Кошкин дом

Ладно, пей, – ответили мусора и принесли мне пластиковый стакан.

Я налил в него половину, водка была тёплая, чуть не полезла обратно, прямо им на бумаги, но провалилась и усвоилась. Мне похорошело. После мучений в этом боксе – пол стакана водки оказалось божественным растворителем. И я налил себе ещё. А выпив ещё говорю им: – Да ну вас на хуй может?

Они оскалили зубы и подняли хвосты. Собаки, говорю я, шучу, шучу, успокойтесь. Они выдохнули.

Продал я говорю, всё продал на рынке. Украл и продал, сука я такая. Бедного хорошенького такого терпилу фиганул и всё продал. Пойдёт так?

Они говорят, – Пойдёт, пиши.

Я говорю: – Что мне светит?

Следак говорит: – Условно тебе дадут, не ссы, выплатишь этому хуеплёту бабло, или найдёшь барахло, сочтёшься.

Я говорю: – Ну очень хорошо, давай так.

Следак говорит: – под подписку тебя отпустить хотел до суда, а у тебя вот паспорта нет, не могу.

Я говорю: – Так он у терпилы, тот его забирал.

Следак звонит терпиле, давай, говорит, паспорт его, у меня время поджимает, его выпускать надо, а терпила говорит: – Какой паспорт? Я не брал.

Вот тварь, говорю я следаку, у него же аусвайс, я же не дурак совсем.

Следак говорит: – а не дурак ли ты? На учёте в ПНД не состоишь?

Я говорю: – Не знаю, если условка светит, то не состою, а если срок – то знаешь где я видел эту зону, поеду в дурдом, хотя и не за что особо. Может всё ещё «разберётся»?

Следак говорит: – Может этот твой терпила ещё одумается, прибежит к нам как протрезвеет, будет орать, что ничего у него не пропало, что он ошибся и т.д. Скорей всего так и случится, ну не полный же он гандон на самом деле?

– Да, я тоже так думаю…

– Посидишь пока на ИВС, на Петровке, там посмотрим. Если он паспорт «найдёт» – я тебя отпущу под подписку, а выйдешь – решите всё с ним. Я тебя не хочу сажать.

– А зачем меня били тогда?

– Это опера. У них других методов нет.

– Дашь мне с собой сигарет? Купишь?

– Куплю. Пачек трёх хватит на три дня?

– Хватит. Отосплюсь там. Выпить купи мне, пивка? Деньги у меня там, сам знаешь где.

– Да ладно. Сиди пока здесь. Опохмелишься и на ИВС поедешь, мне не надо, чтобы ты там сдох.

– Про синяки чего говорить?

– Говори, что подрался перед тем, как забрали. Меня не вставляй.

– Ладно, не буду.

– Давай.

– Спасибо.

24.12.10.

Я сейчас в чёрной майке с рожей и надписью «2010-й год – год Джона Леннона в России». А у меня 2010-й год – год меня в тюрьме.

Ну это ничего, из тюрьмы я выйду, выползу на свет божий (а он есть), дам ещё по струнам к такой-то матери.

Главная задача – выжить. Мне её поставила Настя, когда я ещё был на общем корпусе в Бутырке. Она прилетала в Москву и просила меня выжить.

Ну если просила, то я выживу.

Она же встречалась тогда с этим гадом, но бесполезно, он предпочёл остаться. Ну и хер с ним. Кто ему судья?

А Настя снилась опять. При чём настолько ярко я её ощущал, что проснувшись – ещё долгое время приходил в себя и возвращался в тюрьму, всё не мог поверить, что это был всего лишь сон.

Утро, каша сечка. Миха встал покушать. Он лохматый. Он единственный в тюрьме, кто носит длинные волосы.

Вадим не делал магазин, видимо с деньгами опять жопа.

Джинсы на коленке порвались, четыре месяца тюрьмы – вся жизнь штанов.

Дурацкий «Colins». Откуда вообще они у меня?

25.12.10.

