Умри вовремя

Рэд повернулся на голос, и лишь сделал неопределенный жест кистью. – Есть только прямая связь с Президентом по рации.

–Я хотел бы поговорить, – напряженно произнес Поль, мучительно вспоминая, здоровался ли сегодня с Рэдом.

–Ах, да, нужно утвердить решение,– вялым голосом произнес Рэд. – Между прочим, я подписал разрешение молодому священнику остаться в Ковчеге. Дрожащей рукой подавал он мне записку с поддельной подписью погибшего Биолога.

–Как! Вы оставили убийцу?

–Что теперь убийство? Ведь человечеству не обойтись без религии? Я спросил вначале, зачем он пришел.

–И что он ответил?

–Напомнил мне слова Христа, сказанные апостолу Петру: «Создам Церковь Мою, и врата адовы не одолеют её».

–Но ведь до катастрофы храмы были пусты! Значит, не так уж и нужна была церковь?

–Куда хуже, когда храмы полны, но пусты сердца! И разве мы можем заменить верования? Ведь быть человеком, значит иметь в жизни смысл, значит отдаваться делу, которому себя посвятил. Человеку, которого любишь, или Богу, которому служишь.

Последние слова Рэд проговорил еле слышно, опустив голову.

–Но я хотел говорить не о том, – выдохнул Поль.

–О чем же? – встрепенулся Рэд.

–Нет, нет! Ничего Ковчегу пока не грозит, – понял его тревогу Поль. – Я о другом. Нельзя ли оставить в Ковчеге ещё одну девушку. Ей шестнадцать лет. Воплощение физического совершенства. Я могу утверждать это как врач. Божественное лицо. Безупречное телосложение. Преступно терять подобные гены…

–Я не могу единолично решать такие вопросы, ты же знаешь. К тому же комиссия рассчитала оставшиеся припасы и пришла к выводу, что в Ковчеге ни для кого более нет места.

–Где теперь эта комиссия?

–Боюсь, ее не собрать больше.

–Что же делать?

–Ничего.

–Но это невозможно!

–К сожалению «ничего» это единственное, что теперь возможно, – с горечью произнес Рэд.

–Нельзя ли оставить ее вместо меня?

–Ты нужен как врач. И еще как мужчина. У нас все рассчитано. Неужели она может во всем заменить тебя?

Но Полю было не до иронии:

– Может быть специалисты, члены бывшей комиссии, смогут принять решение?…

–Повторяю. Комиссии нет. И я никогда уже ничего более не подпишу, – устало, но усталостью лишь подчеркивая бескомпромиссность решения, произнес Рэд.

Настаивать было бесполезно. Поль уже достаточно знал Рэда. Он повернулся и, с трудом передвигая ватные ноги, еле сполз с крутых ступеней приставной лестницы на землю. Он не обращал больше внимания на кровавым отсветом полыхающую дорогу, пламенеющие скалы и темный, полный крови, залив.

–Это невозможно, – беззвучно повторял между тем Рэд в одиночестве.

Он понимал Поля. Да и кто мог бы теперь не понять его, не разделить бессильную тоску. Там, в горящем городе, гибли тысячи, гены которых для человечества терялись навсегда. У каждого, кто оставался в Ковчеге либо охранял его, в городе остались и заживо сгорали теперь бесконечно для них дорогие, самые красивые, самые удивительные, которым ну никак нельзя было, которым противоестественно было умирать. Там был и его дом. Его женщина. Его сын.

Среди ватной тишины взорвался вдруг звоном, замигал красным оком живой огонек рации.

–Я ждал вашего звонка,– выдохнул Рэд в сорванную с постамента трубку.

–К вам направляются около двадцати офицеров. Я не мог остановить их, но надеюсь, с ними вы справитесь. Больше никого не будет. Ручаюсь. Прощайте!

Короткие гудки.

– Даже попрощаться по-человечески нет времени! – в сердцах позволил себе ударить кулаком по столу Рэд.

Только он один мог по-настоящему оценить все, что было сделано Президентом за все время переворота. Убедил финансовых воротил запустить так необходимое производство продуктов будто бы для их собственного спасения. Офицеры готовили Ковчег для своих семей, используя детей лишь как способ привлечения к работе специалистов.

Таким образом, все силы государства были брошены на строительство, а он выбрал будущее. Решил погибнуть вместе с семьей и со всеми остальными, им обманутыми, во Дворце, но дать еще один шанс человечеству. И теперь это будущее было только в его руках. В руках Рэда.

