Умри вовремя

Стоило лифту с втиснувшимся в него бородатым загудеть, поднимаясь, как открылась дверь другого, и из него вывалился один из нападавших, несший под мышками двух плачущих детишек. Он уже почти достиг пролома в стеклянной стене, когда щелкнул замок, и из открывшейся металлической двери, ведущей на лестницу, выскочил белокурый предводитель.

–Стой! – крикнул он, – куда ты их понес?

– Выброшу на улицу! Или утоплю!

–Нечего терять времени! Другие расправляются быстрее. Давай, покажу!

Они сошлись в центре холла. Тот, кто нес детей, поставил их на пол. Детишки были годика по три и оба вопили от ужаса.

– Смотри!

Белокурый поднял одного из малышей, перевернул вниз головой, взял левой рукою за ноги. Малыш выгнулся назад, заливаясь, стараясь повернуться лицом к полу.

– Вот так я в университете убивал кроликов после опытов. Ударяешь ребром ладони по шее. Ломаешь шейный позвонок, спинной мозг разрывается, и конец!

Белокурый взмахнул рукой. Послышался резкий удар, хруст. Маленькое тельце задергалось в его руке.

Врач бессильно застонал в своем кресле.

– Положим его подыхать на пол, – спокойно продолжал белокурый. -А вот этого, – взял он коричневое кричащее тельце за ноги, – я прикончу проще!

Он размахнулся и ударил малыша головой об облицованную красным мрамором колонну. И сразу оборвался плач. Наступившая тишина навалилась, потолком опустилась на плечи. Слышно было лишь тяжелое дыхание убийц.

– У нас еще много работы. Вперед! Наверх!

Оставив бездыханные тельца на ковре, оба повернулись и побежали к лестнице.

–Развяжите нас,– приказал врач Администратору, как только убийцы скрылись.

–Как же…? Ведь они вернутся…!

–Вернутся и офицеры службы безопасности,– мрачно заметил Ирвин.

Администратор потерянно всплеснул руками:

– Но вы скажете, что сами…

–Конечно скажем,– зло выкрикнул Ирвин, – немедленно развяжите, иначе…

Администратор дрожащими руками стал дергать за веревки на руках врача.

Звук движущегося лифта ударил по нервам.

Освобожденный от пут врач схватил автомат. На одной его руке еще болталась веревка.

–Бегите к нашим коттеджам,– крикнул ему Ирвин, над которым суетился Администратор,– там телефоны!

Лифт открылся. Бородач появился из его двери, быстрым взглядом окидывая зал, оценивая обстановку, направляя автомат на сидящих.

–Брось оружие! – выкрикнул врач, бледный от волнения.

Выстрелы прогремели одновременно.

Бородатый упал, будто наткнулся на стену. Его автомат со стуком примял ковер. Врач, в свою очередь, ухватился за подлокотник кресла и со стоном опустился на пол.

–Что случилось? – наклонился к нему Ирвин. Веревок на нем уже не было.

–Бок…– еле выдавил из себя врач сквозь сжатые зубы. -Вы идите. Я задержу. Нет-нет! Я не дойду… Вы быстрее… Дозвонитесь… Помогут…

Вновь загудел лифт.

–Э-эх,– бессильно воскликнул Ирвин и бросился к пролому в стеклянной стене, увлекая за собою Администратора.

ФИЛОСОФИЯ В ЗАСТЕНКАХ

Не бродить уж нам ночами,

Хоть и манит нас луна

Серебристыми лучами,

А душа любви полна.

/Д. Байрон/

Непривычно свежий ночной ветерок дул с океана на выезде из города. Поль поднял стекло и впервые за время пребывания на острове захотел одеть костюм, который он, как всегда после работы, вешал на плечиках в кабине."Неужели это похолодание, о котором говорил Рэд?" – мелькнула тревожная мысль.

За стеклом во тьме, привычная влажная духота которой сегодня разбавилась острыми, холодными нотками, проносились редкие огни. Ледяная в свете фар поверхность полиэтиленового полотна, прикрывавшего обвитую плющом беседку у китайского ресторанчика, вспыхивала красными всполохами от пляшущих на ветру фонариков. Еще метров пятьсот тьмы, и вот справа, выскочивший из-за холма сверкающим бриллиантом на темном бархате подразумеваемого в темноте океана, появился отель.