Вспоминал людей, которым делал плохо и очень плохо. Их примерно поровну.

30.12.10.

Магазин ко мне пришёл. Апельсины! Спасибо, Вадим. Спасибо, Настя!

01.01.11.

Я проснулся сегодня и понял, что 10-й год остался вчера. От положенца зашёл вчера героин. Мы с Михой нюхали его, а потом блевали. Дружно было и весело. Пили чай и смотрели телик. По дороге разгонял «LM», в честь праздника. Сигарет на общем дней на пять. Чая дня на два. До 12-го числа судов не будет. Корпус будет сидеть на голяках.

02.01.11.

Пустота и безвременье.

03.01.11.

Снились люди. Какой-то концерт или пьянка. Истерики и безумие вечно восторженных идиотов. Скорей бы закончились праздники.

04.01.11.

Я в ледяной пустыне своих снов, мимолётных ощущений радости, постоянного груза времени и недобитого страдания о том, чего могло не быть.

А ведь могло и не быть этой тюрьмы, я мог сейчас ходить под снегом. Кому всё это нужно?

Кто за всем этим стоит, и кто кому светит, Господи, неужели Ты?

Такая хандра у меня. Да и не только у меня, она у всех вокруг. Ничего не происходит в нашей тюрьме, мы попали в вакуум ничего. Праздники.

Я ненавижу праздники, у меня постоянно в праздники нет денег, и я вечно где-то один, потому что у всех праздники. Я в праздники всегда ищу деньги и пью, потому что я не могу быть один.

Четыре утра. Дорога. Никто никому не пишет, разогнал всё давно. Сидеть до шести и спать. Кашу не буду.

Небо над головой. Синего-синего цвета. Цвета воздуха. Солнце и облака. Лето и тепло. Поле. Лес вдали.

Я мелкий и с рогаткой иду в лес за грибами и ягодами. Я смотрю на небо и кажется, что я гуляю по воздуху, я дышу. В лесу я наемся ягод и потеряю все собранные грибы, обязательно порву рубашку и испачкаю штаны. Потом получу пиздюлей за то, что один попёрся в лес и за испорченные вещи, но лето же, тепло и так здорово, когда впереди целое лето и целая жизнь, что ничего страшного в этих пиздюлях нет, завтра опять пойду.

Пойду на болото за ротанами. Возьму у деда удочку и молоток и пойду за рыбой. И Хома тоже пойдёт со мной. Дедов барбос, смешной и грустный псина. Он длинный и короткий и он очень умный. И очень старый. Этим летом он умрёт на болоте, но сначала будет ходить по улицам и прощаться со всеми, только потом доползёт до болота, где и уснёт.

Я наловлю Хоме рыбы. Штук пять поймаю, больше не смогу, потому что запутаю леску на ветках и в кустах, а распутать не смогу, поэтому оторву и Хома будет виноват.

Потом я приду домой и заберусь в сарай. Ключи от сарая прячут, чтобы я не спалил, но я знаю, где они лежат. И никто не знает, что я знаю.

А сарай – это самое интересное место во всём мире. Какого только дерьма в нём нет! Тут и разобранный мотоцикл, и нождак с ручкой, которую, если вертеть – то прикольно становится. Тут и чемодан с оторванной ручкой, в котором хранятся болты и гайки, которые можно куда-нибудь рассыпать, тут и сломанный мотор, и раскуроченная бензопила. Из всего этого запросто делается космический корабль или танк, а если постараться – то и корабль. Но для корабля нужна вода, а это пиздюли, кран недалеко, шланг я тоже знаю где, но по опыту знаю, что игра в корабль заканчивается пиздюлиной.

Поэтому собираю танк и мочу козлов. Врагов. Враги представляются добрыми и глупыми. И я с ними добр. Я не сержусь ни на кого. Я командир танка, а Хома – собака командира. Хома не очень хочет играть, но война есть война и приходится ему торчать рядом с моими железками.

На следующий день опять в лес. Там есть шалаш. В этом шалаше живёт осень.

