Антоновка

Одноклассник Лёши как-то жаловался, что родился под Новый год. Нашёл из-за чего страдать! Гораздо хуже родиться в конце августа, все подарки будут полезные и важные – к школе. Туфли, сменка или чёртов дипломат! Об «Электронике» точно можно забыть. Теперь Тихон первоклашка, и всех нужно собрать к первому сентября. Аринке плевать, что на ней надето, она даже за ним брюки донашивает, а вот Вероничка точно выпросит обновки.

При детях родители не обсуждали денежные проблемы, Лёша выхватывал только хвосты фраз, но догадался, что не всё гладко. Мама снова не работала, заметно округлилась, папа приходил с работы недовольный и ссорился с дядей Лёхачем, тот хоть и был старше отца, не женился, жил в Большом доме и зарплату тратил как-то стихийно, то на новые бобины, то на белые брюки. Он тоже работал в совхозе «Сад-Гигант», в цехе, где изготавливали плодово-креплёное вино, проще говоря, бормотуху. Но сегодня на праздничном столе её не было, будто никто не знал, что дядя Лёхач таскает её тайными тропами мимо проходной и продаёт друзьям-знакомым.

Стол накрывали тем, что в избытке водилось на огороде, и курятиной во всех возможных видах и формах. Два дня назад отец привёз целую коробку замороженных окорочков. Утром их зажарили в духовке; за день в огромной кастрюле, добавив свиные ноги, сварили холодец; куриным фаршем набили перцы и накатали тефтель.

Вероничка и Арина скручивали салфетки, Лёша и Тихон украшали фаршированные яйца ягодами чёрной смородины и раскладывали шпроты на жареный хлеб. Бабушка натушила фасоли и капусты, дед Витя отвечал за щучьи котлеты и тарань к пиву, поэтому спозаранку загрузил коляску «Урала» удочками и ускакал на рыбалку.

К вечеру всё это великолепие чуть заветрилось и остыло, но выглядело всё так же аппетитно. Когда проснулись комары и сверчки, гости ещё сидели за столом, но уже не ели, в основном закусывали и выясняли, кто кого сильнее уважает, а дети ждали торт. Самые резвые пустились в пляс.

Дядя Лёхач растянул меха, выкрикнул:

– Специально для Веронички!

И запел:

Ещё немного – и слова закружит ветер,

И синим небом завладеют облака…

И все, что было между нами в этот вечер,

Слегка нелепым станет вдруг издалека.

Все как по команде повернулись к Веронике. Она застенчиво пробормотала:

– Ничего не специально. Между прочим, он и маме нравится, и тёте Люде.

Бабушка Василиса осуждающе покачала головой и пригрозила дяде Лёхачу пальцем. Все знали про любовь Вероники к Жене Белоусову, её постоянно дразнили, но беззлобно, при этом сами же включали его песни и, если вдруг его показывали по телевизору, звали её хоть с улицы, хоть со двора. Один раз Лёша бегал за ней к Протоке, правда, им удалось застать только конец выступления. Но он видел, как горели глаза сестры, как она затаилась, ловя улыбку любимого артиста, будто тот действительно пел только для неё.

Лёша не понимал обожания знаменитости из телевизора. Бред какой-то. В качестве мужа Белоусов был явно староват для одиннадцатилетней Вероники. Как-то он спросил её об этом. Она нехотя и непонятно объяснила:

– Я представляю, будто он мой папа. Заботится обо мне, дарит подарки и встречает из школы. И все завидуют.

– А наш папа тогда для чего?

– Он всё время на работе.

Лёша недоумённо застыл.

– Тогда, получается, Белоусов типа женат на нашей маме?

Вероничка дёрнула плечом, разговор ей явно не нравился, но всё же она ответила:

– Маму я тоже другую представляю. Ирину Понаровскую.

