Мандала распада

Он из последних сил вцепился мыслью в образ обугленного зерна, в тёплое воспоминание о смехе Лиды. И этим усилием воли он рывком разорвал контакт.

Артём открыл глаза. Его тело сотрясала крупная дрожь, из носа густо текла кровь. Он жадно хватал ртом воздух.

Он услышал. И он понял. Черниговский в конце своего пути разбудил живой, мыслящий кошмар.

И этот кошмар теперь знал, что Артём здесь.

Глава 71: Подозрения Крутова: Петля Сжимается

Олег Крутов не верил в призраков. Он верил в данные. И сейчас данные на его терминале складывались в паттерн несанкционированной активности. Скачок энергопотребления в ячейке «Гринев». Запрос Елены на доступ к списанным архивам. Рапорт о ночном перемещении объекта в сектор-гамма. Три точки на карте, которые соединялись в одну прямую линию, ведущую к сбою системы.

Его система тотального контроля давала сбой, потому что имела дело с иррациональными факторами: фанатизмом Елены и безумием Артёма. Он ненавидел переменные, которые не мог просчитать. Но у него всегда был метод для работы с такими переменными. Давление.

Он нажал кнопку селектора:

– Соедините меня с доктором Штайнером. Немедленно.

Разговор в звукоизолированной комнате начался мягко. Но когда Штайнер начал ссылаться на врачебную тайну, Крутов сменил тактику. Он не угрожал. Он просто открыл на планшете личное дело Штайнера.

– Я тут просматривал ваше дело, доктор. Вспомнил ту неприятную историю в НИИ под Новосибирском. Ошибка в расчётах, инцидент. Дело замяли, но архивы, как вы знаете, не горят.

Петля на шее Штайнера затянулась. Он сломался. Глядя в пол, он сдавленным голосом рассказал всё. О запросах Елены по архивам. О её одержимости теорией «осознанной аномалии». О ночном визите Артёма в сектор-гамма, инициированном ею тайно.

Крутов слушал, не перебивая. Его худшие подозрения подтвердились. Елена ведёт свою игру, используя Артёма как мистический инструмент. И эта игра угрожает сорвать его собственный, куда более прагматичный план.

Он вызвал Елену. Атмосфера в его кабинете была наэлектризована.

– Елена Викторовна, я обеспокоен. Ваши несанкционированные эксперименты могут привести к полному ментальному коллапсу объекта «Гринев». А он нам нужен. В рабочем, предсказуемом состоянии.

Елена попыталась защищаться, говорила о необходимости новых подходов. Но Крутов резко оборвал её.

– Прорывы должны быть санкционированы. Этот проект – давно не ваше личное наследие. Он принадлежит государству. И у государства есть свои цели.

Видя, что в её глазах горит фанатичный огонь, Крутов достал свой главный козырь. Он молча повернул к ней монитор.

Прямое включение из больничной палаты в Стамбуле. Максим. Бледный, худ, подключённый к аппаратам. Графики его жизненных показателей медленно, тревожно ползли по экранам.

– Кстати, о сроках, – сказал Крутов тихо, пока Елена с ужасом смотрела на экран. – Состояние мальчика ухудшается. Наши аналитики обнаружили прямую корреляцию между его состоянием и стабильностью полей здесь, на «Анатолии». Похоже, дар вашего знакомого создал невидимую нить. Теперь, когда мы «настраиваем» отца, сын, как резонатор, ловит это «эхо». Каждый всплеск аномальной активности в секторе-гамма синхронно отражается на его сердечном ритме. Странно, не правда ли?

Он сделал паузу, давая яду впитаться.

– Любая дальнейшая дестабилизация здесь, вызванная вашими изысканиями, может оказаться для него фатальной. Ваша ответственность теперь не только перед проектом. Подумайте об этом.

Елена смотрела на бледное лицо Максима, затем на холодные глаза Крутова. Она была в ловушке. Петля, которую она считала своей, оказалась в его руках. И теперь она душила не только её, но и Артёма, и ребёнка за тысячи километров отсюда.

Она молча кивнула, признавая поражение. Но в тот момент, когда она опустила глаза, в их глубине разгорелась холодная, тёмная, беспощадная ярость.

