Хозяйка пекарни, или принцам тут не место

– Ваша «Золотая закваска», Элис, только что испекла не просто пирог. Вы испекли ключ к войне, которую они так жаждут. Но теперь… теперь инициатива в наших руках.

Он положил ладонь на еще теплую корочку пирога-крика, словно скрепляя негласную клятву.

– Завтра все изменится. А пока… – его взгляд смягчился, когда он перевел его на меня, потом на Лео. – Никто из вас не пострадает. Я обещаю.

Глава 16. Тепло вечернего хлеба

Следующий день выдался долгим и тревожным. Хотя темные чары над «Золотой закваской» рассеялись, их место заняло нервное ожидание. Воздух на улице был густым и звенящим, будто город затаил дыхание. Лео, бледный и не по-детски серьезный, не отходил от меня ни на шаг, а Финн молча и методично замешивал тесто, будто в этом простом действии искал спасение от гнетущей тишины.

Мы открылись, как обычно.

Заходили соседи, но их улыбки были натянутыми, а взгляды – скользящими и тревожными. Слухи, как ядовитый дым, уже просочились в переулки. Все чувствовали, что над городом сгущаются тучи, и наша пекарня оказалась в самом их центре.

Когда наконец опустились сумерки и я повернула ключ в замке, чувство облегчения было почти физическим. Я зажгла масляные лампы, и их мягкий свет залил помещение, отбрасывая на стены уютные, пляшущие тени. В этот момент в дверь постучали.

Три четких, тихих удара. Я узнала этот стук.

На пороге стоял принц. Он был без плаща, в простом темном дублете, и вид у него был такой, будто он нес на своих плечах всю тяжесть этого дня. Тени под его глазами были похожи на свежие синяки, а в уголках обычно грозных губ залегли морщинки усталости.

– Впустишь? – его голос был низким и хриплым от напряжения.

Я молча отступила, пропуская его внутрь. Он прошел к столу и опустился на скамью с таким видом, будто его ноги подкосились только сейчас, когда он наконец позволил себе расслабиться.

– Садитесь, – сказала я, и мой голос прозвучал тише обычного. – Вы должны быть голодны.

Он лишь кивнул, проводя рукой по лицу.

Я наскоро собрала ужин: ломоть еще теплого ржаного хлеба с душистой, потрескавшейся корочкой, кусок острого выдержанного сыра от Марты и несколько маринованных луковиц, хрустящих и горьковатых. Вместо вина налила два глиняных кувшина парного молока – простого, успокаивающего.

Он ел молча, с сосредоточенной серьезностью, и я наблюдала, как маска Принца Теней понемногу сползает, обнажая просто уставшего мужчину. Он отламывал куски хлеба длинными пальцами – пальцами, которые сегодня, вероятно, подписывали судьбоносные приказы, а сейчас просто дрожали от усталости.

– И что же вы узнали? – осторожно спросила я, когда он отпил молока и взгляд его прояснился.

Каэлан тяжело вздохнул, отставив кувшин. Его взгляд утонул в пенистой поверхности молока.

– Все гораздо хуже, чем я предполагал. Следы Мардука здесь, в городе. Его магия, как ядовитая плесень, пронизывает самые неожиданные щели. Гильдия пекарей… лишь один из многих его инструментов. Он долго искал слабое место, брешь в нашей обороне. И нашел… тебя.

Он поднял на меня глаза, и в них читалось нечто большее, чем досада – какое-то странное, почти личное сожаление.

– «Зов», о котором они говорили… это древний, забытый обряд. Он призван разорвать нити, связывающие душу с миром, в котором она находится. Для тебя, чье сердце и правда разрывается между двумя домами… он мог бы стать фатальным. Или… что еще страшнее… открыть врата. Врата, через которые его армии смогут пройти, как сквозь распахнутую настежь дверь.

Меня бросило в холодный пот. Так вот в чем была истинная цель. Я была не просто приманкой. Я была разменной монетой в игре, ставки в которой – целые миры.

– Что будем делать? – прошептала я, и мой голос едва не сорвался.

– Тебя нужно защитить. Не только тебя, но и ту магию, что живет в тебе. Она… уникальна. – Его взгляд скользнул по моим рукам, испачканным в муке, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на благоговение. – Завтра я выставлю вокруг пекарни стражу, но не явную. И начну чистку. Это будет… болезненно для города. Многие пострадают.

