Хозяйка пекарни, или принцам тут не место

– А я тебе с замком помогу, – сказал Густав. – И муку свою, проверенную, до завтра принесу. В долг. Ты нам потом хлебцем рассчитаешься.

Я смотрела на них – на этих простых, суровых людей, которых всего несколько недель назад не знала. Они не были обязаны мне помогать. Но они видели в моей пекарне не конкурента, а частичку своего мира, которую нужно защитить.

– Спасибо, – смогла выдохнуть я, и слезы, наконец, потекли по моим щекам, но теперь это были слезы облегчения.

В тот вечер, когда пекарня была уже закрыта, а я, уставшая, но с легким сердцем, наводила порядок, в дверь снова постучали. Я открыла, ожидая увидеть соседа.

На пороге стоял принц Каэлан. На этот раз он был в своем обычном, темном одеянии, и лицо его было серьезным.

– Мне доложили о визите мастера Торвина, – без предисловий сказал он, переступая порог. – И о последующих… неприятностях.

Я кивнула, не зная, что сказать.

Жаловаться ему? Просить помощи? Это казалось неправильным.

– Я… я справлюсь, – неуверенно произнесла я. – Мне уже помогли.

– Я вижу, – его взгляд скользнул по запасному мешку с мукой в углу, принесенному Густавом. – Город начинает принимать тебя. Это ценно. Но Торвин не остановится. – Он подошел ближе, и его глаза стали холодными, как сталь. – Гильдия пекарей давно требует… осады. Они душат мелких торговцев, взвинчивают цены, платят мизерные налоги. Мне нужен был повод. Их давление на тебя… это тот самый повод.

Я смотрела на него понимая.

– Так это… политика?

– Это справедливость, – поправил он. – И защита тех, кто честно ведет свои дела. Завтра утром гильдия получит официальный вызов от Королевского суда по обвинению в вымогательстве и препятствованию законной торговле. – Он немного помолчал. – А твоя пекарня получает временную королевскую охранную грамоту. До решения суда. Никто не посмеет тронуть ни тебя, ни твоего мальчика.

Облегчение, такое огромное, что от него подкосились ноги, волной накатило на меня.

– Спасибо, – прошептала я и кинулась обнимать его. – Ваша Светлость…

– Каэлан, – неожиданно мягко сказал он, прижимая к себе. – В этих стенах… можно Каэлан, – прошептал он мне в ухо, а затем нехотя отстранился.

Он повернулся, чтобы уйти, но на пороге обернулся.

– И, Элис? – его губы тронула легкая, почти невидимая улыбка. – Тот хлеб, что ты испекла из муки Густава… он, я уверен, будет самым вкусным в городе. Потому что испечен не только из муки и воды.

Он вышел, а я осталась стоять посреди своей пекарни, чувствуя, как что-то тяжелое и холодное внутри растаяло, уступив место теплой, тихой уверенности. Я была не одна. У меня были друзья.

И у меня была… странная, непонятная, но очень реальная поддержка Принца Теней. А еще легкий, почти невесомый поцелуй на щеке.

______________________________________________________________________________________

Друзья мои, если вам нравится эта история не скупитесь на лайки и комментарии! А еще не забудьте подписаться на автора) ему будет приятно!

Глава 13. Взгляд из Теней

Принц Каэлан

С балкона моего кабинета открывался вид на крыши города, но сегодня мой взгляд был прикован к одной-единственной точке – к крошечной пекарне в районе Серебряного Рунца.

Я наблюдал, как Элис, такая хрупкая на фоне грубых каменных стен, вывешивает на дверь свежую гирлянду из полевых трав. Этот наивный, трогательный жест защиты от зла мира заставил что-то сжаться в моей груди.

А когда она улыбнулась тому мальчишке-сироте, Лео, что-то острое и непривычное кольнуло меня под ребра – странная смесь нежности и раздражения.

Рапорт капитана Деверо лежал передо мной на столе из черного дерева.

Каждое слово отдавалось гулким эхом в тишине кабинета.

Испорченная мука.

Угрозы ребенку.

Подлые, гнилые методы, характерные для тех, кто слишком долго чувствовал свою безнаказанность.

Гильдия пекарей окончательно перешла все границы. Торвин, этот разжиревший на чужой беде пиявка, видимо, всерьез возомнил, что его власть безгранична.

Гнев поднимался во мне холодной, тяжелой волной.

