Антоновка

– Надевай.

– А дождик? – всполошилась Полина и кинулась искать в ворохе белой ткани серебристые ленточки.

Настя застыла напротив Филиппа. Пока он аккуратно надевал на её голову блестящую корону, не дышала и не двигалась, зачарованно смотрела прямо на него, будто он посвящал её в рыцари или надевал на палец кольцо. Когда он опустил руки, она медленно вышла на центр зала, боясь уронить некрепкий, пропахший клеем головной убор.

Дед Витя хмыкнул.

– Зачем вообще снежинкам короны?

– Красиво же, – восхищённо выдохнула Полина.

– Ага. Тебе геморрой. Их же десять штук нужно сделать.

– Осталось два костюма. Короны мальчишки почти сделали. – Она развернулась к Филиппу: – Кстати, тебе уже домой пора. Мама будет волноваться.

– А дождик?

– Катя пришьёт.

Катя кивнула. Пришьёт, куда она денется. Не так она себе представляла сегодняшний вечер. Лёхач исчез вместе с котёнком, а она засела тут в зале с иголками. Да у мелкой коронованной Настьки больше шансов заполучить жениха, чем у неё!

На следующий день танец снежинок произвёл фурор. Короны блестели, как драгоценные, а юбки топорщились параллельно полу. Катя хлопала в ладоши осторожно и негромко. Исколола накануне пальцы. Ну, хоть не зря старалась. На утренник пришёл Лёхач, он и привёз свежеиспечённые костюмы снежинок. Пока водили хоровод вокруг ёлки и фотографировались с дедом Морозом, Алексей заласкал Катю в подсобке среди пыльных декораций для Масленицы, в компании огромной заячьей головы из папье-маше.

И день можно было бы считать удачным, если бы в конце праздника Настю не увезли на скорой. Подобранный котёнок наградил её поносом и рвотой. В итоге Настя пролежала под капельницами все новогодние праздники. Катя чувствовала свою вину и ходила её навещать. Нужно было отобрать этого котёнка. Поплакала бы и успокоилась. В конце концов, Настя ребёнок, должна слушаться взрослых.

Дважды она сталкивалась в палате с Филиппом. В первый раз он принёс ароматные мандарины и монпансье, а во второй раз сплёл из капельницы золотую рыбку. С самодельной игрушкой Настя не расставалась ни на минуту и, судя по тому, как часто её целовала, вполне могла задержаться в больнице с какой-нибудь новой инфекцией.

За несколько дней до выписки Катя застала в палате Лёхача. Всю неделю он избегал общения, куда-то ездил, много курил и таинственно сверкал глазами. Катя не знала, что и думать. Может, нашёл себе новую любовь. А может, готовит ей предложение руки и сердца?

Погладив Настю по макушке, он кивнул на двери.

– Настюш, мы на пару минут выйдем.

– Хорошо. – Она тут же забралась на подоконник и подняла к стеклу рыбку. Затёртая и пожелтевшая, она светилась в лучах солнца подобно янтарю.

Алексей вывел Катю под козырёк у входа и сразу же закурил. Несколько минут они молчали, разглядывая блестящие сосульки. С ледяных пик то и дело срывались капли и вонзались в рыхлый снег.

Катя первая не выдержала тишины.

– На выходных в клубе дискотека. Давай сходим?

– Дискотека? Опять «Комбинация» и «Ласковый май». Нет уж, вырос я из ваших танцев.

Катя насупилась, «ваших» прозвучало намеренно обидно, с намёком на разницу в возрасте. Тридцатисемилетний Лёхач вёл себя порой как его племянник-подросток, а тут вдруг вспомнил, что он старше.

Сигаретный дым облаком застыл между ними. Катя закашлялась.

– Давай тогда вдвоём куда-нибудь сходим?

– Нет, Катюш. Я завтра уезжаю.

– Куда?

– В Москву.

Катя растерялась, глаза помимо воли наполнились слезами.