В его голосе слышалась вся тяжесть грядущих решений. Тюрьмы, наполняющиеся людьми, допросы, страх, стелющийся по мостовым. И он, Принц Теней, снова станет тем, кого боятся, чтобы спасти тех, кого защищает.

– Я понимаю, – тихо сказала я. И правда понимала. Цену его выбора. И свою роль в этом.

Мы допивали молоко в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием поленьев в остывающей печи и мерным дыханием спящего у печи Финна. Напряжение дня постепенно таяло в тепле комнаты, уступая место странной, глубокой близости. Эти стены, видевшие и слезы, и смех, теперь надежно укрывали нас двоих от надвигающейся бури.

Вставая, чтобы убрать посуду, я поскользнулась на рассыпанной муке. Он подхватил меня с поразительной для его усталости легкостью, его руки крепко обхватили мои предплечья, не давая упасть.

Я оказалась так близко, что чувствовала тепло его тела и запах дня на нем – пыли, пергамента и чего-то холодного, металлического, вероятно, доспехов.

– Элис, – произнес он, и мое имя на его устах прозвучало не как обращение, а как признание, как тихий стон усталой души.

Его взгляд, темный и бездонный, упал на мои губы. Воздух между нами сгустился, наполнился дрожью ожидания и тихим гулом натянутых струн. Он медленно, давая мне время отстраниться, замер в сантиметре от моего лица. Его дыхание, теплое и неровное, коснулось моих губ.

Я не отстранилась.

Этот поцелуй не был стремительным или страстным. Он был уставшим, нежным, почти вопрошающим.

В нем не было огня, лишь глубокая, истомная теплота.

В нем была благодарность за спасение, признание моей странной силы, горечь грядущих потерь и сладость этого хрупкого мгновения покоя.

В нем была вся та невысказанная тяга, что зрела между нами с того самого дня, как я упала к его ногам в облаке муки.

Когда мы наконец разомкнули губы, он не отпустил меня сразу. Он просто притянул меня ближе, прижав мой лоб к своей груди. Я слышала, как бьется его сердце – ровный, сильный, но такой уставший ритм. Его пальцы вплелись в мои волосы, и это было так естественно, будто так и должно было быть.

– Ложись спать, красавица, – прошептал он, и его губы коснулись моих волос. – Завтра будет трудный день.

Он медленно, будто нехотя, отпустил меня, поднял свой плащ и вышел, растворившись в ночи так же бесшумно, как и появился.

Я осталась стоять посреди пекарни, прикасаясь пальцами к своим губам, все еще чувствуя на них призрачное тепло его дыхания и вкус этого вечера – горьковатый, как маринованный лук, и сладкий, как парное молоко.

Глава 17. Я наконец-то почувствовал свет.

Внезапно дверь снова отворилась – не тихо и неуверенно, а с той же властной решимостью, что характеризовала все его действия. Он стоял на пороге, залитый серебристым светом внезапно выглянувшей луны, и в его глазах горел уже не усталый огонек, а настоящий пожар.

– Нет, – прозвучало низко и твердо. – Я не уйду. Не оставлю тебя одну в эту ночь.

Он захлопнул дверь с такой силой, что зазвенели глиняные горшки на полках. Его плащ упал на пол бесформенной темной массой. Он подошел так близко, что я почувствовала исходящее от него тепло, напряжение его мышц, дрожь, которую он больше не пытался скрыть.

– Они пытались сломать меня, – его голос гремел, наполняя маленькую пекарню. – Мой наставник, маг Орвин… запер меня… семилетнего мальчика в подземелье без единого луча света на трое суток. Говорил, что либо я научусь контролировать свою тьму, либо она поглотит меня. – Его руки сжались в кулаки, и по мускулам на его шее пробежала судорога. – Но тьма… она не поглотила. Она стала моей силой. Моей крепостью.

Он резко повернулся к окну, и лунный свет выхватил из полумрака его профиль – властный, резкий, непримиримый.

– Отец видел во мне орудие. «Идеальный шпион», – говорил он. «Беспощадная тень короны». – Каэлан горько усмехнулся. – И я стал им. Я стал лучше, сильнее, опаснее, чем они могли себе представить. Но никто… – его голос внезапно сорвался, выдав ту самую, тщательно скрываемую боль, – никто никогда не видел за этим человека.

Он обернулся ко мне, и его взгляд был подобен удару кинжала – острый, пронзительный, лишающий дара речи.

