Мандала распада

Теперь он знал. Активность трещины была напрямую связана с ним. Каждая инъекция, каждый тест был не лечением. Это была принудительная синхронизация. Они превращали его в живой резонатор.

Процесс стал двусторонним.

Во время очередного «сканирования», когда его снова погрузили в медикаментозный туман, он провалился в ядро системы. Он стоял внутри самой трещины-спирали. Стены разлома пульсировали мертвенно-бледным светом в унисон с его сердцем. Он чувствовал, как его сознание растворяется, как его код перезаписывается чем-то древним. И он получил не слова, а чистый поток информации: он – врата, он – ключ, и он поможет, потому что он этого хочет.

Он очнулся с беззвучным криком. Его тело билось в конвульсиях. Охранник, заглянув в люк, лишь равнодушно доложил по рации: «Объект стабилен. Реакция в пределах протокола».

Артём затих. Он был не просто ключом. Он был детонатором. И таймер уже был запущен.

Глава 66: Нить к Сыну

Ледяная дымка, окутывавшая Максима в его видениях, стала физическим ощущением. Артём чувствовал её холод на своей коже. Он знал на клеточном уровне: синхронизация с Разломом транслировалась напрямую на Максима. Необходимость прорвать информационную блокаду стала протоколом выживания.

Но как? Все официальные каналы были мертвы. И тогда он вспомнил. Разговор с одним из техников, который жаловался на старое оборудование в списанном секторе «Эпсилон-7». Техник упомянул две вещи. Во-первых, что там остался один-единственный терминал, подключённый к старой аналоговой линии – «для экстренной связи на случай полного блэкаута». Во-вторых, что там раньше был медпункт, который расформировали после одного из инцидентов, и что часть препаратов могли просто списать, а не утилизировать. Он цеплялся за эти две ниточки, как утопающий за щепки.

Во время ночной вылазки, рискуя всем, он пробрался в заброшенный медпункт. И ему повезло. В незапертом шкафчике, среди просроченных бинтов, он нашёл одну-единственную, забытую ампулу "Синапсина-М". Подарок кармы или приманка, оставленная системой. Он не знал.

Дождавшись ночи, он ввёл себе препарат. Его тело ответило мгновенным бунтом: сердце забилось с бешеной скоростью, в ушах зазвенело, перед глазами поплыли тёмные пятна. Он сжал зубы, пережидая приступ, зная, что это только начало. Препарат не давал ясности. Он сжигал все предохранители, сужая его восприятие до одной-единственной цели ценой чудовищной перегрузки организма. Он выскользнул из камеры, которую уже почти не запирали.

Сектор «Эпсилон-7» встретил его запахом пыли и озона. Он нашёл коммуникационный терминал. Тот выглядел слишком чистым для заброшенного помещения. На экране не было ни пылинки. Холодное предчувствие шевельнулось в груди, но отступать было поздно.

Он включил его. Система загрузилась подозрительно быстро. Линия была слабой, но живой. Он набрал номер Ольги.

Гудки. Длинные, мучительные.

– Алло? – её сонный, измученный голос.

– Оля… это я.

Тишина. Затем:

– Артём? Что тебе нужно?

– Максим… как он?

– Ему нехорошо, Артём, – её голос дрогнул. – Он… жалуется на холод. Бредит о каких-то… ледяных иглах. Это ты! Твоё проклятие добралось и до него!

Её слова были вердиктом. Он хотел ответить, но в этот момент в его наушнике раздался тихий щелчок, а на пыльном экране терминала загорелась строка системного уведомления: «ВНЕШНИЙ ВЫЗОВ С ТЕРМИНАЛА ЭПСИЛОН-7. ПЕРЕХВАТ И ЗАПИСЬ АКТИВИРОВАНЫ. УРОВЕНЬ ДОСТУПА: АДМИНИСТРАТОР».

Он понял. Это была не прослушка её телефона. Это была автоматическая ловушка здесь. Любая несанкционированная активность на списанном оборудовании автоматически перехватывалась системой безопасности.

– Спасибо за информацию, Артём Сергеевич, – раздался в трубке голос Крутова. Холодный, без помех.

Артём замер, глядя на экран терминала. И увидел. В углу экрана мелко, почти незаметно, горела надпись: «СИМУЛЯЦИЯ ГОЛОСОВОГО КАНАЛА АКТИВНА. ЗАПИСЬ РАЗГОВОРА ЗАВЕРШЕНА».