Лёша много ещё чего хотел спросить, но промолчал. Долго обдумывал откровения сестры. Как вообще можно представлять себе других родителей? Да, мама постоянно беременная, а папа вечно занят, но какие бы ни были, они родные и привычные. Артисты – это просто артисты, может, и красивые в стразах и перьях, но перед сном не целуют в лоб и не отпаивают киселём, когда прихватывает живот.

Пока дядя Лёхач пел, Вероника сидела красная и насупленная, но не ушла, дослушала песню до конца и сразу же включила магнитофон. Заиграла ламбада. Те, кто ещё сидел, повскакивали со стульев и лавок, встали друг за дружкой в длинный паровоз. Многоногая гусеница побрела по двору, вихляя бёдрами, выбрасывая в стороны ноги. Воздух наполнился смеющимися голосами. Пели вразнобой, как слышали, так и произносили непонятные слова:

– Шо, аф ту си фой, эй ун дей а шоми ту се ра-а-а…

Тихон наблюдал за бобинами, готовый в любой момент смазать головку проигрывателя папиным тройным одеколоном. Попытки разобрать магнитофон он временно оставил, делал вид, что следит за его рабочим состоянием, но на самом деле ждал, когда можно будет вскрыть пластиковый корпус и хорошенько поковыряться отвёрткой во внутренностях бобинника. Радио он разобрал ещё год назад, но Лёша его прикрыл, сказал, что толкнул случайно, и оно треснуло. Новое не купили и постепенно отвыкли от бормотания. А в Большом доме радио вообще никогда не замолкало: рассказывало сказки, пело песни, разыгрывало спектакли.

Танцевали и парами, но на припеве снова сливались в вихляющую колонну. Филипп не встал в общий хоровод, его партнёрша ещё не доросла. Изображая па из вальса и танго, он кружил Настю на руках. Её короткие ноги болтались по воздуху, белые по случаю праздника колготки пузырились на коленках и собрались гармошками на худых щиколотках. Настя громко смеялась. Светло-русые волосы растрепались, платье задралось до самого пояса. Филипп пришёл на праздник к другу, как положено, в рубашке с искрой и модных варёных джинсах, но после танцев разлохматился не меньше Настёны.

– Француз, оставь Настьку, у неё уже в глазах рябит, – то и дело просила бабушка Вася.

Филипп опускал Настю на траву, но она не уходила, становилась на мыски его ботинок и танцевала, повторяя его шаги. Правда, терпения смотреть на всех снизу вверх хватало ненадолго. Она дёргала Филиппа за рукав, цеплялась за ремень и, как маленькая обезьянка, забиралась к нему на руки. Разноуровневый танец продолжался до следующего оклика бабушки.

Лёша наблюдал за плясками со стороны, танцевать он любил и с удовольствием возглавил бы ламбадную змейку, но пока переживал подаренный дипломат, хотел подуться, чтобы родители увидели: с подарком не угадали.

– Иди ногами подрыгай. – Дядя Лёхач подошёл сзади, передвинул сигарету в угол рта и чуть подтолкнул его в спину.

– Сейчас, – Лёша отмахнулся от едкого дыма, – дай затянуться?

Дядя Лёхач тут же отвесил ему щелбан.

– Ты чё? Это ж «Космос», я её у Матани за шесть рэ купил.

– Ого. Что-то она завернула.

Матаней звали цыганку, торгующую около рынка носками и золотом. Продавала она мало, в основном останавливала прохожих, предлагая погадать. Почти всегда водила с собой мелкого полуголого цыганёнка, он клянчил «копеечку на хлебушек» и заглядывал в душу глазами-вишнями. За всё время, что Лёша знал Матаню, поменялось пять или шесть цыганят. Малышам подавали охотнее, чем голенастым подросткам.

Местные редко велись на услуги хиромантши, ходила легенда, что её муж предсказывает будущее гораздо лучше, но к нему нужно было приходить вдвоём. Он работал сапожником в небольшой каморке, не развешивал цветастую лапшу и не говорил мудрёными фразами, оглядывал пару чугунным взглядом и ставил диагноз: «разойдутся» или «будут вместе до гроба».