– А ты… Ты ворвалась в мою жизнь, как ураган. С твоим дурацким хлебом, пахнущим детством, которого у меня не было. С твоими глазами, в которых нет ни капли страха перед моей тьмой. Ты… – он сделал шаг ко мне, и теперь я чувствовала его дыхание на своем лице, – ты посмела увидеть во мне человека.

Мое сердце бешено колотилось.

Я попыталась что-то сказать, но он не дал.

– Я тоже была одинока, – выдохнула я, захваченная вихрем его эмоций. – В своем мире. Как будто я все время носила маску нормальности. Улыбалась, пекла хлеб, встречалась с мужчинами, которые хотели милую жену-пекаршу… а по ночам плакала, потому что чувствовала – я не от мира сего. Я была как тесто, которое никогда не поднимается… как хлеб, который пропекается снаружи, но остается сырым и липким внутри.

Он слушал, не двигаясь, весь внимание.

– А здесь, – голос мой окреп, в нем зазвучали ноты, которых я сама в себе не слышала, – здесь, среди всей этой магии и опасностей, с тобой… я наконец-то чувствую себя пропеченной. Насквозь. Цельной. Настоящей.

В его глазах вспыхнуло что-то дикое, первозданное, не подчиняющееся никакому этикету. Он резко сомкнул расстояние между нами, его руки обхватили мою талию, прижимая к себе так сильно, что у меня перехватило дыхание.

– Ты не просто пропеклась, – прошептал он, и его губы почти касались моих. – Ты пылаешь. И этот огонь… он сжигает всю мою вышколенную сдержанность дотла.

Его поцелуй не был нежным.

Он был властным, требовательным, полным долго сдерживаемой страсти. В нем не было ни капли неуверенности – только яростная, почти отчаянная уверенность человека, нашедшего, наконец, то, чего он так долго искал. Его пальцы впились в мои волосы, откидывая голову назад, а другая рука прижимала мое тело к его твердым мускулам. Это был не просто поцелуй – это был захват, заявление прав, обет.

Когда мы наконец оторвались друг от друга, чтобы перевести дыхание, он не отпустил меня. Его лоб уперся в мой, серые глаза горели так ярко, что, казалось, могли прожечь душу.

– Я устал бороться с этим, – прошептал он хрипло. – С тем, что я чувствую к тебе. С этой… тягой, которая сводит с ума с той самой минуты, как ты свалилась на меня с неба в облако муки. Ты думала, я просто так приходил сюда? Ради твоего хлеба? – Он горько усмехнулся. – Я приходил ради тебя. Ради этого огня в твоих глазах. Ради той безумной надежды, что ты сможешь разглядеть человека под маской Принца Теней.

Он отстранился, но лишь для того, чтобы провести ладонью по моей щеке, по линии шеи, остановившись на ключице. Его прикосновение было одновременно нежным и властным.

– Мардук хочет войны? – Его голос вновь обрел стальные нотки. – Пусть. Но тронуть тебя – его последняя ошибка. Потому что теперь ты под моей защитой. Не как пекарша, не как ключ, не как орудие. Ты – часть моей души, о существовании которой я даже не подозревал. И я сожгу дотла любого, кто посмеет тебя тронуть.

Он снова поцеловал меня, на этот раз медленнее, глубже, с той пронзительной нежностью, что обнажала всю глубину его чувств, тщательно скрываемых за броней силы и власти.

– Ты говоришь, что наконец пропеклась здесь, – прошептал он, не отрывая губ от моих. – А я… я наконец-то почувствовал свет. Не тот, что пытались выжечь во мне маги. А тот, что исходит от тебя. И я не позволю никому его погасить.

В эту ночь в «Золотой закваске» пекли не хлеб.

В ней разжигали костер, способный осветить даже самые темные уголки двух одиноких душ. И за толстыми каменными стенами пекарни, в сгущающихся сумерках надвигающейся войны, этот огонь горел ярче всех звезд на небе.

Глава 18. Каравай Единства

Следующие дни пролетели в странной, двойственной атмосфере.

С одной стороны, город жил в ожидании чистки, о которой говорил Каэлан. По улицам патрулировала стража, а в тавернах шептались, перечисляя имена тех, кто бесследно исчез из города. Ночью. Пока все спали. Навсегда.

Но с другой стороны, надвигалась Королевская Ярмарка – событие, которое было способно на несколько дней затмить даже самый черный страх.

Объявление было сделано с балкона ратуши под залитый солнцем полдень.

