Антоновка

– У меня для тебя сюрприз. Ты же хотела мыльные пузыри.

Настя судорожно вздохнула, размазала по лицу слёзы и кивнула.

– Хотела.

Филипп достал из кармана пластиковый цилиндрический флакончик. Опустился перед Настей на колени и открутил крышку. Первые пузыри осыпались кляксами, но следующая партия взметнулась вверх переливающимися шарами. Настя забрала у него палочку и тоже дунула. Её пузыри получились мелкими, словно россыпь гороха. Сверкая радугой, тяжёлыми каплями осели на траву. Филипп вылил немного мыльной жидкости на Настину ладонь и размазал по коже до кончиков пальцев.

– Держи чудо.

Выдув огромный переливчатый шар, аккуратно опустил его на её ладошку и только потом убрал палочку.

Настя завороженно смотрела на собственное отражение в тонкой мыльной стенке, перевела восторженный взгляд на Филиппа и улыбнулась.

– Чудо!

Галина покачала головой. Ох и Филипп. Конечно, приятно, когда ты для кого-то кумир и божество, но нельзя же так приручать? Или ты не читал «Маленького принца»? Не смей обижать Настьку. Ты теперь навсегда ей роднее родного.

Оставив их в саду, она вернулась в дом к Василисе. Та закончила закатывать варенье и испекла яблочный пирог. Возвратился с рыбалки Витя. Раздал скудный улов котам, угостил зубастой щучкой Туза.

Василиса сняла фартук и взяла блюдо с пирогом.

– Пойдём. Полина наверняка сегодня не успела замесить тесто. А у них традиция.

Втроём они перешли дорогу и вошли во двор. У террасы уже распахнул крылья стол-раскладушка, покрытый белой простыней. Из стеклянного графина в самом центре столешницы топорщился букет васильков, прямо на столе лежали яблоки и блестящие вычищенные до блеска ложки. На террасу вышла уставшая взлохмаченная Полина. Увидев свёкров, она улыбнулась.

– Пирог! Надо же, – тут же засуетилась, – чайник закипел, правда, у нас на десерт только печенье, но вкусное «Топлёное молоко».

Василиса поставила на стол блюдо.

– Пойдём, помогу принести чашки.

Очень быстро вокруг стола собралась вся семья плюс Филипп – привой на семейном древе Антоновых. Он остался с Лёшкой, в клуб на танцы они так и не пошли. Весь день внуки пытались увильнуть от уборки и торопились убежать по своим делам, но вечером сидели за столом, баюкая в руках чашки с горячим чаем.

К вечеру резко похолодало, и если солнечный день принадлежал лету, то сумерки явно просочились из октября. Пришлось достать пледы и кофты. Настя сидела рядом с Филиппом, укутавшись в его рубашку, и катала по столу пустой флакончик из-под мыльных пузырей. Галина наблюдала за их чаепитием, пока Витя не поднялся из-за стола.

– Ладно, мне пора.

Василиса чуть приподнялась.

– Пойти с тобой?

– Нет. Я сам.

А вот Галина пошла. Вместе, чуть ли не касаясь плечами, они вошли в тёмный яблоневый сад. Запах прелой листвы усилился, звуки отдалились, утонули в ночном влажном тумане. Виктор с опаской приблизился к дереву и сорвал единственное яблоко. Приложив к щеке, застыл. Галина обняла его и уткнулась лбом в плечо. Весь день она ощущала себя бесплотным ветерком, но сейчас явственно чувствовала тепло и даже колючесть шерстяной рубашки брата.

Виктор судорожно вздохнул.

– Галочка, я скучаю.

– Я тоже скучаю. У тебя такая хорошая семья. Такие талантливые внуки, а Мишка так на тебя похож. Род Антоновых не просто продолжается, он цветёт.

Виктор вздохнул и улыбнулся, будто услышал её слова.

– Что же ты мне покажешь?

Галина поцеловала брата в щёку и обхватила руками за плечи. Пока зрело яблоко, она хотела показать, как ей плохо жилось с мужем, как она тосковала по Большому дому, но сейчас решила поделиться самым тёплым и добрым воспоминанием: их семья за столом, ещё живы родители и Данил. Они пьют травяной чай, смеются, мечтают и строят планы…

Большой дом полон голосов, и вся жизнь ещё впереди.

Глава 7. Я за тебя молюсь

Я за тебя молюсь, я за тебя боюсь.

И слышу я, мой бог, твой каждый вздох.

