Умри вовремя

–История ясна и слепому, – подал голос Красная Маска. – Что есть история? Перечень драк для создания себе и ближним условий для размножения, и все под разговоры об отваге, силе духа. Физиология на пьедестале! Вся наша жизнь постыдна с самого рождения. «Inter faeces et urinam nascimur» – воскликнул еще Августин. Мне так понравилось это выражение, что я запомнил даже латынь. Какое нам дело сейчас до пустых религиозных споров, до драк за место в бессмысленном Ковчеге? История уже закончилась! Сама жизнь не стоит сохранения! Ведь каждый из нас должен рано или поздно умереть. И ни я, ни ты, и ни ты, – он стал тыкать указательным пальцем правой руки в сторону сидящих, – уж точно никогда более не оживем. И не будем иметь к жизни никакого отношения. Так какое дело каждому из нас до того, что жизнь, к которой мы однажды случайно, и на такое короткое время, прикоснулись, после нас исчезнет? Ведь никто из нас об этом уже никогда, понимаете, никогда не узнает! И никогда не пожалеет! А о том, что могут пожалеть так и не появившиеся на свет смешно говорить!

–Друзья! Договориться до ненужности сохранения человечества можно, наверное, только ночью в этом склепе, где даже спящие в могилах вокруг выше и ближе нас к свету, – мягкий баритон Биолога звучал примирительно. Оказалось, что это он сидит чуть впереди Поля и Гэмфри, и неестественно длинное чужое лицо, еле различимое вначале, оказалось знакомой физиономией с аккуратной бородкой. Правда, кто именно из двух братьев был здесь, Поль не мог определить. Ведь один из них, он помнил, улетел на материк вместе с Ирвином.

–Что в жизни считать постыдным зависит от воспитания. Вы до сих пор живы, значит смирились с «мерзостями физиологии» и смогли преодолеть юношеский максимализм, – продолжал Биолог, обращаясь вначале к Красной Маске. – Но я хотел бы сказать о более важном. Жизнь действительно не представляет собою лишь краткий миг. Наше стремление сохранить разумную жизнь на земле имеет объяснение не только идеологическое (поклон в сторону Реда), и не только теологическое (поклон в сторону свечей).

Доктор, – повернулся он вдруг к Полю, начавшему уже клевать носом, – не подскажете ли, за какое время вся вода, содержащаяся в организме, полностью заменяется на ту, что потребляется с пищей?

–П-примерно за неделю, – лихорадочно вспоминал встрепенувшийся Поль, и сразу понял что ошибся. От волнения у него вспотели ладони.

–А клетки тела?

–Слизистая желудка за четыре дня, кровь месяца за два-три…, – начал перечислять Поль.

–А весь организм?

–Лет через пять в организме не остается ни атома от прежнего тела, – сказал Поль уже понявший, чего добивается Биолог.

–Как! – театрально, как и на беседе у Учителя, явно подыгрывая, вскричал Красная Маска. – Значит я целый месяц горбатюсь, а зарплату получит тот баран, которым я, как шашлыком, заедал мерзавчик?

–Благодарю, коллега, – проигнорировал замечание Красной Маски Биолог. – Могу дополнить, что примерно один процент всей имеющейся на планете воды в течение года проходит через живые организмы. За время жизни долгожителя один раз оживают все океаны и реки, ледники и облака! Представляете! Живые реки по артериям долин текут к живым морям! И мы, вместе с остальным живым миром планеты, участвуем в этом процессе. Оживает воздух, который мы вдыхаем, так как часть его становится жидкостью и с кровью разносится по телу. Оживает пища наша.

–Вот видите, – торжествующе вскричал отец Иоанн, – материя в нашем теле меняется, а душа все та же.

–Душа, душа, – сварливо пробубнил Красная Маска, – если душа не пьет, то зачем существует? А если пьет, покажите, чем ходит в туалет? Кстати, – обратился он к Биологу, – а ведь действительно, все окружающее живет очень даже активно! Стоит прислониться к тополю во время его цветения, как почувствуешь мощное оргазменное содрогание.

– Я говорю о совсем уж неживой природе, – с улыбкой возразил Биолог.

– А разве есть природа неживая! Взгляните только, каким стремительным эякулятом низвергается в лоно океана наша северная река в сезон дождей!

–Не отвлекайте нас! – прикрикнул на Красную Маску один из служителей церкви.

