красивые платья на свете.

Дед Витя махнул рукой и отошёл немного в сторону.

– Бабьё.

Продавец вытянул парочку мятых нарядов из сумки и всучил покупателям. Девочки мерили новые платья, стоя на картонках за тряпичной шторкой. Выбрали одинаковые, только разных цветов. Василиса нарочно взяла на пару размеров больше, чтобы покупка дожила и до Нового года, а пока утянут поясом и подвернут рукава. Денег хватило и на белые носочки с кружевами на манжетах.

Внучки щебетали без умолку, скакали вокруг и постоянно заглядывали в пакет с обновками, будто не верили, что им действительно купили наряды. Проходя мимо каморки сапожника, притихли и даже спрятались за Василисой. Матанин муж кивнул деду Вите, девочкам приветливо улыбнулся.

– Доброго дня.

– И тебе не хворать, – откликнулся дед Витя. С трудом подавил желание подойти и расспросить насчёт Лёхача. Удержался, не хотел показывать, что не верит сыну. А ведь он действительно не верил. Хотел бы, но не мог.

На выходе из рынка завернули в чебуречные. Последний раз дед Витя был тут почти год назад, но ничего не изменилось: ни запахи, ни обстановка. От металлических ларьков до стены молочного павильона натянули защитную сетку, под ней спрятались пластиковые столики и стулья. Вогнутые столешницы блестели жирными отпечатками пальцев, на стульях лежали затёртые мягкие подстилки, необходимые разве что зимой. Между ножек, обтекая их как вода, ходили бродячие коты и собаки, очень уж упитанные для бездомных, только худой безногий пёс балансировал на трёх лапах и жевал чебурек, жадно его заглатывая. Видимо, не успевал на раздачу еды.

Даже наевшись оладий, дед Витя не смог устоять перед ароматом жареных в масле чебуреков. Себе взял с мясом, а девочки попросили один на двоих с сыром и укропом. Василиса не ела, смотрела на них с осуждением и обидой:

– Можно подумать, голодные. Только час назад ели оладушки.

– Васюш, это другое. Считай, традиция – погуляв по рынку, есть чебуреки. Нигде нет таких вкусных.

– Из собак.

– Да хоть из собак. Попробуй.

– Не хочу. Взяли бы лучше мяса, я бы вам дома не хуже нажарила.

Дед Витя промолчал, укусил хрустящий румяный бок, сочащийся юшкой, и от удовольствия прикрыл глаза. Снова уплыл в воспоминания, в тот день, когда впервые попробовал чебурек. Удивительно, что ни вкус, ни форма с тех пор не изменились. Если у Антоновых была яблочная династия, то у Самарчан – чебуречная. И пусть столы в уличной забегаловке постоянно шатались, вместо салфеток предлагали оторвать клочок от рулона туалетной бумаги, вкуснее этих пузырчатых воздушных чебуреков он никогда и нигде не пробовал. Они были такие огромные, что выходили за края тарелки, хрустели и при этом оставались сочными. А пахли так, что заманивали в свои сети посетителей рынка и случайных прохожих.

Настя и Оля рвали один на двоих чебурек, растягивая его сырными нитями. У них была общая радость, настоящий праздник – поездка на мотоцикле, новые платья и покупное угощение, пусть даже и чебурек, которые они, в отличие от деда Вити, не особо любили.

Он наблюдал за ними с затаённой улыбкой. Последнее время девочки очень сдружились. Среди всех детей Михаила Оля по возрасту была ближе всех к младшенькой, они делили одну спальню, но именно в этом году стали не только сестрами, но и лучшими подружками. Оля готовила Настю к первому классу. Учила её писать, читать и танцевать. Они секретничали и вели один на двоих альбом. Настя рисовала, а Оля записывала стихи и отрывки из песен. Повторяя за Вероникой, завели себе анкету, правда, опрашивали в основном родственников. Дед Витя тоже поучаствовал, ответил на вопросы, поставившие его в тупик: кто его любимый актёр и какой у него любимый цвет? Тихонов, конечно. А цвет – синий, как весенне высокое небо над яблонями.

Филипп и сейчас постоянно появлялся в Доме молодых, Лёшка был его лучшим другом, но в свои приключения они Настю больше не брали. Нечего ей было делать на свиданиях и дискотеках. Настя явно страдала, что её отлучили от Филиппа, обижалась на него и провожала тоскливым взглядом.

Как только вернулись домой, Василиса увела девочек в дом мерить платья, а дед Витя ушёл в Живой сад. Яблони только начали цвести, пока ещё напоминали общипанных цыплят с голыми шеями. У яблони брата Данила дед Витя приостановился, провёл рукой по шершавому стволу и поздоровался. Это дерево ещё ни разу не плодоносило, но в семье единогласно решили, что яблоко достанется Арине.

Остановившись у тонких яблонь, дед Витя замер, опустив голову. К сёстрам он приходил каждую весну, в надежде увидеть в кисло-сладкой дымке лица родителей. Их воспоминания не отличались разнообразием, они умерли рано. До сих пор непонятно, что с ними стало. Раньше объясняли «младенческой» любую смерть детей до года.

Дед Витя прошёл вглубь сада к деревьям родителей и, встав между стволами, обнял их. На душе было муторно и неспокойно. Поездка на рынок и вкус чебуреков растормошили ностальгию и сизую застарелую тоску. Папа умер в победном сорок пятом, мама прожила без него всего год. Хоронила их старшая сестра Галина, здесь, в саду. А Галину хоронил он. В корнях яблони истлел её пуховый платок с запахом лаванды. Её яблоня до сих пор не дала ни одного плода, хотя была одной из самых старых и росла тут с шестьдесят четвёртого года.