Я за тебя молюсь и слёз я не стыжусь.

Прощай, судьба хранит тебя.

Больше ничего, больше ничего.

Лайма Вайкуле «Я за тебя молюсь»

1996 год

Михаил проснулся среди ночи, оттого что спине стало зябко. Он пошарил ладонью по кровати в поисках покрывала, повернулся на другой бок и едва не придавил Настю. Она зависла на самом краю постели и, свернувшись калачиком, горько плакала. Закрыв рот ладонью, изо всех сил сдерживала рвущиеся наружу рыдания, но икота прорывалась гулкими спазмами и проходила дрожью по всему телу.

– Насть, ты чего опять?

Через Михаила перегнулась сонная Полина, перетянула дочку на свою сторону и, прижав к себе, обняла.

–Тишь, тишь… это сон.

– Его убили. – Настя икнула. – Когда деда курицу рубит, крови меньше, и когда Туза машина сбила, тоже меньше было.

Полина погладила Настю по спине, поймала уже не сонный взгляд Михаила и печально улыбнулась.

– Это сон. С Лёшкой всё хорошо.

Настя судорожно и протяжно вздохнула.

– Не Лёшку, Филиппа убили.

Михаил приподнялся, включив прикроватную лампу, нащупал на тумбочке стакан с водой и подал Насте.

– Жив-живёхонек твой Француз. Ты же только вчера письмо от него получила. Всё с ним в порядке.

Настя резко затихла, будто нажали на кнопку, отключающую плач.

– Да?

– Конечно. И он не в Чечне. Так что не разводи тут сырость. Спи.

Полина перевернула подушку, чтобы влажная наволочка оказалась с обратной стороны, уложила Настю и снова обняла. Михаил выключил лампу и тоже лёг. В рассеянном свете луны увидел блестящие неподвижные глаза жены, она умела плакать беззвучно. Нащупав её руку, он погладил пальцы. Скорее всего, её посетила та же невеселая мысль. Письмо пришло вчера, но отправлено было две недели назад. За это время и с Лёшкой, и с Филиппом могло случиться всё что угодно. При детях новости не включали, но в Большом доме радио не замолкало, и, естественно, все знали, что в августе в Грозном случилась настоящая мясорубка, до сих пор по улицам собирали погибших солдат, и ещё треть пропали без вести.

Лёшка и Филипп попали в весенний призыв. Принесли повестки в гробовом молчании. Полина тут же развила бурную деятельность, кинулась искать все больничные справки и выписки, доказывающие, что розовощекому Алексею с косой саженью в плечах нельзя служить. В детстве он страдал плоскостопием, болел гастритом и до сих пор не перенёс ветрянку. Лёшка остановил её и сказал, что всё равно пойдёт в армию. Светлана Леопольдовна тоже пыталась «отмазать» сына и сделала бы это – связи мужа позволяли, – но не позволил Филипп.

Они для себя всё решили. Как обычно вдвоём.

Поняв, что армии не избежать, Михаил пошёл домой к родителям Филиппа. На дорогой кухне с лакированной столешницей они обменялись рукопожатиями. Светлана Леопольдовна выглядела больной и бледной, как натуральная аристократка. В будний день вышла встречать в отглаженном платье и с причёской. Угощали Михаила чаем и шоколадными конфетами. На второй чашке чая решили, что провожать будут во дворе Большого дома. Курей и уток зарежут Антоновы, они же поставят на стол домашнюю наливку и вино. Всё остальное взяли на себя родители Филиппа.

Когда Михаил уходил, Светлана Леопольдовна коснулась его руки холодными тонкими пальцами:

– Может, мы без их ведома разберёмся с этой проблемой? У Станислава есть связи. Они даже не узнают, просто с «девятки» их вернут обратно.

– Лёшка уже всё решил. И Филипп тоже.

– Сейчас не время демонстрировать ослиную упёртость.

Михаил вздохнул, невольно сжал пальцы в кулак. Рядом с Черных он чувствовал себя неуютно и неуверенно, но своего мнения не изменил.

– Нельзя вмешиваться, если они узнают, мы их потеряем, и не на два года, а навсегда.

Больше эту тему не поднимали.

Официальных приглашений не рассылали и никого не звали, но провожающих пришло столько, что пришлось доставлять столы, а стулья брать у соседей. Танцевали, пили, целовались и клялись в вечной любви. Веселье выглядело излишне звонким и ярким – постановочным, словно играли актеры не из первого состава и не в лучших костюмах. То тут, то там в стороне от весёлого гвалта кто-то украдкой вытирал слёзы.