– Как? Зачем?

Он поцеловал её в лоб сухими пропахшими табаком губами.

– Надо. Там сейчас судьба страны решается. Всё там.

– А ты при чём?

– При всём. Я же десантник. Мы не умеем стоять в стороне.

– Бывший.

– Не бывает бывших десантников.

Катя затрясла головой. Никак не могла вникнуть, о чём толкует Алексей, но совершенно точно поняла, что замуж её не зовёт.

– Время неспокойное, а ты в самое пекло лезешь.

– Перемен требуют наши сердца… – пропел Алексей, изображая игру на гитаре.

– Что?

– Не что, а кто. – Он щёлкнул её по носу, едва не засыпав пеплом с тлеющей сигареты. – «Кино». Группа такая.

– Не знаю их.

– Ну вот, как с тобой любиться, если ты «Кино» не слушаешь. – Он щелчком отбросил окурок и обнял Катю за плечи. – Береги себя.

Она всхлипнула.

– Лёш, я тебя люблю. Может, не надо ехать?

– Надо, Федя, надо.

Катя, уже не сдерживаясь, разревелась. Уткнувшись носом в свитер Лёхача, оплакивала несбывшиеся мечты: неродившихся детей, не доставшийся ей Большой дом с садом, несостоявшиеся семейные вечера, на которых она будет чувствовать себя так же уютно, как Филипп.

Вечно Лёхач лезет туда, где кипят события и вершится история. Такие, как он, скорее в пекло полезут, чем в загс.

Глава 4. Ты агрегат, Дуся

Ты агрегат, Дуся, на сто киловатт.

Ты агрегат, Дуся, ты, Дуся, агрегат,

Ты агрегат, Дуся, на сто киловатт.

Ты агрегат, Дуся, ты, Дуся, агрегат,

Группа «Любэ»

1992 год

Арина едва успела накрыть блокнот полотенцем, прежде чем её окатило водой. Лёша тут же отбежал подальше и не успел получить пинок возмездия. Оглянувшись, он высунул язык и снова направил в сторону Арины струю из шланга. Студёные брызги веером ударили по деревянным перилам и, оросив траву у крыльца, впились в босые ноги.

Она поджала колени к груди.

– Дурак!

– Сама дура. Что ты там всё время строчишь?

– Не твоё дело!

Пришлось переместиться выше, на самую верхнюю ступеньку. На террасе стояли кресла с подушками, их точно не рискнут поливать. Бабушка всю душу за них вытрясет. Садовую мебель вынесли ещё в апреле, а покрывала спрятали меньше недели назад, с тех пор, как солнечный май прогнал студёные апрельские вечера. В воздухе витал чуть кисловатый аромат, яблони уже начали цвести, но пока ещё не перебили приторную сладость сирени и пионов. До окончания школы остался почти месяц, но уже не хотелось думать ни об учёбе, ни о контрольных. Не хотелось и не думалось. В их дворе постоянно развлекались друзья Лёшки, будто им тут не хватало Антоновского гвалта. Арине не нравился шум, но ей нравилось наблюдать.

Лёша тут же забыл про неё, выбрал новую жертву. Он единственный поливал из шланга, остальным ребятам досталось оружие меньшего калибра: бутылки из-под кефира, ковшики и полуторалитровые банки. По именам Арина знала не всех ребят, в компании брата постоянно появлялись новые лица. Неизменным оставался только Филипп. Именно его рисовала Арина последние десять минут. В семье Антоновых думали, что растёт юная поэтесса, и она не оспаривала эту версию. Пусть думают, что хотят, и не суют нос в её блокнот.

Оставив набросок незаконченным, Арина перелистнула страницу и начала рисовать Ксюшу. Рядом с Лёшей та появилась не так давно, выглядела старше и слегка прихрамывала. Месяц назад вообще перемещалась на костылях. Лёша называл её циркачкой. Несмотря на травму, в это легко верилось. Она была не просто спортивной, а жилистой и недокормленной, как кошки, которых регулярно таскала домой Настька.