– К чему я все это говорю, – продолжал Биолог, спокойно переждав дополнения со стороны. – Сохранить жизнь в Ковчеге необходимо не только из-за отвлеченного человеколюбия, либо из-за надуманных обязательств перед Всевышним. Нет! В этом должен быть заинтересован любой из живущих ныне. Подвергнувшись тысячам превращений, материя, когда-то его составляющая, вновь попадает в различные живые тела, и, если ей посчастливится попасть в тело человека, она вновь обретает память, а, следовательно, душу.

–Вы хотите сказать, что мое тело может стать и телом таракана? – раздался чей-то негодующий голос.

–А вы на себя посмотрите тараканьими глазами! – грубо вмешался Красная Маска. – Я удивляюсь, как от нашего вида не выворачивает это благородное насекомое. Омерзительно голая кожа без элегантной твердой оболочки, дурно пахнущая смазка, местами выделяющаяся слизь. Бр-р-р… А с каким трудом мы, вспомните, друзья мои, свои первые впечатления, привыкаем к собственному похабному виду! Взгляните в широко раскрытые глаза потрясенного младенца, когда он впервые видит монстра, который, в конце концов, оказывается его мамой! Какое отчаяние можно прочитать в его взоре! Нет! Таракан элегантен! Удивительно тонкая организация! Благородные хитиновые доспехи! Рыцарь! Ни соплей, ни потных ног, ни перхоти! Принесите мне его! Я повинюсь за свой вид! Я преклонюсь…! Уж если кого и создал по своему образу и подобию, то это…

–Прекратите богохульствовать! – вскричал монах, вскакивая и воздевая руки.

–Индусы верили в переселение душ. На самом деле имеет место переселение тел, – кротко продолжил Биолог, переждав отступления. – Сохранить эту череду превращений, значит сохранить истинную вечность бытия, сохранить и для себя шанс вновь реально ожить здесь, на Земле – вот наша задача и наша философия. В этом мы видим смысл и цель жизни. А не в подготовке к вечности на небесах.

– Рождаться для постоянной борьбы, для постоянного ужаса ожидания конца – что в этом хорошего? И если уж появился шанс дождаться момента когда, быть может, исчезнет с лица Земли все живое, то стоит ли ему противиться? – воскликнул кто-то из специалистов.

– Быть или не быть? Оставьте этот вопрос подмосткам! – возразил Биолог. – Если бы мы в силах были уничтожить жизнь всю и навсегда, во всей Вселенной, тогда можно было бы ставить этот вопрос. Жизнь – всего лишь одна из форм превращения энергии, и в определенных условиях она всегда возникает, и будет существовать, хотим мы этого или нет. Мы обречены на существование, и вынуждены с этим смириться? Да в конце концов нам начинают нравиться окружающие монстры. Жизнь – величайшая ценность уже потому, что уж на очень короткий миг дается она материи. Поэтому убийство живого ничем не оправдано. Разве только необходимостью поддержать другую жизнь. Если нет цели и плана жизни у бабочек и орхидей, то смыслом существования человека должно быть сохранение прежде всего разумной жизни, так как уже через неё осмысляется существование и бабочек, и растений. Земле предстоит существовать еще миллиарды лет. В этом случае тело каждого из нас, та материя, из которой вы в данный момент состоите, имеет шанс быть в человеческих телах еще тысячи раз. И если мы не безумцы, мы должны сохранить себе возможность вновь и вновь возвращаться в этот мир именно в высокоразвитой форме, в виде человека. А потому обязаны сохранить жизнь собственным детям. Через них каждый имеет шанс появляться в мире живых вновь и вновь в том виде, который, я чувствую, устраивает многих присутствующих!

– Я слышал о взглядах вашей группы, дорогой Биолог, – осторожно проговорил монах после непродолжительной паузы, заполненной воем ветра в невидимой вентиляционной трубе. – Их, насколько я осведомлен, проповедует некий Учитель. Для вас нет Бога. Есть лишь косная материя, которая либо была уже в вашем теле и составляла ваше «Я», либо которой лишь предстоит делать это. Вот и преклоняйтесь предкам, тела которых вы похитили, чтобы иметь свое нынешнее! Но где же в ваших рассуждениях душа?

– Если под душой понимать память о своем существовании, то да, душу мы теряем! А вы что, жалеете о навечно забытом прошлом собственного тела?

– Оставим теоретический спор, – смирился монах. – Я хочу возвратиться к нашему вопросу! Сможем ли мы оставить своих представителей в Ковчеге?