Матаня зарабатывала на приезжих. Частенько разводила их на всю наличность, по неосторожности привезённую в город. Забалтывала, обездвиживала и очищала карманы цыганскими чарами. У неё всегда можно было раздобыть дефицитный товар, в этом году в этот список попали и сигареты. Пару раз дядя Лёхач брал с собой и Лёшу, учил его забалтывать мастеров торговли и противостоять цыганскому колдовству.

Дядя Лёхач коротко затянулся, выпустил облачко горького дыма.

– Вот и ого. Бате не говори. Он бы десять дипломатов купил.

Лёша ухмыльнулся и тут же расстроился.

– Одного достаточно.

– Ты чё нос повесил, пионер? Иди лучше загляни в коляску «Урала», там тебя подарок ждёт. – И разу же добавил: – Не «Электроника». Лучше.

И всё-таки дал затянуться. Лёша давно хотел начать курить по-взрослому, как дядя. Одно время на подоконнике в коридоре лежали блоки «Полёта» и «Явы», он таскал из пачки по одной, по две, но в этом году даже отец перешёл на вонючую «Приму» и трясся над каждой сигаретой. Не украсть. Так что пришлось отложить вредную, но модную привычку до лучших времён.

В коляске Лёша нашёл коробку с надписью «Узор-1» и несколько гладких дощечек. Ещё не открыл коробку, но уже понял, что это выжигатель. Такой же был у Филиппа, и они жарили деревяшки по очереди, украсили все разделочные доски в доме Антоновых, испортили лакированный подлокотник кресла, но весной сломали последнее «жало» и переключились на другие развлечения.

Выжигателю Лёша действительно обрадовался, представил, как дядя копил на него, а потом искал по магазинам, желая угодить, и обрадовался ещё больше. Вернувшись во двор, он обнял дядю со спины.

– Спасибо.

– Нравится?

– Ага.

– То-то же. А то замучил со своей «Электроникой».

После ламбады Вероника снова поставила бобину с «Ласковым маем», а потом будто случайно переключилась на Белоусова.

Лёша уже отпустил обиду на родителей и танцевал на поляне среди гостей. Не смущаясь, вытаскивал в круг то одноклассниц, то тёть, то сестрёнку Олю. Она ещё не ходила в школу, но уже записалась на танцы и обожала быть в центре внимания. Стоило ей оказаться в кругу, как все тут же замечали и её «красивые глазищи», и «длинные косы», и «потрясающее чувство ритма». Пока Оля не подросла, первое звание красавицы в роду Антоновых носила Вероника – высокая и статная натуральная блондинка, Оля же напоминала куклу. Именно так её и называли. Настёна по природной раскраске была похожа на Олю. Те же русые волосы и серо-зелёные глаза, светлая кожа, но у Оли краски были ярче, глаза – выразительнее, губы пухлее, ресницы длиннее, в Насте же всё было среднее. Приятное, симпатичное, но среднее. Ребёнком она была милым, впрочем, как и все дети, но на фоне ярких сестёр сильно проигрывала.

На праздник пришли Лёшины одноклассницы – сёстры Пагиба, подарили длинные белые гладиолусы и две банки маринованных грибов. Их семья каждый год охотилась на опята и заготавливала чуть ли не в промышленных масштабах. Лёша обожал скользкие мелкие грибочки и подарок принял с удовольствием. Одну банку тут же открыли и поставили угощение на праздничный стол.

На поляне между деревьев вытанцовывали три поколения Антоновых, а среди них и гости, приглашённые и пришедшие на огонёк без приглашения, но не с пустыми руками. Все плясали, только Вероничка, нахохленная и насупленная, сидела на краю скамейки, разглядывала криво склеенную чёрно-белую фотографию. Лёша выбрался из веселящейся толпы и склонился над её светлой макушкой.