Он был точным и отточенным, как мой клинок. Но под ним клокотало нечто иное, более тревожное – беспокойство. Я с закрытыми глазами представлял, как она, вся в муке и отчаянии, скребет залитую смолой щель своего замка.

Как сжимается ее сердце, когда ей передают угрозы в адрес мальчишки. Эти картины вызывали во мне не просто праведный гнев, а яростное, почти первобытное желание встать между ней и любой опасностью, заслонить ее собой.

Вызвать ее ко мне?

Нет. Это было бы слишком очевидно. Лишний раз привлечет внимание придворных шакалов и окончательно утвердит ее в их глазах как мою фаворитку или, что еще хуже, – шпионку. Нет, здесь требовался иной подход. Более изящный. Более… теневой. Тот, в котором я был настоящим мастером.

Я послал за Торвином из гильдии пекарей Серебряного Рунца.

Не официальным указом с королевской печатью, а короткой, безличной запиской, доставленной одним из моих самых незаметных гонцов. Приглашение в мой личный кабинет, минуя пышные официальные приемные.

Торвин вошел, пышный и самодовольный, его бархатный камзол, расшитый золотыми нитями, кричал о богатстве, нажитом не трудом, а угрозами и подлыми интригами. Он низко, с театральным придыханием поклонился, но в его маленьких, заплывших жиром глазах, читалась уверенность, что его влияние и связи защитят его от всего.

– Ваша Светлость оказали мне великую честь своим вниманием, – запричитал он сладким, приторным голосом. – Чем могу служить?

Я не предложил ему сесть.

Стоял у камина, спиной к нему, создавая дистанцию, позволяя ему почувствовать всю тяжесть молчания.

– Мастер Торвин, – начал я ровным голосом, глядя на танцующие языки пламени, в которых, казалось, сгорали его ничтожные амбиции. – Мне стало известно о некоторых… тревожных перегибах в деятельности вашей гильдии. В частности, в отношении новой пекарши в районе Серебряного Рунца.

Я почувствовал, как воздух в кабинете застыл. За спиной раздался тихий, нервный вздох.

– Ваша Светлость, уверяю вас, это просто досадное недоразумение… Молодая особа, не сведущая в наших местных правилах и традициях…

– Правила, – я медленно, почти лениво повернулся к нему, встречая его испуганный взгляд, – устанавливаю я. А королевская казна, – продолжал я, делая паузу после каждого слова, чтобы они впитывались в его кровь, как яд, – предпочитает, чтобы налоги платили все, а не только те, кто может позволить себе ваши… непомерные взносы. – Я сделал еще одну паузу, наблюдая, как крупные капли пота выступили у него на лбу и поползли по вискам. – Меня также недавно заинтересовала бухгалтерия вашей гильдии. Обнаружились любопытные расхождения. Очень любопытные. Будто кто-то годами методично обкрадывал и саму гильдию, и что еще обиднее, корону.

Торвин побледнел так, что даже его щеки, отвисшие от обилия яств, приобрели землистый оттенок.

Он все понял. Это не было прямым обвинением. Это был намек. Шепот тени. Но в этом шепоте сквозила такая недвусмысленная и смертоносная угроза, что его руки задрожали, и он сцепил их за спиной, чтобы скрыть предательскую дрожь.

– Я… я уверен, что все можно уладить, ваша Светлость, – просипел он, и его голос сорвался на фальцет. – Мы, гильдия, всегда стремимся к взаимовыгодному сотрудничеству и порядку… с короной.

– Рад это слышать, – я снова посмотрел на огонь, словно этот человек перестал для меня существовать. – Уладьте недоразумение. С этого момента ни одна бочка муки и ни одна булка хлеба в том квартале не должны пострадать. И чтобы ни один волосок не упал с головы того мальчика. Вам понятно?

– Совершенно ясно, ваша Светлость! – его ответ прозвучал почти истерично.

– Можете идти.

Он почти выбежал из кабинета, и я слышал, как его торопливые, спотыкающиеся шаги затихли в конце мраморного коридора. Дело было сделано.

На следующий день я получил новый рапорт от Деверо.

Все угрозы прекратились. К пекарне подходил какой-то щуплый человечек в одежде гильдейского служки, низко кланялся и что-то шептал Элис, после чего она лишь пожимала плечами с ничего не понимающим и таким бесконечно милым выражением лица.

Я не сомневался, что Торвин передал ей какую-нибудь нелепую басню о внезапном «пересмотре гильдейской политики» или «благотворительной акции в пользу начинающих предпринимателей». И она, вся в своей наивной, солнечной простоте, поверила.