Шок. Не от предательства. А от осознания масштаба обмана. Это была не прослушка. Это была ловушка. Тщательно подготовленная инсценировка. «Забытый» техником терминал, «случайно» найденная ампула, даже «голос» Ольги – всё было частью его, Крутова, плана. Он не просто был на шаг впереди. Он сам проложил для Артёма этот путь. И Артём понял с леденящей душу ясностью: никакой связи с внешним миром у него больше нет. Ольга, Максим – всё это теперь лишь симуляции, которые Крутов может включать и выключать по своему желанию. Он был не просто заперт. Его реальность была полностью сфабрикована.

– Кстати, – продолжал Крутов, – состояние Максима действительно вызывает опасения. Возможно, ваше более… плодотворное сотрудничество здесь сможет положительно на него повлиять. Подумайте об этом. Время не ждёт.

Связь прервалась. «Синапсин-М» перестал действовать. На смену пришла чудовищная отдача: тошнота, слабость, акустическая мигрень. Он рухнул на пол, его тело сотрясала крупная дрожь. Слёз не было. Была только ледяная пустота.

Когда он очнулся на своей койке, над ним стоял охранник. В его руке была пустая ампула. Но когда он снова провалился в забытьё, он понял одно. Больше нельзя было ждать. Нужно было обрушить всю систему. Даже если для этого придётся самому стать фатальной ошибкой, которая сотрёт всё.

Глава 67: Карма Места

После того как Крутов перерезал нить к его сыну, Артём перестал существовать. Он превратился в объект. Тело, лежащее на койке. Система жизнеобеспечения, потребляющая кислород и питательные растворы. Медики фиксировали апатичную реакцию. Крутов, должно быть, был доволен. Объект «Гринев» входил в финальную стадию распада, превращаясь в идеальный, безвольный инструмент.

Артём был на дне. В той точке абсолютного нуля, где отчаяние становится физическим состоянием вещества, как лёд. Он был готов позволить системе завершить процесс и стереть его.

И именно в этот момент, в самом центре этой чёрной дыры, он почувствовал это. Его дар, его проклятие, та самая «нить», что связывала его с катастрофами, натянулась в обратную сторону. Она всегда вела его к чужой боли. Но сейчас, когда его собственная боль достигла предела, когда он был на грани полного обнуления, нить стала каналом, по которому кто-то мог найти его. Он был маяком, который зажёгся во тьме, сам того не желая.

Присутствие. Присутствие Доржо.

Это было не видение. Это был ответ на сигнал бедствия. Доржо нашёл бэкдор в его сознании и запустил свой собственный, зашифрованный файл. Мир схлопнулся. Перед его внутренним взором возник интерфейс: не комната, а пустое, залитое мягким светом пространство. В центре – Доржо. Не человек. А стабильный, немерцающий аватар спокойствия.

– Ты на самом дне, – голос Доржо прозвучал прямо в его сознании, как системное уведомление. – Но дно – это просто точка, от которой можно оттолкнуться. Если знаешь физику процесса.

Артём был лишь наблюдателем. Терминалом, принимающим входящий пакет данных.

– Ты видишь лишь интерфейс, – продолжал Доржо. – Машины, люди, их амбиции. Это мусорные файлы. Корень проблемы – в самой операционной системе. В том, что вы называете реальностью. В карме. Не человека. А места. В его системном отпечатке, в его лог-файле.

В ладони Доржо появился гладкий камень. Он то светился тёплым светом, то покрывался цифровыми артефактами, похожими на лёд.

– Место – это не пустота. Это жёсткий диск. Он записывает всё: каждое деяние, каждую мысль. Молитвы создают чистые сектора. Такие места – как незаражённые файлы. Они исцеляют. Их системный лог стабилен.

Камень в его руке вспыхнул тёплым светом.

– Но есть и другие места, – продолжал лама, и свет в его руке померк, сменившись тёмным, почти чёрным глитчем. – Осквернённые насилием, страхом, гордыней. Они накапливают повреждённые данные. Становятся источниками системных сбоев, притягивают новые ошибки. Их системный лог отравлен.

Интерфейс перед Артёмом сменился. Он увидел «Анатолию». Не как станцию, а как гигантскую, тёмную, пульсирующую раковую опухоль в коде реальности. От неё расходились волны повреждённых данных. Он видел призрачные тени погибших, как неотправленные сообщения об ошибках.