– Не ной. Дядя Лёхач новую привезёт, а уродов этих мы с Филом накажем.

– Не надо драться, Лёш. – Она провела пальцем по излому снимка, прямо по щеке своего кумира.

– Так это не драка. А восстановление справедливости.

Трагедия вселенского масштаба случилась нынче утром, когда столы уже стояли во дворе, в воздухе витало ощущение праздника и аромат жареных кабачков. Часть семьи собралась на веранде. Мама подшивала край льняной рубашки. Вечером заходила Светлана Леопольдовна, мама Филиппа, и принесла новую одежду, которую требовалось ушить на её стройную фигуру, а Лёше подарила билеты в цирк-шапито, расположившийся на выезде из Славянска.

В этом году Лёша начал стесняться родителей друга, их благосостояние слишком бросалось в глаза, у Фила всегда оба носка были целые и водились деньги на газировку. Раньше Лёша не раздумывая обедал у Черны́х и брал «поносить» вещи, но с недавних пор, столкнувшись с тонкой-звонкой и благоухающей тётей Светой, прятал глаза и краснел. Она не работала, но и дома не сидела, посещала мероприятия с трудновыговариваемыми названиями, для которых требовались укладка чёлки и алый маникюр.

Мама Лёши работала даже беременная. Как только живот нельзя было оправдать плотным обедом, она переставала ходить в «Сад-Гигант» на сбор или упаковку яблок и снова превращалась в домохозяйку. Подрабатывала, обшивая два ближайших отделения, ныне посёлки Вишнёвый и Садовый. Ей привозили подрубить брюки, ушить платья или прострочить тюль. Доход был небольшой, но стабильный и точно не лишний для их большой семьи.

В утро Лёшиных именин Бабушка Вася накручивала на скрепки обрезки открыток и соединяла в шуршащий каскад штор, тётя Тамара и тётя Лида протирали вафельным полотенцем хрусталь, извлечённый из серванта. Обе тёти периодически покидали Большой дом, каждый раз с мужчинами не в статусе мужей. Их провожали, снарядив домашними заготовками и пожеланиями. Встречали тихо, без фанфар и снова принимали в семью. О том, куда девались несостоявшиеся мужья, никто не вспоминал. Из четырёх детей бабушки Василисы женился только Михаил Викторович, и теперь мама отдувалась за всех. Родила уже шестерых. В этот раз перерыв затянулся, Насте исполнилось три года, живот вспух только в июле.

Арина и Лёша сосредоточенно разрезали разлинованные открытки. Арина старалась, ловко орудовала большими портняжными ножницами, он же резал вкривь и вкось. Сделав из открыток одну шкатулку, остыл к этому девчачьему развлечению. Подарил поделку Настьке, а та её утопила в раковине. И слава богу, не осталось доказательств, что он умеет пользоваться иголкой не хуже тёти Лиды. Позорище, не иначе временное помутнение от скуки и жары.

Вероничка с утра ушла на практику в школу, прибежала раньше времени вся в слезах, сжав в руке обрывки фотографии Жени Белоусова. Весной дядя Лёхач ездил на концерт и раздобыл снимок с автографом. Подарил, естественно, его самой преданной поклоннице. С того дня она не расставалась с фотографией, таскала её в кармане на площадку и на рынок, перед сном, когда все Антоновы рассматривали настенные ковры, любовалась кумиром. И тут кто-то посмел покуситься на её личную святыню.

Мама отложила в сторону скрепки и обняла заплаканную Веронику.

– Склеим твою фотографию.

Вероника дёрнула плечом и высвободилась из объятий.

– Это будет уже не то! Кривой и мятый!

– Они из армянского аула? – Лёша отложил ножницы.

Вероника закусила губу, но версию не отмела.

– Это же они тебе платье задирали?