Глава 72: Маленький Прорыв: Эхо из Прошлого

Они зашли в тупик. Артём описывал свои видения, ужас Черниговского, ощущение разумного присутствия в Разломе. Для Елены это оставалось абстракцией, похожей на бред. Данные со штатных датчиков были «грязными» – они фиксировали лишь грубый рёв аномалии, но не её шёпот.

«Мне нужны измеримые, повторяемые данные, – гласило её последнее сообщение. – Без этого всё, что ты говоришь, – просто слова, которые Крутов назовёт галлюцинациями и использует против нас».

Елена решилась на отчаянный шаг. Она вызвала Игоря Сомова, пожилого, угрюмого инженера КИПиА. Он работал ещё с её отцом и тихо ненавидел «эффективных менеджеров» вроде Крутова. Елена говорила с ним на языке, который он понимал: на языке науки и верности.

– Игорь Семёнович, они губят его работу. Мне нужен датчик, который сможет уловить то, что пропускают их стандартные системы. Мне нужен ваш лучший, экспериментальный прибор. И мне нужно, чтобы вы установили его тайно.

Старый техник долго молчал, глядя на портрет профессора. Затем коротко кивнул.

– Для Виктора Николаевича – всё, что угодно.

Под покровом ночи они пробирались к сектору-гамма. Их было трое: Елена, Артём и Игорь Сомов, несущий тяжёлый контейнер. Это была короткая, напряжённая операция. Сомов, чьи морщинистые руки работали с немыслимой точностью, извлёк похожий на металлического паука датчик и закрепил его в нише рядом с трещиной-спиралью. Затем подключил к скрытому оптоволоконному кабелю, который в обход центральной системы вёл прямо в её лабораторию.

Артём стоял на страже. Его дар работал как система раннего оповещения. Он чувствовал размеренные шаги патруля за два коридора от них. В какой-то момент он ощутил, что они свернули в их сторону.

– Идут, – прошептал он.

Они замерли в тени. Тяжёлые ботинки охраны простучали совсем рядом, луч фонаря метнулся по стене и ушёл дальше. Общий смертельный риск на эти несколько мгновений сплотил их в отчаянную команду.

Вернувшись в лабораторию, Елена вывела данные с нового датчика на экран. Ровная, почти безжизненная линия.

– Теперь ты, – сказала она. – Делай то, что делал тогда.

Артём сел в кресло. Закрыл глаза и сосредоточился, вспоминая резонанс. Он представил мертвенное свечение, исходящее из глубины трещины, почувствовал низкочастотный гул.

В тот же миг ровная линия на мониторе сорвалась с места, превращаясь в острый, зазубренный пик, похожий на график сердечного приступа.

– Хватит, – сказала Елена.

Он прекратил концентрацию. Линия тут же опала.

– Ещё раз.

Он снова погрузился в воспоминание. Линия снова взлетела вверх.

Они смотрели на экран, затаив дыхание. Это было оно. Прямое, измеримое, неопровержимое доказательство. Его дар, его «безумие» напрямую влияло на физическую реальность.

Потрясённая, Елена отошла к своему личному компьютеру. Она начала лихорадочно просматривать старые семейные архивы, ища хоть малейшую зацепку.

И тут она нашла её.

Старая, выцветшая фотография, сделанная в конце 70-х на закрытой конференции в Дубне. На ней – её отец, молодой, полный энергии. А рядом с ним, в строгом советском костюме, но с такими же пронзительными глазами, стоял совсем ещё молодой физик-ядерщик Доржи Бадмаев.

И они стояли у макета какого-то странного, неизвестного ей реактора, в конструкции которого безошибочно угадывались те самые спиральные, закрученные элементы.

Елена перевела взгляд с фотографии на Артёма. И все разрозненные части головоломки – буддийский лама из рассказов Артёма, гениальный физик, которым был её отец, проклятый дар и спираль в сердце реактора – внезапно начали складываться в единую, пугающую картину.

Она с ужасом поняла, что история «Анатолии» началась задолго до её строительства. Она началась там, на старой фотографии, где двое гениев с одинаковым восторгом смотрели на модель машины, способной изменить мир. Или уничтожить его.

Глава 73: Голос Максима: Надежда или Иллюзия?

Усталость была вязкой, как смола. Артём уже несколько часов не отрывался от терминала, пытаясь найти новые корреляции между спиральным кодом и данными с датчика. Внезапно на защищённом канале вспыхнуло сообщение от Елены:

«Приготовься. Через десять минут видеосвязь со Стамбулом».