Настя весь вечер просидела рядом с Филиппом. То самое платье, купленное на рынке три года назад, наконец, в девять лет, стало ей впору. Но воротник обтрепался, и обвалились чахлые пластиковые цветы. На их место Полина пришила кружева и обновила поясок. Празднично наряженная Настя выглядела самой несчастной, а рядом с Филиппом ещё и неуместно юной.

Ни у Француза, ни у Лёшки не было официальной пары. Они оба чуть ли не в один день расстались с сёстрами Погиба. Прямо заявили, чтобы их не ждали и не писали, что не помешало Карине и Маше прийти на проводы и реветь громче всех сразу по двум причинам. Бессердечные будущие солдаты покидали их на два года, отняв право официально ждать.

Когда их увозили из части, у Насти случилась истерика. Она вырвалась из рук Полины и побежала за автобусом. Еле догнали, а потом несколько дней успокаивали. Хотя при детях старались не кошмарить, Настя знала, что армия – это то самое место, где умер Лёхач. Она научилась ловить яблоневые воспоминания и видела разные, в том числе добрые и счастливые, но первое страшное отпечаталось в памяти жгучим клеймом.

Больше трёх месяцев Настя писала письма. Обычно одно – общее для брата и Филиппа. Вкладывала рисунки, вырезки из журналов и сухоцветы. Послания получались пухлыми, на почте на них клеили в два раза больше марок, чем на письма остальных членов семьи. Полина вздыхала и покупала новую стопку конвертов.

С того дня, как Лёшка ушёл в армию, Настя ни ночи не спала в своей постели. Чаще всего пролезала в кровать к Оле или приходила к Вероничке, после самых жутких кошмаров прибегала в родительскую кровать. Её не прогоняли и не стыдили, ждали, когда она справится с кошмарами или повзрослеет настолько, что научится прятать страхи в мокрой от слёз подушке.

После бессонной ночи Михаил едва не опоздал на работу. Выключил будильник и на минутку прикрыл глаза. Как оказалось, прикрыл на полчаса. Благо Полина проснулась, чтобы приготовить завтрак Виталику, и перебудила весь дом.

Обычно Михаил уходил раньше всех. Вместе с родителями на вахте добирался до второго отделения. Возвращался не всегда с ними, чаще всего с другими шоферами. Работы было много, переоборудовали машинный парк, гусеничные тракторы заменяли колесными, в основном отечественными или белорусскими. Оказалось, старая техника не приспособлена для работы в интенсивных садах. Закупили новую зарубежную, но и её приходилось переделывать под местные условия, благо хватало своих кулибиных, так появились мини-контейнеровозы, гербицидники, косилки. Другой назревшей проблемой стала разрушенная после реконструкции садов оросительная система. Напрашивался не просто капитальный ремонт, а строительство центральной насосной станции. Для этого требовались немалые деньги, которых в хозяйстве просто не было. Еще не восстановились после заморозков 1993 года, безудержная инфляция сжирала прибыль, российские питомники, с которыми сотрудничал «Сад-Гигант», пришли в упадок.

В сентябре начался сбор урожая, и внезапно появилась ещё одна проблема. Раньше на этот период приглашали временных работников: студентов и даже школьников. Но их вряд ли можно было назвать ответственными сборщиками. Они кидались яблоками, надкусывали и оставляли испорченные плоды прямо на деревьях, уносили с собой целые рюкзаки яблок.

На работу начали нанимать гастарбайтеров из ближнего зарубежья. Поползли слухи, что приезжие отнимают работу у местных. Мнения разделились. Михаил считал, что это правильный подход. Рабочих рук на сборе урожая всегда не хватало. Молдаване и украинцы справлялись гораздо лучше незаинтересованных в работе студентов. Старшее поколение противилось. Даже в семье Антоновых на этом фоне случился разлад. Обитатели Большого дома выступали против гастарбайтеров, упирали не только на «украденную» у местных работу, но и на то, что с появлением приезжих стало совсем страшно и небезопасно на улицах.

И без того в стране творилось непонятное. Выживали больше, чем жили. Очень не хватало Лёшки. С ним можно было обсудить мужские вопросы, сыграть в шахматы и доверить самых младших в семье. Настю он буквально вырастил. Он и Филипп.

