Антоновка

Модный и благоухающий папиным одеколоном Лёшка сидел между верными поклонницами – сёстрами Погиба, обнимая сразу их обеих за плечи. Рядом с Филиппом сидела Ксюша, он не обнимал её, но периодически склонялся и что-то говорил на ушко. Она смеялась, но не поворачивалась, неотрывно смотрела самодеятельный концерт. Филипп жевал стебель василька и, глядя на Настю, периодически кивал, обозначая, что он слушает и не отвлекается. Песня закончилась, Тихон нажал паузу и начал аплодировать, за ним тут же повторили остальные зрители.

Филипп встал, откусив размочаленный хвост цветка, подал Насте руку и подарил василёк. Она сделала неуклюжий реверанс и приняла подарок. Филипп снова устроился на траве, но теперь рядом с ним оказалась Настя, Ксюше пришлось подвинуться. Настя плотно прижалась ногой к его бедру, уткнувшись носом в соцветие, опустила ресницы и снова выпала из реальности.

На сцену вышла Оля. Тихон поменял кассету и кивнул. Оля не пела, она танцевала, высоко подкидывая ноги под песню группы «Комбинация». Арина невольно повторила губами слова:

Два кусочека колбаски

У тебя лежали на столе.

Ты рассказывал мне сказки,

Только я не верила тебе.

Двигалась Оля пластично и красиво. Занятия танцами повлияли и на осанку, и на фигуру. Аплодировали ей искренне. Арина снова осмотрела поляну и, наткнувшись взглядом на Филиппа, вздохнула. Ему совершенно не шла эта причёска. Когда исчезли вьющиеся тёмные пряди, взгляду оголился синюшный затылок, шея стала казаться длиннее, а кадык – больше. Взял, зараза, и испортил портрет! Если он согласится позировать, она нарисует с натуры всё, кроме причёски. Причёску возьмёт из воспоминаний.

Филипп словно почувствовал её взгляд, поднял голову и кивнул. Арина застыла на секунду, а потом махнула рукой. Удивление стёрлось недоумением, а потом перекрылось любопытством. Арина жадно следила за сменой эмоций на его лице. Дождавшись окончания песни, он поднялся, потрепал Настю по макушке, что-то шепнул Ксюше. Обойдя кассетник, поднялся на террасу. Прежде чем отойти от окна, Арина увидела расстроенное лицо Настёны. Расчёска-микрофон дрожала в её руке. Судя по всему, Филипп покинул зрительный зал перед её выступлением.

Через несколько минут он, несмотря на распахнутую дверь, постучал о дверной косяк.

– Зачем ты меня звала?

Арина подошла к столу, кивнула на блокнот.

– Я решила участвовать в конкурсе.

– Это же хорошо. Молодец. – Филипп явно не понимал, при чём тут он.

– Там домашнее задание. Я хочу нарисовать портрет. Если получится сносно, буду участвовать, а если не получится, никому не скажу, что хотела.

– Так портрет чей? Мой, что ли?

– Твой. Только ты сейчас урод, конечно, с такой причёской. Как Лемох-бобик.

Филипп неожиданно рассмеялся, но глаза при этом блеснули как-то недобро, не обидой, а, скорее, злостью. Арина поняла, что зацепила его самолюбие, но, вместо того чтобы отступить, продолжила с привычной прямотой.

– Помешались на этой электрожопе. На башке посадочная площадка, будто над макушкой косой махнули.

– И как же ты такого бобика рисовать будешь?

– Так ты согласен?

Он задумался.

– Покажи ещё раз.

Арина открыла портрет Афганца, показала Ксюшу и Лёшку. Увидев портрет Настёны, Филипп улыбнулся.

– Какая она тут смешная. Лягушонок зеленоглазый. – Он поднял взгляд, поймав своё отражение в зеркале на дверце шкафа, провёл ладонью по щётке волос на голове и скривился. – Ладно.

– Спасибо! – Арина чуть ли не подпрыгнула на месте. – Только давай завтра, когда все в школу и на работу уйдут.

– Предлагаешь прогулять?

– Да.

– Завтра четвертная контрольная по алгебре. Давай я после первого урока отпрошусь и приду. Часа тебе хватит?

– Нет. Часа два нужно.

– На что я соглашаюсь, Арина? Только потому, что ты сестра моего лучшего друга.

– Или Настькина.

– Или Настькина, – не стал спорить Филипп.

Он уже хотел уйти, но Арина его остановила за руку.