Первая реакция – волна ледяного гнева. Очередная манипуляция. Он набрал резкий ответ: «Это ещё одна игра Крутова?»

Ответ пришёл мгновенно:

«Это моя игра. Крутов не знает. Я обошла его протоколы. Ты нужен мне в рабочем состоянии. Считай это… авансом. Или напоминанием о том, ради чего ты здесь».

Артём смотрел на её слова, не зная, верить ли ей. Ложь была воздухом, которым они дышали. Но отказаться он не мог. Сама возможность увидеть Максима перевешивала любой риск. Это была наживка, и он был готов проглотить её вместе с крючком.

Ровно через десять минут экран ожил. Изображение рассыпалось на пиксели, звук шёл с помехами. Елена пробила лишь крошечную, нестабильную щель в стене цифровой блокады. Но сквозь рябь проступили очертания больничной палаты. У окна, спиной к камере, стояла Ольга.

Она повернулась. Её лицо было уставшим. В глазах, которые он когда-то любил, плескалась застарелая боль и глубокая обида.

– Здравствуй, Артём, – её голос был ровным, отстранённым. Так говорят с чужим человеком, с которым вынуждены делить одно пространство.

Он попытался что-то сказать, но слова застряли в горле. Между ними лежала пропасть из лет и его страшного дара.

– Мама, кто это? – раздался тихий, слабый детский голос, и сердце Артёма пропустило удар.

Ольга отошла, и камера сфокусировалась на кровати. Там сидел Максим. Худенький, бледный, с большими, не по-детски серьёзными глазами. К его руке был подключён катетер. Но не это испугало Артёма. Он увидел, как от кончиков пальцев мальчика исходит едва заметная, холодная дымка, похожая на дыхание в мороз. Та самая дымка, которую он видел в своих видениях.

– Папа? – прошептал он, и в этом слове было и узнавание, и вопрос.

У Артёма перехватило дыхание. Он лишь судорожно кивнул, чувствуя, как по щеке катится горячая слеза. Весь его личный ад обрёл смысл и одновременно стал в тысячу раз невыносимее.

Максим слабо улыбнулся и потянулся к планшету для рисования.

– Смотри, папа, – сказал он. – Это твоя дорога. Я её рисую каждый день, чтобы ты не заблудился.

На экране планшета была нарисована спираль. Та самая, которую Артём видел в трещине реактора, в расчётах Черниговского. Но в рисунке сына она была другой – наивной, почти трогательной. Это был не код распада. Это была нить Ариадны, брошенная ему сыном через бездну отчаяния.

– Я… вижу, сынок, – с трудом выдавил Артём. – Я не заблужусь.

Связь начала умирать. Изображение замерцало. В последний момент Артём перевёл взгляд на Ольгу. Она стояла в стороне, её лицо было холодной маской. Но их взгляды встретились.

И за стеной обиды Артём увидел то, что она скрывала. Бесконечное отчаяние. Первобытный страх матери за своего ребёнка. Он увидел, как по её щеке скатилась одна-единственная слеза, которую она тут же яростно смахнула. В её глазах не было прощения. Но была безмолвная, отчаянная мольба о спасении их сына, обращённая к единственному человеку, которого она считала виновником и одновременно – последней, безумной надеждой.

Эта молчаливая мольба ударила по Артёму сильнее, чем любой крик. Чувство вины обожгло его, как расплавленный металл. Но вместе с ним пришла и новая, тёмная, почти нечеловеческая решимость.

Экран погас.

Артём сидел, не шевелясь, глядя в тёмный экран, где всё ещё стоял образ его сына со спиралью в руках.

Звонок не принёс ему облегчения. Он принёс боль, вину и страшную, ледяную ясность. Елена добилась своего. Этот разговор стал тем напоминанием, которое было ему необходимо. Но он укрепил не её послушного союзника. Он укрепил человека, готового на всё.

Он больше не боялся Разлома. Он не боялся Крутова. Он не боялся смерти. Единственное, чего он боялся – это холод, который он видел в глазах своего сына. И он был готов сгореть в любом аду, чтобы погасить этот холод.

Надежда и иллюзия слились, превратившись в топливо для его последнего рывка. Он резко повернулся к терминалу, и его пальцы с новой, яростной силой забегали по клавиатуре. Времени оставалось всё меньше.