–А что он может ответить? – развязно вмешался Красная Маска. – Ведь сами специалисты не попадут в Ковчег. Более того, они это решили сами. А вы, святые люди, цепляетесь за продолжение своего унылого существования под разными предлогами. Подумайте только, зачем вообще нужно это дурацкое превращение в живое счастливой до этого, ничего не подозревающей о какой-то там Вселенной, материи? Миллионы лет ждать своего шанса, попасть в организм в виде соленого рассола поутру и все время, отведенное на существование, мучиться от дикой головной боли с перепоя. Что же здесь хорошего? Мне больно за бифштекс, съеденный за ужином. Не знаю, был ли он счастлив, будучи коровой, но уж во мне ему приходится несладко.

–Мы собрались не для философских упражнений,– поднял руку второй монах, предупреждая привычное уже оживление после речи Красной Маски, и тень его взволновалась, подскочила. – Вы что же, вносите предложение взорвать Ковчег и забыть о человечестве?

–Почему бы и нет, – буркнул Физик.

–Я это предложил, и настаиваю! – ожесточенно вскричал Красная Маска. – Я не верю ни в переселение душ или тел, ни в загробную жизнь. Через несколько дней мы все исчезнем и уж больше никогда не будем и в этом. Так не все ли равно…

–А чувство долга? Отцовское чувство, наконец? – взорвался Рэд.

–Я взгляну на ваши чувства утром, – продолжил Красная Маска. – Вас собрали по домам, а я попал сюда случайно. Встретил автобус в городе, меня узнали и подобрали. Но что я делал в городе ночью? Так вот, признаюсь вам, я сбежал из Ковчега. Два часа назад обрушился свод одного из залов. Миллионы тонн породы превратили в ледяную грязь хранящееся в жидком азоте продовольствие. Третья часть детей стали лишними, их не прокормить. Кто из вас берется отсортировать лишнюю тысячу завтра? Кто убьет их, чтобы оставшиеся имели шанс выжить? Может быть вы – служители Всевышнего? Ведь если и волос не падает с головы человека без Его ведома, значит, Он так хотел! Или это по силам врачу-коммунисту? Ваши предшественники готовы были ради счастья на земле уничтожить все человечество. Так что вам не привыкать! Или вы, уважаемый Биолог? Скормите детские тела свиньям, которых мы оставили в Ковчеге. Оставшиеся дети, в свою очередь, съедят свиней за время своего пребывания там, и материя, до того слагавшая убиенных, вновь оживет в мыслящем существе. Впрочем, в таком случае я готов сам остаться в Ковчеге даже в качестве корма.

Одна из свечей на столике вспыхнула остатками истаявшего туловища и умерла, оставив двух догорающих товарок, но показалось, будто был день и стала ночь.

–Не время обсуждать ваше предложение, святые отцы, – медленно поднялся Рэд. – Биолог завтра решит вопрос с вами от имени всех нас окончательно. Теперь же нам нужно собрать все оставшееся продовольствие в городе, в магазинах, у себя дома, наконец, с таким расчетом, чтобы восстановить утраченное. Я подниму по тревоге войска гарнизона.

–Но ведь продовольствия в городе уже мало! – охнул кто-то. – На окраинах уже сегодня в магазинах не было хлеба. В центре города цены взлетели.

–Значит, завтра его не будет вообще!

Молчание было ответом.

НОЧНАЯ БЕСЕДА.

…ни младенцы, ни дети, ни повредившиеся в уме смерти не боятся –

и позор тем, кому разум не дает такой же безмятежности,

какую дарует глупость.

/Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Письмо ХХХVI/

Кто боится смерти, либо бесчувствия боится, либо иных

чувствований.

Между тем, если не чувствовать, то и беды не почувствуешь;

если же обретешь иное чувство, то будешь иное существо

и не прекратится твоя жизнь.

/Марк Аврелий. Размышления. Кн.8, 58./

"Чтобы святые могли полнее насладиться собственным блаженством и благодатью Божьей,

им позволено наблюдать за мучениями грешников в преисподней."

(Фома Аквинский "Summa Theologica".)

Натужно пыхтя на чавкающих кочках лужайки перед коттеджем, катафалк развернулся и постоял немного, предупредительно прорисовывая фарами желтую акварельную полосу в жирной черноте ночи. По этой полосе, хрустя мокрым гравием, Поль добежал до калитки, осторожно прикрыл её за собою, стараясь не стукнуть.