Вечером я снова пошел к ней.

Стоял в глубокой тени арок, напротив, и наблюдал, как она через запотевшее от тепла окно, улыбаясь, разговаривает с тем мальчишкой, вручая ему кусок свежего хлеба. В ее движениях была прежняя, вернувшаяся легкость. Тень страха ушла. Она не знала, почему все наладилось, и была счастлива уже от одного этого факта.

И в этот миг, в холодных сумерках чужого для нее города, я понял странную, тревожащую до глубины души вещь.

Мне не нужно, чтобы она знала. Мне не нужно ее восхищение, ее благодарность или подобострастие. Ее безопасность, этот глупый, безмятежный огонек в ее глазах, эта улыбка, способная растопить лед в самой остывшей душе… этого было достаточно. Этого было больше, чем достаточно.

Она стала новой, загадочной и оттого еще более важной частью в моем тщательно выверенном уравнении жизни.

Она простая пекарша, упавшая с неба прямиком в муку.

Я Принц Теней, чья обязанность и сущность – держать этот город в ежовых рукавицах, править из тени, где правда и ложь переплетаются в единый клубок. Наши миры должны были быть на разных полюсах, никогда не пересекаясь. Но почему-то именно здесь, в холодном сумраке, наблюдая за теплым светом в окне ее пекарни, я чувствовал нечто, давно забытое и напоминающее… покой и нежность.

Я развернулся и ушел в наступающую ночь, оставив ее в блаженном неведении.

Пусть так и будет.

Пусть она продолжит печь свой хлеб, верить в простые решения и в доброту людей. А я буду стоять в тени, незримо и неслышно, и следить, чтобы ничто и никогда не омрачило свет ее «Золотой закваски».

Это было мое решение. Моя тайна.

И, возможно, моя единственная, самая большая слабость.

Глава 14. Пряный пирог и новые друзья

Невероятно, но угроза со стороны гильдии рассеялась как утренний туман. Торвин прислал какого-то жалкого служку, который лепетал о «пересмотре политики» и «доброй воле», заикаясь и постоянно оглядываясь.

Я так и не поняла, что произошло, но с облегчением выдохнула – теперь можно было с головой уйти в любимое дело, не оглядываясь на каждую тень.

Идея пришла ко мне в одно хмурое утро, когда я наблюдала, как по улице бредут на смену рабочие с литейных мастерских. Они шли сгорбленные, плечи опущены, в глазах – усталая покорность судьбе. Сердце сжалось от жалости.

Им бы чего-то такого, что согрело бы изнутри, расправило плечи, заставило снова почувствовать себя сильными.

Перебрав свои запасы специй, я нашла мелкие темно-красные зернышки, которые пахли так, будто вобрали в себя все летнее солнце. Лео, копошившийся в саду, сказал, что это «огнекорень», его добавляют в зимние сбитни, чтобы не замерзнуть.

«Идеально», – подумала я, и в душе что-то щелкнуло.

Замесила плотное темное тесто на ржаной муке с патокой – такое, чтобы придавало сил. Щедро добавила толченый огнекорень, душистые травы и кусочки вяленого мяса. Пока пирог выпекался, по всей пекарне поплыл такой густой, бодрящий запах, что от него слезились глаза, нос щипало, а плечи распрямлялись сами собой. Этот аромат был похож на обещание – обещание того, что все трудности по плечу.

Первый пирог я, как всегда, разрезала на пробные кусочки. Лео, обжегшись, фыркнул, но тут же потянулся за добавкой, глаза его сияли:

– Ой, горячо! Но… такое чувство, будто внутри печка растопилась! Прям крылья выросли – хочется горы свернуть!

Старый Густав, заглянувший починить задвижку в печи, с наслаждением прожевал свой кусок, и его морщинистое лицо озарила улыбка:

– Вот это да! Прям как в молодости, перед тем как на медведя идти. От такого пирога и в стужу не замерзнешь, и враг не страшен.

Но настоящий успех пришел, когда один рабочий с литейни, проходя мимо, зашел купить кусок хлеба на обед. Через час он вернулся с тремя товарищами, и глаза их, обычно уставшие, теперь горели энергией:

– Пекарша, что это вы тут напекли? Обычно к полудню мы на литейном выжатые, как лимоны. А сегодня – готовы горы свернуть! Половина цеха хочет попробовать ваш пирог.