Глава 74: Наследие Черниговского: «Проект Феникс»

Видеозвонок оборвался, оставив в стерильном воздухе тяжёлый осадок чужой боли. Елена видела, как дёрнулась линия на графике аномальной активности в тот самый момент, когда мальчик нарисовал на экране спираль. Разрозненные факты – фотография отца с Доржо, код спирали, видения Артёма, болезнь его сына – больше нельзя было игнорировать. Её научная картина мира дала трещину, и сквозь неё сквозил ледяной, потусторонний холод.

Она поняла, что в архивах отца, которые она изучила вдоль и поперёк, не хватает самого главного. Что-то, что он спрятал так глубоко, что даже она не смогла до этого добраться. Ведомая смесью научного азарта и дочернего долга, она начала новый поиск.

Она снова и снова перебирала старые, зашифрованные файлы, которые ранее отложила как «повреждённые». Она заметила странность: в нескольких файлах использовался нетипичный для её отца алгоритм шифрования. Он был нелогичным, хаотичным. Прошли долгие, изматывающие часы.

И тут её осенило. Воспоминание. Ей шестнадцать, они с отцом сидят за шахматной доской. «Посмотри, Лена, – говорил он. – Это не просто игра. Это идеальная, жертвенная логика. Чтобы победить, нужно быть готовым отдать свои самые сильные фигуры».

В качестве безумной догадки она ввела в поле пароля алгебраическую нотацию ходов той самой шахматной партии, которую они разбирали.

И шифр поддался.

На экране открылся доступ к скрытому разделу архива. Корневая папка называлась одним словом: «Феникс».

Первый же документ, «Манифест Проекта ‘Феникс’», был не научным отчётом. Это был философский, пропитанный паранойей Холодной войны, почти безумный трактат. Елена начала читать, и с каждой строкой её кровь стыла в жилах.

В этом документе её отец излагал свою самую радикальную идею. Он предлагал создать не щит, а «машину судного дня» наоборот. «Проект Феникс» – это была концепция системы, способной в случае глобальной катастрофы произвести не взрыв, а «контролируемый онтологический перезапуск». Перезагрузку самой реальности.

Она читала дальше, и технические термины складывались в чудовищную картину. Её отец предполагал, что у пространства-времени есть «матрица по умолчанию». «Северный Мост» должен был стать «квантовым камертоном», транслирующим сигнал этой матрицы. «Анатолия» же, используя спиральную аномалию, должна была создать локальный «онтологический вакуум» – разорвать реальность, чтобы в образовавшуюся пустоту мгновенно «всосалась» резервная копия с «Северного Моста». Это была не перемотка времени, а его полная замена, как переустановка операционной системы.

Роль «Анатолии» была куда страшнее. Она не была «камертоном». Она значилась под кодовым названием «Жертвенный Алтарь».

Цена «перезапуска» – полное, абсолютное уничтожение «Алтаря» и всего, что находится в радиусе сотен километров. «Анатолия» должна была сгореть дотла, чтобы мир мог возродиться из пепла.

Елена отшатнулась от экрана. Её мир рухнул. Всю свою жизнь она считала, что завершает великий гуманистический проект. А оказалось, что она с фанатичным упорством готовила к запуску самую чудовищную и бесчеловечную машину.

Теперь всё встало на свои места. Интерес Крутова – он хотел получить контроль над «кнопкой перезагрузки» мира. Безумие Артёма – его дар резонировал с машиной, предназначенной для разрыва реальности. И ужас её отца в последние годы… Он не боялся, что его проект не поймут. Он ужаснулся тому, что создал.

Елена посмотрела на свои дрожащие руки. Она – дочь гения. И наследница безумца. И теперь перед ней стоял выбор. Завершить дело отца или уничтожить его чудовищное наследие.

Она подошла к окну и посмотрела на своё отражение. На мгновение ей показалось, что она видит не себя, а отца – сломленного, напуганного.

«Слабак», – пронеслось у неё в голове. Он испугался ответственности. Испугался власти, которую давал ему «Феникс». А она?

В этот момент ужас от открытия сменился ледяным, пьянящим ощущением всемогущества. Она не наследница безумца. Она – его исправленная, совершенная версия. Она сможет сделать то, на что у него не хватило воли. Не просто перезапустить мир, а создать его заново. Лучше. Чище. Под её контролем.