Снова раздался визг. Филипп догнал Ксюшу и плеснул студёной водой. Сквозь белую футболку проступил бюстгальтер и рельефный пресс. Арина опустила взгляд на свой живот, выпирающий мягким валиком над поясом шорт. Она всегда была крупной, даже квадратной, и её вполне устраивала пушистая кость, но в последний год талия и бёдра сравнялись в обхвате. Как только начали приезжать «родственники на красных жигулях», лоб обзавёлся созвездием прыщей, и вещи, которые она донашивала за Лёшей и Тихоном, стали тесны в груди.

Арину злило, что она, как сказала бабушка Вася, «заневестилась». Теперь на заднем дворе лоскуты старой простыни с бежевыми разводами появлялись несколько раз в месяц. Больше всего Арина боялась шуток со стороны ядовитого Лёшки. Арина огрызалась больше всех сестёр, а потому и доставалось ей чаще. Он цеплял её за что угодно, но несколько дней в месяц вёл себя почти как джентльмен. В пятнадцать лет резко повзрослел и явно повторял за вежливым и тактичным Филиппом. Чего нельзя было сказать про Тихона. Как-то раз он в лоб спросил маму: что это за тряпки такие, не проще ли их выбросить, чем стирать?

Проще, конечно, было бы выбросить, но в их доме в таком количестве старые простыни не водились. Вероника женскую участь переносила стоически, нарочно упирала на свою взрослость и особенность, даже прикрывалась плохим самочувствием, отлынивая от работы по дому. Арина психовала и ненавидела своё тело. Ей хотелось бы выглядеть как Лёша или Филипп, а не как раскисший на солнце пластилин. Себя бы она точно не стала рисовать.

Двор снова огласил радостный визг. В этот раз Филипп догнал одноклассницу и, обхватив под грудью, грозил облить водой. Та не особо вырывалась, но для приличия ворчала и немного трепыхалась. Филипп налил ей за шиворот воды и сразу же отбежал. Уворачиваясь от расплаты, едва не наступил на Настю, но успел выровняться и подхватил её под мышки.

– Напросилась, Настёна. Идём купаться.

Он понёс её к Лёше, угрожая, что тот окатит из шланга. Настя громко и радостно визжала, но не пыталась высвободиться, послушно затихла в объятиях Филиппа, принимая участь и всецело ему доверяя.

В Лёшкиной компании она была единственным ребёнком. Вооружилась ведёрком из набора алюминиевой детской посуды и охотилась за Филиппом. К другим не подходила, разве что Лёшку пару раз обрызгала для конспирации. Вроде как со всеми играет.

Старшие девчонки кривились, когда внимание Филиппа переключалось на Настю. Но стоило им заикнуться, что мелкой тут не место, как он довольно грубо ответил:

– Ей как раз место. Настюху не трогать и не обижать.

Взгляд Арины остановился на Филиппе. Он тоже промок, пожалуй, сильнее всех. Сквозь футболку проступили очертания лопаток и цепочка позвонков. Арина снова открыла блокнот. Пока глаза запоминали детали, рука быстро чертила силуэт. Больше всего ей нравилось рисовать людей, самых разных, но треть страниц занимали именно мужские фигуры. С несвойственной возрасту рассудительностью она легко приняла тот факт, что Филипп ей нравится именно как натурщик. Он хорошо получался на рисунках и, что самое главное, был узнаваем. Это ничем не напоминало любовь Вероники к Белоусову. Скорее, походило на восхищение предметом искусства. Так же Арина смотрела на фотографии скульптуры Давида или дискобола, которые ей показывал дед Данил.