– «Анатолия», – голос Доржо был констатацией факта, – скомпилирована на костях и лжи. Её ядро – чёрный песок – это архив древних катастроф. Концентрированная боль. Разлом-спираль – это не дефект. Это открытый порт, через который эта скверна утекает в ваш мир.

Затем видение снова изменилось. «Северный Мост». Ещё более чудовищный, тёмный вихрь, подключённый к «Анатолии» тысячами чёрных, пульсирующих кабелей. Он втягивал в себя её повреждённые данные, усиливал их и транслировал по всей планете.

– А «Северный Мост» – это не просто усилитель. Это протокол вторжения. Он должен насильственно вскрыть фаервол реальности и установить контакт с сущностями извне. Он станет глобальным транслятором этой концентрированной энтропии, способным вызвать каскадный сбой всей системы.

Артём принимал информацию. Ужас был не эмоциональным. Это было холодное осознание инженером масштаба предстоящего системного коллапса.

– Твои мучители, – Доржо снова посмотрел на него, и в его взгляде была бесконечная печаль системного администратора, наблюдающего за необратимым процессом, – они думают, что могут управлять этим. Хотят «перезаписать» карму, «откатить» систему. Но карма – это не программа. Это физический закон. Пытаясь выпрямить реку, они лишь создают новые, гибельные пороги. Это путь не к спасению, а к окончательному форматированию.

Соединение начало прерываться. Образ Доржо пошёл рябью.

Он лежал на койке. Снова серый потолок. Снова гул «Анатолии».

Но это был уже не тот сломленный объект. Доржо не дал ему инструкций. Он дал ему нечто большее. Он обновил его драйвера. Дал ему доступ к пониманию истинной архитектуры врага.

Отчаяние не ушло. Но теперь оно было не парализующей пустотой, а холодным, сжатым до точки топливом. Артём знал, что должен действовать. Не спасти всех. Не изменить мир. А внести диссонанс. Стать той самой непредсказуемой переменной, которая вызовет фатальную ошибку в их идеальном плане.

Карма места… Теперь он знал, с чем имеет дело. И это знание, каким бы страшным оно ни было, стало его новым оружием.

Глава 68: Первый Обмен

Ночь на «Анатолии» была не темнее дня. В своей лаборатории, залитой холодным светом, Елена Черниговская уже третий час смотрела, как её симуляция снова и снова выдаёт один и тот же результат: «ЭНТРОПИЙНЫЙ КОЛЛАПС НЕИЗБЕЖЕН». Теории её отца, её святой Грааль, оказались неполным кодом, который приводил к фатальной ошибке. Трещина-спираль больше не была пассивным дефектом. Она стала… голодной.

В этот момент на защищённый канал пришло сообщение от человека Крутова: «Объект ‘Максим’. Прогнозируется кризис в течение 48 часов».

Это стало последней каплей. Холодная ярость, которую она испытывала к Артёму, сменилась ледяным ужасом. Её методы не работали. Методы её отца вели к гибели. А Крутов просто ждал, когда она провалится. В её уравнении осталась лишь одна переменная. Безумная, иррациональная, не поддающаяся логике. Его дар.

С отвращением к своей слабости она поняла, что у неё не осталось выбора. Это будет не союз. Это будет использование последнего, самого опасного инструмента. Она надела маску холодной деловитости, как хирург надевает перчатки, и вызвала охрану.

Артёма привели в ту же стерильную комнату. Он был слаб, но во взгляде горела холодная решимость человека, которому нечего терять.

Елена не стала тратить время на прелюдии.

– Я дам тебе доступ, – её голос был ровным и деловым. – К необработанным данным с датчиков сектора-гамма и к некоторым техническим выкладкам отца. Это верхушка айсберга, но без меня ты бы не получил и этого.

Она сделала паузу, буравя его взглядом.

– В обмен – я хочу всё. Каждое твоё видение, каждую догадку. Ты станешь моим живым дешифратором. Любая ложь – и доступ будет закрыт. А ты вернёшься в свою камеру дожидаться, пока Крутов не решит твою судьбу. И судьбу твоего сына.

Последняя фраза прозвучала как щелчок затвора. Артём молча кивнул.