– Он был прозорливее и мудрее всех нас, – думал Рэд. – И спасибо ему за все. Но Боже мой! Нет в мире совершенных людей! Зачем было сжигать город? Впрочем, а был ли выбор?

Однако раздумывать было некогда. Из ада, который только недавно был городом, к ним двигались два десятка вооруженных людей. Добровольных защитников гораздо больше, но хватит ли времени организовать оборону. Кстати, где они все?

Только теперь он обратил внимание на пустоту вагончика. С ужасным предчувствием бросился наружу.

–Я всех отослал наверх, – проговорил Физик, прячущийся от начинающегося дождя под нависающим над воротами Ковчега скальным козырьком и глазеющий на продолжающийся пожар. – Ведь вы сами попросили об этом! Они ушли вверх по тропе, которая начинается в промежутке между стеной склада и склоном горы, вон за углом. Кстати, туда только что побежал и наш доктор.

–Нужно немедленно вернуть всех назад! Для захвата Ковчега скоро прибудут около двадцати офицеров! Впрочем, пока спустятся добровольцы, мы и вдвоем сможем задержать целую армию. Дорога из города одна. С одной её стороны обрыв к заливу, с другой гора. Им не развернуться. Я встану за пулемет, установленный у трансформаторной будки, а вы берите автомат, вот они в ящике у входа, и…

–Но зачем это? Мы же цивилизованные люди! Мы им объясним, что в Ковчеге остаются дети, и все.

–Им это и так известно.

–Но ведь они должны понимать, что если останутся лишь их семьи, человечество выродится.

–Они прекрасно понимают это! – взорвался Рэд. – Вы прямо ответьте, вы не хотите защищать…?

–А для чего? Чему быть, тому не миновать,– безнадежно махнул рукой физик. – Мы двое ничего не сделаем. Если не вернутся убежавшие наверх… Впрочем, можем обратиться к воспитателям. Ради самозащиты они выйдут из Ковчега.

–Это исключено. Пока снаружи есть хоть один защитник, те, кто остаются, даже знать не должны об опасности.

–Я уже выполнил все, что от меня требовалось,– возразил Физик, вытягивая руку за пределы защиты козырька и оценивая морось.

–Ведь дождь вам лишь снится…, – смог еще пошутить Рэд.

–Прекрасно понял ваш сарказм, – отдернул руку Физик. – Подобными силлогизмами нас постоянно пробуют сбить с толку. Мир лишь сериал, начавшийся до нашего рождения и конца которого мы не застанем. Материи нет, и только примитивные материалисты не могут это понять. Нам неведом режиссер, но это не повод верить в то, что мы не зрители, а актеры.

–Оставьте вашу идиотскую философию! Сейчас мы сможем потерять все, что делали последнее время для спасения детей. Притом, что самим терять уже нечего. И вы, и я уже лишние на этой планете. Понимаете? Еды нет! Только спиртное да сигареты.

Физик дернул плечами, будто стряхивал муху.

– Весь мир у меня в голове. И вы мне попросту снитесь. Поэтому если вместо ужина я почувствую голод, я просто буду ждать продолжения. Самый плохой режиссер не убивает героя в первом акте. Значит, мне покажут следующую серию со счастливым концом. Если вы как материалист считаете, что мир дан нам в ощущениях, то я убежден, что ощущения как раз и порождают иллюзию существования мира, и попробуйте доказать мне обратное. Но некоторые ощущения мне определенно не нравятся. Так зачем же мне их провоцировать? В данном случае представлять свой выход под дождь в грязь? Ради чего? Из бессмысленного чувства долга?

–Послушайте, если уж я материалист, значит сознаю, что рискую единственной данной мне жизнью. Вы же рискуете лишь ворохом своих ощущений, лишь иллюзией…

– Если вы всего лишь плод моего воображения, так неужели не можете догадаться, что я не буду идти на поводу плода моего воображения?

–Удивительно избирательна ваша логика, дорогой Физик! От воображения ужина, уверен, вы бы не отказались? Субъективный идеализм прекрасное основание для эгоизма. Прощайте! – Рэд повернулся и побрел к трансформаторной будке.

Поль успел добежать лишь до середины склона, когда сухие хлесткие пощечины пулеметной очереди, донесшиеся от входа в Ковчег, заставили его остановиться и оглянуться на озаренную пожарищем дорогу.