Она рисовала быстро и схематично, кое-что, скрытое одеждой, придумала сама. В мужском теле ей больше всего нравились кисти с выпирающими костяшками, ямочки на пояснице и шея сзади с чёткой линией стрижки. Пару раз она рисовала обнажённую натуру, но все наброски остались незаконченными. Живого голого мужчину Арина ни разу не видела, поэтому на её зарисовках в причинном месте зиял кукольный пах, не прикрытый фиговыми листочками. Черная дыра, притягивающая творческое любопытство Арины.

Судя по нескромным объятиям, некоторые девчонки во дворе знали, что скрывается в этой «дыре», а другие нарывались на это знание. Воздух искрил от бесстыдных взглядов и многозначительных улыбок, насытился феромонами и звенел от смеха. Арина хмыкнула: озабоченные приматы.

Зажав карандаш между страниц блокнота, она спрятала его под мышку и спустилась во двор. Обошла компанию вдоль забора и выскользнула на улицу. Через дорогу шла деловитая Селёдка, прямо за ней шагал Рэмбо и волочил за хвост карася. Видимо, с рыбалки вернулся дедушка Витя, только вряд ли он отдал такую большую рыбину по доброй воле. Скорее всего, бандит Рэмбо стащил её без спроса. Арина для острастки топнула ногой, но добычу не отобрала. Заслужил.

У дома Черных стояла «Волга», точнее, почти лежала, так сильно она был загружена. У открытого багажника суетился отец Филиппа – Станислав Робертович. Казалось, с Филиппом у них не было ни одной общей черты, но голоса звучали настолько похоже, что по телефону их часто путали. Станислав Робертович поздоровался кивком. Она кивнула в ответ и быстро отвернулась. Несмотря на то, что Филипп был частым гостем в их доме, с его родителями Антоновы практически не общались. Конфликта не было, во всяком случае, Арина о нём не знала, но стоило им столкнуться на улице или в школе, между ними повисала душная тягучая неловкость.

Если нужно было раздобыть что-то новое и иноземное, шли именно к ним. На местном рынке Черных держали несколько полосатых палаток, но «своим» продавали и на дому. Арина планировала раздобыть у них кепку с сеткой, а Лёшка жвачки-пластинки с каратистами. Судя по всему, привезли новый товар, а значит, нужно наведаться, пока сумки не увезли на точку. Сама Светлана Леопольдовна не носила то, что они продавали, и вообще делала вид, что к полосатым палаткам у моста не имеет никакого отношения. Новый бизнес мужа её явно смущал, как и раньше, она всем говорила, что он ведущий акционер консервного завода, а это всё в клетчатых сумках – посылки родственников из-за границы.

Захлопнув калитку, Арина едва не прищемила кривой хвост Пирату – Настька нашла его зимой у мусорных баков, откармливала из пипетки, и он, как ни странно, выжил. Во дворе Большого дома аромат цветущих яблонь ощущался ещё острее, даже рыбный дух не смог его перебить. На деревянном столике рядом с уличным краном бабушка Вася чистила рыбу. Головы бросала прямо на траву, коты тут же кидались на добычу и утробно рычали. Оля баламутила воду в ведре, гоняя самых мелких рыбёшек. Увидев Арину, подняла взгляд:

– Смотри, золотая рыба!

Арина чуть приостановилась, бросила взгляд в мутную воду. Среди мелких карпиков плавал колючий пучеглазый бычок. Оля смотрела на него заворожённо, видимо, дорисовав в воображении ему золотой хвост и волшебные свойства.

– Ариш, отнеси маме карасей на уху.

– Я не могу, позже.

– Ты в сад?

– Да.

Бабушка вздохнула, но промолчала. За последний месяц Арина не пропустила ни одного дня, словно на работу приходила к яблоне деда Данила. Он умер в апреле, но щуплый саженец уже зацвёл.

Углубившись в ряды деревьев, Арина торопливо обошла груши и сливы, но как только начался Живой сад, замедлилась. Остановившись у молодой яблони, тронула тонкий ствол пальцами и затихла. Ветви деревца напоминали узловатые пальцы с зажатыми в них кистями, а цветы пахли медовой гуашью.