Герольд, раздувая щеки, прокричал, что ярмарка откроется ровно через семь дней и продлится три дня. Город встретил эту новость не сдержанным ропотом, а взрывом радостного гула. Мужчины бросали в воздух шапки, женщины цветы и все поголовно целовали и обнимали друг друга.

И не спроста. Ведь ярмарка означала жизнь, торговлю, веселье и надежду.

Стоя на пороге пекарни, подперев щеку рукой, я слушала этот гул и чувствовала, как в груди рождается идея.

Теплая, круглая и цельная, как буханка свежего хлеба.

– Лео! – позвала я, поворачиваясь к мальчишке, который тут же материализовался рядом, словно чувствуя интересное дело. – Беги в городскую библиотеку. Спроси у старого Амброза, есть ли у него что-нибудь о… о Королевских Караваях. О самых больших и сложных праздничных хлебах.

– Да, моя госпожа! – воскликнул радостный Лео, чувствуя восторг от предстоящего грандиозного события.

Лео умчался сломя голову, а я вернулась к печи, но мысли мои были уже далеко. Я представляла себе не просто большой хлеб. Я хотела испечь нечто монументальное, символ. Каравай, который объединил бы всех – и знать, и простых рабочих, и стражу, и даже нас, пекарей, вокруг одного стола.

Лео вернулся к вечеру, запыхавшийся и сияющий. В руках он сжимал несколько потрепанных свитков.

– Нашел! – выдохнул он, разворачивая самый древний из них на прилавке. – Смотри, мисс Элис! «Каравай Единства»!

Мы все вместе склонились над пожелтевшей кожей.

Иллюстрация изображала гигантский, круглый хлеб, украшенный сложным плетением из теста, символизирующим разные гильдии и сословия. Рецепт был не просто сложным – он был мистическим.

«…Да возьмет пекарь муки озимой пшеницы, что росла на семи холмах, да смешает с водой из утренней росы, собранной до восхода солнца… – я читала вслух, – …добавит мёд из ульев, что видят первый и последний луч светила, соль из глубин океана, дрожжи, что бродили под шепот влюбленных…»

– Это же невозможно! – ахнул Финн, заглянувший через мое плечо.

– И это еще не все, – прошептал Лео, указывая на последнюю строку. – «И да вложит пекарь в тесто благословение свое: желание мира для врагов, прощения для обидчиков и единства для всех, кто вкусит от хлеба сего. Без сего – лишь подгорелое тесто будет…»

В пекарне воцарилась тишина. Это было не просто кулинарное испытание. Это был духовный вызов.

– Мы сделаем это, – тихо сказала я, чувствуя, как решимость пускает корни в моей душе. – Мы испечем этот каравай.

Охота за ингредиентами превратилась в настоящее приключение, в котором участвовала, казалось, вся округа. Марта, узнав о нужде в «росео, собранной до восхода», встала затемно и обошла все луга с серебряной чашей.

Старый Густав притащил мешок муки – его дальний родственник как раз держал мельницу на семи холмах.

Кузнец, тот самый, что плакал над булочкой воспоминаний, раздобыл через своих поставщиков редкую океанскую соль.

А Лео с Финном, проявив недюжинную дипломатию, уговорили продать баночку нужного мёда старого, угрюмого пасечника с окраины.

Дрожжи… их принес сам Каэлан.

Вечером, заглянув в пекарню, он молча поставил на стол небольшой глиняный горшочек.

– Шепот влюбленных, – сказал он просто, и в уголках его глаз заплясали чертики. – Капитан Деверо, как выяснилось, сделал предложение дочери оружейника. Они шептались как раз в моем саду, под окнами. Я… собрал.

Я расхохоталась, представляя себе мрачного Принца Теней, крадущегося по своему саду с горшочком для закваски.

И вот настал день замеса.

Мы сдвинули все столы в пекарне, освободив огромное пространство. Принесенная мука лежала горой, белой и девственной. Я смешала ее с драгоценной росой, добавила мед, соль и, наконец, те самые «шепчущие» дрожжи.

И тогда началось самое трудное.

Я погрузила руки в прохладное тесто и закрыла глаза. Я не просто месила. Я вкладывала в него всю душу.

Я думала о страхе в глазах горожан и желала им покоя. Вспоминала злобное лицо Торвина и пыталась найти в себе каплю прощения. Представляла, как за одним огромным столом сидят и Каэлан в своем бархате, и кузнец в засаленной куртке, и Лео, и Агата, и все-все-все, и желала им единства.