Елена положила на стол тонкий накопитель, похожий на кусок обсидиана.

– Файлы защищены динамическим шифром. Терминал, на котором ты будешь работать, настроен специально. Ключ к шифру – биометрический, он будет генерироваться в реальном времени, считывая твои уникальные нейронные импульсы. Мой отец пытался прочесть аномалию. Крутов пытается прочесть тебя. А я буду читать вас обоих. Я буду видеть, к каким именно файлам твой дар проявляет «интерес».

Она, словно проверяя его, бросила несколько терминов:

– Тебя должны заинтересовать графики «гамма-резонанса монацита», отчёты о «флуктуациях нулевого поля» и ранние расчёты по «стабильности спиральной структуры».

Артём взял накопитель. Тот был холодным, как концентрированная боль.

Его перевели в небольшую рабочую ячейку. Белые стены, терминал, стул. Дверь со щелчком закрылась. Он был один.

Он подключил накопитель. На экран обрушилась лавина информации: столбцы цифр, графики, фрагменты схем. Хаос. Первые несколько часов он пытался найти логику. Тщетно. Информация была слишком фрагментарной.

Измученный, он откинулся на спинку стула. И сделал то, что умел лучше всего. Он перестал читать. Он начал слушать. Он позволил своему дару, как чувствительному локатору, сканировать этот поток информации, ища не логические связи, а резонанс. Он искал те фрагменты, что отзывались в его сознании тихим гулом.

Прошёл час, другой. Голова раскалывалась. И вдруг, среди тысяч строк данных, он нашёл это. Незаметный, короткий всплеск на одном из графиков, помеченный системой как «посторонняя помеха». Обычный техник не обратил бы внимания. Но Артёма прошиб холодный пот. Дата и время этого всплеска с точностью до секунды совпадали с одним из его последних видений – тем, в котором трещина-спираль на мгновение вспыхнула мертвенным светом.

Это было оно. Доказательство. Его бред, его галлюцинации были реальны. Они имели физическое, измеримое отражение. Лихорадочно пролистывая архивы дальше, он нашёл ещё одно совпадение: аномальное падение температуры в секторе, зафиксированное датчиками, точно соответствовало по времени моменту, когда его в видении охватил нестерпимый холод.

Впервые за долгие недели он почувствовал не только отчаяние, но и дикий, первобытный азарт исследователя. Он был на правильном пути. Это лишь верхушка айсберга, но теперь у него был инструмент, чтобы копать глубже.

В своей тёмной лаборатории Елена, не отрываясь, смотрела на монитор. На нём транслировалось изображение со скрытой камеры. Она видела его измученное, сосредоточенное лицо. Она видела, как он замер, найдя первое совпадение. На другом экране в это же мгновение подскочили его биометрические показатели.

Её лицо оставалось непроницаемым. Она видела в нём не человека, а самый тонкий, самый чувствительный и самый непредсказуемый измерительный прибор. И она боялась. Боялась того, что он может найти в этих архивах. И, быть может, ещё больше боялась того, что он может не найти, оставив её один на один с наследием отца и с катастрофой, которая дышала им обеим в затылок.

Их «первый обмен» состоялся. И игра перешла на новый, ещё более опасный уровень.

Глава 69: Погружение в Архивы: Код Спирали

Сутки схлопнулись в один бесконечный цикл загрузки. Артём был не в комнате. Он был внутри гудящего, перегретого процессора, пытаясь найти один повреждённый файл в терабайтах чужого безумия. Логика отказала. Его инженерный мозг, истерзанный «Синапсином» и калибровками, выдавал одну ошибку за другой. Цифры на экране расплывались в серую кашу. Он зашёл в тупик.

Отчаяние стало его операционной системой. Он отпустил вожжи. Перестал читать. Начал слушать.

Его дар, обострённый до предела, сканировал эмоциональный фон записей. Он чувствовал застарелые волны титанического интеллектуального напряжения, вспышки лихорадочного озарения и глухие провалы отчаяния, оставленные профессором Черниговским. Он блуждал по тёмной библиотеке, где слышал шёпот давно умершего писца, но не мог прочесть ни строчки. Голова гудела низким, монотонным гулом. Он был на грани. Готов позволить этому хаосу поглотить себя.

В момент полного бессилия он вспомнил слова старого прораба: «Если стена не поддаётся, не ломись в неё. Найди трещину, самый слабый кирпич, и начни оттуда».