Михаил хотел ещё одного сына, и его мечта осуществилась извилистым путём – в их семье появился тихий странный Виталик. Полине он приходился племянником – единственным ребёнком её младшего брата Кости. Имя его жены всё время вылетало из головы, и обычно её называли Виталиковой мамой. Непутёвые молодые родители отправились на заработки в Москву, оставив трёхлетнего мальчишку на попечение Антоновым.

Костя нашёл работу быстро и удачно – уже полгода возил на белой «Волге» то ли депутата, то ли бандита. Виталикова мама устроилась горничной в гостиницу. Сначала они звонили и даже присылали деньги, обещали забрать сына, как только найдут нормальную съемную квартиру, но уже несколько месяцев не было ни денег, ни звонков. Полину устраивало, что они не забирают Виталика. Костя отличался легкомысленностью и жену нашёл себе под стать – безответственную кукушку. Ребёнку точно лучше переждать кочевой период в нормальном доме и регулярно питаться.

Виталика оформили в детский сад, одели в старые вещи Насти, содрав с них девчоночьи признаки в виде цветов или бантиков. На кухне появился стул со стопкой книжек, чтобы самый младший член семьи доставал до стола. Хотя в Виталике не было ни капли Антоновской крови, он легко вписался в большую семью и почти сразу назвал Полину мамой. И это было единственное слово, которое он произнёс.

Михаил не мог понять, что с ним не так. Не косой, не кривой – обычный ребёнок, но никогда не смотрел в глаза, не любил, когда к нему прикасались, и всё время молчал. Виталик мог часами играть с костяными счётами, подолгу наблюдал за муравьями и сосредоточенно раскладывал пуговицы по спичечным коробкам. А месяц назад он забрёл в комнату Тихона и нашёл свой личный рай. Теперь, возвращаясь из садика, сразу же шёл в спальню брата. Увлечённо и всё так же молча раскладывал на полках детали, батарейки и гайки. Ему нравилось разбирать предметы по размерам, цветам и даже фактурам. Он расфасовывал переписанные кассеты по коробкам и выравнивал их в идеально ровные стопки.

Неожиданно именно Тихон стал основным добытчиком в семье Антоновых. Переписанные кассеты он таскал на рынок мужу Матани, забирал новые пустые и свою долю. Доля получалась небольшая, но регулярная, в отличие от зарплат старших Антоновых. Перед уходом в армию Лёшка и Филипп договорились, что их маленький нелегальный бизнес продолжит именно Тихон. Как и раньше, он переписывал аудио и видеокассеты, но теперь сам и относил их в каморку сапожнику.

Вечерами Тихон караулил на радио свежие песни и записывал новинки. Такие кассеты ценились больше растиражированных фильмов или переписанных сборников. Теперь у Тихона появился персональный помощник Виталик. Вечный бардак в комнате разделился на ровные кучки, из недр металлолома показалась тумбочка, давно вычеркнутая из списка мебели.

Полина радовалась, что ребёнок при деле и не лезет в опасные места. То и дело до Производственной улицы долетали нехорошие новости: кого-то ограбили, кого-то убили, на Протоке опять объявился насильник. Детям запретили гулять у реки в одиночестве, с младшими провели беседу о «нехороших дядях, предлагающих конфеты», да и сами старались поздно вечером не ходить. Фонари у обочин давно не горели, и короткая улочка, засаженная каштанами и орехами, превратилась в запущенный парк.

Когда спустя месяц пришло письмо от Лёшки, Михаил вздохнул с облегчением. Значит, жив и не в Чечне. Конверт был непривычно толстым, такие пухлые отправляла только Настя. Лёшка же присылал тощие короткие письма, больше похожие на отписки. Но не в этот раз. В конверте лежало общее письмо для семьи, отдельное для Михаила и ещё один заклеенный конверт. Пока Полина читала вслух излишне радостное послание Лёшки, Михаил отошёл к окну и развернул листок.

Бать, привет. Матери это письмо не показывай. Мы тут с Филом немного влипли. Побуянили и схлестнулись с сержантами. Теперь этот косяк нужно замять. Заклеенный конверт отдай Жану, он тебе даст денег. Может, не сразу. Как отдаст, иди на почту. Кому отправить, я написал ниже. Не злись и не переживай. Уже всё порешали, осталось только заплатить. И не говори родителям Фила.

Михаил дочитал письмо и сразу же спрятал в карман. С наигранной улыбкой принялся слушать зачитываемое вслух письмо, а в голове вертелась неуместная мысль: оказывается, Матаниного мужа зовут Жан.