На склоне, алом от охватившего полнеба зарева пожара, никого не было видно. Очевидно добровольцы, ушедшие раньше, уже успели добраться до вершины и перевалили за нее. В слабом желтом свете маленького, оставшегося от строителей, прожектора, установленного над дверью входа, тоже ничего не было видно. Но оттуда стреляли. Он проследил взглядом дорогу от Ковчега до развилки. Затем от нее до города. И только здесь разглядел несколько огоньков, которые, быстро отделившись от основного пожара, скатились по северной дороге. Теперь во всем мире лишь одна дорога имела цель. Ковчег! Значит, машины двигались сюда. А выстрелы были сигналом для него. Поль повернулся и быстро побежал вниз, по уже знакомой тропе. Он успел подбежать и залечь за кучу мешков с песком рядом с воротами Ковчега, когда первая машина лихо завизжала тормозами и развернулась, озарив рубиновым светом «стопов» такое же укрытие из мешков, находящееся ближе к дороге, пулемет, стоящий на мешках и Рэда, наклонившегося над ним. Очевидно он и стрелял, чтобы дать знать о нападении.

Пулемет молчал. До последней минуты Рэд надеялся, что все обойдется. Выйдут мирные люди, обсудят обстановку, покурят, и уедут обратно… . Хотя о чем это он? Куда они уедут? Где и кто теперь их ждет?

Дверцы распахнулись. Резкие слова команды, бряцание оружия, ярко освещенные подъезжающими следом машинами люди в форме, перехватывающие автоматы наизготовку и двинувшиеся в сторону ворот.

Пулемет заговорил. Несколько фигур вскинув руки, как в немом кино, опрокинулись на чистый еще, недавно укатанный асфальт. Остальные бросились назад, к машинам, и оттуда, из-за колес, с земли стали вспыхивать вспышки, и пули зацокали по металлу ворот, по камню входа.

Рэд понял, что долго не продержится. И в этот момент сверху, не видные отсюда, скрытые нависающим над проемом каменным сводом, с тропы открыли огонь по нападавшим возвращающиеся от верхнего входа защитники. Ахнул взрыв гранаты, второй. Ближайшая машина загорелась. От нее метнулись тени. Однако от второй машины зачастили трескучие всполохи, вытягиваясь полукругом перед входом. Офицеры и не думали сдаваться.

И вдруг яркая магниевая вспышка, высветив до мельчайших подробностей фигуры защитников и нападающих, застала всех врасплох, как внезапно включенный свет застает любовников. И тут же ночь застегнула молнию. Будто захлопнулась крышка гроба. Все замерли. Над местом, где высился хорошо видимый от Ковчега дворец, поднималась к небу тускло пламенеющая туча. Еще несколько секунд, и вот, пахнуло в лицо и горы, казалось, качнулись от грохота. Стало ясно, что никто никогда из дворца уж не придет.

И затихла стрельба.

«Ну, вот и все», подумал Поль, сидящий за мешками позади Рэда и не сделавший до сих пор ни одного выстрела. «Погибли все, кто был во дворце. Теперь плану Рэда оставить детей никто не помешает, а это смерть для Елены. Для чего мне жить, если её нет? И кто виноват?»

Он вдруг ясно понял, кого можно назвать убийцей. Конечно, это Рэд! С его обстоятельным арифметическим умом. Холодным расчетом, не дающим права на обычные человеческие эмоции. Ходячий арифмометр! Кто дал тебе право распоряжаться чужой жизнью?

Комок подступил к горлу. В голове помутилось. Поль схватил автомат и, желая выплеснуть, наконец, накопившуюся боль, отчаяние, с рыданием нажал на курок, и пламя осветило на миг смутную, ненавистную теперь фигуру, стоявшую перед пулеметом. Фигуру, из чувства долга убивающую его любовь.

Как бы в ответ, снова застучали выстрелы от машин. Потом взрыв гранаты. Второй. И свет померк.

ГОРОД.

Никогда не было так, чтобы не существовал Я, или ты,…

…и никогда не будет так, чтобы кто-то из нас прекратил существование.

/Бхагават-Гита/

Удар и скрежет разбудили Елену. Катер резко наклонился, и она даже заскользила немного по ставшему уже холодным полу. Все тело ломило, когда она поднималась и пробиралась к двери.