– И ещё кое-что. Я видела у вас с Лёшкой карты.

– Карты?

– Ну, такие, чёрно-белые с людьми. Голыми.

Он удивлённо приподнял брови.

– А не маловата ли ты для них?

– Я завтра же отдам. Правда. Пары штук хватит, и можно где женщины и мужчины по отдельности.

– Посмотрим, – размыто ответил Филипп.

На следующий день он, как и обещал, пришёл после первого урока. Арина вообще в школу не ходила. Хотела пожаловаться на головную боль, но врать не пришлось. Настя проснулась с насморком и кашлем, и ей понадобилась сиделка. Напоив молоком с хреном и натерев барсучьим жиром, Арина уложила её спать в их общей с Олей спальне. Двери пришлось оставить открытыми. Ночами Настя до сих пор прибегала в кровать к родителям или к Веронике. Сопела, толкалась, плакала и вскакивала. Спала беспокойно и боялась темноты. К этому давно привыкли и, как только она приходила, приподнимали одеяло и пускали в тёплую постель.

Филипп прошёл в комнату, остановившись у окна, скинул на пол рюкзак.

– Где мне встать?

Оглядев спальню, Арина ткнула пальцем на кровать Веронички.

– Сюда. А я у окна буду. Там свет лучше.

– Да, кстати. Карты. – Он положил запакованную колоду на стол. Опустившись на клетчатое покрывало, откинулся на подставленные сзади руки.

– Что мне делать? Не двигаться?

Арина села на стул и положив раскрытый блокнот на колени, начала рисовать.

– Двигайся. Делай, что хочешь, но лучше молчи.

– Не знаешь, о чём со мной говорить?

Она подняла взгляд, намеренно долго и пристально смотрела в тёмные глаза Филиппа. Откровенно оглядела его и кивнула:

– Не представляю, как Настька с тобой общается. Неужели тебе с ней интересно? Она же мелочь.

– Настёна – это другое. – Он встал и достал из рюкзака кассетный плеер. Вынув из гнезда шнур, включил музыку.

Услышав вступление песни, Арина усмехнулась. Ну конечно, «Кар-мэн».

Почти полчаса они не разговаривали. Филипп без интереса разглядывал комнату, полистал открытую книгу Веронички «Анжелика – маркиза Ангелов», но в основном просто наблюдал за Ариной.

Сквозь музыку пробился тонкий голос:

– Я хочу пить.

Филипп выключил плеер и развернулся к распахнутой двери.

– О, Настюш, привет. Я не знал, что ты дома.

Арина вскочила и спрятала за спину блокнот.

– Ты почему не спишь?

– Не хочу. – Настя забралась на кровать и сразу же залезла на колени к Филиппу, обняла руками за шею и уткнулась лбом в его грудь.

Он погладил её по влажной спине.

– Ты чего такая горячая?

– Она заболела, – объяснила Арина и попыталась стащить Настю с кровати. – Пойдём, налью тебе воды, и посидишь ещё немного в спальне. Не хочешь спать, порисуй или поиграй с куклами.

Настя выдернула руку и ещё теснее прижалась к Филиппу.

– Не хочу рисовать. Можно я тут посижу? Я тихо.

Арина покачала головой, бросила вороватый взгляд на оставленный блокнот.

– Нельзя.

Филипп чуть отстранился от Насти, заправил за её уши растрёпанные волосы, легонько щёлкнул по носу.

– Она не помешает, правда, Настенька?

– Не помешаю. Правда, правда.

– Она всё расскажет. – Арина прижала блокнот к груди. – Про рисунок.

– Настя? Она точно умеет хранить секреты, знаешь, сколько моих хранит?

– Это твоих.

Арина снова села на стул, неуверенно открыла блокнот и продолжила рисовать. Филипп снова включил плеер, но поставил другую кассету, любимую Настину группу «Ася и Бася». Про воду все забыли, даже та, которая хотела пить. От Филиппа она не отходила, как и обещала, молча и тихо сидела рядом, слушая музыку и проговаривая знакомые слова. Теребила на его запястье массивные часы, щёлкая застёжкой, и водила пальцем по ладони, играя в «Чи-чи-сороку».

Спустя час Арина объявила, что закончила. Филипп привстал и протянул руку.

– Дай посмотреть.

– На, – без ломания сразу же согласилась Арина. Ей самой портрет очень понравился, один из лучших, что она рисовала. Дед Данил точно бы её похвалил.