В тот же день Настя получила персональное письмо от Филиппа, разрисованное простым карандашом и разбавленное стихами. Полдня она скакала по дому, прижимая к груди конверт. Оле дала почитать, остальным показывала, не выпуская из рук.

Арина оценила карандашные цветы:

– Надо же. Похожи на ромашки и тюльпаны. Не знала, что Француз умеет рисовать.

Вероничка присмотрелась к столбику коротких строк:

– Что за стихи такие? Его?

Настя спрятала письмо. Замотала головой.

– Не его. Чужие.

Михаил своё письмо от сына тоже спрятал и ни слова о нём не сказал Полине. Утром вместо работы отправился на рынок. Походил, подышал чебуречным духом и только потом повернул к каморке сапожника. Жан увидел его ещё издалека, не улыбаясь, кивнул. Пока Михаил приближался, смотрел не моргая, перестал прибивать набойку и выпрямился.

Взгляд у него был неприятный, пытливый и слишком пронзительный. На смуглом морщинистом лице голубые глаза казались нарисованными и ненастоящими.

Когда цыган заговорил, мелькнул золотой зуб.

– Доброе утро.

– Доброе. – Михаил протянул письмо и отступил. – От Лёшки. Вам.

Жан вскрыл конверт, долго водил глазами по строчкам и шевелил губами. Подняв взгляд, веско кивнул:

– Завтра принесу к вам домой.

Михаил собрался уходить, но Жан его остановил и достал мятые купюры.

– Это Тихону за вчерашние кассеты.

Деньги брать не хотелось, Михаил засунул их в карман, не поблагодарив. Молча вышел из узкой каморки, пропахшей гуталином и дубленой кожей. Не нравились ему мутные схемы и нелегальный заработок сына. Мучали неприятные догадки. Почему Лёшка и Филипп за помощью обратились именно к цыгану? Какие у них ним могут быть общие дела? И за что он им дал такую большую сумму денег? Долг? Заработок? Как вообще они связаны?

К сожалению, Михаил не мог поделиться с женой опасениями и догадками. Раньше, если он что-то и скрывал от Полины, это не касалось семьи, утаивал мелочи в виде небольшой попойки с друзьями или припрятанной на чёрный день заначки. Правда, заначки закончились ещё три года назад.

В субботу с самого утра Михаил ждал Матаниного мужа. Почти час сидел на крыльце, потом ещё час караулил у окна. В итоге ушёл на кухню к Полине.

Она замешивала тесто для хлеба и одновременно готовила суп с чудным названием затирка. Этот суп обожали все дети, но больше всех сама Полина, правда, не за вкус. Он быстро готовился и ничего не стоил, яйцами снабжали хохлатые несушки, они же становились наваристым бульоном.

Настя сидела за столом, старательно разрисовывала цветными карандашами очередное письмо. Виталик лепил из остатков теста животных, сосредоточенно катал по столу липкую дрожжевую колбасу. Иногда поворачивался на звуки радио и на голос Полины.

– После хлеба испечём и твои поделки. Что это? Змейка?

Виталик мотнул головой. Полина присмотрелась.

– А, это кошечка! Какая длинная.

Михаил усмехнулся, но промолчал. Шнурок из теста ничем не напоминал кошку. Радио выдало две песни подряд, а сразу за ними утренний выпуск новостей. Михаил отставил кружку в сторону, озабоченно нахмурился.

– Слышала, Майкл Джексон приезжал?

Полина отвлеклась от теста.

– Куда?

– К нам. В Москву.

Настя отложила зеленый карандаш, наслюнявила кончик синего и начала рисовать васильки. Михаил взял затупившийся чёрный карандаш и принялся его точить. Стружки осыпались на стол острыми пластинками. Виталик отложил тесто, начал собирать деревянную шелуху. Михаил чуть не зацепил его руку острым ножом. Погрозив пальцем, потрепал по голове и продолжил разговор:

– Это они нарочно делают, чтобы отвлечь людей от того, что на самом деле важно. От Чечни, от лживых выборов, от беспомощной милиции. Ещё и смертную казнь отменили. Будем теперь кормить преступников.

Бросив короткий взгляд на Настю, Полина осторожно напомнила:

– Миш, не при детях.

– Что не при детях? Пусть знают. Сколько я говорил, что нельзя ходить поздно, а они всё равно на Протоку бегают. Вон, два дня назад девушку у подъезда зарезали. У самых дверей, она не успела войти, так и осталась на ступеньках. И этого маньяка никто не ищет. А если найдут, дадут крышу над головой и кормить будут за счёт государства.