Для него уже не существовало кладбище, забыта была дискуссия, были глубоко безразличны переживания специалистов, в полном составе прямо из подвала бросившихся в Ковчег. Здесь, на этой косе, было средоточие его души, его мыслей, его устремлений. Здесь была живая картина, для которой весь остальной мир был лишь огромной мертвой рамой.

Поднявшись на крыльцо, он обернулся и сделал прощальный жест правой рукой, левой прикрываясь от ярких лучей, выхватывающих из тьмы клочья тумана, неторопливо опадающие вниз мелким ситником. Где-то недалеко шумно шарил по гальке и ухал океан, однако несмотря на столь мощный шумовой фон лишь после стихания моторного клекота Поль потянул скрипнувшую дверь и осторожно стал пробираться по коридору, боясь наткнуться, загреметь.

Тонкие тростниковые стены не защищали от холода. Невозможно было представить, что всего несколько дней назад он мечтал починить кондиционер и от жары выходил на крыльцо в одной простыне. Теперь же снаружи слышался непривлекательный неуютный шлеп капель и унылый осенний прутяной шорох веток о крышу.

Сквозняком тянуло по полу, но он в коридоре же разулся и, осторожно раздвинув кастаньеты бамбуковой занавески, босой ногой предварительно прощупывая место для ступни, так кот брезгливой лапой пробует лужу, переступил в зал.

Где-то здесь, за тонкой стеной, сквозь которую, казалось, можно было услышать тонкое дыхание, спала девушка. Поль ликовал! Волею судьбы он имел право переступать порог освященного ее дыханием дома. Он получил невероятный выигрыш в лотерее жизни и теперь должен был сделать все, чтобы его не потерять.

Темнота радовала. Она скрывала его досадливо белую одутловатую кожу с клопиными точками на шее и плечах, торчащие во все стороны волосы, которым он так и не нашел подходящей прически, ущербную улыбку, с темным испорченным зубом, сутулые плечи. В темноте можно было чувствовать себя брутальным красавцем, возвращающимся к ждущей его принцессе.

На секунду у него мелькнула мысль, что вот сейчас он пройдет в спальню как бы узнать, не холодно ли. И увидит в колеблющейся свечной желтизне нечаянно оголившееся плечо, милое заспанное лицо.

Но как на самом деле отнесется Елена к его вторжению? А вдруг она испугается? Или возмутится его бесцеремонностью? Или заплачет бессильно? В любом случае только наметившееся взаимопонимание будет безнадежно разрушено. Как он посмотрит ей завтра в глаза? Нет-нет! Ни в коем случае не оттолкнуть от себя! Он даже задохнулся при мысли о возможном разладе…

–Поль!

Свистящий шепот пригвоздил к полу. Гулко забилось сердце. Сквозь голубые всполохи (обморочные глазные воспоминания ярких кладбищенских фар) он старался различить хотя бы абрис предметов.

–Я здесь, на диване! – прозвучала восхитительная подсказка, и он шагнул, и остановился перед предполагаемым препятствием, ожидая, как запоздалый зритель, из дневного света шагнувший в потухший кинозал, постепенного привыкания к темноте. Ноги холодило.

–Почему ты не спишь? – грубовато проворчал он.

–Мне холодно. – Помедлила и добавила глухо: – И одиноко.

–Ты не одна, я здесь, с тобой! – излишне горячо воскликнул он с такой готовностью защитить, согреть, что перехватило горло. –Почему ты не зажгла газ? Нужно открыть дверь на кухню и будет тепло. На днях Марта заменила два баллона.

–Я не люблю запаха газа. А свечей не нашла.

– Свечи лежат в столе на кухне. И толстые в серванте рядом с коньяком в зале. Давай я напою тебя чаем.

–Нет, нет! Не уходи! – он скорее догадался, нежели увидел ее руку и протянул свою, тут же столкнувшись с тонкими ледяными пальчиками. Обостренным внутренним взором он домыслил их красный обветренный вид.

–Ты не боялась сидеть одна, в такой тьме?

–Нет, я не боялась. Мне просто одиноко, – повторила она, слабо отвечая на тискание и растирание ее холодной ладошки.

Поль почти различал уже размытые контуры одеяльного облака, ее поглощавшего. И молчал, не желая коснуться ненароком какой-либо запретной темы.