На мгновение Поль залюбовался громадным зданием, но вдруг неясная тревога охватила его. Он еще и еще вглядывался в переливающиеся, увлекательно и весело гаснущие и вспыхивающие вновь окна. Казалось, все было обычно. Вот и вчера он так же торопился домой, чтобы вновь и вновь чувствовать волну счастья от одного вида Елены. Поль выискивал в плотном графике работы редкие минуты для наскоков в магазинчики в поисках все новых вещиц, которые должны были отвлекать ее от грустных мыслей. И какой восторг он испытывал, когда при появлении какой либо безделушки Елена всплескивала руками, привычно скорбное выражение лица менялось, может быть нарочито, на восхищенное и она поднимала на него влажный благодарный взгляд. Ради этого взгляда он готов был нарушать бешеный рабочий ритм, уезжать домой в то время, когда основная часть специалистов пропадала в Ковчеге.

Осведомительная голубизна приборов меж тем попалась в поле его задумчивого взгляда. И внезапно его озарило. В этот поздний час, огненными цифрами указанный приборной доской, дети давно должны были спать. Вчера примерно в это время сон уже сморил отель, и он был отмечен всего двумя – тремя светляками окон. Сегодня широко распахнутыми горящими глазами окон гигант кричал о нарушении режима.

Доехав до развилки, где в ночь переворота стоял танк, Поль повернул направо, вниз, к океану. Что-то блеснуло с виска, когда он парковался у края дороги, не сворачивая ко входу в отель. Оказывается, от развилки, блестя фарами, вниз по покатой дороге вслед за Полем скатывались какие-то грузовики.

Звон разбиваемых окон, крики женщин, выстрелы вверху на этажах. Что-то страшное творилось в Отеле. В надувшейся от прохладного ветра рубашке Поль стоял в нерешительности у машины, с тревогой глядя вверх, угловым зрением отмечая горох солдат, скатывающийся из рядом остановившегося грузовика. Он поднял руку, указывая на окна, и это было последнее, что впоследствии вспомнил.

Пульсирующие удары сотрясали вселенную. Затем они сконцентрировались в районе затылка и с убийственной периодичностью взрывали мозг. Постепенно сквозь головную боль проклюнулось неудобство в плечах, щемленье в запястьях и Поль осознал, наконец, что руки его связаны сзади, а лежит он спиной на прохладном жестком основании. Мозг отстраненно отмечал ругань рядом, крики и выстрелы, слова команд. “Не тошнит, значит удар был недостаточно сильным”, – с трудом сформулировал он мысль.

Мотор взвыл. Пол, оказавшийся кузовом крытого грузовика, дернулся. Бабочки фонарного света, прорывающегося сбоку развевающегося от ветра тента, протрепетали, выхватывая из тьмы двух солдат на откидной скамейке у борта, какие-то тряпки рядом. Поль закрыл глаза. Свет раздражал.

Голову старался придерживать на весу, так как на каждой выбоине череп готов был взорваться. Холод змейкой вползал под рубашку.

Короткая остановка. Воротный скрип. Грузовик тряхнуло, тент отбросили, открыв пресную, освещенную прожектором беленую стену и над ней, на фоне пасмурной черноты неба, нотный стан светлых рядов натянутой колючей проволоки.

Солдат рывком поднял Поля за шиворот и выпихнул на руки стоящих внизу полицейских. Пересиливая тошноту и головокружение, ощущая дрожащую слабость в ногах Поль неуверенно проковылял через решетчатую дверь по темной зловонной духоте коридора в помещение с длинным столом посредине.

–Раздевайся, – буднично приказал развязавший ему руки сонный полицейский сержант. Онемевшими руками Поль стащил с себя одежду, и, пока сержант прощупывал и выворачивал ткань, стоял босыми ногами на теплом бетоне. Прохлада внешнего мира не проникла еще в пекло тропической тюрьмы.

– Одевайся!

Сержант небрежно бросил одежду, забрав ремень, шнурки и равнодушно игнорируя невнятное бормотание Поля о его невиновности. Ремень у Поля носил скорее декоративную функцию, а вот без шнурков туфли стремились покинуть ноги.

– Проходи сюда!

Поль воспринимал окружающее обрывками. Длинный, беспросветный, как тюремный срок, коридор, ряды металлических дверей по обе стороны, будто бесконечное их отражение в зеркальной перспективе. Скрежет ржавого засова и похоронный залп захлопывающейся за ним двери.