Мама и тётя Лида переглянулись.

– Так, чего мы не знаем?

Вероника вскочила, убегая в дом, бросила на Лёшу сердитый взгляд:

– Ты же обещал не рассказывать!

Лёша и не рассказал. Мама допрашивала, тётя осуждающе качала головой, но он больше не произнёс ни слова. С ребятами из аула война шла с переменным успехом, недавно снова сцепились. Пришлось поучаствовать и Филиппу. Их быстро разняли взрослые, поэтому победителей не было. Драчуны разошлись по домам грязные и сердитые, с припрятанной за пазухой искрой гнева.

В этот раз Лёша решил их проучить. Завтра, точнее, послезавтра. Завтра он будет отсыпаться после своих именин и, скорее всего, нянчиться с Настькой. А тащить на разборки Мелкую было неразумно и опасно.

Филипп не любил драки, но шёл за компанию, потому что друг, а другу положено прикрывать спину. Дрался он хорошо, ловко уворачивался от атак и сам бил безжалостно. Лёша даже побаивался его в таком состоянии и точно не хотел бы оказаться в числе его врагов. Филипп знал, что в драке теряет контроль, не хотел портить дорогую одежду и пугать родителей синяками, поэтому предпочитал переговоры.

Лёша тоже не был драчуном, распускал кулаки исключительно по необходимости, но в этот раз угрозами было не обойтись, затронули его семью. Обидели Вероничку.

На следующий день Лёше действительно вручили капризную невыспавшуюся Настю. Мама ушла в больницу, остальные Антоновы разбежались по делам. Настька недавно переболела, только закончила процедуры в физиотерапевтическом кабинете и пока ещё не вернулась в садик. На КУФ её тоже водил Лёша, но, пока она дышала фиолетовым воздухом, развлекал девочку Филипп, не давал дотянуться до песочных часов, по мнению Насти, вполне пригодных для игры.

Лёша соорудил себе бутерброд, сестре налил жидкую манную кашу и компот. Смотрел в окно, не забывая поглядывать на сестру. На дорожке, ведущей к дому, показался чёрный длинный силуэт, Лёша хмыкнул: Фил питал странную слабость к тёмным футболкам и водолазкам. В Новый год он пришёл к ним в чёрном с головы до пят. Бабушка Вася назвала его тогда Французом и с тех пор исключительно так и величала. Лёша понятия не имел, как выглядят французы, почему-то представлял их в тельняшках и беретах, с алым шейным платком, но бабушка считала по-другому. Темноволосый, бледный Филипп, любитель мрачных оттенков, по её мнению, напоминал лягушатника. Постепенно прозвище пристало, но как-то странно, фрагментарно. Французом Филиппа называла только женская часть Антоновых. Он не спорил, видимо, нравилось это прозвище.

Входные двери никогда не запирались, но Филипп всегда стучал и, только получив разрешение, входил.

Настя увидела его первой, дёрнулась и пролила компот. Лёша потянулся за тряпкой у раковины. Небрежно вытер алую кляксу и налил новую порцию.

– Чай будешь? Бутер?

Филипп поставил на табуретку пакет и сел напротив Насти.

– Нет. Я уже позавтракал. Мама передала брюки подшить и пуговицы для пиджака, – он взлохматил чёлку Насте, – а сверху мой подарок. Тебе.

Лёша раскрыл пакет, вынул плоскую коробочку. На мгновение его лицо озарилось радостью и тут же потухло.

– Блин, дорогой подарок. Не могу взять. – Он с сожалением положил «Электронику-18» на стол и отпихнул подальше.

– Бери. У меня две. Что мне с ними делать? Тем более одинаковые. Папа привёз.

Лёша заколебался.

– Давай не подарок, я так, поиграть?

– Ну, бери поиграть.