Когда придёт осень я стану взрослей.

05.01.11.

Опять утро, дорога и Сотис Юра за стенкой тормозит. У нас конь порвался, груз чуть не потеряли, перетёрли коня. Надо распускать свитер и плести нового. Но это вечером, а сейчас я из простыни смастерю кусок и привяжу. До расхода хватит.

Два по два удара по стене – это «забирай коня», просто три удара – «отдай», два – «свободен», один – «повремени». Если три удара по два – это груз идёт. Тогда не дёргай, тяни аккуратно, но с усилием, а то через решку не пройдёт носок. Перед тем как идёт груз – обычно приходит сопровод, бумажендрия, в которой написано, что идёт и в какую хату. Его, сопровод, нужно отметить и после получения груза – отправить обратно в ту хату, из которой этот груз пришёл, если груз транзитный – просто отметить и запустить дальше.

У меня транзитные грузы редки, так как в основном мы отправляем всем что-либо, а нам идут только малявы с просьбами это «что-либо» прислать.

Но бывает иногда и транзит. В основном девкам. Либо сверху из 508, либо снизу из 474. Ну очень редко обратно. Может раз в неделю. Хорошо, что с правой стороны у нас никого, а то я сошёл с ума бы от четырёх коней. Я и три-то дёргать заебался.

Схема дорог на КД. «Глобус». Левая сторона корпуса. На правой двухместные «заморозки», они держат дорогу, но иногда и беспорядочно и мы имеем с ними связь только через баландёра.

Кол-во мест: 8 3 8 6 8 4 8 8

5-й этаж: 501 502 503 504 505 506 507 508

| / | \ | | |

4-й этаж: 484 – – 485 – 486 – 487– – 488 – 489– 490 – 491

\ | | | | | | |

3-й этаж: 467 – 468 – 469 470 – 471 472 473 – 474

/ | | | | | |

2-й этаж: 450– 451– 452 453– 454 455 456 – 457

4-й и 5-й этажи «Признанные», т. е. те, кто точно едет в дурдом, а не на зону. Кроме хаты 505.

2-й и 3-й этажи – это те, кто сидят до комиссии, после комиссии их либо поднимают на 4-й и 5-й этаж, либо отправляют обратно по тюрьмам, не признав.

Хаты 505 и 507 женские, с ними есть дорога. 501 и 502 – обиженные, с ними дороги нет.

487 – Туберкулёзка, 489 – постоянно пустая, дорога идёт длинная от 490 на 488, постоянно рвётся и они вечно славливаются и орут. 472 и 455 – это так называемые «Реактивные». Там вязки и прелести жизни. Дороги с ними нет. Им там не до дорог. 484 и 450 – транзит. Дорога то есть через них, то нет.

На пятом этаже на окнах реснички, горизонтальную дорогу держать практически не реально, они и улицу не видят.

Мне кажется, что ночь

Никогда не уйдёт.

Что ад, цвета дня,

Будет жить вечно.

И стены мои – жёлтого цвета,

И мысли мои – непонятного звука.

И запах от снега – родного покоя.

И мечется память, блуждая во мне.

Память, она ядовитая штука.

Мне скоро 32.

Я встречу их в тюрьме.

И ждёт меня этап,

Затем дурдом.

Да и потом ещё чего-то.

Я такой же, как и был два года назад.

Грустный и жду.

11.01.11.

Совсем уезжает крыша, я смотрю на стену. На стене годы. В окне без изменений. То же небо и та же решётка, я смотрю на мента, что стоит на вышке и грустно сбивает автоматом сосульки, Миха говорит, что у нас идеальная позиция, чтобы его снять из пистолета.

Миха учит меня как правильно убить человека из за спины, сидящего в машине, идущего домой…

12.01.11.

Приходил «батюшка», брызгал водой. Подарил тетрадки с кошаками и по шоколадке «Алёнка». Из-за тетрадок мы с Михой чуть не в драку. У него, дурака, кот чёрный и стоит на лесенке – тупой кот. У меня кот рыжий и сидит у аквариума с умной мордой. Смотрит рыбку.