Живой сад расходился от пяти яблонь, словно круги на воде, с каждым годом появлялось всё больше деревьев, хранящих воспоминания.

Услышав шаги и шелест платья, он не повернулся. Василиса приблизилась сзади и осторожно обняла его за плечи.

– Девочки ушли к Лёхачу хвастаться обновками и смотреть мультики.

– Настька же «Чужого» хотела?

– Я начало увидела и выключила. Такая гадость. Будет потом ночью вскакивать и лунатить. Она девочка мнительная, до сих пор к Михе и Поле в постель бегает.

– Да, это нехорошо. Не дело в родительской спальне спать.

Одновременно замолчали, вспомнили недавний откровенный разговор о том, почему у Полины, рожавшей, как кошка, каждые два года, после умершего в родах Серёжи больше не было детей. Дед Витя стал обладателем ответа на этот вопрос без своего желания. По давней привычке делиться всем на свете Васюша поведала, что в тот день, когда умер седьмой ребёнок, Поля что-то там такое сделала, чтоб больше не было. Точнее, сделали врачи, но по её просьбе.

Это знание тяготило деда Витю. Он не мог поддержать сына, когда тот делился мечтой ещё об одном ребёнке, молчал, чувствуя себя предателем. Он считал, что рожать нужно, сколько Бог даёт, грех идти против его воли. Теперь не получалось смотреть на сноху как раньше, но и объяснить свою перемену он не мог.

Послышался быстрый топот, тишину сада нарушили детские голоса:

– Ба, вот ты где! Ты обещала домики для кукол сделать.

– Мы уже карандаши приготовили и тетрадки.

Василиса отстранилась.

– Вы же мультики пошли смотреть.

– Так там не «Мишки Гамми», а пластилиновые, – объяснила Оля.

– Ладно, пойдёмте делать домики, – протянула она руку.

Оля тут же схватилась за неё, а Настя не сдвинулась. Не мигая смотрела на деда Витю. Когда Василиса и Оля ушли, она приблизилась к яблоне и провела по коре кончиками пальцев.

– Ты сейчас снова видел?

– Видел.

Настя протяжно вздохнула.

– А я не вижу. Ничего не вижу. Все видят, а я нет.

Дед Витя погладил её по взъерошенной макушке.

– Обязательно научишься.

– Когда?

– Давай завтра утром снова попробуем. Когда выпадает роса, запахи острее.

Настя кивнула и убежала за Олей в дом. Дед Витя смотрел ей вслед, пока она не скрылась за кустами сирени. Почему-то у Насти не получалось поймать яблоневое воспоминание, он учил, и Полина, и даже Оля, но яблони оставались для неё обычными деревьями, не раскрывали своё волшебство. Настя сердилась и плакала, переживала, что она ненастоящая Антонова и никогда не сможет вдохнуть подлинное воспоминание.

На следующее утро дед Витя забыл про обещание, на всю неделю закрутила работа. До сих пор выкорчевывали старые деревья, практически вручную. Мощные корни не так-то просто было достать из земли. Расчищенные участки готовили для закладки садов по новой технологии – интенсивной. Сажали по очень уплотнённым схемам, катастрофически не хватало посадочного материала, а собственный питомник был настолько мал, что не обеспечивал саженцами даже половину участков.

Судя по всему, и Настя забыла об утренней встрече, больше не напоминала о данном обещании.

В воскресенье после обеда увидел Олю в одиночестве и удивился:

– Где Настя?

– В Живом саду.

– Хорошо. Туда-то я и хотел её позвать.

По утрамбованной земляной дорожке он обогнул пышно цветущие кусты сирени, прошёл мимо сетчатой загородки с утками и сарая, у грядок приостановился, отметил, что хорошо взошёл лук и проклюнулся редис. Как только забрёл в Живой сад, услышал голоса. Настин тонкий и звонкий опознал сразу, а второй мужской – нет. Звучал он непривычно низко, но при этом мягко и даже ласково.

Стараясь не шуметь, дед Витя сделал ещё несколько шагов и остановился за яблоней сестры Галины. На расстеленной куртке под цветущим деревом деда Данила лежал Филипп. Одну руку закинул за голову, другой дирижировал в воздухе. Настя примостилась рядом, уложила голову ему на живот и тоже смотрела вверх.

Выслушав Филипа, почти плача повторила:

– Я не вижу. Ничего не вижу. Я бракованная.

– Ничего ты не бракованная. Это всё потому, что у тебя голова заполнена фантазиями, а нужно, наоборот, очистить её. Просто дышать и ни о чём не думать. Как перед сном.

– Я перед сном много думаю.

Филипп хмыкнул.

– О чём же?

Настя вытянула обе руки вверх и растопырила пальцы. Послеобеденные лучи солнца пронизывали макушку дерева, не слепили, тень от листьев ложилась на лица подвижными пятнами. Стоило ветру шелохнуть ветви, как тут же посыпались светло-розовые лепестки.

– Представляю, какой у меня будет большой-большой дом.

– Больше этого?

– Больше! – уверенно заявила Настя.

– Зачем тебе такая громадина?

– Там будет целая комната из мармелада, ещё одна – из шоколада, в одной будет батут, как в парке, одна – для кошек. Вчера у чебуречной я видела пёсика без лапы. Его тоже к себе заберу и морскую свинку из живого уголка. Ей там плохо.

– Ого, планы у тебя серьёзные.

Она шикнула, приложив палец к губам Филиппа.

– Я открою тебе страшную тайну. Никому не говори. Поклянись. – Филипп не отреагировал, и Настя снова повторила: – Самым дорогим поклянись.

– Клянусь.

– Чем?

– Нашей дружбой.

– Я вчера принесла котёнка. Спрятала в спальне и кормлю молоком.