Он сменил тактику. Отбросил всё, кроме одного: расчётов стабильности монацита. Это было тёмное сердце проекта. Он закрыл десятки окон, оставив лишь те документы, в названиях которых встречались три ключевых слова: «монацит», «стабильность», «аномалия». Его интуиция, этот внутренний компас, который столько раз вёл его к гибели, настойчиво указывала в эту сторону.

Он открыл файл: «Корреляционный анализ термодинамической устойчивости композита МНЦ-7». Сотни страниц дифференциальных уравнений. Он не пытался их осмыслить. Он смотрел на них, как шаман смотрит на руны, ища не смысл, а отклик. И его дар, измученный, но не сломленный, наконец, отозвался. Это было не видение, а тихое, навязчивое «покалывание» в глубине сознания каждый раз, когда его взгляд натыкался на определённый символ.

Он заметил нечто, что мозг обычного физика отфильтровал бы как опечатку. В разных, не связанных между собой разделах, при описании совершенно разных процессов – теплопроводности, нейтронной абсорбции, кристаллической деформации – снова и снова возникал один и тот же повторяющийся математический оператор. Некая аномальная константа, которую Черниговский обозначал причудливым сочетанием греческих букв «Сигма-Пси» (Σψ).

С точки зрения классической физики это была ересь. Это было всё равно что в уравнениях, описывающих кипение воды, прочность бетона и скорость света, внезапно появилась бы одна и та же переменная – «грусть». Некая фундаментальная, неуместная величина, которая связывала воедино абсолютно несвязуемые процессы.

Черниговский наткнулся на скрытый, основополагающий закон, который действовал под поверхностью привычной физики, как подводное течение.

Сердце Артёма заколотилось. Он наткнулся на след. Он начал выписывать все уравнения с этой константой, располагая их рядом, как следователь располагает улики на доске.

Затем он решил визуализировать этот паттерн. Он использовал терминал как холст. Его дар позволял ему чувствовать связь между разрозненными цифрами. Он вводил данные не по порядку, а интуитивно, выбирая те фрагменты, которые «резонировали» с гулом у него в голове. Точки на экране были лишь отражением узора, который уже проступал в его сознании. Он не открывал спираль. Он лишь рисовал то, что уже видел за пеленой реальности.

Сначала это был хаос. Но по мере того, как он добавлял всё новые и новые данные, узор начал проступать. Медленно, неотвратимо, на экране начала формироваться знакомая, до тошноты, до ледяного ужаса знакомая фигура.

Логарифмическая спираль.

Она была похожа одновременно на далёкую галактику, на раковину наутилуса и на трещину в бетонном полу реактора.

В этот момент всё встало на свои места. Артёма пронзило ледяное, ослепительное прозрение. Черниговский не изучал случайные трещины. Он открыл – или, что ещё страшнее, высчитал – некий фундаментальный закон. Некую встроенную в саму ткань материи аномалию, которая проявляет себя в экстремальных условиях.

Эта спираль была не дефектом. Она была «шрамом» мироздания. Врождённым изъяном. А чёрный песок был идеальным резонатором – материалом, позволяющим этой спирали проявиться в нашем мире.

«Анатолия» была построена не для того, чтобы избежать этой аномалии. Она была построена, чтобы вызвать её. Изучить. И, возможно, подчинить.

Артём отшатнулся от терминала. Его била крупная дрожь. Это был первобытный ужас человека, который, заглянув в замочную скважину, увидел там бездонный, вращающийся колодец космоса. Он чувствовал себя археологом, который, смахнув пыль с древней плиты, прочёл на ней безошибочную формулу конца света.

Он снова посмотрел на спираль на экране. Она, казалось, медленно, гипнотически вращалась, затягивая его взгляд в свою бездонную, математически совершенную пустоту. Он нашёл код. И этот код был ключом к безумию, которое вот-вот должно было поглотить их всех.

Глава 70: Шёпот из Стен: Резонанс

Елена смотрела на распечатку со спиралью. Она узнавала эти символы. Они мелькали в самых безумных записях отца, которые она считала бредом, порождённым радиацией. Часть её сознания, вышколенная логикой, кричала, что это чушь. Но другая часть – дочь, видевшая ужас в глазах отца, – чувствовала ледяную, тошнотворную правоту в словах Артёма.