Тусклый решетчатый свет маленькой лампочки, висящей над дверью, желтовато освещал зловонный бетонный склеп; равнодушно выпячивал туалет в его левом углу, отгороженный от остального пространства низкой кирпичной кладкой; нары – отшлифованный телами деревянный настил, ступенькой поднимающийся над серым бетоном в двух метрах от входа и занимающий всю остальную площадь; бесконечный, оплавленный временем ряд робинзоновых насечек на серой стене. Тройная металлическая сетка закрывала маленькое безнадежное оконце, расположенное высоко над головой, напротив двери.

Каким судорожным стоном сотрясло вдруг его имя “Елена”. Лишь теперь, среди унылых и навечно глухих стен, весь ужас случившегося стал очевиден. Почему он арестован? Кто будет разбираться в его невиновности в такое время? Его исчезновение будет означать и ее гибель. Если его начнут искать, она будет обнаружена. И что дальше? Мысль эта тысячекратно увеличивала чувство безысходности и тоски. Гнить заживо среди тюремного смрада, когда на расстоянии вытянутой руки любой, не ведающий о своем счастье прохожий может наслаждаться солнцем и красками лета. Он живо представил и, застыв у двери, мысленно проследил поворот за поворотом дорогу к своему дому. От ощетинившихся колючим забором кубиков тюрьмы, где он теперь находился, по узкой асфальтовой полосе через прибрежные заросли, сквозь которые обычно, когда он проезжал на машине, сверху пятнами проглядывало солнце, а сбоку просинью вспыхивал океан. А дальше был дом, где его ждали.

Чувства окаменели. Он не зарыдал в голос, не заплакал, потому что горе его было огромнее крика и слез.

–За что вас сюда? – благожелательным тоном, на ломанном французском с сильным местным акцентом спросил кто-то.

Поль поднял безразличный взгляд на кучи тряпья в углу нар. Оказалось, поглощенный собой он не разглядел в пещерном пятнистом сумраке двух обитателей: одного завернутого в шерстяное одеяло и, очевидно, спящего и мужчину лет тридцати, лежащего на неразличимых тряпках в темном спортивном трико сразу за стенкой туалета. Мужчина улыбался. По крайней мере белел зубной ряд среди черноты заросших щек. Выражения глаз, поблескивающих из-под черной шапки волос, невозможно было различить.

–Не знаю,– еле выдавил из себя Поль.

–Здесь многие не знают, за что сидят,– почти весело заключил лежащий. – У вас кровь на голове и рубашке. Помойтесь. Днем воды не хватает и нам её не дают.

Не дожидаясь хотя бы формального согласия собеседника он вскочил, подошел к двери, постучал в нее кулаком и крикнул что-то на местном наречии. Через некоторое время зашумело и из трубы над туалетом потянулась шумная брызгающая струйка.

–Водопровод провели еще до независимости, а до сих пор работает,– воскликнул с гордостью воскликнул добровольный помощник и, вскочив на нары, отправился на свое место.

Даже не подумав поблагодарить сокамерника за содействие, Поль стянул и вяло потеребил под прохладной струей рубашку, изображая стирку. Помыл голову, боязливыми пальцами легонько касаясь болезненной припухлости на темени. Затем с наслаждением обмылся по пояс, и жаркая духота камеры на несколько мгновений отступила.

Выжатую рубашку удалось повесить на отогнутый кусочек сетки, прикрывающей окно, для чего пришлось разуться и пройти по деревянному настилу. Второй сокамерник, оказавшийся молодым парнем, сел, наполовину высунувшись из одеяла, и равнодушно глядел на Поля заспанными глазами, массируя помятое во сне лицо.

–Ложись, отдохни, – предложил бородач Полю, указывая на место рядом с собою.

Поль не хотел прислоняться к пыльным жарким тряпкам, валяющимся на настиле, и сел на край нар, чувствуя приятную прохладу еще не высохшей кожи.

–А ты за что здесь? – из вежливости, и от бессознательного желания отвлечься спросил Поль заспанного парня, который, выбравшись из одеяла, потрошил полумертвые окурки в обрывок бумаги.

–За воровство.

–Что, поймали за делом?

–Подельник выдал,– спокойно, без какого-либо чувства произнес тот.

–Но это же… Ведь выдавать нельзя!

–Может ему это было нужно, – меланхолически ответил собеседник, слюнявя самокрутку.

–Ты здесь первый раз?

–Третий.

–Разве интересно сидеть здесь?