Миха говорит, дай мне этого кота, я говорю: – ага, это мой кот.

Миха говорит: – Я тебе витаминки дам ещё за этого кота.

Я говорю: – Ни фига, я у тебя витаминки и так возьму.

Миха говорит: – Ну и шоколадку ещё дам.

Я говорю: – Это почему я тебе вообще должен менять кошака?

Он говорит: – Ну, мне сидеть двадцать лет.

Я говорю: – Всё равно не дам, сиди хоть тридцать.

Ему из Австрии письма пришли, от жены. И дочки фотография. Он нюхает фотку и письмо.

Потом откусывает уголок и жуёт.

Вкусно, – говорю я?

Её вкус, – говорит Миха.

Я говорю: – А от Насти мятный запах в трубке остался.

Он говорит: – Я почувствовал.

13.01.11. Четверг.

Сигарет на общем нет. У меня три пачки Явы Золотой, соседям гоняю по три сигареты. Завтра только кто-то от нас на суд едет, жопа и покой, откуда-то вдруг нарисовавшийся. Я медитирую. Миха пишет малявы.

Мы давно уже сидим вдвоём и это офигенно. Нас оставили в покое.

Смотрю Симпсонов по телеку. Гомер жжёт.

508 тоже отжигает, пишут нам маляву, читаю: «Ночки доброй, братцы. Нет ли у вас свежих газет?».

Охренели совсем.

Я написал, что есть только вчерашний «Times» и тот на английском языке.

Они отвечают: – гоните нам, хлопцы, у нас бычков до хуя, мы их выпотрошили, а завернуть не во что, одна Библия в хате, её пока боимся трогать.

14.01.11.

Есть контакт! Занесли 12 блоков «Тройки» и 4 кг чая. Теперь вот жду, когда грузы пойдут. Всё в 452, оттуда до утра идти будут, но уже полегче, Господи. «Мерси за дачку, начальник». Тут ещё и Миху на суд заказали, сегодня в 6 утра заберут, может тоже с кем пересечётся, что поднимет. Я прошу его лечь спать, время уже первый час, только цинк пришёл о грузе. Я запишу всё в тетрадку. Потом должен успеть расфасовать чай и хоть в половине шестого, перед расходом, хоть как-то раскидать по корпусу. Хер с ним, дорогу до семи будем держать. Хоть это категорически нельзя, с опером была договорённость, что самогон у нас не ставят, на решках дураки не орут, в обмен на это мусора не рвут дороги и с 10 до 6 утра мы разгоняем общее.

Но коней на шмоне отнимают, если найдут, базару нет.

О, я придумал, напишу Сотису в 490, ему там делать не хер, вышлю ему пакеты для чая, пусть там у себя фасует по 50 граммов и мне кидает уже расфасованные, чтобы я не старался с этим чаем. Я запишу всё и обратно с сигаретами отправлять буду. 508 пусть махорку свою крутят. Я им выслал книжицу «Православие для всех», она махонькая, в решку пролезает, вернее в наш пропил, на который опер тоже закрывает глаза.

474 курят бамбук, туда опять заехал долбоёб Леший, пишет мне всякую херню, которая сводится к одному: «братцы, дайте циклодол». У Лешего есть сигареты, пачки две «Тройки». Их там 8 рыл, 6 курят, один некурящий, и ещё один чурбан, заехал с Пензенского централа. Я всё на КД знаю.

В голове глум и гонки. Когда меня увезут, бляха-муха?

Спать лёг в двенадцать наверное, сначала до пол восьмого дорога была, потом ждал завтрака, потом проверки. Менты приходят в девять, а я один. Смеются. Говорят, что вот какой я страшный преступник, от меня все сбежали. Потом опер дёргает, Рубен Георгиевич. Капитан УФСИН и такой-то матери. Говорит, что в 456 таджика вчера подрезали, не знаю ли я кто. Я говорю, что в 456 сидят два скинхеда, один негр, хохол, Салют, который идиот и таджик. И кто из них таджика режет не понятно. Но если вы и дальше будете сажать скинов с неграми и таджиками, то ничего хорошего от такой хаты и не ждите.