Филипп привычно взял из миски на подоконнике жёлтую антоновку. Вымыл и начал чистить. Настя заворожённо следила за кудрявой стружкой. Когда та выросла до двух завитков, выхватила именно её, а не голобокое яблоко. Филипп отобрал шкурку и отложил в сторону нож.

– Когда в цирк пойдём?

Лёша отвлёкся от разглядывания игры.

– А?

– В цирк когда пойдём? Они завтра-послезавтра шатёр снимают.

– Сегодня я нянька. – Он кивнул в сторону Насти, та обхватила двумя руками яблоко и грызла, размазывая сок по лицу. – А завтра пойдём в аул.

– Давай Настёнку с собой возьмём.

– Завтра? – удивился Лёша.

– Сегодня. На драку ей точно не стоит смотреть, и опасно.

«Электроника» призывно сверкнула блестящим новеньким экраном. Лёша покосился на неё и оттолкнулся от подоконника. Сейчас ему гораздо больше хотелось испробовать новую игру, но он боялся выглядеть слишком уж обрадованным и несдержанным.

– Пойдём. А билеты как же? У нас всего два.

– Так она маленькая. Посажу себе на колени.

Лёша не горел желанием переться в город, но гастролирующий цирк, к сожалению, покидал Славянск вместе с уходящим летом. Билеты пропадут, и как ему потом в глаза смотреть Светлане Леопольдовне?

Вокруг полосатого шатра бродили взбудораженные люди и суетливые воробьи. У входа стоял автомат с газированной водой. Лёша пнул его для профилактики, но тот даже не заворчал. Он работал только первые дни, стаканы разбили, кнопки расцарапали, и сейчас он живописно ржавел. Филипп купил Насте сладкую вату и воздушный шарик. Пока двигалась очередь, она вертелась, норовила выдернуть руку и убежать к клеткам с белыми голубями. За деньги можно было их подержать в руках и даже сфотографироваться. Воняло скотным двором и влажной шерстью. От цирка веяло не праздником, а ожиданием. Артисты готовились сорваться в новый город, последние представления давали торопливо и без азарта.

Внутри шатра воздух не шевелился, пространство до самого купола заполнила душная подвижная темнота. Зрители расселись по скамейкам, но в ожидании не замерли, а переговаривались и разглядывали потрёпанный цирк, названный лучшим ленинградским, видимо, сгоряча. Рядом с Филиппом пустовало два места, но он всё равно посадил непоседливую Настю к себе на колени и намотал на руку нить от шарика. Все представление Настя взвизгивала и громко хохотала. Клоуна испугалась до икоты, дрессированного медведя чуть меньше. Шарик лопнул после антракта, Настя не расплакалась, но и не отдала то, что от него осталась, зажала в ладошке голубую тряпочку и не отпускала до конца выступления.

Лёша скучал, то и дело вспоминал оставленную «Электронику» и порывался сбежать, Филипп смотрел представление глазами Насти. Смеялся, когда ей было смешно, если она подскакивала от радости, приглядывался к выступающим внимательнее. Заметив ёрзанья Лёши, он удивился:

– Неинтересно?

– Не знаю. Наверное, я уже вырос из цирка. – И тут же спохватился: – Но ты маме не говори. Настьке вон нравится. – Лёша застыл, пришибленный собственными словами. А ведь и правда, он любил цирк, именно поэтому Светлана Леопольдовна подарила ему билеты. Обожал! Даже мечтал стать великим клоуном, как Никулин. А сейчас чувствовал, скорее, раздражение и скуку. Это так, что ли, детство уходит? Как там дядя Лёхач говорил, «шутки бати станут несмешными, взрослые будут во всём неправы, а клоуны покажутся грустными».

Филипп не заметил его задумчивости, по-настоящему увлёкся представлением.

– Уже заканчивается. Сейчас пойдём.

Объявили акробатов, прожектор высветил купол шатра и снова метнулся на арену. В центре стояла хрупкая тонкая девочка в золотистом купальнике. Лёша сощурился.