Накрыв тесто полотенцем, Полина вытерла руки и, обняв Михаила, чмокнула в щёку.

– Поймают его, обязательно поймают.

После прогноза погоды началась песня, Настя перестала рисовать и прислушалась к словам:

Я за тебя молюсь, я за тебя боюсь…

– Мам, а почему мы не молимся?

Михаил поймал растерянный взгляд Полины. Поторопился объяснить:

– Ну, мы не ходим в церковь. Не приучили.

Его крестили, давно и практически тайно, остались размытые воспоминания с душным запахом ладана о монотонном речитативе священника и слепящей позолоте икон. В их семье не принято было ходить в церковь. Вера в Бога проявлялась только в вечерней молитве, больше похожей на пожелание спокойной ночи: «Спать ложусь, крестом крещусь. Ангелы-хранители, храните мою душу». Эта молитва осталась в Большом доме, в их дом не переехала. За бытовые привычки, в том числе вечерние ритуалы, отвечала Полина, а она не отличалась набожностью.

Настя дослушала песню и попросила:

– Можно я буду молиться?

– Можно.

– А как это делать?

Полина вздохнула, снова посмотрела на Михаила, ища у него подсказки.

– Просто говори, как с нами. Обычно просят помощи для тех, кто тебе дорог.

Настя кивнула и собрала карандаши.

– Всё, дописала.

– Оставь на подоконнике. После обеда отнесу на почту со всеми письмами.

Михаил надеялся, что во второй половине дня в отделении будет меньше народу, и он без свидетелей отправит не только письма, но и почтовый перевод. Полина снова вернулась к тесту, по радио началась песня. Во дворе залаяла Пальма – дворняга с примесью овчарочьей крови, принесённая Настей полгода назад. У ворот мелькнула смоляная макушка Жана. Михаил торопливо поднялся.

– Это ко мне.

Полина проводила его недоуменным взглядом, она узнала Матаниного мужа и удивилась его визиту.

На улице, прямо на дороге, детвора играла в мяч, Тихон сидел на пеньке и плавил бычок от сигареты. Лепил его на кайму подошвы и прижимал торцом спичечного коробка. У младших дочек вся обувь украсилась коричневыми кляксами, они ловко чиркали спичками прямо по краю подошвы и спорили, у кого получается круче. За украденные спички их регулярно ругали, но скорее для профилактики, потому что так положено: «спички детям не игрушка».

Во дворе Большого дома собирали опавшую листву. Михаил кивнул отцу и открыл калитку, пропуская странного гостя во двор.

Жан протянул конверт.

– Тут немного больше. Часть переведи Алексею на сигареты.

– Он же не курит, – удивился Михаил.

– Сигареты в армии, считай, валюта.

Всучив газетный сверток, он собрался уходить, но Михаил остановил его вопросом.

– За что такие деньги? В долг?

– Частично. Ребята мне очень помогли. Как – не скажу. Это наше с ними дело. Придут из армии, договоримся, а не придут, с тебя спрашивать долг не буду.

Михаил нахмурился. Неприятный холодок прошёлся по спине сквозняком.

– Что-то незаконное?

– Плохо ты знаешь своего сына.

– Сына я хорошо знаю и Француза тоже, – отрезал Михаил, – потому и переживаю.

Жан усмехнулся.

– Ну, как хочешь, переживай. Жене не позволяй волноваться.

Обернувшись, Михаил увидел в окне кухни Полину. Она наблюдала за ними, округлив от удивления глаза. Никогда раньше она не видела Матаниного мужа вне сапожной мастерской, он сросся с ней, как кентавр с лошадиной половиной.

Михаил проводил взглядом Жана, собрал все письма и ушёл на почту. Пока бродил в городе, придумал для жены достоверное объяснение. Якобы Жан отправил для Лёшки письмо и немного денег. Решил помочь, ведь у них общее дело по продаже кассет.

Полина удивилась, но поверила. Замаскировать можно даже горячую ложь, если подать её с гарниром из правды. А потом они так жарко целовались, что у Михаила всё вылетело из головы. Даже после семи беременностей, с растяжками на груди и пополневшими бёдрами Поля оставалась для него самой желанной женщиной. Ему нравилась, что она никогда не отказывала ему в ласках, а чаще ластилась сама. Уединялись они и днём, и вечером, и далеко не всегда в спальне. Ночью частенько прибегала Настя, и на нежности в лунном свете пришлось временно наложить запрет.