Парень пожал плечами и медленно втянул вонючий дым. Курил не торопясь, наслаждаясь самой процедурой, полузакрыв глаза. Всем своим видом, излучающим спокойствие и довольство, он как бы говорил, что вот вам, может, и не нравится здесь, а для меня камера – дом. И рабочее место. Как для охотника лес, а для крестьянина поле.

Беседа выдохлась. Шум воды в туалете прекратился. Очевидно охранники где-то за стеной, на воле, теперь недостижимой, как Луна, перекрыли воду. Закончив курить, придушив и тщательно упаковав в бумагу годный еще для реанимации окурок, вор затих, запеленавшись в одеяло крупным коконом.

Липкая ночь длилась. Жара разморила. Бородач тоже начал похрапывать. Глаза слипались, но Поль не мог позволить себе лечь на нары. Краем глаза он отметил, что вор то и дело чешется под одеялом. Не хватало еще подхватить чесотку. Надежда на свободу все же жила в сердце, а что же он будет делать на свободе с чесоткой?

Мерное дыхание соседей успокаивало, и вскоре Поль уже вяло, сквозь тупую, как бы замершую боль в голове представлял, что все образуется, что через месяц, через год, через пять он забудет о том, как побывал и что передумал в тюрьме. И как дорого дал бы он теперь за то, чтобы эти годы исчезли, и не жалко было бы не жить все это время, а вдруг как бы проснуться и уже вспоминать прошедшее как ночной кошмар.

Неясная тревога вдруг вспугнула сонливость. Сердце сотрясало нары, стучало в ладонях, но прошло некоторое время, прежде чем стала ясна причина. В коридоре послышался топот, замково-решетчатый лязг, выкрики. Вначале далеко, затем ближе, ближе и вот, наконец, жуткий, тревожный скрежет их засова. Будто боясь быть застигнутым, Поль бросился к окну, содрал с сетки обдавшую прохладой рубашку, втиснулся в мокрые рукава. Но сиротливые туфли так и стояли перед нарами, когда дверь пропустила двоих. Вначале ввалился массивный парень лет двадцати с красивой черной бородой и необъятными плечами, обтянутыми черной рубашкой с почти оторванным левым рукавом и в черных же, обтягивающих мышечные выпуклости, брюках. На шее его болтался большой желтый крестик. Правой рукой он придерживал явно ему досаждавшую левую. За ним показался худой, лет на десять старше первого, мужчина с тонким, красивым лицом, белокурыми кудрями, светлой бородкой в изысканной, но мятой белой рубашке с пышными оборками.

Старожилы проснулись. Вор выглядывал из кокона, бородач вновь скалился в улыбке.

Поль отодвинулся к самому краю нар, к стенке туалета, давая возможность новичкам разместиться.

Молодой, бережно поддерживаемый интеллигентом за талию, неумело и грузно разворачивался, опускаясь на нары. Висящая как плеть левая рука, которую он держал при повороте будто ребенка, объясняла сложный ритуал разворота и посадки.

–Что с вами? – сработал у Поля профессиональный инстинкт.

–Пулевое ранение,– объяснил интеллигент, – от этих обезьян никакой помощи. Даже бинта не дали.

Говоря это, он раздевался до пояса. Только когда напрягая нити мышц под истонченной кожей интеллигент стал бессильно растягивать ткань снятой майки, Поль поднялся и помог разорвать ее на длинные полосы. Затем, перехватив инициативу, осторожно обмотал запекшиеся сгустки вокруг входного и выходного отверстия на плече молодого.

–Хорошо что кость не задета, но все равно рану нужно бы обработать и принять антибиотики,– сказал Поль, отходя от раненого с поднятыми как после операции руками. Во время работы он успокоился. Почему-то появилась уверенность, что все должно кончиться благополучно, и нужно было лишь дождаться утра. Выплескивая это свое новое ощущение, он кулаком ударил в дверь и крикнул слово, которое до него выкрикивал бородатый старожил. Подождал, прислушиваясь. И только хотел повторить, как зашумело, плеснуло, и, нагнувшись помыть руки, Поль, наконец, понял, что за неудобство он испытывал все это время. Он так и не надел туфли.

–Спасибо за помощь,– натягивая рубашку и одновременно галантно раскланиваясь промолвил интеллигент, когда Поль, потряхивая мокрыми кистями, вновь, как до их прихода, присел на краешек нар.

Шум воды прекратился.

–Проходите на моё место и ложитесь, – предложил бородатый старожил раненому.

–О! Да ты еврей! – кривясь от боли, но, тем не менее, гневно и с отвращением воскликнул молодой, всмотревшись в полумрак и поймав сострадательный взгляд бородатого, заботливо подстилающего ему одеяло.