Настя наклонилась над плечом Филиппа и, пока он молчал, тоже внимательно рассматривала рисунок. Через пару секунд повернулась к нему, пощупала нос, провела вдоль брови и тронула нижнюю губу.

– Ты.

Он сделал вид, что сейчас откусит ей палец.

– Ам!

Настя взвизгнула и отклонилась. Филипп принялся её щекотать одной свободной рукой. Арина молча наблюдала за их дурачествами без тени улыбки, ждала его слов как приговора. Наконец он протянул ей блокнот.

– Действительно я. Но причёска другая. И мне с ней реально лучше.

Арина улыбнулась и хотела уже поблагодарить за похвалу, но Филипп ещё не закончил.

– Ты самый настоящий художник. Сомневаюсь, что завтра будет хоть кто-нибудь равный тебе. Можно потом заберу портрет? Если ты не против, конечно.

Филипп и раньше при Арине раздавал комплименты другим девчонкам, учителям и даже продавцам в магазине, она видела, как его слова действуют на женщин, и была уверена, что уж она-то не какая-то размазня, чтобы растрогаться от похвалы, но сейчас не смогла сдержать расползающуюся улыбку. Ей хотелось сразу же начать рисовать ещё и ещё.

– Спасибо. И за то, что позировал, тоже.

– Честно говоря, это лестно, что ты меня выбрала. Так что тебе спасибо.

Арину вписали в список участников на первом уроке, а на последнем состоялся конкурс. Юных художников набралось двенадцать человек, большая часть из них посещали не только уроки изобразительного искусства, но и местную художественную школу. Арина оказалась самой младшей и самой нетитулованной. Её присутствию сначала удивились, но припомнили, что она неплохо справляется с «Молниями» и рука у неё набита как минимум на каллиграфию.

Конкурс художников, в отличие от спортивных состязаний, не пользовался популярностью, желающих поорать в поддержку и помахать самодельным плакатом не нашлось. В коридоре столпилась небольшая группа людей – друзья и знакомые, ожидающие окончания учебного дня. Само награждение планировали провести на последнем звонке вместе с вручением грамот за другие заслуги.

Поболеть за Арину пришли Филипп и Лёшка. Они забрали сопливую Настю из садика, но домой отвести не успели, привели её с собой. Чуть позже прибежали и Вероничка с Олей, последним пришёл Тихон, устроился на подоконнике и сразу же уткнулся в тетрис. В отличие от других, он не говорил напутственных реплик, не обнимал и не тряс за плечо, но присутствовал и молчаливо поддерживал.

Перед тем как уйти в класс, она вскинула вверх сжатый кулак:

– Я порву им задницы. Вот увидите.

– Арина! – возмутилась Вероничка.

– Вот это я понимаю, настрой! Так держать, сеструха! – Лёха хлопнул Филиппа по ладони и тоже поднял сжатый вверх кулак.

– Порви им задницы! – повторила Настя и засмеялась.

Вероничка в ужасе закрыла ладонью её рот, но, коснувшись влажного из-за насморка носа, тут же отдёрнула руку.

Участников рассадили в кабинете математики, по одному человеку за парту, вручили им чистые листы, карандаши каждый принёс свои. Сначала собрали заранее подготовленные работы. Ни одна из них не была подписана, чтобы баллы выставляли без привязки к именам и личным симпатиям. Арина отдала портрет Филиппа, перевернув его обратной стороной, и разложила на парте игольно-острые карандаши. Она волновалась, но внешне казалась спокойной, её нервное состояние проявлялось только в том, что с самого утра она грубила и огрызалась чуть больше, чем обычно. За завтраком Лёшку послала матом, на что он пригрозил рассказать деду Вите, тот ненавидел ругательства и мог достать ремень.

На первую парту поставили стул. А на него гипсовую часть колонны с завитушками, рядом положили яблоко – именно эту нелепую конструкцию требовалось нарисовать за сорок минут.

Арина быстро разметила лист, но на яблоке застопорилась. Пожалуй, никто не знал так много о яблоках, как их семья, но рисовать их она не любила. Её увлекали люди. На заднем плане у доски в ожидании замерла учительница. Сложив руки на груди, она оглядывала класс поверх очков и постукивала пальцами по предплечью. Арина растушевала пальцем бок яблока и набросала человеческий силуэт в клетчатой юбке. В итоге именно на учительницу сместился акцент рисунка. Когда оставалось несколько минут до звонка, Арина всё-таки дорисовала колонну и стул.