Я не знала, работала ли магия или это было самовнушение, но под моими ладонями тесто начало меняться. Оно стало не просто эластичным – оно стало живым, упругим, сияющим изнутри мягким золотистым светом. От него исходило тепло, похожее на солнечное, и запах… запах свежего утра, надежды и чего-то неуловимо домашнего.

Мы с Финном и Лео, обливаясь потом, сформировали гигантский каравай.

Он был так велик, что для него пришлось разбирать часть печи. Пока он подходил, в пекарне стояла благоговейная тишина.

Наконец настал момент выпечки.

Мы задвинули исполинское тесто в раскаленное нутро печи и заложили кирпичами. Теперь оставалось только ждать.

Ночью я не сомкнула глаз, сидела у печи и подкидываяла дрова. Каэлан, нарушив все правила приличия, остался со мной. Мы не говорили. Мы просто сидели рядом, плечом к плечу, обнявшись и слушая, как потрескивают поленья и по всему городу разносятся первые приготовления к ярмарке.

Под утро, когда первые лучи солнца коснулись слюдяного окошка, из печи поплыл аромат. Не просто хлеба.

Это был запах исполненного обещания. Запах дома, которого нет на карте, но который есть в сердце.

Я знала – у нас получилось.

«Каравай Единства» был готов.

И с его появлением казалось, что и сама война отступила, пусть ненадолго, уступая место чему-то более важному и вечному.

Глава 19. Бал и шипы зависти

Извлечение «Каравая Единства» из печи было подобно священнодействию.

Когда мы с Финном и Лео, с трудом сдвинув кирпичи, выкатили его на огромной деревянной лопате, у нас перехватило дыхание. Каравай был идеален. Его корочка сияла глубоким золотом, а сложный узор из косичек и колосьев, опоясывающий его, казался вырезанным искусным ювелиром. От него исходило не только тепло, но и ощущение безмятежности, как от спящего ребенка.

В тот же день к пекарне подкатила золоченая королевская карета.

Из нее вышел не капитан Деверо, а сам церемониймейстер двора в напудренном парике и с шелковым свитком в руках.

– Мадемуазель Элис Орлова, пекарша «Золотой закваски», – провозгласил он, заставляя столпившихся соседей ахнуть. – Его Королевское Высочество, принц Каэлан, оказывает вам высочайшую честь, приглашая на Королевский Бал в честь открытия Ярмарки в качестве своей личной гостьи.

Он протянул мне толстый пергамент с королевской печатью.

Я взяла его дрожащими пальцами.

Лео, спрятавшийся за моей спиной, прошептал: – Вот это да…

– И еще вам подарок от принца Каэлана, – прошептал церемониймейстер, передавая мне коробку, завернутую в черный бархат и обвязанную белой атласной лентой.

Я снова ахнула. На бархатной подушке лежало платье цвета спелой пшеницы, сотканное, казалось, из самого солнечного света. Оно было простым по крою, но изысканным, без кричащих рюшей и обилия драгоценностей. Идеальным для пекарши, ставшей гостьей принца.

– Это… слишком, – прошептала я, поднимая глаза на мужчину.

Тот лишь пожал плечами, откланялся и уехал.

***

Бальный зал дворца ослеплял. Тысячи свечей отражались в хрустальных люстрах и позолоте, а нарядная толпа переливалась, как живой самоцветный ковер. Когда я вошла под руку с Каэланом, в зале на мгновение воцарилась тишина, а затем шепот прокатился по нему, как волна.

«Кто это?»

«Та самая пекарша…»

«Слышал, он лично покровительствует ее заведению…»

«Какая наглость!»

Я чувствовала на себе сотни взглядов – любопытных, оценивающих, враждебных. Мои ладони вспотели, но твердая рука Каэлана под локтем придавала уверенности.

– Не обращай на них внимания, – тихо сказал он, наклоняясь ко мне. – Они боятся всего, что выходит за рамки их тесного мирка. А ты… ты за его пределы вышла с самого рождения.

Он провел меня через зал, не отпуская руки, и это молчаливое заявление было красноречивее любых слов. Он не просто привел меня, а представил, словно свою особенную, значимую победу.

Первый танец мы танцевали вдвоем.

Его рука была твердой на моей талии, вела уверенно и сильно. Я, никогда не учившаяся придворным менуэтам, просто доверилась ему, и мое тело само начало двигаться в такт музыке, словно он дирижировал не только оркестром, но и мной.