Она приняла решение. Проверить его. И проверить теорию отца раз и навсегда.

– Хорошо, – её голос был холодным. – Сегодня ночью ты пойдёшь в сектор-гамма. К стене. Я хочу посмотреть, что будет, когда ты окажешься рядом с источником.

Это был приказ. Тест на прочность для самого опасного инструмента в её арсенале. Для Артёма – единственный шанс доказать свою правоту, пусть даже ценой рассудка.

Он готовился, как шаман готовится войти в мир духов. Он знал, что прямой контакт может стереть его личность. Его единственной защитой был не свинцовый костюм, а внутренняя концентрация. Он достал обугленное зерно. Вспомнил слова Доржо: «Найди якорь». Зерно стало этим якорем. Он медленно дышал, пытаясь очистить сознание от страха, от Крутова, от Ольги, оставляя лишь одну цель – услышать, но не дать себя поглотить.

Путь в сердце тьмы был гулок. Двое техников в защитных костюмах вели его. С каждым шагом воздух становился плотнее. Появилась низкочастотная вибрация, которая ощущалась не ушами, а всем телом, проникая до костей. На стенах Артём видел фантомные тени – отпечатки прошлого, впитавшиеся в бетон. Его спутники их не видели. Он сжал в кулаке обугленное зерно.

Сектор-гамма. Тишина, нарушаемая треском счётчика Гейгера и всепроникающей вибрацией. И он увидел её.

Трещина-спираль на бетонной стене была больше и глубже, чем на схемах. И она, как и говорил Штайнер, слабо, но отчётливо светилась изнутри мертвенно-бледным светом. Казалось, это не дефект, а приоткрытый, подслеповатый глаз чего-то древнего.

Техники подвели его к специально отмеченному свинцовой краской квадрату в нескольких метрах от стены. Затем, бросив на него тревожные взгляды, быстро отошли к гермодвери. Но не вышли. Протокол безопасности предписывал им оставаться внутри защищённого наблюдательного поста у входа, готовыми в любой момент активировать систему экстренной эвакуации или физического сдерживания объекта. Их присутствие, их напряжённые позы делали атмосферу ещё более гнетущей. Они тоже были заложниками этого эксперимента.

Артём остался один. Он опустился на холодный бетонный пол, скрестив ноги.

Он закрыл глаза, прижал обугленное зерно к груди. Он начал дышать в унисон с вибрацией. Это не было медитацией. Он чувствовал, как его дар, аномалия в его мозгу, начинает работать как приёмник, настраиваясь на частоту Разлома. Он ощутил биохимический сдвиг, словно его нейроны входили в когерентное состояние с излучением. Обугленное зерно было лишь якорем, не дававшим его сознанию раствориться в этом нейронном резонансе. Он не просто слушал. Он калибровал себя.

И стены заговорили.

Сначала это был хаос. Инфернальная какофония из обрывков фраз, технических терминов, криков и беззвучного, леденящего смеха. Но постепенно, ведомый своим даром, Артём начал различать в этом шуме отдельные голоса. Он видел прошлое этого места не как наблюдатель – он переживал его.

Вот молодой, полный гордыни профессор Черниговский, стоит у этой же стены. Его голос звучит в голове Артёма: «Невероятно! Резонанс подтвердился! Спиральная структура – это не теория, это факт!»

Видения ускорялись. Он видел, как Черниговский проводит всё более рискованные эксперименты. Видел, как один из ассистентов падает на колени, крича о «голосах в стенах».

А затем Артём увидел самое страшное.

Перед ним снова было лицо Черниговского, но уже другое – искажённое первобытным ужасом.

«Это не просто энергия… – прошептал Черниговский, и этот шёпот был полон ледяного отчаяния. – Оно… оно разумно. Оно слушает. Оно… отвечает».

В тот же миг Артём почувствовал, как что-то из стены, из глубины спирали, потянулось к нему. Не физически, а ментально. Это не было сознание. Это была сама энтропия, обретшая фокус. Оно не было злым. Оно было неизбежным, как тепловая смерть вселенной. Оно не хотело поглотить его душу. Оно хотело упростить его. Разобрать сложную структуру его разума на простейшие, хаотичные импульсы. В его голове пронеслось не слово, а чистое, математически холодное понимание распада. Он увидел не монстра, а физический закон, который смотрел на него из трещины в реальности.