Утро было холодным. Катер боком прибило к каменистому берегу. Он раскачивался от волн, с шумом разбивающихся о борт, обращенный к океану. За короткой линией прибоя все пространство было забито камнями, меж которых желтели прожилки песка. Метрах в тридцати от берега камни заканчивались, и за ними стеной стояли обвисшие пальмы. Слева, в нескольких километрах, возвышался в романтической дымке корпус отеля «Океан». Значит, дом был совсем рядом! Нужно просто идти вправо, вдоль берега, и в конце косы, за стеной таких же пальм, будет дом. За короткое время она уже второй раз выходит здесь на берег.

Радостное возбуждение овладело Еленой. Все пережитое отступило. Скоро, совсем скоро она увидит Поля. Ведь работы у него, скорее всего, уже нет. А потому он теперь скучает один дома. И ничего не подозревает о её чувствах. А она подойдет и скажет ему: «Милый Поль!» И в доме будет тепло и уютно. И больше никого не будет. И они проживут как-нибудь эту зиму.

Спрыгнула в воду с наклоненного в сторону берега борта. Берег в этом месте довольно круто обрывался в океан, и она погрузилась почти по грудь. В тапочках было удобно идти по гальке вдоль берега, только в мокрой одежде на ветру было очень холодно. Но бежать, чтобы согреться в этих спадающих с ног тапочках, поддерживая завязанные тесемкой рабочие штаны, было неудобно. Однако все эти трудности уже ничего не значили. Сейчас она откроет дверь, и… Как смешно будет выглядеть она в теперешнем одеянии. Время от времени куртка от ветра распахивалась на груди. Елена остро чувствовала свою наготу, которая теперь, когда она думала о Поле, ее веселила.

Вот и знакомые пальмы. Она завернула к калитке. Прямо около калитки Поль обычно оставляет машину. Машины не было. Сразу почувствовав холод и усталость, она вошла в открытый дом.

Пусто, одиноко и холодно. Ни записки, никаких следов Поля. Телефон умер. Она убедилась в этом, подняв глухую трубку. Сбросив с себя ненавистные штаны, мокрую куртку, она побежала в ванную, включила газовую колонку. Наполнив ванну горячей водой нежилась в ней некоторое время, но оставив приоткрытой дверь, несмотря на холодную струю воздуха, пробирающегося в щель из зала, чтобы сразу услышать возвратившегося Поля. Глядя на такие обычные, привычные предметы как ванна, шампунь, ждущее своей очереди полотенце, Елена уже с трудом могла представить, что рядом соседствует зло, что всего в нескольких километрах отсюда люди уничтожают такие же дома, ванны – все, что могло подарить им уют, тепло, жизнь. И уничтожали саму жизнь.

Постепенно тревога наполнила её всю. Где находится Поль? Почему он её не ищет? Что вообще происходит в городе? Покинув вдруг опостылевшее тепло ванны, выбрала из кучи белья, накупленного Полем при ее приезде, все теплое, что всего несколько дней назад казалось бесполезным в жарком климате. Оделась в просторный спортивный костюм. Капли от оттаявшей морозильной камеры висели на поддоне в холодильнике. Налила бокал красного вина, подогрела на газовой горелке чайник, достала сыра, колбасы. Часы показывали около девяти утра. Спать совершенно не хотелось. После вина в голове зашумело, тревога улеглась, все стало легко достижимым и простым. Она решила пройти в город, увидеть Пака, и если и он не будет знать ничего о Поле, то пройти к Ковчегу и спросить там.

Погода изменилась. Неприятный холодный ветер заставил её вернуться и надеть сверху большую спортивную куртку Поля, привезенную, очевидно, еще с материка. Куртка, подаренная ей мальчишкой на теплоходе, еще не высохла, к тому же ей было неприятно видеть вещи, в которых она пережила ночной кошмар.

На улице, когда она вышла снова, резко потемнело. Она глянула на коттеджи Ирвина и Гэмфри. Первый не вернулся с материка, и с тех пор осиротевший коттедж даже не мог захлопнуть калитку, которая скрипела под порывами ветра. Уютный домик Гэмфри нахохлился, посерел, но держался с достоинством. Около него стояла порыжевшая от пыли машина. Наверное, в последний раз Гэмфри уехал на чужой, да так и не возвратился, иначе бы машина сияла, как и все его вещи.