С этого дня «Пряный пирог бодрости» стал нашей визитной карточкой. Теперь по утрам у дверей выстраивалась очередь – рабочие в засаленных куртках, возчики с кнутами за поясом, стражники ночной смены с уставшими лицами. Все они приходили не просто за едой – они приходили за порцией тепла и сил на предстоящий день.

Пекарня гудела, как улей в разгар мёдосбора. Я едва успевала замешивать тесто, а Лео – бегать между пышущей жаром печью и прилавком, где уже ждали нетерпеливые покупатели. Стало ясно – без помощи нам не обойтись.

– Нам нужны еще одни руки, Лео, – призналась я как-то вечером, с трудом поднимаясь с табурета после шестнадцатичасового дня. Ноги гудели от усталости, а спина ныла так, будто на ней мешки с мукой таскали.

– Я справлюсь! – тут же отозвался мальчишка, пытаясь скрыть усталость, но его осунувшееся личико и темные круги под глазами говорили сами за себя.

– Ты и так делаешь работу за троих. Нет, нет и нет, – я покачала головой, с нежностью глядя на него. – Нам нужен помощник.

На следующий день я вывесила на дверь скромное, написанное от руки объявление: «Разыскивается молодой, амбициозный помощник, умеющий делать многое. Оплата по договоренности».

Уже к полудню на пороге появился парень лет двадцати – худощавый, но с крепкими, привыкшими к труду руками. Его умные, немного грустные глаза внимательно изучали пекарню.

– Меня зовут Финн, – тихо представился он. – Я видел ваше объявление. Раньше работал подмастерьем у каменщиков, но артель распалась. Я… я умею месить и раскатывать тесто. Моя мать была пекаршей.

Я дала ему ком простого теста.

Финн молча подошел к столешнице, и под его ладонями тесто начало преображаться. Движения его были точными, выверенными, без суеты – видно было, что руки помнят ремесло. Через несколько минут перед нами лежал идеально гладкий, упругий шар, словно живой, готовый к работе.

– Когда можешь приступить? – спросила я, скрывая радостную улыбку.

Вот так нас стало трое.

Финн оказался молчаливым, но невероятно трудолюбивым. Он вставал затемно, чтобы растопить печь, и уходил последним, когда уже зажигались вечерние огни в окнах, тщательно вымыв полки и столы до блеска. Лео сначала ревновал, носился как ужаленный, но вскоре они нашли общий язык, связанный общей заботой о пекарне, этой хрупкой, но такой важной части нашей жизни.

Теперь по утрам у нас царила слаженная, почти музыкальная атмосфера. Финн замешивал тесто для пирогов. Лео, как юный полководец, командовал у печи, ловко управляясь с длинным деревянным ухватом. А я занималась самым творческим процессом – созданием новых рецептов, украшением караваев, придумыванием новых сочетаний вкусов.

Как-то раз ближе к вечеру, когда основной наплыв покупателей схлынул и в пекарне воцарилась умиротворяющая тишина, к нам зашел принц Каэлан. Без плаща, в простом темном дублете, с непривычно мягким выражением лица.

Он стоял на пороге, и его пронзительный взгляд скользил по нашей пекарне сияющей чистотой. По полкам, ломящимся от свежего хлеба. По Финну, аккуратно раскладывавшему очередную партию буханок. И по Лео, с важным видом пересчитывавшему выручку.

– Я слышал, у вас здесь теперь целая империя, – произнес он, и в его голосе прозвучала непривычная теплота.

Я рассмеялась, вытирая испачканные в муке руки о фартук.

– Не империя, а просто пекарня, в которой наконец-то хватает рук, чтобы накормить всех желающих. Хотите попробовать наш новый хит? – я указала на оставшийся кусок «Пряного пирога бодрости», румяная корочка которого так и манила.

Он взял предложенный кусок, его длинные пальцы бережно обхватили теплую выпечку. Отломил кусочек и медленно прожевал. На его обычно невозмутимом лице появилось легкое удивление, брови чуть приподнялись.

– Остро, – отметил он. – Но зато согревает. Как глоток выдержанного виски в мороз. Оставляет приятное тепло.

– Это для наших рабочих, – объяснила я, с гордостью глядя на свое творение. – Чтобы день пережить было легче.

Он посмотрел на меня – долгим, пронзительным взглядом, – и в его обычно холодных, как зимнее небо, глазах промелькнуло что-то теплое, почти нежное. Казалось, на мгновение он сбросил свою королевскую маску и стал просто человеком.