– Куда это нас определили? Может и ты еврей, только выглядишь человеком?

Поль, которому предназначались последние слова, вспыхнул.

– Помимо раны у вас еще и аллергия на евреев? – неожиданно резко ответил он. И стразу тупо отозвалось в голове.

– Не обращайте внимания, – махнул рукой интеллигент. – Он только что пережил ранение, шок. Можно простить излишнюю горячность.

– Никакой шок меня не остановит, когда я защищаю своих! – возразил молодой. – Оглянитесь вокруг! Разве вы не видите – нас остается все меньше, а все черные, грубые размножаются как саранча?

–Вы что же, хотите их перебить? – не желая ввязываться, но и кипя негодованием, спросил Поль.

–С удовольствием!

–Но тогда вам придется сначала уничтожить половину мира, а потом вам не понравятся и оставшиеся.

–Он пошутил, – примирительно поднял руку интеллигент. – Конечно, никто не собирается никого уничтожать. Это же просто невозможно. Просто местных надо загнать в резервации.

–На сто лет. А потом? Когда-нибудь они выйдут из резерваций, и их будет во много раз больше чем сейчас. И теперь уже они захотят перебить вас?

Молодой наморщил лоб, поискал глазами, осторожно, придерживая руку, присел на край нар. Видно логический ряд, выстроенный Полем, ставил его в тупик.

–Что же вы предлагаете? – произнес он, наконец.

–Жить в мире, – буркнул Поль.

–Но ведь их становится все больше!

– Так и вы размножайтесь!

– Как это? –обескуражено воскликнул Молодой.

– Вы даже забыли об этом процессе? – попытался пошутить Поль. -Укрепляйте мораль. Без неё не может быть крепкой семьи, а с ней и детей. Запретите проституцию. Перевоспитывайте националистов. Никому в истории национализм не принес успеха. И я вот что скажу, -воодушевился Поль, – Если, охотясь на пьяниц, с дубинками против «защитников» собственной нации и держателей наркопритонов вы пойдете по улицам, и я готов надеть повязку.

– Мы свободные люди, и не можем навязывать другим образ жизни. Сколько семья хочет детей, столько их и будет.

– Тогда вымирайте в одиночку, и не мешайте размножаться другим, – со вздохом заметил Поль.

–Ваши советы запоздали. Сейчас уже не время… – начал было интеллигент.

Грохот отворяемой двери прервал беседу.

– Идите за мной! – поманил сержант двух старожилов, показавшись в проеме. С готовностью, как если бы их выпускали на волю, оба вскочили и двинулись к двери. Бородач босиком по заскорузлому тюремному бетону, вор сунув ноги в пляжные шлепанцы и волоча по полу безжизненный хвост одеяла.

Лязг замка завершил переселение.

Через некоторое время соседи завели тихую беседу между собою.

Поль не вслушивался. Ему вновь безразличным стало все окружающее. Мрачные мысли о невозможности свободы, о неведомых тюремных опасностях вновь наполнили душу и только услышав:

"Пусть влюбленными лучами

месяц тянется к земле,

не бродить уж нам ночами

в серебристой лунной мгле…" он с любопытством взглянул на соседей. Трудно было представить, что здесь, в тюрьме кто-то мог декламировать Байрона.

–Давно вы здесь? – участливо обернулся интеллигент к Полю, почувствовав, что тот прислушивается.

–Около двух часов,– Поль выдавил из себя гримасу, похожую на улыбку. –Я сам только что задавал ушедшим такой же вопрос.

–А за что? Догадываюсь, что и в этом вопросе повторился.

–Да, повторились. Я попал сюда по ошибке.

–Нас тоже по ошибке, – со значением растягивая слова вставил молодой, поднимая свой тяжелый угрюмый взгляд из-под мохнатых бровей.

–Да-да, – подтвердил интеллигент. – Мы выполняли долг белого человека перед собственной расой. И долг этот касается каждого из нас – многозначительно поглядел он на Поля.

–Какой долг? – не понял Поль.

Топот, лязг засовов прервал разговор. Дверь приоткрылась и в камеру ввалился, очевидно от толчка в спину, худой, лет сорока, мужчина в темной вылинявшей рубашке, потрепанных джинсах и старых грязных туфлях. Худое лицо, потухший взгляд. Он буркнул что-то в виде приветствия, на которое, впрочем, никто не отозвался и, осмотревшись, отошел к противоположной от Поля стенке, присел там и съежился, застыл, опустив голову и закрыв ее руками.