На пустынной дороге, окруженной со всех сторон густой растительностью, ветра не ощущалось. Но вдруг, среди полного затишья, повалил снег. Вот уж чего нельзя было предвидеть всего несколько дней назад! Крупные хлопья его с траурной медлительностью опускались на дорогу, которая сразу начала куриться паром и темнеть. Буквально в пять минут пальмы вокруг, кусты покрылись непривычной пеленой, и в нескольких метрах не стало видно ничего, кроме белой канители. Она хотела бы увидеть, стоит ли еще на прежнем месте катер, но кустарник и снег закрывали берег, и она могла лишь гадать, не унесло ли его ветром и волнами. К тому же ей очень не хотелось сходить с дороги, по которой должен был, если он будет возвращаться домой, проехать Поль. Вот если бы его встретить, думала она, то можно было бы забрать катер, погрузить на него все необходимое, взяв из дома, и поплыть к островам, где не будет никого, кроме них. А еще лучше встретить танкер, о котором говорил радист, вместе с командой сбежать в Европу, где люди, возможно, живут, как и прежде. Или построить теплицу, развести кур и как-нибудь пережить зиму. Она даже представила, как Поль поливает грядки в теплице, сняв от жары рубашку, и вдруг поймала себя на том, что улыбается.

Вскоре дошла до перекрестка, от которого влево к серой громаде угадываемого за белой снеговой занавесью отеля, вела дорога. Справа, куда тянулась проселочная, грязная теперь тропа, ведущая к селению Марты, слышались глухие удары бубна. Она не знала языка барабанов, но эти мерные унылые звуки навевали тоску. Китайский ресторанчик на повороте, где они в последний раз с Полем покупали зелень, исчез. Лишь еще дымящиеся развалины, на которых хотел, но не мог пока укорениться снег, указывали его место. Воняло гарью. Ни души вокруг. Вид пожарища ошеломил Елену. Она вдруг вспомнила невеселое лицо старика-китайца, и в глазах защипало.

Сразу после тоннеля, с небольшого холмика, откуда дорога постепенно спускалась вниз, к порту, обыкновенно виден был весь город. Она остановилась, чтобы осмотреться, и вдруг солнечный луч, случайный и последний в этом мире, на миг прорвался сквозь густую пелену низких туч, и, высвеченные ослепительным в окружающей полутьме светом, перед её взором предстали вдруг все увечья, нанесенные городу ночью, все то уродство, в который превратилась красота, весь тот ужас, который пришел на смену вечному курортному празднику. Среди обугленных деревьев возвышались тут и там остовы мертвенных, навсегда немых развалин, из которых исчезло согревающее их дыхание. Пепел поднимался вместе с дымом, и ветер размазывал черную грязь по чистой пелене, покрывшей дорогу. Гарь и едкая вонь сгоревшего мяса донеслись и сюда, на холм.

Город агонизировал сутки. Вечером он горел. Ночью стонал. К утру замолк. И в новый день, из последних сил натянув на безобразные остовы свои клочья снежного савана, умер. Вместе с обитателями. Которые вечером горели и травились копотью. Ночью погибали от ран и ожогов. Утром замерзали. И в начале нового дня исчезли.

Только недавно, в ночь феерии, в день карнавала город имел все. Теперь он все потерял. Было солнце над ним. И стал лед. Был день – и стала ночь. Было будущее. Осталось прошлое. А к ночи, когда не стало живых, хранящих образ его в своей памяти – и прошлое исчезло.

Некоторое время Елена с ужасом вглядывалась в открывшуюся картину. В этом чужом для нее городе она могла потерять самое дорогое. Где-то здесь, в городе, в курящихся дымом развалинах, лежала её сестра, которую не суждено было, теперь она была уверена в этом, найти. Сдерживая рвущийся крик пошла вперед, решив для начала найти дом Пака, где прежде всего и мог искать её Поль.

Улицы исчезли. Поруганные, вывороченные с корнем пальмы лежали на тротуарах, и ей пришлось идти прямо по дороге, то есть по месту, которое более или менее было свободно от развалин. Дороги были изрыты тракторами, и ноги часто скользили по замерзшей грязи. За кучей строительного мусора на перекрестке открылся взору закопченный остов сгоревшего, с уныло опущенным хоботом танка, и Елена догадалась, что это ими были изрыты дороги. Танки развалили первые, сделанные из кирпича, этажи старых домов в центре. Все остальные деревянные строения были уничтожены огненным смерчем. Теперь даже старожил с трудом бы нашел свой дом в хаосе развалин.

Ориентируясь на клювы портовых кранов, выглядывающих снизу, из порта, она пошла прямиком к тому месту, где, по расчетам, должен был находиться дом Пака. И когда оставалось совсем немного пути, простая, естественная в данной ситуации, но почему-то не пришедшая ей в голову до этого момента мысль обожгла её. Елена даже бросилась бежать. Вот и еле узнанный ею поворот.