Глава 75: Двойная Игра Елены: Тень «Феникса»

После шокирующего открытия «Проекта Феникс» наступила напряжённая тишина. В их редких, зашифрованных сообщениях Елена избегала обсуждения «Феникса». Она говорила о технических деталях, о данных с датчика, о способах обойти системы Крутова. Артём, чей дар теперь работал как оголённый нерв, чувствовал в её сообщениях нечто новое. Это был не страх. Это было лихорадочное, почти хищное возбуждение. Её реакция на самое чудовищное открытие в её жизни была пугающе неестественной.

Подозрения заставили Артёма вернуться к архивам. Теперь он искал не то, что там есть, а то, чего там нет. Он понял, что она дала ему доступ к «Манифесту Феникса», к его безумной концепции. Но где были технические детали? Где были расчёты мощности для «Жертвенного Алтаря»? Где были протоколы активации?

Их не было. Архив был неполным. Она показала ему «ужас», но скрыла «инструкцию». Это был идеально расчётливый, дозированный вброс информации, предназначенный для манипуляции.

Он начал прокручивать в памяти их разговоры, и одна из фраз Елены, которую он тогда списал на фанатизм, вспыхнула в его сознании красным сигналом тревоги: «Он был гением, но он сломался. Я должна завершить его работу, не допустив его ошибок».

Раньше Артём думал, что она говорит об ошибках, приведших к созданию опасного «Моста». Теперь, в свете нового знания, эти слова обрели иной, зловещий смысл. Что, если «ошибкой» отца она считала не сам «Проект Феникс», а то, что он в конце испугался? Отступил, не довёл своё титаническое дело до конца? Она видела себя не как ту, кто должен исправить его безумие, а как ту, у которой хватит воли довести это безумие до его апокалиптического завершения.

Все улики сложились в единую, ужасающую картину. И Артёма пронзила страшная догадка, от которой кровь застыла в жилах.

Цель Елены – не просто месть Крутову. Она хочет сама управлять «Фениксом». Она убеждена, что её отец был гением, но ему не хватило жёсткости. Она, его дочь, вооружённая его знаниями и собственными амбициями, сможет сделать всё «правильно». Она сможет контролировать перезапуск реальности, стать, по сути, богом этого нового мира.

Крутов хотел получить «кнопку», чтобы шантажировать мир. Елена же хочет стать тем, кто будет решать, когда и как на эту кнопку нажимать. Её двойная игра направлена не только против Крутова, но и против него, Артёма. Он для неё – не союзник. Он – необходимый, но одноразовый инструмент. Живой ключ, который нужен для активации «Жертвенного Алтаря» и который, по её чудовищному замыслу, должен сгореть вместе с ним, унеся с собой все тайны.

Артём медленно поднялся и прижался лбом к холодной стене. Ощущение одиночества, которое он испытывал, казалось детской игрой по сравнению с бездной, что разверзлась перед ним сейчас. Он был пешкой в игре двух монстров. Один – прагматичный силовик, для которого люди были лишь ресурсом. Другая – безумная наследница гения, для которой реальность была лишь черновиком, который можно переписать. И он не знал, кто из них страшнее.

Его хрупкий союз с Еленой рухнул. Он понял, что теперь он один против всех. И его задача усложняется многократно. Ему нужно остановить не одну, а две версии апокалипсиса – прагматичную диктатуру Крутова и тотальную аннигиляцию Елены.

И он понял, что единственный способ это сделать – доиграть свою роль до конца. Позволить им обоим думать, что они его контролируют. И в самый последний момент, когда все фигуры будут на доске, перевернуть её. Даже если для этого придётся сгореть в самом центре их адского замысла.

Глава 76: Карма Места: Предупреждение Доржо о «Фениксе»

После того как Артём понял истинные мотивы Елены, его мир схлопнулся. Он был в ловушке, зажатый между двумя версиями катастрофы. Его разум превратился в шторм. Он пытался найти выход, просчитать ходы, но любая логика тонула в хаосе.

Истощение достигло предела. Он был на грани. В этот момент полного отчаяния он инстинктивно сделал единственное, что ему оставалось. Он закрыл глаза и попытался медитировать, как когда-то учил его Доржо. Он дышал, отпуская мысли, отпуская страх.