Ксюша справилась быстрее всех и, перевернув лист, положила на край парты. По звонку то же самое сделали и все остальные. Учительница прошлась по классу и собрала рисунки.

– Ожидайте. Через десять минут объявим результаты.

Арина вышла в коридор к родным. Они тут же набросились на неё с вопросами.

– Ну как?

– Трудно было?

– Успела?

– Ты победила? – простодушно поинтересовалась Настя.

– Сейчас узнаю. Они там баллы выставляют. А потом посмотрят, кому чего наставили, и сложат оценки за два задания.

– Это хорошо, что анонимно, – задумчиво протянул Лёшка. – А что ты дома нарисовала?

– Портрет.

– Чей?

– Человеческий, – размыто ответила Арина.

Филипп стоял немного в стороне рядом с Ксюшей, спрашивал у неё почти то же самое, но поглядывал на Арину. Когда их взгляды встретились, он подмигнул ей и улыбнулся.

Арина так и не узнала, какой рисунок принёс ей больше баллов: колонна или Филипп, но лучшей назвали именно её. Пожимая руку, учительница рисования удивлённо спросила:

– Как получилось, что с такими талантами ты у нас в редколлегии только на «Молниях» сидишь?

Арина не успела ответить, Лёшка и Тихон подхватили её на руки, Вероника кинулась обнимать. Настя и Оля бегали вокруг радостно визжащей людской кучи, создавая суету, и громко орали:

– Ура!

«Молнию» в этот раз рисовала Ксюша.

До самого вечера Арина чувствовала себя чуть ли не знаменитостью. Мама испекла яблочный пирог, Филипп подарил набор карандашей, во дворе Большого дома устроили танцы. А утром она вспомнила, что со вчерашнего дня не видела свой блокнот, в котором остался и портрет Филиппа, принёсший ей победу. Перерыла рюкзак, посмотрела в каждом учебнике, стянула покрывало с кровати и облазила в спальне каждый угол. Видимо, блокнот остался в школе, скорее всего, в классе математики, где проводился конкурс.

Утром она брела в школу в расстроенных чувствах и со смутным предощущением надвигающейся грозы. После первого же урока её вызвали к директору. Она была здесь один раз, из-за разбитого случайно окна, но, в принципе, не отличалась хулиганистостью и не напрашивалась на вразумительные беседы к Святоше. Такое прозвище дали директору старшеклассники.

Игнат Степанович был человеком старой закалки, консервативный до мозга костей остро верующий баптист, отец двух дочерей-подростков и сына-переростка по кличке Апостол Пётр. Тот выглядел на все сорок, нигде не работал, часто появлялся в школе и громко страдал от падения нравов. Когда мимо проходили старшеклассницы, он осуждающе качал головой и обзывался их блудницами.

Исчезающая школьная форма стала для Святоши личной болью. Он мог пройтись по коридору с линейкой и измерить длину юбки у девочек, за майки и джинсы прогонял домой переодеваться, а макияж заставлял смывать в школьном туалете обычным мылом. Больше всего его сердила повальная химическая завивка у старшеклассниц и привычка жевать жвачку. Он постоянно носил в карманах тетрадные листки, наполненные изъятыми комками резинки. Каждую перемену устраивал обход коридоров, заглядывал в классы. Если видел кого-то, двигающего челюстью, разворачивал листок и заставлял выплёвывать. На жвачках постоянно попадался Лёшка, благо учиться ему осталось всего один год и отчисления он не боялся. Арина же считалась благополучной и была на хорошем счету в редколлегии.

В кабинете уже сидели родители, а на столе перед ними лежал её раскрытый блокнот.

Благодаря колоде карт Филиппа, Арина наконец-то смогла заполнить «чёрную дыру». Теперь почти все портреты обнажённых людей имели явные половые признаки. В том числе Филипп. Его голого было особенно много, во всех ракурсах и планах. Но портрета-победителя не было.

Директор долго и пристально смотрел на Арину, транслируя всю степень своего разочарования и гнева, родители молчали, присмиревшие и пристыженные.

– Что это такое?

Она сглотнула.

– Рисунки.

– Как это понимать? – Директор взмахнул рукой, он не смог произнести вслух то, что вертелось у него на языке. – Ты их видела… без одежды?

Арина подошла к столу, опустила взгляд на блокнот, на одной странице был нарисован Филипп, сидящий на кровати Веронички, на другой – Афганец. Оба обнажённые.

– Нет. Просто нарисовала. Красиво же.

Мама вспыхнула:

– Арина!