– Ты видишь их лица? – прошептал он, кружа меня. – Они в ярости. Потому что ты прекрасна без всяких усилий. Потому что твоя магия – в искренности, а искренность нельзя купить или выучить.

В этот момент я увидела ее. Она стояла у колонны в ослепительном платье из голубого шелка, усыпанного сапфирами. Люди, кружащиеся рядом, шептались: “Леди Изабелла. Дочь могущественного герцога, которую уже несколько лет прочили в невесты Каэлану.”

Ее идеальное лицо, холодное, как фарфоровая кукла, исказилось неприкрытым бешенством. Взгляд, острый, как отравленная игла, впился в меня.

Когда танец закончился, Каэлан был вынужден отойти – к нему подошел с докладом капитан Деверо. Я осталась одна у края танцпола, чувствуя себя голой и беззащитной под перекрестными взглядами.

И тут ко мне приблизилась леди Изабелла в окружении своей свиты из двух таких же надменных дам.

– Какое… эмм… милое платье, – сказала она сладким, как патока, голосом. – Должно быть, из последней коллекции деревенской моды? Или, простите, это униформа пекаря?

Ее спутницы сдержанно хихикнули.

– Оно пахнет мукой и… надеждой, – добавила другая, брезгливо сморщив нос.

Я чувствовала, как кровь приливает к лицу. Но прежде чем я успела найти достойный ответ, позади меня раздался низкий, обволакивающий голос.

– Оно пахнет честным трудом и талантом, леди Изабелла, – сказал Каэлан, возвращаясь и снова беря мою руку, чтобы положить ее на свой локоть. – Запах, незнакомый тем, чьи единственные достижения – это удачно выбранные родители.

Глаза Изабеллы расширились от унижения и ярости.

Она резко развернулась и ушла, увлекая за собой свиту.

– Не стоит обращать внимания, – повторил Каэлан, ведя меня к столу с напитками. – Ее яд бессилен против тебя.

– Но она не единственная, – тихо сказала я, замечая другие осуждающие взгляды.

– Потому что ты – угроза. Ты доказываешь, что можно быть значимой, не играя по их правилам. Ты настоящая. А они… – он окинул зал презрительным взглядом, – всего лишь марионетки в золоченых клетках.

Он взял два бокала с игристым вином, протянул один мне.

– За тебя, Элис. За то, что осмелилась упасть с неба именно в мое королевство.

Мы чокнулись.

Музыка сменилась на медленную, плавную мелодию. Каэлан молча поставил бокал и снова притянул меня к себе для танца. В этот раз он держал меня ближе, и наше движение было почти неощутимым – скорее покачивание, чем танец.

– Я скучал по этому, – прошептал он мне в волосы. – По ощущению чего-то настоящего. Ты не представляешь, как утомительно всегда быть «Принцем Теней».

– А сейчас кто ты? – спросила я, глядя ему в глаза.

– Просто мужчина, – его губы тронула улыбка. – Который танцует с самой удивительной женщиной в зале. И которому плевать на то, что об этом подумают.

Когда танец закончился, он провел меня на балкон, где было тихо и пусто. Прохладный ночной воздух был благословением после душного зала. Внизу раскинулся город, утопающий в огнях ярмарки.

– Смотри, – сказал Каэлан, обнимая меня за плечи. – Весь город празднует. И все это… – он сделал паузу, – началось с одной маленькой пекарни и одной очень смелой женщины.

Я прислонилась к его плечу, чувствуя, как напряжение покидает меня. Здесь, в его объятиях, под звездами, злобные взгляды и шепот казались такими далекими и незначительными.

– Спасибо, что привел меня сюда, – прошептала я.

– Спасибо, что согласилась прийти, – он повернул мое лицо к себе. Его взгляд был серьезным. – Ты принадлежишь не только своей пекарне, Элис. Ты принадлежишь и этому миру. И… – он наклонился, и его губы вновь коснулись моих, на этот раз с нежностью, смешанной с непоколебимой уверенностью, – возможно, немного мне.

Глава 20. Тень ревности

Принц Каэлан

Она была подобна солнечному зайчику в моем мире, сотканном из полутонов и теней. Ведя Элис по бальному залу, я ловил на себе взгляды – откровенно недоуменные, осуждающие, любопытные. И мне было плевать. Ее смех, чистый и лишенный придворной наигранности, звенел для меня громче всей музыки.