Стены его бетонной ячейки начали расплываться. Монотонный гул «Анатолии» стих, сменившись воем полярного ветра. Его окружил не бетон, а бескрайний, покрытый трещинами лёд Байкала. На краю ледяного поля сидел Доржо.

На этот раз это не было тёплое видение. Атмосфера была тревожной, напряжённой. У ног Доржо была нарисована мандала, вычерченная не песком, а смесью чистого снега и чёрного угольного порошка. Она была одновременно прекрасна и зловеща.

– Ты видишь узор, Артём, – сказал лама с порывом ветра, – но ты всё ещё не видишь его сути.

Он указал на тёмный центр мандалы.

– То, что вы называете «Фениксом», – это не возрождение. Это величайшая гордыня. Попытка не просто переписать книгу кармы, а сжечь всю библиотеку бытия, чтобы на пепелище написать свою историю.

Его голос, обычно спокойный, стал жёстким.

– Они думают, что смогут откатить время. Но карма – это не река, которую можно повернуть вспять. Это океан. Пытаясь отменить одну волну, они поднимут цунами, которое поглотит всё. Каждый такой «перезапуск» будет создавать не новый, чистый мир, а ещё более чудовищную кармическую тюрьму. Мир-призрак, из которого не будет выхода. Мир, где даже смерть не будет освобождением.

Доржо поднял глаза на Артёма, и в его взгляде была бесконечная печаль.

– Это путь к созданию вечного ада, Артём.

Потрясённый, Артём хотел спросить, что же ему делать. Словно прочитав его мысли, Доржо продолжил:

– Женщина, которой ты поверил… она одержимая. Ослеплена любовью к отцу и собственной гордыней. Она искренне верит, что сможет управлять огнём, который сжёг её создателя. Она хочет «исправить» проект. Но это иллюзия. Нельзя «исправить» чуму, можно лишь не дать ей вырваться.

Доржо провёл рукой над мандалой, и порыв ветра тут же стёр её.

– Твоя задача, сын мой, не в том, чтобы помочь ей «исправить» эту машину. И не в том, чтобы отдать её другому безумцу. Твоя задача – остановить её. Полностью. Любой ценой.

Ветер усилился, превращаясь в снежный вихрь. Видение начало таять.

– Помни, – донёсся последний шёпот Доржо, – иногда, чтобы спасти сад, нужно вырвать с корнем не только сорняк, но и самое красивое, но ядовитое дерево.

Артём резко открыл глаза. Он снова был в своей бетонной клетке. Но шторм в его голове утих. На смену хаосу пришла холодная, тяжёлая, как гранит, но абсолютная ясность.

Он понял. Доржо дал ему последнее, самое важное наставление. Он не должен выбирать между Крутовым и Еленой. Не должен пытаться «минимизировать ущерб».

Машина должна быть остановлена. Полностью и навсегда.

Он посмотрел на свои дрожащие руки. Он – ключ. И теперь он знал, для какого замка. Не для того, чтобы открыть дверь к новому будущему, а для того, чтобы сломаться в ней, заблокировав её навечно. Его путь – не путь спасителя. Его путь – путь разрушителя. И он был готов заплатить за него любую цену.

Глава 77: Утечка Информации: Штайнер Ломается

Олег Крутов просматривал отчёты, и его раздражение нарастало. Данные складывались в паттерн несанкционированной активности. Аномальные всплески в секторе-гамма стали реже, но их характер изменился – они стали короткими, интенсивными и точечными, словно кто-то проводил финальную калибровку неизвестного оружия. Елена не подчинилась. Она стала хитрее. Он решил надавить на самое слабое звено.

Штайнера вызвали в комнату без окон. В этот раз никакой вежливости. В комнате, кроме Крутова, находились двое молчаливых мужчин, чьи лица не выражали ничего, кроме готовности выполнить любой приказ.

Крутов бросил на стол распечатку с графиками последней аномальной активности.

– Объясните мне это, доктор. Похоже, кто-то на моём объекте проводит несанкционированные исследования.

Штайнер начал лепетать что-то о плановых тестах, но его голос дрожал. Крутов кивнул одному из мужчин. Тот встал за спиной Штайнера, положив ему на плечо тяжёлую, безжалостную руку. Это было обещание боли.