– Что? Никого я не видела голым. Вообразила просто.

– Это непозволительно! – возмутился Игнат Степанович. – Это такая пошлость, такой стыд!

– Скажите это Рембрандту и Веласкесу.

Повисла тишина. Арина взяла блокнот и захлопнула его нарочито громко. Глядя на директора, повторила:

– Я никого не видела голым, а вы не имеете права брать мои вещи!

Она вышла из кабинета, не дожидаясь приговора об отчислении или диагноза, выставленного её художественным наклонностям. В класс не вернулась, сразу же направилась домой, точнее, в Живой сад. Разревелась наедине с яблоней деда Данила.

– Что они понимают! Это красота человеческого тела, а они – «пошлость»! Сами они пошлость! Пошлость и уродство. Фу, этого зародыша гориллы я бы точно не стала рисовать.

Яблоня качалась на ветру и шелестела бледно-зелёными листьями, цветы ещё не облетели и дарили аромат особенно остро. Пахло красками, мышами и перекипячённым борщом. Так всегда пахло в доме деда Данилы. Арина открыла блокнот, провела пальцем по обнажённой спине нарисованного Филиппа, погладила макушку улыбающейся графичной Настьки.

– Никому больше не покажу! И грамотой пусть своей подотрутся! Очень надо!

Шестой класс Арина закончила в старой школе, в седьмой пошла в новую. Она так и не узнала, как блокнот попал к директору и куда пропал портрет Филиппа. Афганца Святоша на всякий случай уволил. Но тот стал вести свою «драчивую» секцию на дому. Летом и в хорошую погоду прямо во дворе, а зимой – в гараже. Там учил всё так же падать, терпеть боль и не бояться бить в лицо.

Глава 5. На нашу улицу в три дома

Ах, как хочется вернуться,

Ах, как хочется ворваться в городок.

На нашу улицу в три дома,

Где всё просто и знакомо, на денёк.

Анжелика Варум «Городок»

1993 год

И всё-таки цикорий не кофе. Даже пахнет по-другому, а в сочетании с молоком – натуральная бурда.

– Васюш, плесни кипятку, остыл. – Дед Витя откинулся на спинку стула и выглянул в окно. Раннее утро напоминало ночь, рассвет не обозначился даже тонкой светлой полоской, окно в доме через дорогу горело ярким квадратом.

– И Поля уже на кухне. Какая молодец. Хозяюшка.

Василиса тоже бросила взгляд на соседний дом.

– Хозяюшка. А помнишь, какая была манюня? Ты ещё против их свадьбы выступал, советовал ей подрасти?

– Ну так, куда ей со школы сразу в загс. Она и борщ-то варить не умела.

– Велика наука! А сейчас по дому всё может, козу доит и с Мишей в сад на обрезку ходит.

Коза и огород с чесноком на продажу появились в Доме молодых не от хорошей жизни. Но Полина стойко перенесла невзгоды, молча уничтожила любимый цветник и засадила освободившуюся территорию овощами. На участке Большого дома тоже появился огород и сетчатый вольер с домашней птицей. Выкорчевали часть деревьев, цветущих вхолостую, только Живой сад не тронули. Козу завела Василиса, но та чуть не объела яблоню деда Данила, и прожорливую тварь перевели в соседний двор. Зиму пережили благодаря закаткам и хозяйству, Поля пекла хлеб и шила на заказ, но всё больше в долг. Только Светлана Леопольдовна платила исправно. Страна рушилась и стонала. В отличие от других предприятий и колхозов, в «Сад-Гиганте» получку не задерживали, но цены так быстро росли, что денег катастрофически не хватало, продукты пропали с полок или перешли в статус дефицитных. «Сад-Гигант» держался до последнего, но эта зима стала для него роковой. Из-за подтопления и заморозков погибла почти половина деревьев. Больше всего пострадал основной зимний сорт – «Ренет Симиренко».

– Ну, с Мишей, положим, она в сад ходит, чтобы приглядывать за ним. До сих пор его ревнует к каждому столбу. – Оба замолчали, одновременно повернулись к окну. В жёлтом прямоугольнике мелькнул силуэт с чайником. – И вообще, это не я был против, а ты. Боялась, что из неё не получится путёвой жены.

– Я? Ты боялся.

– Ты.

В коридоре зашуршали шаги, и спор тут же утих.

– Доброе утро. – Тамара села на свободный стул, устало потёрла виски. – Ох вы и жаворонки. Я уже отвыкла вставать так рано.