Рубен отвечает, что это политика свыше, он не сажает, он может только корректировать сидящих. Я говорю ему, что он врёт. Как так, опер на корпусе и не сам распределяет народ? Он говорит, что это распоряжение Телёнка. (Хозяина)

Всё равно врёт, думаю я. Да и нечего тут думать. Кто подрезал…

Да заточкой поцарапали немного этого таджика за то, что он скотина и крыса, вот и всё, а кто поцарапал – да это он наверное сам поцарапался, он же таджик.

Таджик, соглашается Рубен. Он и сам чурбан.

У тебя, продолжает, полоса в личном деле, да не одна, ты у нас склонен к побегу и к организации сопротивления, ещё к неподчинению и ещё к чему-то. Короче, хер, говорит, с этим таджиком, тебя повезут, когда – на конвой не выёбывайся, всё чтоб тихо-ровно, а то могут хорошо побить. Они не любят полосатых. Если в зону заедешь транзитную, то там не блатуй перед ментами, ты тут общак разгоняешь ночами, сидишь со смотрящим и всё такое, по делу идёшь чуть не как блатной. Смотри, в зоне могут таких навешать, до дурдома не доедешь. Сейчас ведётся негласная война со всякого рода «положенцами», «смотрящими» и прочей блатотой. В зонах многих вообще дела обстоят просто: не хочешь работать, отказываешься подписать бумагу, что отходишь от своих «понятий» и прочего отрицалова – подводят к тебе петуха и говорят, подписывай или петух тебя целует. И тогда сам отправляешься в петушатник, ты, бывший смотрящий или блатной. А в Пакино, во Владимирской области ещё проще. Стоит пидорас с надроченным, и если ты выёбываешься – тебя просто отъебут. И тогда будешь вообще сидеть рабочим пидорасом, ты, бывший блатной и положенец. Так вот. Смотри не выёбывайся там. Просто говори, что делов не знал, дурак, в дурдом еду.

– Когда еду?

– Не знаю. Документы твои в спецчасти.

– А куда еду? Во Владимир?

– Не знаю. Но чем дальше от Москвы, тем для тебя лучше. В жопе какой-нибудь уйдёшь из дурки за три копейки. Это здесь взятки сам знаешь какие. Трубу отремонтировали?

– Нет. Аккумулятор не работает. И не заряжается. И ток не проходит.

– Ничем помочь не могу, всё равно прячьте лучше, а то шмон-бригада найдёт – мне сам знаешь что.

– Что вам, вам ничего, и, Рубен Георгиевич, можно вопрос?

– Давай.

– Вот оно вам всё надо?

Миха приехал с сигаретами пол двенадцатого ночи. Поднял 32 блока. Он крут! Миха усталый и грустный. Видел, говорит, своих присяжных, лохи страшные. Видно, что запуганные. Да ещё и ВаськИ. Точно въебут двадцать.

Я говорю, не бойся, Миха, не дадут. Дадут не больше того, что дадут, но 20 точно не дадут. Я чувствую, говорю, что 15 максимум.

– Если мне дадут 15, я буду до потолка прыгать от счастья.

– Ты идиот.

15.01.11.

У нас был чердак, когда мы были маленькие. Чердак и черёмуха. Черёмуху можно было рвать прямо с крыши, сидеть и обжираться ей, смотреть на солнце, облака и мечтать.

Кирюша Бортников мечтал украсть много салидола в колхозе, а я мечтал уехать далеко, где никого нет.

Кирюша жрал черёмуху и был чистый. Я жрал черёмуху и был с ног до головы чёрный. Хорошо, что бабка далеко, она с дедом в разводе, но нормально общаются, хоть и живут отдельно. Бабка живёт в посёлке, в квартире, а дед в доме. У деда поэтому и сарай есть и чердак над сараем. На чердак бабка вешает замок, перед каждым летом, потому что летом привозят меня. На машине, со всем моим барахлом и кучей пластилина. Предки сдают меня и уезжают, и орут друг на друга теперь в своём одиночестве. Они всегда орут.