Ну конечно, знакомого дома не было. Хотя он должен был быть именно здесь. Хотя так же глядит на неё стрела крана. А дальше по бывшей улице дымящиеся развалины консервного завода. Да вот же калитка, лежит плашмя прямо у дороги. Игривый ветерок, змейкой скользя вдоль дверцы, обнажил кое-где из под пышного белого полога заскорузлую, закопченную, местами облупившуюся зеленую краску. А за густыми, высушенными огнем и осыпанными теперь снегом кустами кроваво пламенели кирпичные развалины. Гарь, пропитавшая и землю и воздух, резала глаза, царапала глотку. Вот и окоченевший обломок пальмы, на которую сутки назад смотрела она из окна комнаты.

Страшась увидеть в развалинах нечто ужасное, но и не имея сил повернуть назад, Елена, окаменев чувствами, деревянными ногами прошла в бывший двор. Никакого намека на жизнь. Никакого намека на останки людей. Только оказавшись вновь у калитки, она перевела дух. «Конечно, все они уехали куда-то. Вообще из города», – подумала она, и сама тут же поверила в это, иначе можно было сойти с ума. Пак должен был увезти семью за город. Ведь он знал все планы военных, и не позволил бы, чтобы мать и сестра остались в городе.

Елена вдруг поняла, что не знает, куда теперь идти, что делать. Подспудно она была уверена в том, что найдет Пака, а через него и Поля.

Она побрела к порту. Так же, как и к дому Пака направление к нему указывали поднимающиеся снизу, из преисподней порта, стрелы портовых кранов. Пробираясь между завалов, она, наконец, увидела живых обитателей города. Среди развалин то тут, то там потерянно бродили одинокие серые фигуры. В нарядной, яркой куртке Елена вызывающе и нелепо выглядела на грязных и черных от копоти останках города.

–Тетя, помогите, пожалуйста! Я умираю, – слабый детский голос прозвучал откуда-то сбоку. Тон его, равнодушный и бесцветный, не соответствовал смыслу. Так у нее просила милостыню в порту оборванная девчонка при приезде. Заученным голосом человека, уверенного, что ничего не подадут.

Елена огляделась.

В стороне, у остатков дома, лежала девочка лет восьми. Елена пробралась, скользя, запинаясь, к безобразному отвалу стены, придавившему девочке ноги. Грязная, потерявшая свой цвет, мокрая куртка на ребенке уже давно не спасала от сырости и холода, а между тем девочка спокойно глядела на Елену огромными запавшими глазами. Очевидно, она уже не чувствовала боли.

–Боже мой! Сейчас! Сейчас, милая моя!

Растерянно хватаясь за осыпающийся край, дергая снизу безразлично вздрагивающий от ее прикосновений холодный, колючий, сразу запачкавший руку кирпич, Елена пробовала поднять, опрокинуть обломок, но лишь покачнула.

–Эй!– крикнула она.

Серые фигуры были далеко.

–Сейчас я позову кого-нибудь! – извинительно пролепетала она равнодушным глазам.

–Конечно, – понятливо и обреченно прошептала девочка, – Идите.

Тон потряс Елену. – Ты не думай, я сейчас! – воскликнула она и бросилась туда, где копошились, метрах в ста, две фигуры.

Очевидно, это были муж и жена, эти двое молодых еще людей, которые, сгорбившись, как старики, потерянно вглядывались в остатки развороченного дома. Какие-то вещи, отвоеванные у развалин, горкой высились рядом с женщиной.

–Вы не могли бы помочь? – тихо произнесла Елена, даже не поздоровавшись, так как обычные слова на фоне окружающего ужаса застревали в горле. – Там девочку завалило.

Две пары глаз равнодушно посмотрели на нее.

Елена повторила по-английски.

–Мы понимаем, – угрюмо отозвался мужчина. – Но зачем её спасать?

–К-как! – задохнулась Елена. – Но ведь у нее только ноги…!

–Кто и где её будет лечить? Кто её будет кормить?

–Что же делать? Разве можно оставить без помощи ребенка?

Болезненная гримаса исказила грязное лицо мужчины:

– Нас всех убили! Мы еще передвигаемся, но нас нет! Не должно быть! Нам всем уже нет места на земле! Мы были за городом, и вот что застали здесь! И это ни к чему! – вдруг взорвался он и с отчаянием пнул горку собранной рухляди. Какая-то тряпка повисла на ноге, он нагнулся, сорвал её, с силой швырнул на землю.