Несколько дней назад она вернулась из Новороссийска. Мужчина в статусе немужа мужем так и не стал. Подробностей дед Витя ещё не знал. Видимо, дочка и Василиса ещё не перемыли кости этому «кобелю». Позже она в любом случае ему всё расскажет. Всегда рассказывала, даже то, что он предпочёл бы не знать. У жены никогда не было от него секретов.

Заканчивали завтракать практически молча, перекидывались короткими репликами, каждый думал о своём и досыпал на ходу. В такую промозглую рань валяться бы в тёплой кровати, а не собираться на работу.

С начала марта они вставали на два часа раньше, чем обычно, по ощущениям – ночью, и с нетерпением ждали, когда часы переведут на летнее время.

Закутавшись в старые стёганые куртки, они с сожалением оставили тёплый уютный дом. На улице столкнулись с Полей и Мишей. Он грел её объятиями и дышал в макушку. Яркое и прилюдное проявление любви принесла в их семью именно Поля. Они же с Васюшей никогда не нежничали на людях ни друг с другом, ни с детьми. Наблюдать за молодыми было неловко и одновременно завидно.

Поздоровались кивками и молча, расталкивая плечами темноту, побрели к Школьной улице. Вышли на обочину за несколько минут до того, как под аркой проехал вахтовый автобус. На единственном в семье Антоновых жигулёнке два года назад уехал Лёхач, в гараже остался только мотоцикл с коляской. Не подходящий для их многочисленного выводка транспорт годился разве что для рыбалки.

Уже четыре месяца в «Сад-Гиганте» работали без выходных, ненормированно, но при этом сидячих мест в автобусе не было. Каждое утро все работники исправно выходили на работу. Кто-то просто не умел сидеть без дела и следовал старой привычке, а кто-то спасал сад, считая его делом всей своей жизни. Дед Витя относился к последним.

Когда сад настигла беда, в поля вышли все, даже селекционеры и работники фруктохранилищ, в том числе Василиса-бухгалтер. Правда, с недавних пор не главный. Вырубали погибшие деревья, расчищали землю, удобряли и сажали новые яблони. Вставали рано, уходили по темноте. Некогда было страдать и плакать, нужно было выживать и восстанавливать хозяйство.

Когда рассвело, дед Витя с бригадой выкорчевывал погибшие яблони. Остановился передохнуть и оглядел застывшие в розовой дымке скелеты деревьев. Земля выглядела вылизанной и скользкой, только недавно сошла вода, трава ещё не проклюнулась. Некогда стройные яблоньки напоминали почерневший сухостой.

Подобное случалось не впервые. Зима 1954 года тоже выдалась на редкость морозной, тогда погибла треть сада, и казалось, не вернуть уже ни величия, ни плодородия. Но нет. Выстояли. И не просто выстояли – возродились. Чуть ли не каждый год «Сад-Гигант» бил рекорды урожайности. Росли, расширялись и вводили новые виды культур. Неожиданно хорошо пошла земляника, вот на ней они и вывезут сад, а может, вообще на грушах и сливах.

Он снова взялся за лопату и прикрикнул на бригаду:

– Хорош курить! Перерыв окончен.

– Погоди, Абрамович, не лютуй. Тебе тоже полезно послушать.

– Полезней лопатами работать, – отбрил дед Витя. Не любил он пустой болтовни и лени. Не позволял лениться ни бригаде, ни себе.

– У тебя же женское племя. Послухай. Маньяк на Протоке орудует. Девку нашли удушенную и испоганенную.

– Давно?

– Вчёра.

Дед Витя нахмурился. Беседу не поддержал, но запомнил, что нужно поговорить с Полей. Вечно Олюшка и Настя бегают без присмотра. А Вероничка вообще невеста-красавица, все парни Совхозного на неё облизываются. Пусть не ходят пока к реке.

За последние пять лет Славянск сильно изменился. И не в лучшую сторону. Раньше никогда не запирали двери, а сейчас ставили дополнительные замки и шпингалеты на калитки. Воровали масштабно и нагло: снимали с верёвок постельное белье, вскрывали сараи и тащили на металлолом всё, что не было приколочено. У них даже парочку курей украли и древнюю дерматиновую коляску с погнутыми колесами. На ней возили всех Антоновских младенцев, но больше не суждено: упёрли раритет. В городе то и дело вспыхивали драки со смертоубийствами, многие старые знакомые спились окончательно или уехали за лучшей жизнью в крупные города и в столицу.