Замок дед срывает гвоздодёром первого июня.

На чердаке есть огромный сундук, в котором хранятся мои вещи с прошлого лета, в основном хлам, но встречаются по-настоящему достойные, вроде сломанного велосипедного звонка или пули, которую мне подарил Мишка в прошлом году. Ещё есть воздушка, ружьё, сделанное из велосипедного насоса, только не стреляет. Чтобы стреляло нужна резинка, а резинка от велосипедной камеры, а велосипедная камера у деда. Только дед хочет эту камеру запихать в колесо, чтобы возить на велосипеде дрова из леса, но я думаю, что дедушка взрослый и что-нибудь придумает, поэтому камера уже скрипит под ножницами и присобачивается на ружьё. Ружьё всё равно не стреляет. Я убираю его обратно в сундук и иду на речку.

Я пока один. Меня всегда привозят первого. В деревне, кроме меня, только бабки, и собаки, и коты.

Я иду на речку, там есть мостик, с которого можно кидать в речку камни и всякое разное барахло. Это война. Враги в реке, их необходимо уничтожить.

Я убиваю всех врагов и иду домой, думая о ружье и о велосипедной камере и ещё о том, что Кирюшу ещё не привезли и убийство камеры списать не на кого.

Но дед меня простит. Дед уже нашёл ружьё и теперь оно стало кривым и вообще не стреляет, и резинка, вырезанная мной, одиноко валяется в луже.

Эта резинка как бы говорит мне: не стоит сейчас идти в дом, погуляй ещё.

И я иду гулять на болото. Сломать мне нечего, но можно развести костёр, потому что я спёр у деда спички. А спички в лесу – первое дело. Можно жечь костры и жарить грибы. Тут полно сыроежек на болоте, но сырые они омерзительны на вкус, хоть и сыроежки, нужно собрать их и пожарить. И нарвать кислицы, которую мама называет заячьей капустой и рвёт её мне, когда мы с ней вместе ходим в лес. Кислица – это вообще очень вкусная трава. По вкусности её делает только щавель, но на болоте он не растёт, за ним надо идти фиг знает куда. Ягод ещё никаких нет. Это очень большой минус для начала лета. Ни черники, ни земляники, ни гонобобеля. Гонобобель – это самая вкусная ягода в лесу. В ботанике она зовётся голубикой, но здесь вся деревня именует её гонобобелем. Слово достаточно невкусное, зато ягода вкусная очень. Растёт на болоте. Под соснами.

Сосны я почему-то очень люблю. Они здесь высокие и красивые, от них пахнет летом и чем-то совсем родным, чем-то похожим на солнце.

А солнце уже давно собирается к западу. Дед научил меня определять время по солнцу и я, ошибаясь максимум на час, могу определить, сколько времени безо всяких часов. Сейчас шесть или пол седьмого, а это значит, что нужно дожарить грибы, потом сходить посмотреть на дохлую ворону, которую ещё по дороге сюда заметил, но отложил на потом, потом сходить к муравьям, посмотреть на них с полчасика, ничего у них там не ломать, только насобирать на соломинку муравьиной кислоты и потом эту кислоту облизывать. Она вкусная и кислая. На любителя. Я любитель.

Потом нужно спрятать спички и зайти к деду с таким видом, что типа камера велосипедная сама порезалась и оделась на ружьё. Жалко ружьё, теперь оно вообще не стреляет, хотя и раньше тоже не стреляло.

Дедушка очень грустит из-за велосипедной этой камеры, но ничего, говорит, ты же маленький. Дедушка вообще меня очень сильно любит. Он мне простил даже нечаянно разлитую флягу браги, которую я нечаянно нашёл и не сказал бабке, хотя бабка пытала долго, почему от меня пахнет сивухой, но я сказал, что это всё Кирюша. Короче, не сдал я деда.