Не все яблони были посажены на местах реальных захоронений. Точно Арина знала только про детей прадедушки Абрама. Пять яблонь, навсегда оставшихся юными деревцами, – пять детских могил. Сестра прабабушки тоже была похоронена здесь, насчёт остальных Арина не знала, да и не спрашивала. Большую часть родственников погребли на местном кладбище, но при посадке яблони обязательно использовали какую-то личную вещь. В корнях яблоньки деда Данила осталась ветошь в разводах краски. Ей он вытирал руки и кисти.

Арина судорожно всхлипнула. Глаза наполнились слезами. В их семье смерть не была причиной плакать, а она не просто плакала, ревела с соплями и слюнями. Захлёбывалась своим горем. Дед Данил был её единственным другом и единственным, кому она показывала свои рисунки. Он жил отшельником в посёлке Степном на углу улиц Кленовой и Отрадной. Из окон его дома открывался вид на кукурузное поле и закат. Когда-то, как дедушка Витя и дедушка Степан, он работал бригадиром в «Сад-Гиганте», но лет десять назад пьяный замёрз в сугробе, и ему ампутировали обе ноги ниже колена. Арина и не знала его ходячим обычным способом и пьяным никогда не видела.

По дому дед Данил передвигался на мягких подкладках, привязанных к ногам, а большую часть времени сидел. Сидел, курил вонючие самокрутки и рисовал. От сигарет его пальцы и зубы пожелтели, он выглядел неопрятно, разговаривал мало, но умел видеть волшебство в прожилках листьев и дождевых пузырях.

Прошлогодней зимой он сильно заболел, но наотрез отказался покидать Степной. Арина попала к нему в качестве временной сиделки. Сама вызвалась. С весны стала ездить по выходным на вахтовом автобусе, а летом чуть ли не каждый день. Папа завозил её с утра и забирал на обратной дороге из сада. Он работал трактористом, в зависимости от сезона менялась техника, которой он управлял, но чаще всего он участвовал в обрезке деревьев и подготовке рядов для посадки.

Больше года у Арины был друг. Он научил её рисовать и тонко затачивать карандаши, так что грифелем при желании можно было насквозь проткнуть не только муху, но и мышь. Ему было плевать, если Арина грубо выражалась, ходила лохматая и не ела в обед суп, главное, могла нарисовать влажный нос собаки и пыль в солнечном луче.

В кособоком саманном доме не было телевизора и радио, даже книжек не было, только краски и холсты. Но Арина предпочитала карандаши. Дед Данил рисовал гуашью, мосбытхимовскими тюбиками и даже её школьной акварелью, часто одну картину поверх другой. Были в его доме и пятислойные портреты. Сквозь розоватую пастельную кожу, будто сквозь дымку, проглядывали лица ранее запечатлённых людей.

После его смерти несколько холстов оказались в картинной галерее на Школьной улице, но большая часть переехала на их чердак. Хатку в Степном заколотили, решили в будущем выставить на продажу, если крыльцо и крыша окончательно не сгниют. Прямых наследников дед Данил не оставил.

Раскрыв блокнот, Арина подняла его перед собой и развернула к дереву.

– Это я Лёшку нарисовала. Он не всегда идиот, бывает и такой, интересный. А это… – не опуская блокнот, она перелистнула страницу, – это Француз. То есть Филипп Черных. Это он с Настькой выдувал самодельные мыльные пузыри.

Она опустила блокнот, посмотрела на собственный рисунок и вздохнула. Тут же нос защекотало яблочным воспоминанием, перед глазами промелькнуло серебристое от снега поле и рука, держащая смятую сигарету. Арина затаилась в надежде уловить ещё что-нибудь личное дедушкино, но воспоминание развеялось, словно туман. Вздохнув, она снова подняла блокнот.