–Может быть тебе плохо здесь, в этой хижине, среди простой мебели…?

– Разве важно КАК жить, если не знаешь ЗАЧЕМ? – горячо, даже с отчаянием, боясь, что ее могут понять неверно, воскликнула Елена. – Мне одиноко не только из-за того, что нет близких. Нет!– она потянула его за пальцы, вынуждая сесть рядом, в изножье. – Я думала. О жизни. В темноте так легко думается о серьезном.

–И о чем же?

–Зачем существует мир? И для чего мы в нем? Все люди? Зачем я? Вот умерли все. Мама, папа. Если бы не сестра, которая осталась на острове, у меня не достало бы сил выплыть. А теперь думаю, что и её нет в живых. И соседей наших, там, далеко, наверное, тоже нет. И друзей. Ведь не вернулся Ирвин, и ничего не передал! И теперь будто никогда никого не было. И какой смысл был в наших играх. В учебе? В наших переживаниях и клятвах. Остались только мои воспоминания. Но я буду существовать лишь миг, и тоже скоро, совсем скоро уйду. И даже следа не останется на Земле после всех нас. Как печально все и как жестоко!

–Почему же ничего не останется? Все твои близкие вечно будут существовать на том свете!

–Я не верю в Бога,– прошептала Елена с таким надрывом, что сердце Поля зашлось в беспомощном сострадании. – И всегда завидовала одной моей подружке, которую родители исправно водили в церковь. Для нее все было просто. Вот он, изначальный берег – сотворение мира. И впереди надежная земля, которую уже почти достают ноги – Страшный суд. И дальше все расписано на вечность. А моему взгляду не за что зацепиться в бесконечном прошлом и таком же бесконечном будущем. Это как облачной ночью, когда я плыла к острову – ни звезды, ни берега. Жуткое мокрое колыхание и темнота до невидимых звезд.

Поль чувствовал слезы в ее голосе, и будто различил их блеск на туманной бледноте ее лица. Он и подумать не мог, что в прелестной головке могут появляться такие глубокие мысли. Вспотевшей ладонью стискивал он потеплевшие детские пальчики. Трагедия за несколько дней из молоденькой школьницы сотворила философа.

–Ты все же постарайся поверить в Бога! – убежденно воскликнул он.

– Я часто думала об этом. Но насколько я поняла, смысл жизни для христиан – это личная победа над смертью. Достижение бессмертия. Но ведь в жизни всякая цель конкретна и конечна. Не бывает бесконечных целей, для которых бы нужна была бесконечная жизнь. Значит, вечная жизнь не имеет смысла! Но тогда получается, что смысл жизни для верующих – превратить свою жизнь в бессмыслицу!

В темноте комнаты перед Полем мрела смутно лишь тень красоты, из-за отсутствия красок лишившаяся былой над ним власти. И обычная робость его рядом с Еленой, порождающая косноязычие, вдруг пропала.

– Человек, – продолжил он, из-за волнения не очень вдумываясь в её слова, – свободный от общества или от Бога, невозможен. Вот муравьи: они объединены желудком и не могут питаться без собратьев. Так и люди. В одиночку рискуют сойти с ума. Попробуй еще раз, тем более в такое тяжелое для тебя время, обратиться к Богу.

–Я пробовала – задумчиво протянула Елена. – Встреча семьи на небесах. Вкушение нектара. По вечерам прослушивание ангельского хора. И так вечность? Но ведь уже через неделю это надоест, и что же, всю вечность умирать от скуки?

–Стоит только душе на следующее утро (если ТАМ существует утро) забывать все, что было вчера, то каждый следующий день будет наполнен восторгом первого. И скуки не будет веками, – предположил Поль.

–Если законы физики, которыми меня напичкали в школе, не изменяются и где-то там, то душа ничего не может видеть, так как сама невидима, а значит и слепа. Она глуха, так как ей нечем улавливать звуковые волны. Она не чувствует прикосновений, так как не имеет рецепторов. Я читала, как будущие космонавты лежат в теплой ванне в темноте. Через несколько часов человек, который просто ничего не чувствует, сходит с ума. А как провести в таком слепо-глухо-немом состоянии бесконечное время! И для чего Всевышнему стадо психически неполноценных душ, которые ничего не видят, не слышат, да, к тому же, напрочь забывают день прошедший? Нет, я не смогу просто поверить, – вздохнула Елена, помолчав, – для меня все в мире построено на логике, которой лишены святые книги.