–Так вы спросили о нашем долге? – продолжил прерванный разговор Интеллигент. –Наш долг оставить этот мир лучшим, нежели мы приняли его от наших родителей! Мы бы и до сих пор лишь говорили об этом на кухнях, если бы… Ах, да! Ведь вы ничего не знаете! Видите ли, скоро весь остров вымрет от голода и холода, как вымер уже весь мир там, за океаном.

Интеллигент пытливо вгляделся в лицо Поля, пытаясь увидеть замешательство, недоверие, страх.

– Впрочем, что-то, наверное, и до вас уже дошло, – разочарованно процедил он, не обнаружив искомого. – Но не это главное. Действующая власть решила оставить на развод часть населения. Но не взрослых, а детей. Так вот, среди отобранных было полно цветных. Вы представляете! Будущее человечество должны были представлять генетически неполноценные расы! И мы сделали все, что могли. Вы не подумайте, что мы сами хотели остаться, нет! – отреагировал интеллигент на неясное движение Поля. – Только дети, это и для нас свято, только дети должны будут остаться, но полноценные дети, чтобы мир после нас был лучше…

– Не все ли равно, каким ребенком – белым, черным, цветным появиться на свет?

–Мы не могли допустить вырождения человечества! – по инерции продолжал гнуть свою линию Интеллигент, не поняв реплики.

–И что же вы делали? – вдруг внутренне холодея спросил Поль.

–Мы немного почистили состав остающихся.

–К-как почистили?

–Очень просто, – вмешался молодой поднимая голову. – Чик, – он указательным пальцем здоровой руки провел себя по шее, – и дело сделано.

–Да вы что? – задохнулся Поль, – ведь там были здоровые, с таким трудом среди сотен других отобранные дети!

–Вы что хотите сказать? – изумленно воскликнул интеллигент, – по-вашему, не нужно было этого делать?

–Эти дети и были наше общее будущее, и теперь мы уже навряд ли сможем отобрать еще. Но дело даже не в потерянном на отбор времени, это живые дети …

–Так вы, оказывается, причастны к этому отбору? – с угрозой в голосе перебил его молодой.

–Я врач. Один из специалистов.

–Даже та-ак! – жестом успокаивая молодого вмешался в разговор интеллигент. – И что же, вам не приходило в голову, что отбирая детей только по одному критерию – физическому здоровью – вы делаете неполноценным все человечество? Ведь мы … э..э изымали, – вывернулся он, не желая произносить страшные слова, – тех, кто лишь похож на человека, только имитирует его, но на самом деле является чуть более развитым, нежели обезьяна. Человек – это существо, которое может осознать собственное бренное существование, и изумиться природой, и создать собственный богатый духовный мир. Эти же … существуют лишь как одно из стадных млекопитающих, и обеднять ими человеческую природу преступно!

–И многих вы…? – Поль задохнулся, не решаясь выговорить.

–Достаточно! – отрубил молодой с вызовом.

– Но ведь в отеле было всего двое детишек из местных, – выдохнул Поль.

В последовавшей тяжелой тишине стала слышна частая капель из крана в одной из соседних камер.

– Такими могут быть не только цветные!

Эти слова прозвучали из угла. Новичок поднял голову, и глаза его, казалось, засверкали в свете тусклой лампочки.

– Честно говоря, я вас не понял, – с вызовом произнес молодой. – Ведь вы белый?

– Белый? Да, – вяло согласился мужчина. – Но дело не только в цвете кожи. Постараюсь объяснить. Да вот, простой пример. В нашем большом дворе на десять семей практически каждый имеет собаку. Но некоторое время назад к нам приблудилась неказистая, низкорослая дворняжка. Старушки стали ее подкармливать, и скоро весь двор, и вся улица была заполонена подслеповатыми, уродливыми её отпрысками. Развелись блохи, появились кишечные инфекции и среди домашних псов. Вывести на улицу нормальную собаку стало буквально некуда! И если бы все пустить на самотек, то вшивая дворняжка, бесконтрольно размножаясь, вытеснила бы породистых, гораздо более ценных собак из этой жизни! И жизнь бы проиграла, обеднела. И вот ночью, когда никто не мог помешать, я одну за другой изловил их всех и утопил в океане. Так и для сохранения человечества с помощью Ковчега нужно отбирать в него людей, а не дворняжек, которых полно и среди белых!