– Это гармонь Лёхача без самого Лёхача. Он ещё в Москве. Звонил недавно с телеграфа. Вроде скоро вернётся. – Снова зашелестели страницы. – Это Селёдка…

За спиной раздался голос Филиппа:

– А это Афганец? Надо же! Похож.

Блокнот выпал из рук Арины прямо на траву. Филипп поднял его и бросил короткий взгляд на яблоню.

– Прости. Не хотел напугать.

– Что ты тут делаешь?

– Искал Настёну. Бабушка Вася сказала, что она в сад убежала.

– От тебя?

Филипп замялся.

– Кажется, она на Ксюшу обиделась.

Арина прижала закрытый блокнот к животу и замотала головой.

– Здесь её точно не было. Я не видела, – закончила она уже не так уверенно. Настёну она вполне могла проворонить, слишком глубоко погрузилась в воспоминания.

Филипп вгляделся в цветущие деревья.

– Может, в дом пошла.

– Может. – Арина смотрела на него снизу вверх, но при этом с вызовом, всем своим видом транслируя угрозу.

– Никому не говори.

– Что ты так красиво рисуешь? – Он едва улыбнулся. – Очень красиво. Ксюша в школьном конкурсе художников собирается участвовать, но ей до тебя далеко. Афганец один в один получился. Даже взгляд вооружённый.

– Спасибо, – нехотя выдавила она благодарность.

На краю сада мелькнул силуэт, Филипп сощурился.

– Кажется, нашлась моя пропажа.

Он осёкся, будто хотел что-то добавить, но промолчал и пошёл в сторону забора. Арина несколько минут смотрела ему вслед, пульс неспешно успокаивался, а с горячих щёк медленно сползал румянец.

Снова открыв блокнот, она нашла портрет Афганца. Придвинула ближе, отодвинула, повернула, попыталась представить, как увидел рисунок Филипп. Вроде бы похож. Точно похож. И не только из-за крюка вместо руки. Взгляд его, пронзительный и немигающий, в сочетании с улыбкой просто злодейский. Как сказал Филипп, «вооружённый». Афганцем звали тренера по рукопашном бою. Он действительно когда-то побывал в Афганистане и потерял там левую кисть.

Был в жизни Арины период, когда она назло родителям и моднице Вероничке пошла в «драчливую» секцию. Очень уж хотелось быть не как все и стать причиной озадаченных перешептываний. Родители вообще не отреагировали на её взбрык, даже порадовались, что она решила заняться спортом, а Вероничка была просто в ужасе. Ещё бы! Тренер – страшный безрукий монстр – заставлял отжиматься на кулаках и ругался матом. Афганец учил не приёмам, он их в принципе не знал, учил безопасно падать, не бояться бить в лицо и терпеть боль. Кроме Арины в секции занимались ещё две девчонки, обе пришли туда из-за её брата. Лёшка и Филипп попали к Афганцу четыре года назад. Их вполне устраивала бессистемная система обучения дворовой драке, гордо именуемой рукопашным боем.

Девчонки убежали после первой тренировки, Арина же задержалась и получила прозвище Дуся-агрегат. Она всё время ходила в синяках и ссадинах, через пару месяцев нарисовала всех подопечных Афганца и решила, что с неё хватит. Именно в полуподвальном зале она впервые обратила внимание, что Лёшка и Филипп не только у девчонок пользуются популярностью, с ними охотно дружили и другие ребята. Что-то в них было такое, притягивающее к ним людей. Вроде разные, но они дополняли друг друга. Лёшка отличался смешливостью и непоседливостью, ему не хватало налёта джентльменства, за который Филипп получил кличку Француз. Для того отодвинуть стул и придержать двери было нормой поведения, при девчонках он никогда не ругался матом, хотя точно умел, и всегда носил в кармане платок. Вдвоём они представляли собой оружие массового поражения девчоночьих сердец: загорелый, зеленоглазый блондин и бледнокожий черноглазый брюнет. Спортивные, драчливые и в джинсах, Лёшка в варёнках, а Филипп в модных чёрных.