– Вы не просто печете хлеб, Элис, – сказал он тихо, и его слова прозвучали как признание. – Вы… меняете этот город. По крошке. По одному пирогу за раз. Делаете его… добрее.

С этими словами он кивнул, бросил в нашу общую кружку серебряную монету – значительно больше, чем стоил пирог, – и вышел, оставив после себя лишь легкий шлейф дорогого парфюма и чувство странного, щемящего тепла в груди.

И вдруг я, сама не зная, что на меня нашло, крикнула ему вслед.

– Вы придете завтра, Ваше Высочество?

Глава 15. Шепот из-за печки

Идиллия с нашим маленьким растущим коллективом длилась недолго. В воздухе «Золотой закваски», помимо ароматов хлеба и пряностей, снова запахло опасностью. Тяжелой, сладковатой и горькой одновременно, как дым от гнилых поленьев.

Все началось с мелочей.

Сначала у нас испортилась закваска – та самая, «золотая», с которой все началось. Она, обычно такая живая и пузырящаяся, вдруг затихла, потемнела и стала пахнуть железом и тоской. Я списала это на смену ветра или собственную усталость.

Потом начались кошмары.

Не у меня – у Лео. Он просыпался по ночам с криком, в холодном поту, бормоча что-то о «желтых глазах» и «камнях, которые шепчут». Финн, спавший на кухне на раскладушке, подтвердил – мальчишка вскрикивал, словно его кто-то душил.

Но пиковым моментом стало утро, когда Лео, бледный как мука, с широкими от ужаса глазами, вцепился в мой фартук.

– Я видел, – прошептал он, его пальцы дрожали. – Я слышал.

Он, как наш «неофициальный шпион», по привычке крутился возле гильдии пекарей, надеясь подслушать что-то новое. Спрятавшись в груду пустых мешков за углом, он стал свидетелем разговора Торвина с незнакомцем. Не с гильдейским служкой, а с кем-то другим.

Торвин стоял, весь подобрался, как паук перед мухой, – захлебываясь, рассказывал Лео. – А тот… он был в темном плаще с капюшоном, но не как принц Каэлан. Его плащ казался живым, будто сотканным из теней. От него исходил запах озона, как после грозы.

Незнакомец говорил тихо, но его голос, по словам Лео, «ввинчивался в голову, как штопор». И в этом голосе прозвучало имя, от которого у меня застыла кровь. Лорд Мардук. Маг из враждебного Королевства Багровых Скал, заклятый враг короны Каэлана.

– Торвин сказал: «Передайте лорду Мардуку, что все идет по плану. Пекарня – лишь приманка. Скоро Принц Теней окажется в сетях, которые мы сплели». А тот… тот с капюшоном засмеялся, и это был звук, как скрип ломающихся костей. Он сказал… – Лео замолча, сглотнув. – Он сказал: «Закваска уже отравлена. Не мукой, а сомнением. Скоро она услышит Зов, и ее сердце разорвется между мирами».

Мне стало дурно.

Это было не просто вымогательство. Это была измена. Заговор, в центре которого по воле судьбы оказалась я и моя пекарня. Моя магия, мои «булочки воспоминаний» и «пироги бодрости» были не просто едой – они стали инструментом в чужой игре.

– Мы должны немедленно рассказать об этом Каэлану! – решительно заявила я, срывая с себя фартук.

Но Вселенная, казалось, воспротивилась.

Едва мы с Лео выскочили на улицу, как налетел шквалистый ветер, поднявший с мостовой тучи пыли и мусора. Он выл так, что заглушал наши голоса, а песок бил в глаза, ослепляя. Мы попытались пробиться сквозь эту бурю, но буквально через два десятка шагов я споткнулась о незаметную неровность и подвернула ногу. Боль пронзила щиколотку, заставив меня вскрикнуть.

Вернувшись в пекарню, мы попытались написать записку. Но чернила в моей перьевой ручке, всегда исправные, вдруг загустели и превратились в вонючую липкую слизь. Пергамент пожелтел и рассыпался в труху, едва я к нему прикоснулась.

– Это магия, мисс Элис, – с ужасом прошептал Финн. – Темная. Она не хочет, чтобы мы предупредили принца.