– А ты попробуй внушить себе веру, как те, кто, повторяя сотни раз в день мантру «Харе Кришна», вводят себя в транс, достигают бхавы, то есть привязанности. Такие приемы самовнушения используются и в медицине. Невротикам советуют повторять помногу раз в день «я здоров», и они действительно выздоравливают. Выбери подходящую религию…

Елена хмыкнула:

– Но на какой остановиться? Представители религий вопят, что лишь их Бог дает искупление и надежду. Обычная реклама! Ведь выигрыш в этой лотерее – отгадка настоящей Божьей сути среди десятка – никак от меня не зависит, а проигрыш так вероятен, и в результате ты же окажешься виноватым. И еще, – сжала вдруг она его пальцы своими, я не могу поверить в райскую безмятежность. Разве можно наслаждаться вечной жизнью, зная, что где-то, за неведомым небесным забором, в это самое время существует Ад?

–В аду находятся те, кто его заслужил.

–А я думаю, что ад придумали добрые люди, чтобы хотя бы на том свете отделиться от злых. Справедливость и месть совсем не хорошие идеи. Кто всего лишь справедлив – жесток. В добрых людях, оказывается, вообще мало добра, и ад есть самое злое их дело! Ад – это чувство мести, перенесенное из времени в вечность. И если действительно есть Бог, то я буду обречена на вечное мучение в дыму и гари ада только за то, что ошиблась в выборе, и некто в шепоте моей молитвы услышал чуждое имя. Но если зло увенчивается адом, то значит адская бессмыслица была в Божественном замысле, и творение не удалось! И вот, после жизни в этом бракованном творении, по надуманной вине буду я обречена гореть, испытывая адскую боль, ВЕЧНО за ничтожную ВРЕМЕННУЮ оплошность, а Он, Всеблагой, будет знать об этом каждую минуту, и любить!Что за извращенная любовь!

Последние слова она выкрикнула со слезами в голосе.

– Он будет страдать вместе с тобой!

–Значит, в аду я буду не одна? Оказывается, Бог в аду?

– Если все будут принудительно ввергнуты в рай, это будет попрание нашей свободы, – примирительно произнес Поль. – Человек должен иметь право на ад!

– Может быть и так. Райская жизнь, не знающая зла, действительно есть жизнь без свободы совершить зло! Но в таком случае рай обычная тюрьма, где за тобою глаз да глаз! Не нужно работать, и кормят регулярно. Но райский срок-то пожизненный! Да что я говорю, срок вечный, без права переписки!

– Ну, хорошо, – капитулировал Поль, – если ты не хочешь стать рабом Божьим, то выбери себе другую форму такого же рабства, какую-нибудь идею, за которую не жалко отдать жизнь. К примеру, стань солдатом партии, борющейся за социальную справедливость. Или патриотом, желающим свободы и процветания своей нации. Займись все равно чем, лишь бы избавиться от собственной свободы и не испытывать чувства ужасного одиночества.

– Все дела человека и человечества – ничтожны и суетны, если сам человек ничтожен. Искать недостающего смысла жизни в каком-либо деле, в свершении чего-то великого, значит впадать в иллюзию, трусливо прятаться от сознания её бессмысленности в суете.

–Значит, нужно найти разумную цель!

–Но что значит «разумная цель?» Средство разумно, когда оно ведет к цели. Но цель – если она есть подлинная, последняя цель, а не только средство для чего-либо иного – уже ни к чему не ведет. Потому сам вопрос о смысле жизни не имеет смысла, потому что цели вне жизни нет, – терпеливо повторила уже ранее сказанное Елена.

–А ты влюбись, – произнес Поль не вслушавшись в её слова, весь отдаваясь чувству, и задохнулся, – и все проблемы будут сосредоточены на приятном объекте.

–Люди так созданы, что не могут быть счастливы, – уныло продолжала Елена, явно проигнорировав последнее предложение, очевидно отнеся любовь к бесконечному ряду бессмысленных дел. – Если освободить нищих от нужды, они обречены будут на скуку. А избавить их от скуки можно только наградив страданием. Нет в мире ни одной действительно святой идеи. Если в каждом случае дойти до логического конца …

–Что ты, что ты! –воскликнул Поль патетически и поймал себя на игре, рисовке и испугался, как бы она не почувствовала этого, и закончил скучным голосом: – Каждый человек считает свое дело самым справедливым, самым значимым, иначе …