Именно после тренировок Арина начала рисовать Филиппа чаще других и даже обнажённым, правда, с «чёрной дырой» в паху. Взгляд снова наткнулся на закрытую тетрадь, в голове зароились слова Филиппа про конкурс… Ксюша бездарность. Что она умеет?! Палка, палка, огуречик? Не дай бог ещё и выиграет. Она же в редколлегии, причём главная. А Арина у них сидит на «молниях» и по вызову. Её забирали с уроков, если требовалось срочно написать небольшое объявления о победе в конкурсе, соревнованиях или предметной олимпиаде. Кроме неё никто не умел выводить тушью буквы так аккуратно. И всё же Ксюша собиралась участвовать, а она нет.

Несколько дней Арина ходила суетливая и нервная. Будто не выключила утюг или забыла что-то важное, но не могла вспомнить, что именно. Рисовала всё чаще и больше, оставляла блокнот на столе в их общей с Вероникой спальне, со страхом, острым ожиданием и надеждой, что его откроют. Не хотела признаваться, надеялась, что её рисунки обнаружат, будто случайно. Но все настолько привыкли, что блокнот нельзя трогать, что сторонились его, как больного ветрянкой.

В первую очередь Арина рассчитывала на любопытство сестры. Вероничка несколько раз отбирала блокнот и угрожала, что откроет его, если Арина не сделает уборку в комнате самостоятельно. Но сейчас, получив возможность узнать, что скрывается под невзрачной зелёной обложкой, она почему-то обходила его стороной. Её накрыло первой влюблённостью, и она большую часть времени не думала ни о чем, кроме своего кудрявого Димы по прозвищу Лысый.

Один раз даже вернула нарочно подложенный на её кровать блокнот:

– Не ты потеряла? Рассеянный с улицы Бассейной! Смотри, если Лёшка найдёт, непременно сунет нос.

Но и Лёшка этого не сделал. Молча вернул, явно не открыв. Очень уж лицо было честное. Мысли о конкурсе преследовали неотступной тенью и роились в голове. В редколлегии она узнала, что уже набралось десять учеников, мнящих себя новыми Микеланджело. Все старше неё.

По правилам конкурса участники будут рисовать в течение часа, пока неизвестно, что именно. Но, зная учителя ИЗО, можно предположить, что будет какой-нибудь скучный натюрморт из кувшина и яблока. Половина оценки будет складываться из домашнего задания. А тут можно развернуться, нарисовать то, что действительно умеешь и любишь. Лучше всего у Арины получались портреты, а точнее, мужские портреты. Филиппа она рисовала во всех ракурсах, не было только его лица крупным планом. За несколько дней до конкурса у Арины дозрел план – нарисовать его не по памяти и не мельком, а с натуры. Осталось только поговорить с самим натурщиком.

Арина выглянула в окно. Прямо под ней на террасе шёл самый настоящий концерт. Сидя на перилах, Тихон заведовал кассетником. Из открытой двери, словно язык из распахнутого рта, вывалилась длинная ковровая дорожка. На верхней ступеньке стояла Настя, замотанная в штору. Она открывала рот, кокетливо держа двумя пальцами расчёску, словно микрофон, иногда забывалась и перекрикивала поверх песни:

– Хапи нэйша. Ливилин хапи нэйша…

Перед террасой прямо на траве сидели зрители. Компания Лёшки заметно предела. Из одноклассников остались только девчонки. Сам Лёшка выглядел комично-непривычно с торчащими вверх волосами и бритыми висками. Вчера они с Филиппом оболванились под «Кар-мэн» машинкой для стрижки собак. Получилось коротко и неровно, пришлось Светлане Леопольдовне спасать ситуацию и достригать их на дому. Теперь ребята щеголяли модными причёсками, для полного образа не хватало только штанов-шаровар. Куртками-кожанками они уже обзавелись, а несколько дней назад в клетчатых сумках приехали и модные кроссовки с тремя белыми полосками.