Отчаяние начало подступать, холодное и липкое. Мы были в ловушке. Каждая наша попытка связаться с Каэланом наталкивалась на необъяснимые препятствия. Дверь заклинивало, огонь в печи гас, стоило нам подумать о походе во дворец, а в голове у меня начинал звучать навязчивый, чуждый шепот, призывающий забыть, смириться, испечь новый хлеб и не вмешиваться в игры сильных.

Лео, стиснув зубы, пытался пролезть через вентиляционную решетку в подвале, ведущую в городскую сточную систему – его старый путь. Но решетка, которая годами отходила легко, на этот раз будто вросла в камень, не поддаваясь его отчаянным усилиям.

К вечеру я была на грани нервного срыва. Шепот в голове становился громче, он шептал о том, что Каэлан все равно нам не поверит, что он использует нас и выбросит, как испорченную муку. Что мое место – здесь, у печи, а не в политике.

Я сидела, уткнувшись лбом в прохладную столешницу, почти готовая сдаться. И тут Лео, бледный, но с неожиданной решимостью в глазах, подошел и положил свою маленькую, еще детскую руку на мою.

– Мы не можем прорваться к нему, – тихо сказал он. – Значит, надо сделать так, чтобы он пришел к нам.

– Как? – с надеждой посмотрела я на него.

– Вы же печете чувства, да? – в его глазах вспыхнул знакомый огонек. – И булочки, от которых вспоминаешь детство, и пироги, от которых растут крылья. А можно… испечь что-то, что кричит о помощи? Чтобы он почувствовал это? Чтобы его сердце, как он тогда сказал, «услышало след»?

Его слова поразили меня, как удар молнии. Это было безумием. Но это был единственный шанс.

Не говоря ни слова, я подошла к мешку с мукой. Я не просто насыпала ее на стол. Я вложила в это движение всю свою тревогу, весь страх за Лео, за город, за Каэлана. Я замешивала тесто, вливая в него отчаяние от нашей изоляции и яростную решимость прорваться сквозь чары. Я добавила щепотку золотистой пыльцы солнцецвета – как нить, ведущую к свету, и крупинки горького огнекорня – как символ нашей борьбы.

Я пекла не хлеб.

Я пекла крик о помощи.

Когда пирог был готов, по пекарне поплыл не запах, а ощущение. Воздух стал густым, как перед грозой, в нем звенела тихая, высокая нота паники, смешанная с железной волей. От одного только дыхания этого пара сжималось сердце и хотелось бежать, действовать, спасать. Окно было открыто, и аромат моего пирога разлетелся по улице.

Мы с Лео и Финном сели за стол, уставившись на этот странный, румяный, но духовно искаженный пирог. Мы не ели его. Мы просто ждали, вложив в него всю свою надежду.

И мы дождались.

Дверь в пекарню с силой распахнулась, даже не дождавшись звона колокольчика. На пороге, залитый багрянцем заката, стоял Каэлан. Его лицо было бледным, глаза горели лихорадочным огнем. Он дышал тяжело, словно пробежал весь путь от дворца.

Он вошел, захлопнув дверь, и его взгляд упал на нас, а затем на пирог, лежавший на столе.

– Что… что здесь происходит? – его голос был хриплым, срывающимся. – Я… я чувствовал… Мне показалось, что тебе… что здесь беда.

Он поднес руку к виску.

– В голове весь день стоял какой-то навязчивый шепот. А потом… потом я почувствовал этот… этот вопль. Изнутри. Он вел меня сюда.

Я посмотрела на него, и слезы, наконец, потекли по моим щекам – слезы облегчения.

– Это не шепот, Ваша Светлость, – прошептала я, поднявшись и подбежав к нему. Посмотрела в глаза и прошептала. – Это заговор. И мы знаем, кто за ним стоит.

Его взгляд стал острым, как клинок. Все следы смятения исчезли, уступив место холодной, смертоносной ясности. Он шагнул к столу.

– Говорите.

И мы, перебивая друг друга, выложили ему все, что узнали. Про Лорда Мардука, про отравленную закваску, про «Зов», который должен разорвать мое сердце. Каэлан слушал, не проронив ни слова, но атмосфера вокруг него сгущалась, становясь тяжелой и грозовой.

Когда мы закончили, он медленно поднял голову. В его глазах бушевала буря.

– Так вот как они играют, – произнес он тихо, и в его голосе зазвучала сталь. – Не прямым ударом, а ядом из-за угла. Использовать тебя… это была их последняя ошибка.

Он взглянул на меня. В его глазах не было ни насмешки, ни отстраненности. Только решимость, готовая разразиться бурей.