– На Ксюху похожа.

– Кого?

– Ксюху Лобазникову. Была со мной в группе в детском саду и в первом классе. Козюли ела.

– Я же к вам во втором классе пришёл.

– Точно.

Во втором классе они и подружились. Началось всё с взрослого рукопожатия. А позже оказалось, что они оба ненавидят какао и влюблены в губастую рыбу из мультфильма «В синем море в белой пене». Фил как-то незаметно влился в семью Антоновых, большую часть времени проводил с Лёшей. Они сидели за одной партой, занимались в секции рукопашного боя и вместе делали домашние задания. Их родители вежливо общались, передавали друг другу приветы, но не дружили. Обитали на разных орбитах и держали условно-сословную дистанцию.

Конферансье объявил гимнастку, которой предстояло выступать на обруче в паре с другим гимнастом, Лёша даже подпрыгнул.

– Прикинь. Точно Ксюха. Она гимнастикой занималась с спортшколе, потом уехала с родителями, вроде в Краснодар. Я ещё, дурак, ревел, это ж моя первая сопливая любовь была. Бегал к её бабушке, она живёт за аркой. У неё перед домом белая шелковица растёт, крупная такая, сладкая. Мы обносили там деревья.

Филипп не ответил. Он обнимал Настю, отмахиваясь от её пышного банта, но смотрел только на юную акробатку.

– Филя? Эу!

И снова молчание. Лёша хмыкнул и даже присвистнул. Он впервые видел друга таким очарованным. Влюбился, что ли? Настя закапризничала и вывела Филиппа из ступора. Он вздрогнул и нахмурился.

– Красивая.

– Подросла с тех пор. Я и не знал, что она в цирке выступает. – Лёша толкнул друга плечом, заставляя пошевелиться. – О-о-о. Ты сейчас как Вероничка-спичка, когда та на своего Белоусова молится.

– Да ну тебя. Просто реально красиво. – И тут же перевёл тему: – Ты там не передумал в аул идти?

– Нет. Завтра пойдём. Настька с мамой будет, папа на работе. Нужно всё втихаря провернуть. Маме нельзя волноваться.

– Может, тогда не надо драться?

– Драться надо. Волноваться нельзя.

Лёша боялся, что его будут ругать из-за предстоящей драки, хотя он взял с Веронички обещание молчать, Настя всё знала и болтала без умолку, но понимал её только Филипп и то, скорее, по интонациям. Но сдала не Настя, и ругали за другое. Папа нашёл «Электронику» и неожиданно рассердился.

– Где ты это взял?

– Подарок.

– Не ври мне, Алексей. Где взял?

Лёша нахмурился, поймал растерянный взгляд мамы.

– Филя подарил.

Родители переглянулись.

– Это дорогой подарок. Верни его.

– Пап! Ну ты что?!

– Верни. – Он всучил в руки Лёши не распакованную игру. – Верни.

– И что я скажу?

– Так и скажи, что я не разрешил.

Лёша обычно не спорил, но тут взорвался:

– Пап! Я мечтал о ней! И для Черны́х недорого, могут себе позволить.

– Ах вот как ты заговорил! Мы не можем. Верни!

Лёша схватил «Электронику» и выбежал на улицу. Пересёк улицу и вбежал в яблоневый сад, окружающий Большой дом. Он знал, что никто не будет его искать и не станет наказывать ремнём, он уже вырос из того возраста, когда кнут действеннее пряника. А ещё он понимал, что подарок придётся вернуть. Это и сердило больше всего.

Лёша сначала шёл быстро, но потом замедлился. Злость отступала, освобождая место поиску способов обойти родительский запрет: будет хранить игру у Фила или у дяди Лёхача в комнате. Тот не сдаст, сам же будет играть. Вообще, дядя обожал делать всё наоборот и не оправдывать ожидания. Пойти наперекор, пусть и тайно, он будет рад.