А на 23-е февраля я подарил ему одеколон «Кармен», дед был с бодуна и немедленно одеколон этот выпил. (Венедикт!) Я по малости и не понял, почему так этим одеколоном прёт. А дед повеселел.

Дед вообще весёлый, когда пьяный. Когда он очень пьяный – он берёт друга Румына и гармонь. Играть на гармони они не умеют, но гармонь мучают как хотят.

А ещё, бывало, к деду заходил очень удивительный человек. Он был какой-то другой, тоже алкаш, но не как дед с Румыном, а какой-то другой. От него исходило что-то. Он был загадочен и грустен. Они выпивали, и этот человек смотрел как-то особенно, и на меня, и на Хому, и на Кирюшу, и на васильки перед домом и на тополь, который спилил потом Румын, на весь мир, как мне казалось, даже Кирюше это казалось. Он говорил мало и непонятно, но он был как мир.

Потом он спал под тополем и Мишка увозил его на мотоцикле куда-то, а человек потом возвращался на гусиничном тракторе, со стороны болота, возвращался с пьяным трактористом Другом Румына, которого звали Усой, а Усой был другом Витьки Копчёного, который умер.

И они продолжали пить и говорить. И этот человек был самый трезвый из них. И самый светлый из всей этой компании.

Человек этот был Венедикт.

Так я маленький смотрел в глаза Венедикту. У него ещё всё в порядке было с горлом, и он был всегда в резиновых сапогах и костюме. Это был 1986-й год.

Он очень любил антоновку, которая росла у деда в саду, если две яблони можно назвать садом. Мишка потом эти яблони спилил. Почему люди постоянно спиливают мой тополь и мои яблони?

Мишка – это сын деда и брат мамы. Он катает меня на мотоцикле «Восход-2м» и возит далеко, туда, куда я один никогда не хожу. На дальние болота, где мне не страшно, но про дальние болота рассказывают всякие истории, про то, что там живут привидения и про то, что там трясина, в которую затягивает, а потом люди таинственно появляются, но уже мёртвые. Кирюша сам видел мёртвого в лесу. Потом рассказывал про него на чердаке и Жужа, который живёт на том конце деревни, боялся домой идти. А мне потом этот мёртвый приснился. Он одиноко ходил по своему болоту и светил себе под ноги фонарём. Как плохо, наверное, быть мёртвым, думал я. Это так одиноко, быть мёртвым.

Я попросил Мишку отвести меня на дальние болота на мотоцикле, и Мишка меня отвёз. Никаких там мёртвых, естественно, не оказалось, зато там находился старый разрушенный кирпичный завод. Я понял, что мы должны пойти в экспедицию. Кирюша, которому я рассказал про завод, долго не соглашался, утверждая, что это мёртвых завод, что они там делают гробы и что они нас там уволокут.

16.01.11.

Куда-то собирают этап. Может меня закажут? Сижу на иголках. Утро выжигает мозги. В соседней хате стучат деревянными молотками по решёткам, чтобы найти пропилы. Сейчас к нам зайдут, надо будет спросить Рубена насчёт этапа, если Рубен будет. 162-й день тюрьмы.

Миха совсем грустный ходит. Общаемся только по-немецки. Зачем только?

Когда шёл дождь, я всегда радовался ему, я закрывался один и смотрел на то, как капли падают и разбиваются и как им при этом хочется быть, наверное, снова на небе. А когда шёл снег, я не верил в то, что снежинки – это вода. Я думал, что снег – это снег, это такая фиговина, снег.

Теперь я смотрю на снег и понимаю, что это вода. Прошло 25 лет.

Смотри, кот, если Михе дадут 20 – это значит, что выйдет он в 62 года.

А если у меня отмотать 20 лет – это мне будет 11. В 11 лет я начал курить. Совсем уже всё понимал и многое знал, но всё ещё сомневался в том, что снег – это вода. Интересно, как Миха думал про снег?